Текст книги "Португальская империя и ее владения в XV-XIX вв"

Логика аргументации у Валиньяну была неопровержимой, и не было бы преувеличением сказать, что без помощи золота, прямой или косвенной, миссионерская церковь в Азии не смогла бы действовать столь эффективно.

К концу XVI столетия португальцы оставили привычку смотреть на окружающий мир глазами конкистадора, они и мыслили уже по-иному; все те идеи, что вели их в течение первых десятилетий по пути экспансии в Азии, ушли в прошлое. Прежде всего их основным занятием стала мирная торговля; одновременно они старались удержать все завоеванные ими земли. Эта мирная политика была полной противоположностью враждебной политике испанцев в Маниле на Филиппинах, где доминиканец брат Диего Адуарте писал в 1598 г.: «Португальцы, это уже понятно всем, больше не будут стремиться ни к новым завоеваниям ради блага монархии, ни к распространению веры. Они вполне удовольствуются теми портами, что продолжают удерживать, чтобы и дальше иметь возможность заниматься морской торговлей». Похожие взгляды высказывал несколько лет спустя Гуго Гроций, который заметил в своем труде Маге Liberum (1609): «Португальцы во многих местах уже не несут с собой веру или вообще не обращают на нее внимания, поскольку они заинтересованы только в приобретении богатства». Не составит труда привести и другие критические высказывания современников, не в последнюю очередь их можно найти и в португальских источниках. Но в действительности Бог не везде подчинялся мамоне, как утверждают эти уничижительные замечания. Наоборот, даже беглый обзор Португальской Азии в конце XVI в. говорит о впечатляющих достижениях миссионеров вообще и иезуитов в частности.

Конечно, невозможна точная оценка количества христиан в Азии в этот период. Авторы миссионерских отчетов имеют пристрастие к круглым цифрам и таблице умножения, которое заставляет с подозрением относиться ко многим, а может, и к большинству их отчетов. Часто не делается различия между практикующими христианами со знаниями основ веры и теми, кто являлся христианином только номинально. Массовые крещения, раньше или позже, заканчивались всеобщей апостасией; это происходило в тех областях, где португальская администрация не могла поддержать духовную власть или где правитель (или землевладелец) начинал преследовать своих христианских подданных (или арендаторов). Полученные данные ненадежны и требуют проверки в свете дальнейших исследований.

В то время, как и сегодня, новообращенных христиан в мусульманских землях было очень мало, в основном это были женщины, живущие с мужчинами-португальцами, и дети от этих союзов (обычно не узаконенных), сбежавшие рабы и люди, отверженные обществом. От Софалы и далее к северу в Восточной Африке насчитывалось едва ли несколько сотен таких христиан. Однако среди племен банту в том же самом районе вполне могло быть несколько тысяч обращенных, включая и рабов. В португальских владениях в Персидском заливе было еще меньше местных христиан, по вполне объяснимым причинам, незначительное их число проживало в Диу, где (как мы видели) индуизм и ислам имели официальное признание. На западном берегу Индии, на прибрежной полосе земли между Даманом и Чаулом, известной как «Провинция Севера», проживало от 10 тысяч до 15 тысяч христиан, в основном в Васаи и его окрестностях. В Гоа и на близлежащих островах, в расположенных на материке районах Салсете и Бардеш их могло насчитываться до 50 тысяч человек и больше. В Кочине и прибрежных поселениях Малабарского берега было несколько тысяч новообращенных, не считая христиан св. Фомы. Оценка количества христиан Рыбного берега дает их число между 60 тысячами и 130 тысячами человек, и невозможно сказать, какой показатель точнее.

Число 30 тысяч человек – вполне надежное для Цейлона, хотя не ясно, включает ли оно государство тамилов Джафна и остров Маннар. Это государство считалось независимым от Сингальского государства. Предположительно несколько тысяч христиан проживало в португальских поселениях на Коромандельском берегу и в их окрестностях, в Бенгалии и Аракане (ныне Ракхайн в Мьянме). Но очень мало христиан было в этот период в Малакке, Сиаме (Таиланде), Бирме и Индокитае. Наиболее достоверная цифра для островов Индонезии – от 15 тысяч до 20 тысяч человек. Большинство из этих новообращенных было сосредоточено на островах Амбон (Молуккские острова) и на островах Солор (Малые Зондские острова). Число христиан в Макао достигало около 3 тысяч человек, но миссионерская деятельность иезуитов в Китае, которые добились таких замечательных результатов в XVII в., была все еще в зачаточном состоянии. Последнее, но не менее важное, что касается количества и качества, – это миссионерская деятельность в Японии. Здесь христианская община вполне могла насчитывать до 300 тысяч человек; большинство проживало в Нагасаки и его окрестностях, на острове Кюсю и в столице Киото и вокруг нее.

За исключением христиан, придерживавшихся сирийско-халдейского обряда (Малабарская церковь Св. Фомы), которые были примирены с Римско-католической церковью на церковном соборе в Диампере (совр. Удаямперуре в штате Керала) в 1599 г., по весьма приблизительным оценкам, в регионе от Софалы в Африке до Сендая в Японии насчитывалось от полумиллиона до миллиона римокатоликов. Причем последняя цифра, весьма вероятно, является наиболее точной. Может показаться, что это не так много, в сравнении с миллионами тех, кто придерживался традиционных верований; но, вне всякого сомнения, это очень впечатляющий показатель. Тем более что жатва пришлась на промежуток времени от 1550 до 1599 г. И это притом, что количество миссионеров было незначительным.

В Японии, стране многообещавшей миссионерской деятельности, в 1597 г. было всего 137 иезуитов-миссионеров; и на всех христиан Молуккских островов, численностью приблизительно 16 тысяч человек, приходилось всего 50 иезуитов, проповедовавших там с 1546 г. до конца столетия. Более того, смерть от различных заболеваний и естественная смертность среди миссионеров была неизменно высока, поскольку в то время о причинах тропических заболеваний и их лечении было ничего не известно. Поэтому всего за четыре года – с 1571 по 1574-й – в миссиях на Востоке умерло 58 иезуитов, многие из которых были достаточно известны. В отдельных миссиях с нездоровым климатом, таких как Замбези и Молуккские острова, оставалось всего от 5 до 6 миссионеров, которые отвечали за проповедь на огромной территории. Не способствовали обращению в христианство и гестаповские методы так называемой Святой палаты, или инквизиции; и самосожжение вдов индуистов сменила медленная смерть на кострах евреев в аутодафе в Гоа.

Одна из основных проблем миссионеров заключалась в том, что многие арабские правители опасались за своих подданных; они считали, что те из них, кто принял христианство, предпочтут отныне идентифицировать себя с европейскими завоевателями, чем оставаться преданными своей родной земле. Это было, до некоторой степени, неизбежным, особенно в Индии, где новообращенный индуист из высшей касты сразу же становился «неприкасаемым» и потому был вынужден полагаться на своих европейских единоверцев, рассчитывая на их защиту и поддержку. В Китае, Индокитае и Японии было широко распространено подозрение, что новообращенные христиане станут, выражаясь современным языком, «пятой колонной»; и зачастую оно было вполне обоснованным. Достаточно хотя бы вспомнить амбициозный план по завоеванию Китая в 1588 г. иезуита падре Алонсо

Санчеса, намеревавшегося набрать вспомогательные войска из японских и филиппинских христиан. Более здравые коллеги Санчеса сразу же отвергли его план; но знаменательно, что 20 лет спустя иезуитский хронист заявил в своей, получившей официальное одобрение, истории португальских миссий в Азии: «Сколько язычников обратится к Христу, столько же друзей и вассалов получит Его Величество себе на службу, потому что эти новообращенные позднее станут сражаться за государство [Португальскую Индию], христиане – против их необращенных соотечественников».

Среди тех препятствий, с которыми столкнулись миссионеры, не последнее место занимало их незнание религиозных верований тех, кого они собирались обратить в новую веру. Удивляет то, что новообращенных было так много. Особенного успеха миссионеры добились там, где (в отличие от Гоа или земель христиан из сословия даймё в Японии) было невозможно прибегнуть к помощи светской власти для того, чтобы запугать или разжечь чувство алчности у торговцев и тем самым привлечь на свою сторону. Господь, непостижимым образом творя чудеса, несомненно, даст ответ, который удовлетворит набожного верующего наших дней, как это было и в прошлом. Но те, кто придерживается иных, более светских взглядов, могут считать, что присутствуют и другие факторы. Довольно характерный факт, что в некоторых буддистских странах, где миссионеры добились наибольших успехов, особенно на Цейлоне и в Японии, влияние буддизма в то время значительно уменьшилось. В некотором смысле не будет преувеличением утверждать, что упадок буддизма в обеих странах можно сравнить с далеко не лучшим положением Римско-католической церкви в Западной Европе накануне Реформации.

Другим фактором, который играл на руку миссионерам, была поразительная схожесть многих обрядов индуизма и буддизма (использование изображений, воскурение благовоний, моление по четкам, женские и монашеские ордена, живописные обряды и храмы) с обрядами Римско-католической церкви. Действительно, миссионеры, как правило, не задумывались об этом, и они часто обвиняли дьявола в том, что он богохульно привнес католические традиции в практику восточных религий, чтобы смутить истинно верующих. Но опыт, обретенный кальвинистами и другими протестантами-миссионерами в Азии, ясно указывал на то, что такое чисто внешнее сходство обрядов значительно облегчало переход адептов местных верований в Римско-католическую церковь, в отличие от того, что предлагали строгие положения учения Жана Кальвина, Теодора Безы (Беза) и Джона Нокса. Стоит также отметить, что христианские миссионеры в землях индуистов и буддистов большей частью добивались наибольшего успеха среди представителей касты рыбаков. Это объяснялось тем, по крайней мере отчасти, глубоко укоренившимся среди буддистов и индуистов суеверным представлением, что нехорошо отнимать жизнь у животных. Рыбаки, к которым относились с презрением их единоверцы из Тутикорина (крайний юг Индостана, северо-восточнее мыса Коморин), острова Маннар (Цейлон) и острова Кюсю (Япония), находили сочувствие у христиан. Даже в мусульманской Малакке единственная группа местного населения, которая продолжает исповедовать христианство и в наше время, – это община рыбаков.

В итоге следует подчеркнуть, что влияние христианства в XVI в. в Азии распространилось не только на тех, кто принял его. Даже при дворе Великих Моголов были иезуиты-миссионеры, хотя их надежды на обращение в христианство императоров Акбара и Джахангира не осуществились. Иезуиты были также при дворе правителя Японии Хидеёси, даже тогда, когда христианским миссионерам было, по-видимому, запрещено проживать за пределами Нагасаки; и иезуит-визитатор Валиньяну был посланником вице-короля Гоа при дворе этого военного диктатора Японии. Францисканские монахи обратили в христианство последнего сингальского правителя Котте (Цейлон), который заявил о своем господстве над всем Цейлоном и завещал этот остров королю Португалии (и Испании). Шах Персии (Ирана) принял монахов-августинцев в своей столице, а правители Сиама (Таиланда) и Камбоджи разрешили пребывание доминиканцев в своей стране на некоторое время.

Несмотря на непонимание многими миссионерами местной культуры, все же некоторые из них, более восприимчивые в этом отношении, действовали подобно катализаторам в культурных отношениях между Азией и Европой. Представленные иезуитами при дворе Акбара картины и гравюры европейских художников произвели глубокое впечатление на индийских художников, что можно видеть на примере многочисленных миниатюр, в которых отразились европейское влияние и мотивы. Иезуиты поставили первый печатный станок с наборным шрифтом в Индию и (возможно) в Японию. Это помимо того, что в Нагасаки был напечатан (1599) сокращенный вариант книги «Путеводитель для грешников» монаха-доминиканца Луиса де Гранады с помощью наборного шрифта и ксилографического клише. В Китае периода династии Мин миссионеры, вдохновленные итальянским миссионером-иезуитом Маттео Риччи, начали постепенно внедрять западноевропейскую науку, которая обеспечила стране привилегированное положение в следующем веке. Но прежде всего миссионеры дали европейцам более глубокое представление об Азии благодаря своим письмам и отчетам, которые широко разошлись по всей Европе.

Глава 4
Рабы и сахар в Южной Атлантике (1500–1600)

Для нас не важно, было ли случайным открытие Бразилии, или это произошло в результате поставленной перед португальцами задачи, когда корабли Педру Алвариша Кабрала, направляясь в Индию, подошли в апреле 1500 г. к берегам этой страны[21]21
  Кабрал подошел к берегу Бразилии 22 апреля 1500 г. Однако еще 26 января 1500 г. к мысу Сан-Роки вышла испанская экспедиция Висенте Яньеса Пинсона, участника первой экспедиции Колумба.


[Закрыть]. «Земля истинного Креста», как назвали ее первопроходцы, вскоре получила иное наименование – Бразилия. Это название было обязано красному дереву паубразил («цезальпиния» по-латыни), произраставшему на побережье. Португальцы были всецело заняты торговлей в Индии, добычей золота в Гвинее (Элмина) и походами в Марокко и потому не обращали должного внимания на эти недавно открытые земли, где, казалось, есть только красное дерево, попугаи, обезьяны и примитивнейшие голые дикари. Эти американские индейцы относились к языковой семье тупи-гуарани; они были охотниками, рыбаками и собирателями; женщины отчасти были заняты в сельском хозяйстве. Кочевые племена индейцев были в состоянии добыть огонь, но не могли производить металлы. Оседлые племена строили окруженные частоколом деревни, которые представляли собой несколько больших хижин, где спали; они были возведены из кольев, переплетенных травой, и имели крышу из пальмовых листьев. Основным продуктом питания был маниок, он становился съедобным после того, как из его клубневидных корней удаляли (путем варки, поджаривания и высушивания) ядовитый глюкозид. Некоторые племена практиковали ритуальный каннибализм.

Первое впечатление при взгляде на этих обнаженных дикарей каменного века было положительным. В представлении европейцев это были невинные дети природы, почти как Адам и Ева в раю незадолго до их грехопадения. Секретарь Кабрала Педру Ваш де Каминья, непосредственный свидетель этого, писал королю Мануэлу: «Они показались мне людьми столь невинными, что если мы сможем понять их и они нас, то они вскоре станут христианами. Потому что, как кажется, они не имеют никакой религии и не имеют о ней понятия… Определенно этот народ добрый и удивительно простой, и мы можем легко обратить их в любую веру, какую бы мы ни захотели. И более того, Господь одарил их прекрасными телами и добрыми лицами, такими, какими он наделяет обычно добрых людей, и я верю, что Он, приведший нас сюда, сделал это намеренно… Среди них были заметны три или четыре девушки, очень молодые и очень красивые, с иссиня-черными волосами, спадавшими на плечи, их детородный орган, едва прикрытый и лишенный растительности, был настолько совершенен, что мы нисколько не стыдились смотреть на него… Одна из девушек была вся покрыта татуировкой от головы до пят, рисунок был нанесен [голубовато-черной] краской, и она была столь совершенно сложена, и ее бесстыдство было столь очаровательно, что многие наши соотечественницы, увидя такую красоту, устыдились бы, что они не такие же».

Португальцы предвосхитили концепцию французских философов «Благородного дикаря», сформировавшуюся в XVIII в., и многие современные исследователи в качестве свидетельства этого указывают на характерную особенность лузитанцев – готовность идти на сближение с людьми другого цвета кожи и склонность португальцев заключать браки с цветными женщинами. По существу, это было просто проявлением естественной потребности моряков, долгое время не имевших физических связей с женщинами. Можно легко провести параллель между их поведением и отношением английских и французских моряков в XVIII в. к легко одетым красоткам Таити и других островов Тихого океана. Более того, это льстившее дикарям каменного века сравнение их с невинными обитателями земного рая или канувшего в прошлое золотого века продержалось недолго, как и схожая реакция Колумба и его испанских моряков при виде араваков с Карибских островов, встреченных им в его первом путешествии. Стереотипное представление о бразильском индейце как о неиспорченном дитяти природы вскоре было вытеснено всеобщим представлением португальцев о нем как о законченном дикаре. Sem fe, sem rei, sem lei, то есть для него не было «ни веры, ни короля, ни закона».

Эта перемена в отношении стала явной и преобладающей, хотя и не была всеобщей, начиная со второй половины XVI в. Это было в основном следствием того, что главным экспортным товаром страны вместо красного дерева стал сахар, и потому потребовалась дисциплинированная (или рабская) рабочая сила. На протяжении первых трех десятилетий этого периода все контакты с Бразилией ограничивались кратковременным посещением ее торговцами и моряками, которые приплывали выменивать железные инструменты и европейские дешевые безделушки и украшения на бразильскую древесину, попугаев, обезьян и пропитание, необходимое для самих португальцев на время их пребывания. Эта деятельность не предполагала строительства постоянных поселений; только беглецы и изгнанники приживались на новых местах и становились членами индейских племен.

Эта основанная на бартере экономика вела к установлению в целом дружественных отношений, несмотря на неизбежное взаимонепонимание в некоторых вопросах и случавшиеся стычки. Более того, французские моряки и купцы из Нормандии и ее столицы Руана также часто посещали побережье Бразилии с целью приобретения красного дерева, их бартерная торговля велась иногда даже с большим размахом, чем португальская. Вначале американские индейцы не делали различия между двумя соперничавшими европейскими странами. Но к 1530 г. они научились это делать. Старое межплеменное соперничество еще более обострилось: тупинамба в основном поддерживали французов, племя тупиникин – португальцев.

Растущая французская угроза в этом районе Южной Америки, который был предназначен Португалии согласно Тор-десильясскому договору (1494), естественно побудила короля Жуана III основательно взяться за колонизацию Бразилии. Согласно принятому им в 1534 г. плану, участок побережья между местом впадения в океан Амазонки и Сан-Висенти был разделен на 12 капитаний (порт, capitania — административно-территориальная единица), протягивавшихся с севера на юг на расстояние от 40 до 100 лиг и на неопределенное расстояние внутрь континента. Четыре северные капитании, расположенные между Параиба-ду-Норти и Амазонкой, не были заселены в XVI в., хотя землевладельцы, которые их получили (donatarios), безуспешно пытались добиться этого. Из оставшихся восьми только Пернамбуку на северо-востоке и Сан-Висенти на крайнем юге смогли преодолеть трудности начального периода освоения, и они стали относительно важными центрами экономического роста с достаточным населением. Другие или были оставлены в результате нападений индейцев, или пребывали в полной заброшенности, имея небольшие группы поселенцев на отдельных участках побережья, где они смогли как-то «зацепиться». Следующий шаг был предпринят королем в 1549 г., когда новый генерал-губернатор был направлен для создания капитании в Баии, занимавшей центральное положение среди всех капитаний. Она перешла под прямое управление представителя короля. Его сопровождали иезуиты-миссионеры, имевшие задачу обращения в христианство американских индейцев и призванные наряду с этим заботиться об образовании и нравственности колонистов, многие из которых были ссыльными. Французы, которые тем временем обосновались в Рио-де-Жанейро, были изгнаны из «Южной Франции», как они претенциозно называли его, в 1565 г. Прибрежные районы Бразилии были с тех пор под португальским контролем. Единственным местом, где поселенцы проникли вглубь страны, была Пиратининга, самый южный район Сан-Паулу.

Ссыльные, которые были пожалованы землей в 1534 г., и их наследники не были ни знатными дворянами, ни зажиточными купцами, но представителями мелкопоместного и нетитулованного дворянства. Они не имели, в большинстве своем, капитала и достаточных средств для освоения земель, несмотря на все правовые и налоговые привилегии, дарованные монаршей властью. Эти привилегии предусматривали также право основывать небольшие поселения и предоставлять им права самоуправления, право смертной казни раба, язычника и представителей низшего класса христианского вероисповедания, право сбора на местном уровне налогов, за исключением налога на ряд товаров (в том числе красного дерева), бывших монополией государства, и право на строительство сахарных заводов, а также сбора десятины на ряд производимых продуктов, таких как сахар, и с вылова рыбы. Система дарений (donatario), представлявшая собой смешение феодальных и капиталистических отношений, прежде находила удачное применение в деле развития Азорских островов и Мадейры и менее успешно действовала на островах Зеленого Мыса и в течение краткого времени в Анголе (1575).

Были ли они в итоге успешными или нет, учреждение этих капитаний и образование центральной государственной власти в Баии привлекло тысячи поселенцев из Португалии, осевших на бразильском побережье. Это было значительным изменением в случайных до этого связях португальцев с американскими индейцами. Пионеры-поселенцы в первое время сильно зависели от бартерной торговли с местными жителями. Их снабжали продуктами питания и давали возможность получить работу случайные торговцы и лесорубы, занимавшиеся заготовкой древесины. Но когда поселенцы начали выращивать различные продовольственные культуры (в основном маниок) на расчищенных от леса участках и закладывать сахарные плантации, как они это делали в Пернамбуку и Баии, они столкнулись с нехваткой рабочих рук. Аборигены были готовы работать временно за орудия труда и различные дешевые украшения, но не имели ни малейшего желания заниматься постоянным каторжным трудом на ферме, в поле и на плантации.

С другой стороны, португальцы, эмигрировавшие в Бразилию, хотя и были прирожденными крестьянами, не собирались заниматься ручным трудом в этой новой, согласно их представлениям, «земле обетованной», если бы представилась возможность избежать этого. Все это неизбежно привело к тому, что поселенцы постарались использовать индейцев в качестве рабов. Те становились рабами после того, как их «выкупали», или попадали в плен в результате частых межплеменных войн, или их просто захватывали во время нападений на те индейские деревни, которые считались недружественными в отношении к поселенцам. Обращать индейцев в рабство категорически запрещал королевский указ 1570 г., за исключением тех случаев, когда они становились пленными во время «справедливой войны» или принадлежали к племенам каннибалов. Этот указ не был воспринят серьезно большинством поселенцев; к тому же различные другие факторы повлияли на сокращение количества работников на плантациях. Многие племенные группы были уничтожены вследствие войн и распространения различных болезней, принесенных европейцами, например оспы; плантационное рабство также вело к высокой смертности среди рабов. Таким образом, поселенцы были вынуждены искать какой-то выход из сложившегося положения, другие источники пополнения рабочей силы во второй половине XVI в.

Этот источник был найден в дальнейшем росте торговли черными рабами из Западной Африки. Труд этих рабов уже интенсивно использовался на островах Зеленого Мыса и в меньшей степени на Мадейре и в южных районах самой Португалии. Большие партии рабов в середине XVI в. отправляли на Антильские острова и в Испанскую империю в Новом

Свете. Но наиболее удачно и эффективно рабский труд негров использовали на островах Сан-Томе и Принсипи в Гвинейском заливе. Эти острова, когда их открыли португальцы в 1470 г., были безлюдны; и здесь сложилось смешанное население, представленное белыми поселенцами из Португалии (включая детей евреев, депортированных в 90-х гг. XV в.) и неграми-рабами из самых различных племен, привезенных с материка, многие из которых впоследствии обрели свободу. Почвы и климат Сан-Томе оказались очень благоприятными для выращивания сахарного тростника, и на острове в XVI в. произошел настоящий экономический подъем, продолжавшийся на протяжении всего столетия, в связи с резким увеличением спроса на сахар в Европе. Процветавшее на островах производство сахара увеличилось с 5 тысяч арроб в 1530 г. до 150 тысяч арроб в 1550 г. Именно пример Сан-Томе привел к решению перенести производство сахара вместе с неграми-рабами также и в Бразилию.

Буйная тропическая прибрежная растительность была не в новинку португальским первопроходцам в Бразилии, многим из них стало привычно такое окружение во время исследовательских плаваний вдоль побережья Западной Африки. Но если и было много схожего между тропическими землями на обоих побережьях Южной Атлантики, существовали также явные различия. Португальские поселенцы вскоре обнаружили множество естественных природных рисков и помех на всем обширном пространстве континента – от джунглей Амазонии до холмистых равнин наиболее продвинувшегося на юг региона, в наши дни называемого Рио-Гранди-ду-Сул. Все же природная среда для белых поселенцев была менее враждебной, чем в Западной Африке, где во многих областях свирепствовала тропическая лихорадка. Многочисленные насекомые-вредители превращали занятие сельским хозяйством в подобие рискованной игры во многих районах Бразилии, даже если здесь и не встречалась африканская муха цеце. Длительные засухи опустошали на много лет внутренние области Северо-Востока, где экология едва ли стала лучше, если не хуже, за последние три столетия. В других местах страны капризный бразильский климат мог резко меняться – от проливных дождей и наводнений до почти полного их отсутствия. Несмотря на плодородные почвы в некоторых районах, таких как низменные территории Баии и равнины Пернамбуку, где выращивался сахарный тростник, на расчищенных от тропических джунглей участках, предназначенных для занятий сельским хозяйством, почвы были очень бедны органическими химическими элементами, что порождало проблемы при выращивании культурных растений. За исключением Амазонки и ее притоков реки Бразилии не дают возможности легко проникнуть во внутренние области страны; судоходству вверх по рекам мешают начинающиеся на относительно небольшом расстоянии от устья пороги и водопады. Эти естественные препятствия в Западной Африке выражены не столь сильно, где, однако, государственные образования негров банту или суданского происхождения образовывали более действенный барьер на пути во внутренние районы континента в сравнении с кочующими индейцами Бразилии.

С другой стороны, условия жизни в некоторых районах Португалии были таковы, что у многих людей не было выбора, как только эмигрировать. Бразилия, со всеми своими недостатками, давала им возможность лучшей жизни, которую они не могли обеспечить себе на родине. Португалия, не меньше чем Бразилия, зависела от капризов природы – то от постоянно льющих дождей, то от засухи, а также от бедных почв во многих районах. В XVI–XVII вв. страну опустошали эпидемии чумы, которой не было в Бразилии, пока в 1680-х гг. там не случилось вспышки желтой лихорадки. Перенаселенность и нехватка земли в некоторых плодородных районах (провинция Минью) в Северной Португалии и на островах Мадейра и Азорских в Атлантическом океане вели к постоянной эмиграции населения. И начиная примерно с 1570 г. все больше португальцев отправлялись в Бразилию, чем в «золотой» Гоа и на Восток. Ссыльных осужденных (degredados) в Баии в 1549 г. насчитывалось 400 человек из тысячи жителей. Но в дальнейшем число добровольных эмигрантов значительно превысило число тех, кто покинул страну не по своей воле, но ради ее благополучия. Более того, хотя эмигрантов-мужчин было, естественно, больше, чем женщин, число последних, последовавших за своими мужьями в Бразилию, значительно превысило число женщин, отправившихся в Индию.

Амброзиу Фернандеш Брандан, поселенец Северо-Востока Бразилии в конце XVI в. с большим опытом, разделил португальских иммигрантов на пять групп. К первой относились моряки, служившие на судах, курсировавших между Португалией и Бразилией, хотя, строго говоря, эти люди не были иммигрантами, но временными приезжими, даже если они оставляли в каждом порту по морской традиции жену или подругу. Во вторую группу входили купцы и торговцы, многие из которых вели дело на основе поручительства в интересах главы компании, находившейся в Португалии. Брандан обвинял этих торговцев, что было довольно несправедливо, что они ничего не делали для обогащения колонии, а, наоборот, стремились вытянуть из нее все материальные ценности, насколько это было в их силах. Третью группу составляли ремесленники и мастера, работавшие самостоятельно каменщиками, плотниками, медниками, портными, сапожниками, ювелирами и др. Почти все они зависели от рабского труда, если у них хватало денег на покупку раба (или рабов), которых они могли обучить своему ремеслу. К четвертой группе относились работники, чей труд соответственно оплачивался, надсмотрщики или десятники на плантациях сахарного тростника или рабочие на скотоводческом ранчо. Пятую группу составляли работодатели, наиболее важными среди которых были владельцы энженьо (senhores de engenho), так в Бразилии называли сахарный завод вместе с плантацией сахарного тростника. Из этих плантаторов уже сформировалась местная аристократия, и они во всем старались выглядеть как дворяне, принадлежавшие к знати, вне зависимости от того, каково было их истинное происхождение и их зачастую темное прошлое. Брандан утверждал, что большинство представителей всех пяти групп намеревались вернуться в Португалию, как только они скопят достаточное количество денег, и отойти от дел. Утверждая так, он явно преувеличивал; он был вынужден признать, что большинству пришлось остаться в Бразилии, где многие обзавелись женами и семьями, и в результате они стали более тесно связанными со страной.