Текст книги "Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы"

Парацельс

Этот философ, которого Ноде назвал «зенитом и восходящим солнцем всех алхимиков», родился в местечке Айнзидельн, неподалеку от Цюриха, в 1493 году. Его настоящая фамилия была Гогенгейм, к которой, по его собственным словам, была спереди приставлена данная при крещении цепочка имен Ауреол Теофраст Бомбаст Парацельс. Последнее из них он выбрал себе в качестве общего имени, когда был еще ребенком, и в течение жизни сделал его одним из наиболее прославленных в анналах своего времени. Его отец был доктором и учил сына своему ремеслу. Последний был способным учеником и делал большие успехи. Однажды к нему в руки случайно попал труд Исаака Голландского, и с тех пор его охватила мания поисков философского камня. Отныне все его мысли были посвящены металлургии, и он совершил путешествие в Швецию, чтобы посетить рудники этой страны и исследовать руды, все еще залегающие в недрах земли. Он также нанес визит в Шпангеймский монастырь и встретился с Тритемием, который обучил его алхимическим приемам. Продолжив путешествие, Парацельс через Пруссию и Австрию проследовал в Турцию, Египет и Татарию, а прибыв оттуда в Константинополь, освоил, по его собственному утверждению, искусство превращения металлов и овладел elixir vitae. После этого он стал врачом в родной Швейцарии, в Цюрихе, и принялся писать труды по алхимии и медицине, немедленно привлекшие внимание Европы. Их крайняя непонятность не мешала их славе: похоже, что чем меньше этого автора понимали, тем больше демонологи, фанатики и охотники за философским камнем его ценили. Благодаря нескольким предложенным им и оказавшимся удачными способам лечения болезней посредством ртути и опия – лекарств, бесцеремонно забракованных его собратьями по профессии, – его известность как алхимика подкреплялась высокой репутацией врача. В 1526 году он был избран профессором медицины и натурфилософии Базельского университета, и его лекции привлекали огромное количество студентов. Он осуждал сочинения всех прежних медиков как имеющие свойство вводить читателя в заблуждение и однажды публично сжег труды Галена[156]156
  Гален (ок. 130 – ок. 200) – древнеримский врач, идеалистическая направленность сочинений которого способствовала трансформации его учения в так называемый галенизм, канонизированный церковью и господствовавший в медицине в течение многих веков. – Прим. пер.


[Закрыть] и Авиценны, назвав их шарлатанами и самозванцами. В присутствии восхищенной и вместе с тем озадаченной толпы, собравшейся посмотреть на эту церемонию, он воскликнул, что в его шнурках больше знания, чем в сочинениях данных врачей. Продолжая в том же духе, он изрек, что все университеты мира полны невежественных знахарей, но он, Парацельс, преисполнен мудрости. «Вы все будете следовать моей новой системе, – говорил он, яростно жестикулируя. – Авиценна, Гален, Разес, Монтаньяна, Меме – вы все последуете за мной! Профессора Парижа, Монпелье, Германии, Кёльна и Вены и вы, живущие на берегах Рейна и Дуная, вы, обитатели морских островов, а также вы, итальянцы, далматинцы, афиняне, арабы, иудеи, – все вы последуете моим доктринам, ибо я – царь медицины!»

Но Парацельс недолго пользовался уважением добрых базельцев. Сообщается, что он так сильно увлекался вином, что его часто видели пьяным на улице. Для врача это означало конец карьеры, и его добрая слава быстро шла на убыль. Еще быстрее росла его дурная слава, особенно после того, как он объявил себя колдуном. Он хвалился будто бы находящимися у него в подчинении легионами духов, особенно одним из них, которого он якобы держал в заточении в эфесе своей шпаги. Веттер, проживший в услужении у Парацельса два года и три месяца, сообщает, что его хозяин часто грозился вызвать целую армию демонов и продемонстрировать ему ту огромную власть, которую он-де над ними имел. Он заявлял, что дух в его шпаге охраняет эликсир, посредством которого можно продлить жизнь на долгие годы. Он также хвастался, что ему подневолен дух по имени «Азот»[157]157
  Имеется в виду алхимическая ртуть, универсальное лекарство Парацельса. – Прим. пер.


[Закрыть], которого он держит заключенным в драгоценный камень. На многих старинных портретах он изображен держащим в руке драгоценный камень, на котором выгравировано слово «Азот».

Если даже пророка-трезвенника не слишком жалуют в своем отечестве, то пророка-пьяницу жалуют еще меньше. В конце концов Парацельс счел за благо покинуть Базель и обосноваться в Страсбурге. Причиной поспешной смены места жительства было следующее. Один горожанин находился при смерти, и на его выздоровление не надеялся ни один врач города. Наконец больной решил использовать последний шанс и послал за Парацельсом, которому пообещал щедрое вознаграждение в случае излечения. Парацельс дал ему две маленькие пилюли, которые тот принял и быстро выздоровел. Когда этот человек окончательно оправился от болезни, Парацельс послал за своим гонораром, но горожанин не оценил по достоинству столь быстродействующее и эффективное лекарство. Он не собирался отдавать пригоршню золота за две пилюли, хотя они спасли ему жизнь, и отказался платить сверх обычного гонорара за один визит. Парацельс возбудил против него дело, но проиграл. Это настолько его разозлило, что он в глубоком возмущении покинул Базель. Он возобновил свои странствия и путешествовал по Германии и Венгрии, зарабатывая деньги на легковерии и слепых увлечениях всех социальных слоев; составлял гороскопы, предсказывал будущее, помогал тем, у кого водились деньги, выбросить их на эксперимент по нахождению философского камня, прописывал лекарства для коров и свиней и оказывал помощь в обнаружении украденных вещей. Пожив поочередно в Нюрнберге, Аугсбурге, Вене и Миндельгейме, Парацельс в 1541 году удалился в Зальцбург и умер в больнице этого города в крайней нищете.

Если при жизни этот необычайный знахарь имел сотни приверженцев, то после смерти их счет пошел на тысячи. Во Франции и Германии возникли секты так называемых парацельсистов, призванные увековечить его экстравагантные научные, особенно алхимические, доктрины. Главными лидерами этих сект были Боденштейн и Дорней. Вкратце учение Парацельса, основанное на предполагаемом существовании философского камня, абсурдное по своей природе и в целом не имеющее аналогов в истории философии, сводится к следующему. Прежде всего он утверждал, что предположение о безупречности Бога является достаточным условием приобретения мудрости и знаний, что Библия – ключ к теории всех болезней и что для постижения атрибутов магической медицины необходимо изучать Апокалипсис. Тот, кто слепо подчинится воле Господа и преуспеет в самоотождествлении с божественными созданиями, владеющими философским камнем, сможет лечить все болезни и, подобно Адаму и допотопным патриархам, продлевать жизнь до сколь угодно многих столетий. Жизнь – это излучение небесных светил: Солнце управляет сердцем, Луна – мозгом, Юпитер – печенью, Сатурн – желчным пузырем, Меркурий – легкими, Марс – кишечником, Венера – чреслами. В желудке каждого человека обитает демон, или мыслящее существо, – своего рода алхимик, смешивающий в своем тигле в должных пропорциях разные хвори, поступающие в его лабораторию[158]158
  См. во «Всеобщей биографии» статью ученого Ренодена «Парацельс». – Прим. авт.


[Закрыть]. Парацельс гордился титулом мага и хвастливо заявлял, что поддерживает регулярную переписку с находящимся в аду Галеном и часто вызывает оттуда же Авиценну, чтобы поспорить с ним о ложных представлениях об алхимии, которые тот в свое время пропагандировал, особенно о тех, что касались питьевого золота и эликсира жизни. Парацельс думал, что золото может исцелять сердечно-сосудистые и все прочие заболевания при условии, что оно получено в результате превращения неблагородного металла посредством философского камня и применяется при определенном взаимном расположении небесных светил. Одного лишь перечисления трудов, в которых он выдвигает эти безумные идеи, называемые им доктриной, хватило бы на несколько страниц.

Георг Агрикола

Этот алхимик родился в германской провинции Мисния в 1494 году Его настоящая фамилия была Бауэр, то есть «землепашец», и в соответствии с тогдашней модой он латинизировал ее в Агриколу. С ранних лет восхищался постулатами герметической науки. Ему еще не было и шестнадцати, а он уже стремился найти великий эликсир, который продлил бы его жизнь до семисот лет, и камень, который принес бы ему богатство, необходимое для безбедного существования в течение столь длительного периода. В 1531 году он издал в Кёльне небольшой трактат на эту тему, обеспечивший ему покровительство прославленного Морица, курфюрста Саксонского. После нескольких лет врачебной практики в Иоахимштале, в Богемии, Агрикола стараниями Морица стал управляющим серебряных рудников города Хемница. Среди рудокопов он чувствовал себя счастливым, ставя различные алхимические опыты глубоко в недрах земли. Он многое узнал о металлах и постепенно избавился от сумасбродных представлений о философском камне. Рудокопы не верили в алхимию и привили ему их образ мыслей как по этому, так и по другим вопросам. Их легенды убедили его в том, что недра земли населены добрыми и злыми духами, а взрывы рудничного газа вызываются не чем иным, как склонностью последних к озорству. Георг Агрикола умер в 1555 году, оставив по себе память как о чрезвычайно способном и умном человеке.

Денис Захарий

Автобиография, написанная умным человеком, который некогда был глупцом, не только в высшей степени поучительна, но и исключительно приятна для чтения. Денис Захарий, алхимик XVI века, выполнил эту работу, оставив после себя достойный внимательного прочтения отчет о собственном безрассудстве и слепой погоне за философским камнем. Он родился в 1510 году в одном из древних родов Гиени, и в раннем возрасте был отправлен в Бордоский университет под наблюдением домашнего учителя, обязанного направлять учебный процесс своего подопечного в нужное русло. К несчастью, сей учитель был одним из искателей великого эликсира, и вскоре его безумие передалось ученику. После этого введения мы позволим Денису Захарию говорить от первого лица и продолжить рассказ о нем его собственными словами. «Я получил из дома, – пишет он, – сумму в двести крон на расходы себе и учителю, но до конца года все наши деньги улетучились в дыму наших печей. В это же время мой учитель умер от лихорадки, вызванной палящим жаром в нашей лаборатории, откуда он почти не выходил и где было едва ли менее жарко, чем на стекольном заводе в Венеции. Его смерть усугубило то, что мои родители, воспользовавшись этим печальным обстоятельством, уменьшили мое содержание и высылали мне ровно столько, сколько требовалось для оплаты учебы и проживания, вместо суммы, требовавшейся для продолжения моих алхимических изысканий.

Чтобы решить эту проблему и избавиться от родительского утеснения, я в возрасте двадцати пяти лет вернулся домой и заложил часть своего имения за четыреста крон. Данная сумма была нужна мне для проведения научного опыта, о коем я узнал в Тулузе от одного итальянца, который, по его словам, уже убедился в его эффективности. Я нанял этого человека к себе в услужение, дабы мы смогли провести упомянутый эксперимент. Далее я попытался путем интенсивной дистилляции прокалить золото и серебро для превращения примесей в благородный металл, но все мои труды оказались напрасны. Масса золота, извлеченного мною из печи, уменьшилась вполовину по сравнению с первоначальной, и от моих четырехсот крон осталось только двести тридцать. Я дал моему итальянцу двадцать крон, с тем чтобы он смог отправиться в Милан, где жил автор рецептуры, и получить от него разъяснение некоторых ее фрагментов, недоступных нашему пониманию. Дожидаясь его возвращения, я провел в Тулузе всю зиму и, вероятно, оставался бы там и по сей день, если бы продолжил ожидание, потому что больше я его никогда не видел.

Летом разразилась эпидемия чумы, и мне пришлось покинуть город. Несмотря на это, я не отказался от своего занятия. Я отправился в Каор, где прожил полгода и познакомился со стариком, которого все знали как Философа. В провинциях этим прозвищем часто награждают тех, чья единственная заслуга состоит в том, что они менее невежественны, нежели их соседи. Я показал ему свою коллекцию алхимических рецептов и спросил, что он о них думает. Он выбрал из них десять – двенадцать, сказав лишь, что они лучше остальных. Когда эпидемия кончилась, я вернулся в Тулузу и возобновил свои эксперименты по отысканию философского камня. В результате от моих четырехсот крон осталось сто семьдесят.

Стремясь узнать какую-нибудь более безопасную методику, я в 1537 году свел знакомство с одним жившим по соседству аббатом. Он был охвачен той же манией, что и я, и рассказал мне, что один из его друзей, отбывший в Рим в свите кардинала д’Арманьяка, прислал ему из этого города новый надежный рецепт трансмутации железа и меди, реализация которого обойдется в двести крон. Я предоставил половину этой суммы, другую половину выделил аббат, и мы приступили к работе. Поскольку для эксперимента требовался винный спирт, я купил бочку превосходного vin de Gaillac. Я получил спиртовой экстракт и несколько раз его очистил. Мы взяли некоторое количество ректификата и положили в него четыре серебряные марки и одну золотую, подвергнутые прокаливанию в течение месяца. Сию смесь мы ловко перелили в сосуд в форме рога, соединенный с другим сосудом, выполнявшим функцию реторты, и для затвердевания смеси поместили весь аппарат в печь. Данный эксперимент длился год; а чтобы не сидеть все это время без дела, мы тешились множеством других, менее значимых опытов. Они, впрочем, имели тот же результат, что и наш главный труд.

Весь 1537 год прошел без каких-либо изменений в состоянии смеси; в сущности, мы могли ждать затвердевания нашего винного спирта до второго пришествия. Тем не менее мы подвергли его воздействию паров нагретой ртути, но тщетно. Мы были сильно раздосадованы, особенно аббат, который уже похвастался перед всеми монахами своего монастыря, что им нужно лишь принести ему большой насос, стоящий в углу монастырской территории, и он превратит его в золото. Но эта неудача не поколебала нашего упорства. Я еще раз заложил мои родовые земли за четыреста крон, которые решил истратить на новые поиски великого секрета. Аббат пожертвовал такую же сумму, и я с восемьюстами кронами отправился в Париж – город, в котором алхимиков больше, чем в любом другом городе мира. Я решил не покидать его до тех пор, пока либо не найду философский камень, либо не истрачу все мои деньги. Это путешествие нанесло сильнейшую обиду всем моим родственникам и друзьям, которые считали, что из меня может выйти великий юрист, и очень хотели, чтобы я посвятил себя данной профессии. Для восстановления спокойствия я в конце концов сделал вид, что это и есть моя цель.

9 января 1539 года после пятнадцатидневного путешествия я прибыл в Париж. В течение месяца я держался в тени и начал часто посещать алхимиков – любителей и ходить в лавки, где продавались печи, только после того, как познакомился более чем с сотней профессиональных алхимиков, каждый из которых следовал своей собственной теории и методике. Одни отдавали предпочтение скреплению, другие искали универсальный алкагест, или растворитель, третьи превозносили действенность корундовой эссенции, а четвертые пытались получить экстракт ртути из других металлов и добиться ее последующего затвердевания. Чтобы постоянно держать друг друга в курсе достижений каждого в отдельности, мы договорились где-нибудь встречаться каждый вечер и обмениваться новостями. Иногда мы собирались в доме одного, а иногда – в мансарде другого. Это происходило не только в будние дни, но и по воскресеньям и церковным праздникам. “Ах! – говорил, бывало, один. – Будь у меня деньги на возобновление эксперимента, удача бы мне улыбнулась”. “Да, – говорил другой, – если бы мой тигель не треснул, я бы уже добился успеха”. Третий же отчаянно восклицал: “Имей я всего лишь достаточно прочный сферический медный сосуд, я бы добился затвердевания ртути и получил серебро”. Среди них не было никого, кто не имел какого-нибудь оправдания своей неудаче; но я был глух к их речам. Я не хотел отдавать свои деньги никому из них, помня, как часто оставался в дураках.

Наконец я познакомился с одним греком и долго ставил вместе с ним бесполезные опыты на гвоздях из киновари. Я также познакомился с одним вновь прибывшим в Париж иностранным дворянином и часто посещал с ним ювелирные лавки, где он сбывал куски золота и серебра, являвшиеся, как он говорил, плодами его экспериментов. Я долгое время приставал к нему с расспросами в надежде, что он поделится со мной своим секретом. Он долго отказывался это сделать, но в конце концов уступил моим страстным мольбам, и я понял, что его тайна – не более чем искусный трюк. Я не забывал информировать моего оставшегося в Тулузе друга-аббата о всех своих приключениях и среди прочих писем послал ему отчет о фокусе, посредством коего сей господин продемонстрировал свое мнимое умение обращать свинец в золото. Аббат все еще верил, что я в конце концов добьюсь успеха, и посоветовал мне остаться в Париже, где я развернул столь бурную деятельность, еще на год. Я оставался там три года, однако, несмотря на все мои усилия, преуспел в своих изысканиях не более, чем где-либо в допарижский период.

У меня уже кончались деньги, когда я получил от аббата письмо, в котором он велел мне все бросить и незамедлительно вернуться в Тулузу. Я так и сделал и узнал, что к этому времени он получил несколько писем от короля Наварры (деда Генриха IV). Этот монарх был страстным, в высшей степени любознательным поклонником философии и писал аббату, что мне следует прибыть в По и нанести ему визит и что он заплатит мне от трех до четырех тысяч крон, если я сообщу ему секрет, узнанный от дворянина-иностранца. Аббата так раззадорила сия сумма, что он не давал мне покоя ни днем, ни ночью, пока я наконец не отправился в По. Я прибыл туда в мае 1542 года. Я работал не покладая рук и, следуя полученному мною рецепту, наконец добился успеха. Когда, к удовольствию короля, это произошло, я получил обещанную награду. Он был готов заплатить и больше, но его отговорили от этого придворные – даже те из них, кто ранее жаждал моего прибытия. Тогда он сердечно меня отблагодарил и отпустил с миром, сказав, что если в его королевстве найдется что-то, чем он сможет меня наградить – конфискованное имущество или нечто подобное, то он будет только рад это сделать. Я счел, что этих грядущих конфискаций мне, возможно, придется ждать довольно долго и что в конечном счете они мне так и не достанутся, и решил вернуться к моему другу-аббату.

По дороге из По в Тулузу я узнал об одном тулузском монахе, весьма сведущем в вопросах натурфилософии. По возвращении я нанес ему визит. Он отнесся ко мне с жалостью и с теплотой и добротой в голосе дал мне совет более не занимать свое время подобными экспериментами, ложными и софистскими по своей природе, а прочесть хорошие книги древних философов, из которых я, возможно, узнаю не только истинную сущность алхимии, но и точную последовательность необходимых операций. Мне сей мудрый совет пришелся по душе, но, прежде чем ему последовать, я вернулся к тулузскому аббату, дабы отчитаться перед ним о наших общих восьмистах кронах и одновременно разделить с ним вознаграждение, полученное мною от короля Наваррского. Его не слишком обрадовал рассказ о моих похождениях с момента нашего первого расставания и, похоже, еще меньше обрадовало мое решение отказаться от поисков философского камня, ибо он полагал, что мне по плечу его найти. От наших восьмисот крон осталось всего сто семьдесят шесть. Расставшись с аббатом, я вернулся в свой собственный дом с намерением оставаться там до тех пор, пока я не прочту книги всех древних философов, а затем отправиться в Париж.

Я прибыл в Париж на следующий день после Дня всех святых 1546 года и посвятил год прилежному изучению трудов великих ученых. Среди них были “Turba Philosophorum”[159]159
  «Смятение философов» (лат.). – Прим. пер.


[Закрыть] Доброго трирца, “Увещевание природы странствующему алхимику” Жана де Мёна и некоторые другие достойные книги. Однако, не имея четкой доктрины, я не вполне понимал, в каком направлении продолжать поиски.

Наконец я нарушил свое уединение, но не для того, чтобы встретиться с прежними знакомыми – адептами и ремесленниками, а с целью попасть в общество истинных философов. Но в их среде мои мысли пришли в еще больший хаос, так как, в сущности, я был совершенно сбит с толку многообразием опытов, которые они при мне ставили. Тем не менее подстегиваемый своего рода безумной страстью или вдохновением, я стал лихорадочно штудировать труды Раймунда Луллия и Арнальдо де Вилановы. Их прочтение и обдумывание прочитанного заняло еще один год, после чего я наконец решил, в каком направлении мне следует двигаться. Однако, прежде чем взяться за дело, мне потребовалось время, чтобы заложить еще одну весьма существенную часть моего наследства. Это произошло лишь в начале великого поста 1549 года. Я приобрел все необходимое и приступил к работе во второй день Пасхи. Не обошлось, однако, без беспокойства и противодействия моих друзей. Один из них спросил меня, что я собираюсь делать и не пора ли перестать тратить деньги на подобные глупости. Другой убеждал меня в том, что, покупая так много древесного угля, я тем самым усиливаю уже существующее подозрение, что я фальшивомонетчик. Третий советовал мне добиться какой-нибудь должности в суде, поскольку в то время я уже был доктором права. Мои родственники высказывались в еще более неприятном для меня ключе и даже угрожали мне тем, что, если я не откажусь от своих сумасбродных затей, они пришлют ко мне в дом отряд полицейских и разобьют вдребезги все мои печи и тигли. Я был крайне изнурен этим непрерывным преследованием, но находил утешение в своей работе и продвижении эксперимента, которому уделял большое внимание и который благополучно длился день за днем. В то время в Париже свирепствовала страшная эпидемия чумы, прервавшая всякое общение между людьми и оставившая меня наедине с собой, как я того и хотел. Вскоре я имел удовольствие отметить прогресс в ходе эксперимента и наблюдать последовательную смену тех трех цветов, кои, по мнению философов, всегда предвещают близость успешного завершения работы. Я отчетливо видел, как они сменяют друг друга, и на следующий день, первый день Пасхи 1550 года, я совершил великое деяние. Некоторое количество обычной ртути, которую я перелил в стоявший на огне маленький тигель, менее чем за час превратилось в самое высокопробное золото. Моей радости не было предела, но я не стал хвалиться своим достижением. Я возносил хвалы Господу за его доброту ко мне и молил его лишь о том, чтобы он позволил мне так распорядиться долгожданным богатством, чтобы еще больше восславить его и его деяния.

На следующий день я отправился в Тулузу, дабы найти аббата в соответствии со взаимным обещанием сообщать друг другу о сделанных нами открытиях. По пути я зашел к мудрому монаху, который ранее помог мне своими советами, но, к своему прискорбию, узнал, что и монах, и аббат умерли. После этого я не захотел возвращаться домой и удалился в другое место, чтобы дождаться там одного из моих родственников, которому я поручил распорядиться моим имуществом. Я велел ему продать все принадлежавшее мне имущество, движимое и недвижимое, и с вырученной суммы выплатить мои долги, а все оставшиеся деньги разделить между теми так или иначе связанными со мной людьми, кто в них нуждается, дабы они насладились частью выпавшего мне изрядного богатства. Соседи вовсю судачили о моем поспешном отбытии. Самые умные из моих знакомых считали, что я, сломленный и разоренный безумными тратами, продаю то немногое, что у меня осталось, дабы покинуть родные края и скрыть свой позор в дальних странах.

Мой вышеупомянутый родственник присоединился ко мне 1 июля, после того как выполнил все, что я ему поручил. Мы вместе отправились на поиски свободной страны. Сперва мы удалились в Швейцарию, в Лозанну. Пожив там какое-то время, мы решили провести остаток наших дней в одном из славнейших городов Германии, ведя тихую и лишенную помпезности жизнь».

Так заканчивается история Дениса Захария, написанная им самим. В ее конце он менее искренен, чем в начале, не вполне проливая свет на истинные мотивы своих притязаний на открытие философского камня. Представляется вероятным, что подлинную причину своего отбытия он вложил в уста его самых умных знакомых, полагавших, что на самом деле он был доведен до нищеты и хотел укрыть свой позор за границей. Больше о его жизни ничего не известно, и никто так никогда и не узнал его настоящего имени. Он написал алхимический труд «Истинная натурфилософия металлов».