Текст книги "О пьянстве"

– Ты бы предпочел быть богатеем или художником?

– Я б лучше был богатым, потому что художник, похоже, вечно сидит на ступеньках у богатея.

Я сосал свою квинту и мне уже было до лампочки. А потом вдруг раз – и все закончилось. Я был на заднем сиденье моей собственной машины, Холлис опять ее вела, бородища Роя вновь трепала меня по лицу. Я сосал квинту.

– Слышьте, ребята, а вы мой гробик выкинули? Я вас обоих люблю, знаете же! Зачем вы мой гробик выкинули?

– Гляди, Буковски! Вот твой гробик!

Рой протянул его мне, показал его мне.

– А, прекрасно!

– Хочешь его назад?

– Нет! Нет! Мой подарок вам! Ваш единственный подарок! Оставьте себе! Пожалуйста!

– Ладно.

Дальше ехали сравнительно спокойно. Я жил в переднем дворе недалеко от Голливуда (конечно же). Машину пристроить – убой. Потом они отыскали место где-то в полуквартале от дома, где я жил. Поставили мою машину, отдали мне ключи. Затем я увидел, как они идут через дорогу к своей. Понаблюдал за ними, повернулся идти к себе и, пока еще глядел на них и держался за остаток квинты Харви, зацепился башмаком за край штанины и рухнул. Пока падал навзничь, первым инстинктом моим было оберечь остаток той доброй квинты, чтоб она не раскололась о цемент (мать с младенцем), и, пока падал спиной, я пытался удариться плечами, держа и голову, и бутылку повыше. Бутылку я сохранил, а вот голова запрокинулась назад в тротуар, ТРЕСЬ!

Они оба стояли и смотрели, как я падаю. Оглушило меня почти до бесчувственности, но я умудрился завопить им на всю улицу:

– Рой! Холлис! Помогите мне дойти до моей парадной двери, пожалуйста, я ранен!

Они мгновенье постояли, глядя на меня. Потом сели в машину, завели мотор, откинулись на спинки и клево так отъехали прочь.

Мне за что-то отплачивали. За гроб? Чем бы ни было оно – использование моей машины или меня самого как шута горохового и/или свидетеля… употребление меня исчерпалось. Человеческая раса всегда была мне отвратительна. По сути, отвратительными их делала эта болезнь семейных отношений, куда входила женитьба – обмен силой и выручкой, – которая болячкой, проказой становилась затем: твоим ближайшим соседом, твоим кварталом, твоим районом, твоим городом, твоим округом, твоим штатом, твоей страной… из глупости животного страха все цапают друг дружку за жопы в улейных ячейках выживания.

Я все это и получил, я понял это, когда они меня бросили, умолявшего их.

Еще пять минут, подумал я. Если мне удастся пролежать тут еще пять минут и никто меня не потревожит, я встану и доберусь к себе, попаду внутрь. Я последний изгой. Пацан Билли[27]27
  Генри Маккарти (1859–1881) – легендарный изгой и бандит Дикого Запада. – Примеч. перев.


[Закрыть] рядом со мной – пшик. Еще пять минут. Дайте мне только добраться до моей пещеры. Я починюсь. Когда меня в следующий раз позовут на какое-нибудь их мероприятие, я им сообщу, куда его засунуть. Пять минут. Больше мне ничего не нужно.

Мимо прошли две женщины. Повернулись и посмотрели на меня.

– Ох, ты глянь на него. Что случилось?

– Он пьян.

– Он не болен, правда?

– Нет, посмотри, как он держится за эту бутылку. Как младенец.

Ох блядь. Я заорал снизу на них:

– Я ВАМ ОБЕИМ МАНДЫ ОТСОСУ! МАНДЫ Я ВАМ ОБЕИМ ОТСОСУ ДОСУХА, ПЁЗДЫ!

– Ууууууу!

Обе они вбежали в стеклянную жилую многоэтажку. Через стеклянную дверь. А я остался снаружи не в силах подняться, свидетель чего-то. Мне нужно только добраться до себя – в 30 ярдах, а дотуда три миллиона световых лет. Тридцать ярдов до арендуемой передней двери. Еще две минуты, и я б сумел встать. Всякий раз, как ни попробую, я все больше креп. Старому пьянчуге всегда удастся, если предоставить ему довольно времени. Одну минуту. Еще одну минуту. Я б сумел.

И тут вот они. Часть безумной семейной структуры Мира. Психи вообще-то, едва ли задающиеся вопросом, что заставляет их делать то, чем они занимаются. Свой двойной красный огонь они оставили гореть, когда останавливались. Затем вышли. У одного был фонарик.

– Буковски, – произнес тот, что с фонариком, – у вас, похоже, никак не получается не нарываться, правда?

Он знал мою фамилию откуда-то, с других разов.

– Послушайте, – сказал я, – я просто споткнулся. Ударился головой. Я никогда не теряю чувств или связности. Я не опасен. Чего б вам, ребята, не помочь мне добраться до моей двери? До нее 30 ярдов. Просто дайте мне рухнуть на кровать, и я все засплю. Вам не кажется вообще-то, что это будет очень достойный поступок?

– Сэр, две дамы сообщили, что вы пытались их изнасиловать.

– Господа, я б нипочем не пытался изнасиловать двух дам одновременно.

Один легавый все время светил мне в лицо своим дурацким фонариком. От этого у них мощное чувство превосходства.

– Всего 30 ярдов к Свободе! Вы это понимаете, парни?

– Вы самое потешное зрелище в городе, Буковски. Предоставьте-ка нам алиби получше.

– Ну что ж… вот это, что распростерлось перед вами на мостовой, – конечный продукт свадьбы, дзенской свадьбы.

– Хотите сказать, что какая-то женщина в самом деле пыталась на вас жениться?

– Не на мне, осел…

Легавый с фонариком двинул мне им по переносице.

– Мы просим уважать офицеров правопорядка.

– Извините. На миг я забыл.

Кровь текла мне по горлу, а потом к рубашке и на нее. Я очень устал – от всего.

– Буковски, – спросил тот, кто только что применил фонарик, – почему у вас никак не получается не нарываться?

– Хватит уже этого навоза, – сказал я, – давайте просто поедем в тюрьму.

Они надели браслеты и швырнули меня на заднее сиденье. Все тот же печальный расклад.

Ехали медленно, беседуя о различных возможных и безумных штуках – вроде того, чтоб расширить переднее крыльцо, или бассейн выкопать, или лишнюю комнату пристроить сзади для Бабули. А когда дошло до спорта – это же настоящие мужчины, – у «Ловчил»[28]28
  «Los Angeles Dodgers» (с 1883) – американская профессиональная бейсбольная команда, базируется в Лос-Анджелесе. – Примеч. перев.


[Закрыть] все еще был шанс, даже если прямо там с ними будет две или три другие команды. Снова к семье – если «Ловчилы» выиграют, выиграют и они. Если человек высадится на Луну, они высадятся на Луну. Но дайте голодающему поклянчить у них монетку – без документов, нахуй иди, говнюк. В смысле, если они по гражданке одеты. Не бывало еще на свете такого голодающего, кто попросил бы у легавого монетку. Прошлое наше не запятнано.

Потом меня проволокли через мукомолку. После того, как до моей двери оставалось 30 ярдов. После того, как я побывал единственным человекообразным в доме с 59 людьми.

Вот я опять в этой долгой очереди как-то виновных. Молодые ребята не знали, что грядет. Они спутались с этой штукой под названием КОНСТИТУЦИЯ и их ПРАВА. Молодые легавые как в городском трезвяке, так и в окружном на пьяных тренировались. Нужно же показать, что чего-то стоишь. Пока я наблюдал, одного парня посадили в лифт и катали его вверх и вниз, вверх и вниз, и когда он оттуда вышел, едва ли уже можно было понять, кто он или кем был, – черный, орет о Правах Человека. Потом они взяли белого парня, тот что-то вопил о КОНСТИТУЦИОННЫХ ПРАВАХ; четверо или пятеро их взяли и поволокли его так быстро, что сам он идти не мог, а когда его принесли обратно, то оперли о стену, и он просто стоял, дрожа, по всему телу красные рубцы, стоял, трясся и дрожал.

С меня опять сделали снимок. Снова взяли отпечатки пальцев.

Отвели меня в трезвяк, открыли ту дверь. После того все уже свелось к тому, чтобы отыскать место на полу среди 150 других в камере. Один толчок. Повсюду блевотина и ссаки. Я отыскал местечко среди своих собратьев. Я, Чарльз Буковски, представленный в литературных архивах Университета Калифорнии в Санта-Барбаре. Кто-то там считал меня гением. Я растянулся на досках. Услышал юный голос. Мальчишеский.

– Мистер, я вам отсосу за четвертак!

Им полагалось забирать всю твою мелочь, купюры, доки, ключи, ножи, тому подобное, плюс сигареты, и потом тебе выдавали квитанцию на личное имущество. Которую ты либо терял, либо ее у тебя крали. Но деньги и сигареты всегда болтались.

– Прости, парнишка, – сказал ему я, – у меня забрали все до последнего пенни.

Четыре часа спустя мне удалось поспать.

Ну вот.

Свидетель на дзенской свадьбе – и спорить готов, они, жених с невестой, в ту ночь даже не поеблись. Но кто-то точно это сделал.

Из «Почтамта»[29]29
  Февраль 1970 г.; отрывок из романа «Почтамт» (Post Office, 1971). – Примеч. сост.


[Закрыть]

13

В постели передо мной что-то маячило, но сделать с ним я ничего не мог. Лишь пыхтел, пыхтел и пыхтел. Ви была очень терпелива. Я все старался и колбасил, но выпито оказалось слишком много.

– Прости, малышка, – сказал я. Потом скатился. И уснул.

Затем меня что-то разбудило. Ви. Она меня раскочегарила и теперь скакала сверху.

– Давай, малышка, давай! – сказал я.

Время от времени я выгибал дугой спину. Ви смотрела на меня сверху маленькими жадными глазками. Меня насиловала верховная квартеронская чародейка! На какой-то миг это меня возбудило.

Затем я ей сказал:

– Черт. Слезай, малышка. У меня был долгий тяжелый день. Настанет время и получше.

Она сползла. Елда опала, как скоростной лифт.

14

Утром я слышал, как она ходит. Она все ходила, ходила и ходила.

Примерно 10:30. Мне было худо. Я не хотел сталкиваться с ней. Еще пятнадцать минут. Потом свалю.

Она потрясла меня:

– Слушай, я хочу, чтобы ты ушел, пока не заявилась моя подруга!

– И что? И ее оттопырю.

– Ага, – засмеялась она, – ну да.

Я встал. Закашлялся, подавился. Медленно влез в одежду.

– От тебя чувствуешь себя тряпкой, – сказал я. – Не может быть, что я такая дрянь! Должно же во мне быть хоть что-то хорошее.

Я наконец оделся. Сходил в ванную и плеснул в лицо воды, причесался. Если б и лицо тоже можно было причесать, подумал я, да вот никак.

Я вышел.

– Ви.

– Да?

– Не злись слишком сильно. Дело не в тебе. Дело в кире. Так уже было раньше.

– Ладно, тогда тебе не следует столько пить. Ни одной женщине не нравится, если на нее второй после бутылки ставят.

– Чего ж ты на меня тогда ставила?

– Ох, прекрати!

– Послушай, тебе деньги нужны, малышка?

Я потянулся за бумажником и извлек двадцатку. Протянул ей.

– Боже, какой ты милый в самом деле!

Рукой она провела мне по щеке, нежно поцеловала в уголок рта.

– Веди машину осторожнее.

– Конечно, малышка.

Я вел машину осторожнее – до самого ипподрома.

 

краткая нелунная пальба в никуда[30]30
  «Риск 6», март 1970 г.; под названием «миллионеры» стихотворение опубликовано в сборнике «Пересмешник, пожелай мне удачи» (Mockingbird Wish Me Luck, 1972). – Примеч. сост. «Jeopardy» (с 1963) – студенческий литературно-художественный ежегодник Университета Западного Вашингтона. – Примеч. перев.


[Закрыть]

16
вы
без лиц
без лиц
вообще
над чем смеетесь —
давайте я вам скажу
я пил в трущобах со
слабоумными алкашами
у кого цель была краше
у кого в глазах еще держался свет
в чьих голосах еще оставался разум,
и когда наставало утро
нас тошнило но мы не болели,
были бедны но не обмануты,
и мы растягивались у себя на кроватях и восставали
под вечер
как миллионеры
 

[Лафайетту Янгу][31]31
  Отрывок из письма Лафайетту Янгу от 1 декабря 1970 г.; письмо опубликовано в сборнике «Живу наудачу» (Living on Luck, 1995). – Примеч. сост. Лафайетт «Лейф» Янг (ум. 1981) – книготорговец из Сан-Диего; в 1970 г. прислал Буковски небольшой денежный подарок, что и стало основой их многолетней дружбы и переписки. – Примеч. перев.


[Закрыть]
1 декабря 1970 г

[…] никто не понимает алкоголика… Пить я начал смолоду… в 16 или 17, и наутро всегда они мне доставались – те взгляды, та ненависть. конечно, родители ненавидели меня так или иначе. Но, помню, сказал им однажды утром: «Боже, ну напился я… А вы, публика, относитесь ко мне, как к убийце…» «Ну всё! Ну всё! – сказали они, – то, что ты натворил, хуже убийства!» они не шутили. ну а в виду они имели то, что я общественно позорю их перед соседями, и что убийство оправдать можно, а вот пьянство… никогда, ей-богу, нет! Должно быть, не шутили, потому что, когда настала война, они понуждали меня влиться в убийство… это было общественно приемлемо.

[Стиву Ричмонду][32]32
  Отрывок из письма Стиву Ричмонду от 1 марта 1971 г.; письмо ранее не публиковалось. – Примеч. сост. Стив Ричмонд (ок. 1940–2009) – американский книготорговец и поэт так называемой «мясной» школы американской поэзии. – Примеч. перев.


[Закрыть]
1 марта 1971 г

[…] пить полезно для парня твоих лет, если ему нужно размяться и прозвонить себя от пальцев ног до головы. у тебя для этого хорошее место. может, летом и не так хорошо, когда мимо трусят все эти купальщики со своими уродскими жопами, но вот зимой, оно там есть. но лучше всего с питием подождать до перед самым закатом, а затем и начать, медленно, чтоб чуточка классической музыки играла. это хорошее время для письма – где-то после часа питья. сигара. ощущение покоя, пусть даже знаешь, что оно преходяще, так что даже в ощущениях покоя можешь говорить что-то воинственное, отпусти. позволь себе наслаждаться самому.

[Джону Беннетту][33]33
  Отрывок из письма Джону Беннетту от 22 марта 1971 г.; письмо ранее не публиковалось. – Примеч. сост. Джон Беннетт (р. 1938) – американский поэт, редактор и издатель.


[Закрыть]
22 марта 1971 г

[…] я завязал – возможно, надолго – пьянство меня снашивает и расходует – мне 50 – пил 33 года с лишком – собираюсь немного отдохнуть. слишком много били. я по правде близко к смерти опустился, не то чтоб это плохо, это болеть плохо, не быть способным выдерживать во всем говне этого никудышного существования. не знаю, долго ли мне удастся продержаться, но я намерен опробовать это дело.

 

в завязе[34]34
  31 марта 1971 г., рукопись; стихотворение ранее не публиковалось. – Примеч. сост.


[Закрыть]

Стивенз разбил почти столько же бутылок
сколько выпил.
грохал их в раковину,
смывал виски
брал стакан и
говорил мне:
«Ну, всё. С меня хватит. Я в
завязе!»
мы с ним беседовали с час
а потом он говорил:
«Давай сходим на угол
за газеткой».
мы доходили туда, и он говорил:
«Погоди минуточку, мне нужно
сигарет».
когда мы возвращались
он садился и поглядывал на меня
а потом доставал пинту,
счищал целлофан, отвинчивал крышечку
и подносил бутылку к
губам… «Аааах!
Не желаешь глотнуть?»
наконец он переехал в Цинциннати
и небось до
сих пор так делает.
я?
я бросил пить
вчера.
 

 

питие[35]35
  6 апреля 1971 г., рукопись; стихотворение ранее не публиковалось. – Примеч. сост.


[Закрыть]

для меня
это было или
есть
способ
умирать
не снимая сапог
и с пистолетом
дымящимся и еще чтоб
симфоническая музыка
фоном.
 
 
пить одному,
в смысле.
это единственное
питие —
пить одному
быть одному
подгонять детали
ощущать детали.
конечно
от питья
можешь
сдохнуть
от холодного душа
тоже
или от картины
Гогена
или от старого пса
жарким
днем.
 
 
мне бы пришлось допустить
что от тысячи ласточек
поперек твоего
мраморного неба
над головой
разом
тоже
можно.
 
 
вот потому-то я
и пью: жду
чего-то
такого.
 

 

ангелы воскресенья[36]36
  «Мано-Мано 2», июль 1971 г.; ранее в сборниках стихотворение не публиковалось. – Примеч. сост. «Mano-Mano» (осн. 1968) – денверский литературный альманах, его издавал и редактировал Лэрри Лейк в начале 1970-х. – Примеч. перев.


[Закрыть]

воскресная ночь в Лос-Анджелесе – это кладбище
нации,
все ждут утра понедельника.
мы все равно пошли к «Трясуну»[37]37
  «Shakey’s Pizza» (с 1954) – сеть пиццерий с живой джазовой музыкой, основанная в Сакраменто джазовым пианистом Шервудом Джонсоном по кличке «Трясун» (из-за поражения нервов после малярии, которой он заразился, участвуя во Второй мировой войне) и Эдом Пламмером; первая франшиза в США. – Примеч. перев.


[Закрыть].
конечно, кино там не показывали.
больше смахивало на мертвецкую,
внутри 7 человек.
друг мой Голландец был чокнутым, работал 7 дней в неделю,
и купил соломенную шляпку у одного официанта
за дуб, а мне такую дали за
просто так.
мы сидели и ели пиццу и пили пиво.
«Буковски, – сказал Голландец, – должно быть, ты китаец, у тебя
глаза
просто щелочки, да вот только нос крупноват, так что
китайцем ты быть не можешь».
потом он сдвинул вместе какие-то сиденья и растянулся на них.
я пил весь день, поэтому когда вошел парень и
сел за пианино, я
встал и пошел танцевать,
побрасывая в воздух свою солому и ловя ее.
те 7-ро за мной наблюдали.
я послал воздушный поцелуй седой старухе,
но сделать я ради ночи не мог ничего
ничего не мог я сделать для города.
ночь и город были мертвы.
даже полиции нигде нет.
я растолкал Голландца.
«пошли, хочу напиться в одиночестве».
мы вышли, Голландец спер пивной кувшин.
снаружи он выписсывал узоры на автостоянке.
потом мы сели в машину и уехали оттуда,
просто два старых парня без женщин
в Лос-Анджелесе
воскресном кладбище нации,
а крупнейшее, что со мной случилось за весь тот день и всю ночь,
это когда я обжег себе пальцы
закуривая у своей двери.
потом я зашел внутрь и напился,
один.
 

Из «Чарльз Буковски отвечает на 10 легких вопросов»[38]38
  «Трепет 2», лето-осень 1971 г. – Примеч. сост. «Throb» – самиздатовский литературный журнал, его издавал в 1971 г. американский поэт-авангардист Фредерик Артур Неттелбек (1950–2011). Полностью текст опубликован в сборнике интервью Буковски «Солнце, вот он я» (рус. перев. М. Немцова, 2010). – Примеч. перев.


[Закрыть]

Вопрос: Как вы считаете, какова лучшая марка пива на сегодняшнем рынке?

Буковски: Ну, тут все непросто. На меня мягче всего действует «Миллер», но, по-моему, каждая новая партия «Миллера» на вкус вроде бы хуже предыдущей. Что-то с ним происходит, и это мне не нравится. Я, кажется, постепенно перехожу на «Шлиц». И пиво я предпочитаю в бутылке. Пиво в банке явно отдает металлом. Банки – это для удобства торговцев и пивоварен. Увижу человека, пьющего из банки, и думаю: вот же дурень. Кроме того, бутылочное пиво должно быть в коричневой бутылке. «Миллер», опять же, напрасно заливает его в белые. Пиво следует оберегать и от металла, и от света.

Конечно, если есть деньги, лучше всего подняться на ступень и покупать пиво дороже – импортное или американское, но получше. Вместо доллара 35 выкладывать доллар 75 или 2 доллара с четвертью и выше. Разница во вкусе заметна тут же. И выпить можно больше, а похмелье слабее. Самое обыкновенное американское пиво – почти отрава, особенно то, что из кранов на бегах наливают. Оно даже смердит – я имею в виду, оскорбляет обоняние. Если покупаешь пиво на бегах, лучше пусть минут 5 отстоится, а потом пей. Туда как-то кислород проникает, и вонь немножко испаряется. А на цвет оно просто зеленое.

Перед 2-й мировой пиво было намного лучше. В нем была острота, колючие пузырьки. А теперь не пиво, а помои, совершенно выдохшееся. Приходится довольствоваться тем, что есть.

Под пиво лучше пишется и говорится, чем под виски. Можно дольше продержаться и излагать глубже. Конечно, многое зависит от говоруна и писателя. Однако пиво полнит сильно и ослабляет тягу к сексу – в смысле, и в тот день, когда пьешь, и на следующий. Пьянство по-тяжелой и любовь по-тяжелой редко ходят парой после 35. Я бы сказал, что тут лучший выход – хорошее охлажденное вино, и выпивать (пить) его надо медленно после еды, а до еды – ну, может, маленький бокал.

Тяжелое пьянство – и подмена товарищества, и подмена самоубийства. Вторичный образ жизни. Мне пьяницы не нравятся, но я и сам, пожалуй, выпиваю время от времени. Аминь.

 

пьянь старина Буковски пьянь[39]39
  1971 г., рукопись; стихотворение опубликовано в сборнике «Пересмешник…». – Примеч. сост.


[Закрыть]

я держусь за края стола
а пузо у меня нависает над
ремнем
 
 
и я зыркаю на абажур
дым расчищается
над
Северным Голливудом
 
 
мальчишки опускают свои мушкеты
подымают повыше пиво зеленой рыбы
 
 
а я падаю ниц с тахты
целую волоски половика как волосню
пизды
 
 
ближе не бывал я
уже давно.
 

Из «Заметок о жизни престарелого поэта»[40]40
  24 января 1972 г., рукопись; опубликовано в сборнике «Из блокнота в винных пятнах» (Portions from a Wine-Stained Notebook, 2009). – Примеч. сост. Первоначальная публикация – «Книжное обозрение Сан-Франциско» (San Francisco Book Review), т. 22, июнь 1972 г. – Примеч. перев.


[Закрыть]

Большинство поэтов читает скверно. Они либо слишком тщеславны, либо слишком глупы. Читают слишком тихо или чересчур громко. И, конечно, стихи у них по большей части плохи. Но публика это едва ли замечает. Они пялятся на личность. И смеются не вовремя, и нравятся им не те стихи не по тем причинам. Но плохую публику создают плохие поэты: смерть вызывает к жизни только смерть. Мне вначале приходилось почти всегда читать сильно одурманенным. Страх там тоже, конечно, присутствует, страх чтения им, но отвращение сильней. В некоторых университетах я просто раскупоривал пинту и пил, пока читал. Похоже, удавалось – хлопали прилично, и от чтения мне почти не было больно, но в такие места, похоже, меня больше не приглашают. По 2-му разу меня звали только в те места, где я за чтением не бухал. Вот так они и меряют поэзию. Однако время от времени поэту и впрямь попадается волшебная аудитория, где правильно. Не могу объяснить, как оно получается. Это очень странно: будто поэт – его публика, а публика – сам поэт. Все перетекает.

Конечно, вечеринки после чтений могут приводить ко многим радостям и/или бедствиям. Помню, после одного чтения мне смогли предоставить единственную комнату – в женском общежитии, поэтому мы устроили там гудеж, преподы и несколько студентов, а когда все разошлись, у меня осталось еще немного виски, а во мне – еще немного жизни, и я лежал, пялясь в потолок, и пил. После чего сообразил, что в конце концов я и есть СТАРЫЙ КОЗЕЛ, поэтому вышел из комнаты и отправился бродить, стучась во все двери и требуя меня впустить. Мне не очень повезло. Девушки были достаточно милы, смеялись. Я ходил и везде стучался, требовал допуска. Вскоре заблудился и не мог уже найти свою комнату. Паника. Потерялся в женском общежитии! У меня ушло, по ощущениям, несколько часов, чтобы снова отыскать, где меня поселили. Наверное, приключения, сопутствующие читкам, превращают эти читки в нечто большее, нежели просто выживание.

Однажды тот, кто должен был везти меня из аэропорта, явился пьяный. Я и сам был не вполне трезв. По дороге я ему прочел неприличный стишок, который мне сочинила одна дама. Валил снег, дороги скользкие. Когда я добрался до особенно эротической строки, мой друг сказал:

– О боже мой! – и перестал контролировать машину, и нас понесло, понесло, понесло, и я ему сказал, пока нас заносило:

– Ну все, Андре, нам конец! – и поднес бутылку ко рту, и тут мы свалились в кювет, а выбраться не смогли. Андре вышел и начал голосовать; я сослался на преклонный возраст и остался в машине сосать свою бутылку. И кто же нас подобрал? Еще один пьянчуга. У нас по всему полу катались шестерики и квинта виски. Чтение получилось что надо.

На другом чтении, где-то в Мичигане, я отложил стихи и спросил, не хочет ли кто побороться на локотках. Нас окружили 400 студентов, а я спустился в зал с одним, и мы приступили. Я его завалил, а потом мы все вместе вышли наружу и напились (после того, как я получил свой чек). Сомневаюсь, что мне еще удастся повторить такое выступление.

Конечно, бывали разы, когда просыпаешься в доме у молодой дамы в одной постели с ней и понимаешь, что воспользовался своей поэзией – или воспользовались твоей поэзией. Я не верю, что у поэта больше прав на конкретное юное тело, нежели у автомеханика из гаража, а то и меньше. Как раз это и портит поэта: особое отношение или его собственное представление о том, что он особый. Я, конечно, особ, но ко многим другим, считаю, это неприменимо…

 

моя хозяйка и мой хозяин[41]41
  Рукопись начала 1972 г.; стихотворение опубликовано в сборнике «Пересмешник…». – Примеч. сост.


[Закрыть]

56, она клонится
вперед
в кухне
2:25 среди
ночи
тот же красный
свитер
дыры на
локтях
 
 
приготовь ему что-нибудь
ПОЕСТЬ
говорит он
тем же
красным
лицом
3 года назад
мы дерево сломали
так дрались
когда он застал меня
я целовал
ее.
 
 
пиво
квартами
мы пьем
скверное пиво
целыми
квартами
 
 
она встает
и
начинает
жарить
что-то
 
 
всю ночь
мы поем песни
песни от 1925 н. э.
до
1939 н. э.
 
 
мы болтаем про
короткие юбки
«кадиллаки» и
Республиканскую Администрацию
депрессию
налоги
лошадей
Оклахому
 
 
на́
сукин ты сын,
говорит она.
 
 
пьяный
я клонюсь вперед и
ем.