Электронная библиотека » Чарльз Мартин » » онлайн чтение - страница 7


  • Текст добавлен: 9 февраля 2018, 14:00


Автор книги: Чарльз Мартин


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Эти слова заставили меня бросить быстрый взгляд на Аманду, но ее лицо оставалось безмятежно спокойным, хотя и блестело от испарины.

– Братья и сестры! – продолжал пастор Джон. – Между скамьями, на которых вы сидите, и этим алтарем, между мягкими бархатными сиденьями и рассохшимися перилами ограждения может быть и двадцать футов, и миллион миль – дело не в расстоянии, а в том, каких взглядов придерживается сам человек.

Он повернулся и, неторопливо пройдя к концу ограждения, остановился в ожидании.

Шум в зале снова возобновился. Мистер Зубастик опустил ладонь мне на плечо. Сидевшие рядом с Амандой прихожане вставали со своих мест, но никто из них не решался первым выйти к алтарю.

Я тоже поднялся.

Сделал три шага и опустился на колени. Или, точнее, упал. Будь ограждение чуть дальше, и я не знаю, как бы я до него добрался. Аманда встала на колени рядом со мной. Я глядел прямо перед собой, но старался делать все, как она. Вот она вытянула вперед сложенные ковшиком – одна ладонь поверх другой – руки, и я повторил ее движение. Помощник пастора осторожно положил на мою ладонь крохотную облатку. Если он при этом что-то и сказал, я этого не услышал. Тем временем Аманда отправила Святой Хлеб в рот, плотно сжав губы. Сам я сначала взглянул на облатку, потом положил на язык. Хлеб был грубый, сухой, но я все равно проглотил его. Должно быть, от голода у меня заурчало в животе, потому что краем глаза я видел – Аманда улыбается.

Потом передо мной появился пастор Джон, он протягивал мне чашу.

– Это Кровь Христова, которую Он пролил за тебя, Дилан. Пей ее в воспоминание о Том, Кто умер на кресте.

И он поднес холодную серебряную чашу к моим губам.

Я сделал глоток.

Вино было прохладным, но мои язык и горло горели, словно я глотнул жидкого огня.

А пастор уже перешел к Аманде.

– Прими Самого Иисуса, дитя… – Он положил ладонь ей на лоб и негромко прочел молитву.

Когда я открыл глаза, у ограждения я был один. Даже не знаю, сколько я там простоял, но когда я обернулся, остальные прихожане уже вернулись на скамьи, и все четыреста пар глаз были устремлены на меня. Я поднялся с колен и поспешно сел на свое место рядом с Амандой. От волнения я не рассчитал, опустившись на сиденье с довольно громким стуком, и смутился еще больше.

Аманда сидела, закрыв глаза. Она была совершенно неподвижна, и на лице ее вновь лежала печать покоя. Только потом я спохватился, что до сих пор не видел Эймоса. Осторожно оглядевшись, я наконец заметил его. Эймос сидел через проход от меня, в дальнем конце второго ряда, и внимательно следил за каждым движением пастора. Его форменная одежда была довольно заметной, в свете ламп поблескивал служебный значок, но ни ремня, ни пистолета в кобуре на нем, по понятным причинам, не было.

Было без десяти одиннадцать, когда пастор Джон прочел последнюю молитву. Хор запел что-то вдохновляющее, и прихожане поднялись со своих мест. Некоторые направились к выходам, но большинство окружило меня. За считаные секунды я очутился в центре внимания десятков человек, каждый из которых хотел обменяться со мной рукопожатием, сказать несколько ободряющих слов.

Эймос спас меня минут через десять. Обняв за плечи, он повел меня к боковым дверям.

– Ну, проф, – проговорил он на своем «фермерском» языке, – как насчет смутузить по чизбургеру?

– Нет. – Я немного помолчал. – Я не голоден.

– Брехня.

– Как-как? – переспросил я, вопросительно глядя на него.

– Брехня, – повторил он. – Не далее как несколько минут назад твой желудок довольно громко сообщил всем присутствующим, что ты умираешь от голода и срочно нуждаешься в сочном, жирном, канцерогенном чизбургере с беконом, соленым огурцом и секретным эймосовским соусом.

– Н-нет… – Я сунул руку в карман в поисках ключей от машины. – Спасибо, но нет. Не сегодня.

И, оставив Эймоса болтать с несколькими десятками прихожан, которые только что слышали его описание чизбургера, я пошел к машине. Сев в кабину, я завел мотор и, машинально отметив еще одно место, сквозь которое просачивались в салон выхлопные газы, включил передачу и поехал домой.

Свернув на подъездную дорожку, я объехал дом со стороны кухни и, поставив грузовичок на траве, поднялся на крыльцо задней веранды. Не успел я открыть сетчатую дверь, как в ноздри мне ударил запах Мэгги – запах ее присутствия, который на кухне был особенно силен. От этого запаха мое одиночество еще больше усилилось, превратившись в терзающую сердце тоску. Не в силах войти в пустой дом, я взял с передней веранды одеяло и отправился в заросли кукурузы. Там я лег прямо на землю, прижал к себе Блу и попытался назвать по именам своих демонов.

Глава 9

Когда я проснулся, солнце только-только показалось над верхушками деревьев. Я замерз и весь дрожал, а у моих ног копалась в земле Пинки.

Пинки появилась у нашего порога года два назад. Едва взглянув на нее, я подумал, что теперь бекона для завтраков нам хватит месяца на три, но Мэгги помахала у меня перед носом указательным пальцем и твердо сказала:

– Только попробуй ее тронуть, Ди́лан Стайлз, и будешь месяц спать на диване!

Так Пинки поселилась в нашем амбаре. Соответственно изменилось и наше дневное расписание, в котором появились теперь пункты «Утреннее кормление свиньи» и «Вечернее кормление свиньи». Я так и называл ее – «свинья», хотя над дверцами загона Мэгги специально для меня написала ярко-красной краской: «Пинки».

Пинки я кормил собачьим кормом из больших пакетов или зернами кукурузы, а иногда – и тем и другим, хотя на самом деле она ела все, что не прибито гвоздями. А иногда и то, что прибито. Когда Пинки пришла к нам, она весила фунтов восемьдесят и крайне нуждалась в хорошем ду́ше и помощи ветеринара. Сейчас она весит больше трехсот фунтов и требует, чтобы ее окатывали из шланга не реже одного раза в неделю.

Нет, никогда мне не понять, как может человек столь трепетный и нежный, как моя жена, любить такую уродину. Впрочем, Пинки отвечает ей взаимностью, а вот меня ненавидит. Проклятая свинья не упускает ни единой возможности испражниться мне на ботинки или сделать исподтишка еще какую-нибудь гадость. Но, повторюсь, Мэгги она просто обожает. Вы бы слышали, как радостно она (свинья) визжит и хрюкает, когда Мэгги чешет ей уши и живот! Блаженствуя, Пинки катается на спине по всему загону, а потом – в знак благодарности! – трется боками о рабочий комбинезон Мэгги. Но Мэгги не возражает. Должно быть, моя жена – святая.

Не раз я наблюдал, как она опускалась на корточки посреди загона, а чертова свинья, задрав хвост, выковыривала из углов своих многочисленных отпрысков и подталкивала их рылом к Мэгги, чтобы та чесала и гладила их всех по очереди. И Мэгги гладила, пока поросенок не начинал корчиться и визжать от удовольствия. Время от времени Пинки не забывала подсунуть морду ей под руку, чтобы получить свою порцию ласки, или заталкивала поросенка под ее бедра – не иначе, для того, чтобы Мэгги было на что опереться. Как правило, вся процедура занимала не меньше тридцати минут, после которых моя жена благоухала хлевом до конца дня. Прошлым летом запах оказался столь силен, что мне пришлось окатить из шланга саму Мэгги, но она только смеялась и визжала еще громче Пинки.

Мэгги вообще любила нашу ферму. Ей нравилось в ней все, начиная с поскрипывающих полов и заканчивая скрипящими на всю округу сетчатыми экранами. Ей нравилась шелушащаяся краска, нравилась передняя терраса, нравились Папины качели, нравился запах сена в сарае, нравилось, как цветет хлопок, нравился короткий спуск к реке, нравился могучий дуб возле амбара, ствол этого дуба был шире, чем капот моего грузовика, нравился наш колодец и его вода с запахом серы, нравилась растущая не слишком ровными рядами кукуруза, кланяющаяся легкому, теплому ветру.

Пожалуй, кукуруза нравилась Мэгги больше всего. Каждый вечер, когда с реки начинало тянуть прохладой, Мэгги уходила на переднюю веранду с чашкой травяного чая и долго стояла там, глядя, как под ветром ходят волнами мягкие верхушки кукурузных стеблей. А лунными летними ночами, когда Мэгги долго не могла заснуть или просыпалась, разбуженная Блу, который почуял оленя, она брала одеяло, тихонько прокрадывалась на крыльцо и сидела на ступеньках, глядя, как лунный свет сочится между темными стеблями и освещает песчаную почву под ними.

Наступало утро, и я, выглянув в окно, видел, что Мэгги крепко спит, прислонившись к опорному столбу. Стоило мне чуть приоткрыть сетчатый экран, как Блу поднимал голову, лежащую у нее на коленях, а Мэгги открывала глаза, улыбалась, не произнося ни слова, сбрасывала одеяло – и вдруг стремительно срывалась с крыльца, хихикая на бегу, точно школьница, который вышла из церкви после утомительной и скучной службы. Я пускался следом, и мы вместе неслись вдоль кукурузных рядов к реке. Там Мэгги головой вниз прыгала с обрыва в глубокую, темную, покойную воду, и нам с Блу не оставалось ничего другого, как последовать ее примеру, словно мы все снимались в рекламном ролике «Горной росы».

Одним из любимейших блюд Мэгги была кукуруза под белым соусом. После купания она срезала десять или пятнадцать початков, несла их на кухню и вылущивала зерна прямо в сливкосбивальную машину. Правда, после еды Мэгги порой выглядела так, словно кто-то швырнул в нее целую кастрюлю кукурузной каши, но по лицу каждый бы понял, насколько она довольна и счастлива.

Когда я заканчивал свою диссертацию, Мэгги поздно вечером часто заходила ко мне в кабинет и без всяких слов ставила на стол рядом со мной блюдечко шоколадного мороженого, чашку кофе или что-то еще, что было мне необходимо, чтобы продолжать писать. Если Мэгги видела, что я уперся в тупик и готов швырнуть чертову диссертацию в огонь, она брала меня за руку, вела на крыльцо, усаживала на качалку и приказывала дышать ровнее и смотреть, как ветер играет рыльцами кукурузных початков. Спустя примерно полчаса Мэгги слегка толкала меня ногой под зад и приказывала возвращаться к столу. Я послушно шел в кабинет и с новыми силами набрасывался на работу.

Всего этого мне очень не хватает!

Увидев, что я поднял голову, Пинки перестала рыть, навострила уши и громко хрюкнула, обдав меня соплями и слизью. Прежде чем я успел отреагировать, свинья, победно задрав хвост, уже бежала обратно к хлеву характерной чарли-чаплинской трусцой. Как она оттуда выбралась, я понятия не имел, но готов поспорить на что угодно: чтобы предотвратить повторные побеги, придется купить пару бревен потолще.

Поднявшись с земли, я отряхнул от песка лицо и одежду. И то и другое показалось мне холодным и сырым, и я поежился.

Когда я вошел в хлев, Пинки уже собрала вокруг себя своих малышей и вообще сделала все, чтобы держать меня на порядочном расстоянии. Набрав в ведро немного свежей кукурузы, я попытался подойти ближе, но Пинки проворно развернулась, заслоняя поросят своей тушей, и в очередной раз обгадила мне ногу. В конце концов я плюнул, высыпав кукурузу на пол, повесил ведро на крюк, как следует запер амбар и пошел к дому.

Свинья и есть свинья! Что с нее возьмешь?!.

Дома я сварил себе кофе и потратил почти тридцать минут, изучая план аудитории, вспоминая, кто где сидит, и пытаясь связать внешность и характер с именем того или иного студента. Я, правда, понимал, что это поможет мне только в том случае, если студенты будут каждый раз садиться на одни и те же места. Гарантировать этого никто не мог, однако мне было хорошо известно, что студенты – такие же рабы привычек, как большинство людей. Взять, для примера, церковь… Вы когда-нибудь пытались сесть на чужую скамью – особенно в незнакомом храме? Как-нибудь попробуйте. Тот, кто сидит на этой скамье постоянно, непременно даст вам понять тем или иным способом, что вы заняли чужое место.


На занятия я пришел довольно рано, но, не успел я провести в аудитории и двух минут, как на пороге появилась Аманда. Она улыбнулась мне, но тут же нахмурилась, когда ее взгляд упал на мое предплечье.

– Что у вас с рукой, профессор?

Я поспешно опустил закатанный рукав рубашки, браня себя за то, что не сделал этого раньше. (Впрочем, кто же знал, что Аманда явится на занятия вскоре после меня?..) На моем левом предплечье зияла довольно обширная рана, покрытая не до конца подсохшей, все еще сочащейся сукровицей коркой.

– Ничего особенного… Небольшое столкновение с одной очень строптивой свиньей, – солгал я. На самом деле я сам нанес себе эту рану, когда пытался землей стереть с руки засохшую кровь Мэгги. Грубая земля пополам с песком расцарапала кожу, в царапины попала грязь, и рука воспалилась, но я не придавал этому значения. Пожалуй, только сейчас до меня дошло, что рана у меня на руке бросается в глаза.

Аманда, похоже, поняла, что я что-то недоговариваю.

– Когда будете в больнице, найдите меня: я промою вам рану и как следует забинтую. Ведь вы же не хотите получить заражение крови, правда? Я хорошо знаю, как это бывает. Даже пустячная царапина может причинить немало неприятностей, если не заняться ею вовремя.

Потом Аманда села на прежнее место – у окна в левом ряду, а я засунул раненую руку поглубже в карман. Лучи утреннего солнца, пробиваясь сквозь листья магнолий, успели основательно нагреть воздух в комнате. Потолочные вентиляторы были настроены на «легкий бриз», но растущая температура заставила меня переключить их на «сильный ветер». Только после этого начало ощущаться хоть какое-то движение воздуха.

В аудиторию вошел Мервин, и я сказал:

– Доброе утро.

– Угу… – отозвался он. Очевидно, сегодняшнее утро не казалось ему добрым. Я слышал, как Мервин пробормотал себе под нос: – Черт, здесь жарче, чем под хвостом у енота!

Следующим появился Рассел. Кивнув мне на ходу – «Доброе утро, профессор!», – он сел в левом ряду, потер глаза, промокнул лоб полотенцем и уставился в окно.

Кой бесшумно скользнула в дверь и, не сказав ни слова, заняла прежнее место в дальнем углу аудитории. Покамест все мои студенты демонстрировали верность рутине.

Я двинулся вдоль прохода к дальней стене и, остановившись у предпоследней парты, улыбнулся как можно приветливее.

– Доброе утро, Кой. У вас просто замечательные солнечные очки, но, боюсь, из-за них вы не заметили, что в аудитории есть кто-то еще.

Кой робко улыбнулась и, поглядев на меня поверх очков (мне были видны лишь белки́ глаз), чуть слышно прошептала:

– Извините… Доброе утро, профессор.

Отдав, таким образом, дань приличиям, она снова наклонила голову и, прижав ко лбу ладонь, продолжила читать раскрытую перед ней книгу.

Я вернулся к доске, сосчитал сидящих за столами студентов, сверился со своей схемой и, повернувшись к аудитории лицом, уселся на край стола, свесив ноги. Студенты сразу поняли, что я собираюсь что-то сказать, и притихли, устремив на меня подозрительные взгляды.

– Итак, приступим. Достаньте листок бумаги и…

Аудитория разочарованно застонала.

– В чем дело? Разве я не говорил вам на прошлом занятии, что сегодня мы будем писать контрольную работу?

Рассел обернулся к Аманде, которая уже положила перед собой листок бумаги и карандаш.

– Слушай, не одолжишь листочек? Я сегодня забыл…

Листок попросил и Мервин. У Юджина и Алана бумага нашлась.

Все мои контрольные работы состояли из десятка вопросов. За семестр студентам полагалось написать около двадцати контрольных, однако выставленные за них оценки составляли не больше пяти процентов итоговой оценки, так что особенно трястись из-за одного-двух лишних баллов не имело смысла. Правда, тем, кто не пропустил ни одной контрольной, я собирался накинуть к итоговой оценке еще десять процентов, однако никто из студентов об этом не знал. Как бы там ни было, придуманная мною система работала достаточно неплохо. Сознание того, что по пройденному материалу предстоит писать контрольную, вкупе с нежеланием на ней провалиться, заставляли таких, как Мервин, читать или по крайней мере просматривать тексты, которые иначе они не взяли бы в руки.

– Вопрос первый, – сказал я, и мои студенты, склонившись над партами, взяли карандаши на изготовку. – Как вас зовут?

Все рассмеялись, а Мервин сказал:

– Вы с самого начала пришлись мне по душе, профессор!

– Вопрос второй. Откуда вы родом?

Мервин улыбнулся и облизал губы. Аманда быстро написала ответ и снова посмотрела на меня. Кой писала не поднимая головы. Насколько я мог судить, даже выражение ее лица нисколько не изменилось. Рассел забросил ноги на ближайший стол.

– Вопрос номер три. Ваш любимый цвет.

Мервин, поняв, что контрольная не такая уж страшная, и почуяв шанс отличиться, начал воспринимать меня чуть серьезнее.

– Молодцом, проф!

– Вопрос четвертый. Почему?

– Что-что? – Лицо Мервина напряглось, отразив искреннее недоумение. – Что «почему»?.. Я что-то не врубаюсь.

Остальные писали без комментариев. Мервин, однако, ждал объяснений, и я повторил вопрос в более доступной форме:

– Напиши, почему этот цвет – твой любимый.

Мервин покачал головой.

– Но как вы будете оценивать, правильный или неправильный ответ я дам?

Рассел, Юджин, Алан, Би-Би, Эм-Эм и Джимбо ждали, что я скажу. Остальные яростно писали.

Я покачал головой.

– Можете не спешить. Я дам вам столько времени, сколько понадобится.

Мервин опустил голову и пробормотал вполголоса:

– Откуда мне знать, почему мне больше всего нравится тот или иной цвет? Он мне просто нравится, и все!..

– Вопрос номер пять…

Мервин стремительно поднял руку.

– Погодите, я еще не написал!

– Ты сможешь вернуться к этому вопросу в конце занятия. – Я поднял голову и посмотрел на остальных студентов. – Итак, пятый вопрос: какую профилирующую дисциплину вы выбрали в качестве специализации?

Выдержав паузу, я продолжил:

– Почему?

Мервин швырнул карандаш на стол и посмотрел на меня с нескрываемым отвращением.

– Подождите, профессор! Я не успеваю!

– Седьмой вопрос. Сколько у вас братьев или сестер?..

В аудитории становилось все жарче. Солнце поднялось еще выше и шпарило вовсю. Вентиляторы гоняли раскаленный воздух, не приносивший никакого облегчения.

– Вопрос восьмой. Сколько вам лет?

– Кажется, такие вопросы задавать нельзя… – пробормотал Мервин.

Я улыбнулся.

– Ты же не на собеседовании, и я не собираюсь брать тебя на работу. Просто ответь на вопрос. Это нетрудно.

Несколько человек рассмеялись, а Мервин надулся.

– Вопросы девять и десять. Расскажите о вашей жизни. На эти вопросы можете отвечать до конца занятия.

Мервин снова поднял руку.

– Что значит – рассказать о моей жизни? На это может уйти слишком много времени.

– Напиши что успеешь. Или лучше так: расскажи мне о себе то, что кажется тебе самым важным. То, что́, по твоему мнению, я обязательно должен о тебе знать, хорошо?

И снова его рука взлетела вверх.

– Мервин, пиши!..

– Но, профессор!.. – не сдавался он.

Я посмотрел на Мервина. Высокий. Худой. Подтянутый. Похоже, в отличной форме. Наверное, достаточно быстрый. Краем уха я слыхал, что в футбольной команде колледжа он играет корнербеком[23]23
  Корнербек – угловой прикрывающий защитник в американском футболе.


[Закрыть]
.

– Ты быстро бегаешь, Мервин?

– А при чем тут это?

– Ну скажи, за сколько ты пробегаешь сороковник?[24]24
  Бег на 40 ярдов – тест, проводимый в американском футболе для оценки скорости игроков. 40 ярдов равняются 36,58 метра. Хорошим результатом является время менее 4,5 секунды.


[Закрыть]

Мервин запрокинул голову и некоторое время задумчиво вращал глазами, словно пытаясь понять, что за подвох может скрываться в моем вопросе. Наконец он сказал:

– За четыре и четыре.

– Отлично, – кивнул я. – А теперь давай посмотрим, умеешь ли ты работать мозгами и пальцами так же быстро, как ногами.

Мервин улыбнулся, расслабился и принялся писать.

Глава 10

Я стоял в ду́ше и вдыхал горячий пар, когда на крыльце раздались тяжелые шаги Эймоса. Незадолго до этого я закончил чистить хлев, и от меня здорово воняло, поэтому выходить из душа я не торопился. Но снаружи донесся скрип пружин, потом – стук захлопнувшейся сетчатой двери, и голос Эймоса спросил:

– Дилан, ты готов?

– Готов? – переспросил я, выглянув из душевой кабинки.

– Слушай, Мело́к, когда ты наконец заклеишь окна тонированной пленкой? – Заметив, как я, обернувшись полотенцем, прошмыгнул из ванной в комнату, Эймос снова надел свои зеркальные очки. – Этот ультрафиолет меня просто убивает. А вот тебе не помешает чаще бывать на солнце, а то ты стал совсем белый. Не бойся, легкий загар тебе не повредит.

Мои дальние предки были шотландцами. В Америку они попали через Южную Каролину, некоторое время жили в Теннеси и наконец осели в Техасе. Казалось бы, жаркое техасское солнце должно было сделать их смуглокожими, но этого не произошло. Должно быть, до того, как отправиться за океан, мои предки слишком долго жили в шотландских горах, и их кожа осталась белой как снег. За всю жизнь я ни разу не загорел, зато обгорал регулярно.

Обезопасив глаза от вредоносного воздействия ультрафиолета, Эймос по-хозяйски полез в холодильник, но тот был пуст.

– Ты что, совсем ничего не жрешь? Этак тебя скоро ветром начнет носить!

– В буфете есть арахисовое масло, джем и банка тунца, – отозвался я из-за двери.

Эймос захлопал дверцами буфета, загремел тарелками и вилками, потом снова заорал во все горло:

– Эй, приятель, скоро ты там? Мне надоело ждать!

Я отозвался, натягивая футболку:

– Не знаю, зачем ты приперся, но что-то мне подсказывает – мне это не понравится. Когда в последний раз у тебя была такая серьезная морда, дело кончилось тем, что я попал в преподаватели колледжа, из которого мне не терпится сбежать. Что ты придумал на этот раз? И кстати, почему ты здесь?.. Разве ты не должен работать – патрулировать дороги, бороться с преступностью и наркотрафиком?

– Ах, Дилан… – Не отрывая взгляда от четырех ломтей хлеба, на которые он аккуратнейшим образом намазал арахисовое масло, Эймос покачал головой. Бутерброды с арахисовым маслом и джемом были для него не закуской, а событием. Нет – Событием! Он не готовил, он священнодействовал. Слишком много масла – и бутерброд будет трудно есть. Слишком много джема – и он выйдет слишком сладким. Слишком много и того и другого – и не будет чувствоваться вкус хлеба. Эймос, кстати, терпеть не мог пшеничный хлеб из цельносмолотого зерна. Он предпочитал белый – тот, который обычно насаживают на рыболовный крючок или кидают уткам.

Судя по тому, как артистично Эймос обращался с ножом, он был в прекрасном расположении духа, но что привело его в столь радужное настроение, я не знал. Когда мы оба были моложе, Эймос слыл настоящим озорником, но после того, как его взяли на работу в офис шерифа, стал куда серьезнее (профессиональное заболевание, как пить дать!). С другой стороны, я понимал: стоит только показать преступникам, что ты – нормальный человек с нормальными человеческими чувствами, и они постараются застать тебя врасплох, чтобы бросить в придорожном кювете с серьезной огнестрельной раной.

Нет, я вовсе не хочу сказать, что Эймос постоянно ходил хмурым и насупленным, сурово сжимая челюсти каждый раз, когда ему рассказывали смешной анекдот. Но именно такого Эймоса – веселого, озорного – я знал с детства. И именно такого Эймоса мне необходимо было видеть сейчас, хотя по прошлому опыту я знал: когда у моего друга в глазах прыгают чертики – жди неприятностей. Впрочем, это было до того, как он получил значок.

– Эймос, – начал я, – скажи, когда в последний раз мы с тобой попадали в беду?

– Сегодня вечером, – беспечно отозвался он, вальсируя по кухне с бутербродом в руке (второй был у него во рту). Только сейчас я обратил внимание, что Эймос одет в обрезанные до колен джинсы с прицепленным к поясу пейджером, выгоревшую и порванную бейсболку с логотипом тракторной фирмы «Джон Дир» и рваную футболку с надписью «Охраняется Кимбером»[25]25
  «Кимбер» – американская фирма, которая выпускает полицейские модификации армейских пистолетов «кольт» 1911 г.


[Закрыть]
.

Все это могло означать только одно.

Мы поплывем по реке.


Когда Эймосу было двенадцать, а мне – одиннадцать, мы построили плот. Это желание возникло у нас под влиянием прочитанного месяцем раньше «Робинзона Крузо», после которого мы перешли к «Приключениям Гекльберри Финна». На постройку плота у нас ушел почти месяц. Мы, впрочем, поступили умнее, чем Робинзон, выбрав для плота несколько молодых кедров[26]26
  Здесь и далее имеется в виду, вероятно, можжевельник виргинский, который также называют красным кедром.


[Закрыть]
, росших непосредственно у берега, так что, когда мы их срубили, они упали прямо в воду. Мы с Эймосом никак не могли взять в толк, почему старина Роб взялся рубить гигантское дерево так далеко от воды, не подумав предварительно о том, как он доставит готовую лодку к океану. Нам эта мысль пришла в голову, когда Робинзон только начал выдалбливать ее из древесного ствола.

– Он же не сможет спустить ее на воду! – сказал я, а Эймос поддакнул:

– Да, как он будет ее тащить? Это ж какая силища нужна!

И мы оказались правы. Каноэ старины Робинзона так и осталось в лесу, где он его построил.

Отрубив у наших кедров верхушки, мы связали в плот стволы, каждый из которых был около фута в диаметре, и сплавили вниз по ручью. Добравшись до реки, мы загнали наш плот на мелководье и закрепили, чтобы его не унесло течением. Бо́льшую часть работы мы проделали, не вытаскивая плот на берег. Кедровые стволы мы покрыли настилом из трех десятков более тонких деревьев. Их мы раскалывали вдоль, а плоскую сторону строгали и шкурили, благодаря чему у нас получилась настоящая, ровная палуба, да и кругляши испода плотнее прилегали к кедровой основе. В общем, у нас получился очень неплохой плот – даже Папа так сказал.

На настиле, имевшем размер двенадцать на двенадцать футов, мы построили шалаш, в котором можно было спать, и даже поставили в нем небольшую дровяную печку. Мы мечтали доплыть на нашем плоту до Мексиканского залива, но осуществлению этих грандиозных планов помешало то обстоятельство, что наша река в залив не впадала.

Весила наша конструкция, наверное, около тонны, а когда нижние бревна намокли и напитались водой – даже больше. Кедровая древесина и сама по себе очень тяжелая, поэтому наш плот имел осадку не менее восьми дюймов. Обычно мы спускались на нем вниз по реке – так далеко, как только могли уплыть за ночь, а на обратном пути цепляли плот к какой-нибудь самоходной барже, которая шла на север за грузом сои, кукурузы или какой-нибудь другой сельскохозяйственной продукции, которую местные фермеры хотели переправить на железнодорожный терминал в Брансуике. За лето мы перезнакомились почти со всеми капитанами барж, так что никаких проблем с возвращением у нас не возникало. Частенько мы плыли по реке день или два, купались, ловили рыбу, ели то, что попадалось на наши удочки, курили маисовые трубки, как Робинзон и Гек, блевали после курения, спали вволю, а вечером воскресенья забрасывали конец на проходящую баржу, и она доставляла нас обратно домой. Двигаясь на буксире, мы за каких-нибудь пять-шесть часов покрывали расстояние, на которые у нас уходило два или три дня самостоятельного плавания.

Впрочем, так бывало не всегда. Иногда во время наших путешествий мы причаливали к берегу и рыбачили несколько часов подряд, а порой и весь день. Все зависело от того, насколько хорошо клевала рыба. Потом мы снова отправлялись в путь и останавливались, только когда нам снова приходила охота порыбачить. Порой мы заплывали настолько далеко, что нас посещало смутное желание бросить плот, однако, жалея свой труд, мы так и не решились на столь радикальный шаг. Слишком много сил и сэкономленных денег было вложено нами в эту груду бревен. Кроме того, за отсутствием на баржах команды их капитаны были не прочь с кем-нибудь поболтать, что в подавляющем большинстве случаев избавляло нас от необходимости подниматься вверх по течению на веслах.

Только раз – исключительно ради спортивного интереса – мы попробовали это проделать. Спустившись по реке миль на двенадцать, мы переночевали на берегу, а потом, вооружившись тяжелыми, длинными веслами, попытались подняться по течению вверх. Не тут-то было!.. Мы были весьма прозорливы относительно несбыточных планов Робинзона, но не сумели предвидеть всех трудностей своего обратного путешествия. Впрочем, так часто бывает: об одних вещах думаешь, а другие упускаешь из вида.

А потом, лет пятнадцать тому назад, я неожиданно нашел в амбаре старый сорокасильный подвесной мотор «Энвируд», принадлежавший еще Папе. Это было даже странно – столько раз я играл или работал в амбаре, но заметил его только сейчас. Мы с Эймосом достали мотор и отвезли в город, в мастерскую Бобби, который ремонтировал всякую мелкую садовую технику. Бобби провозился с двигателем неделю, меняя шланги и сальники, но в конце концов его усилия увенчались успехом. Двигатель заработал и тарахтел довольно бодро.

Бобби также помог нам сделать из металла специальную стойку для двигателя. Просверлив бревна плота насквозь, мы закрепили ее на корме длинными болтами и подвесили мотор. В тот день нам с Эймосом казалось, будто на землю переместился рай! Двух пятигаллоновых канистр с бензином с избытком хватало, чтобы вернуться домой даже после трехдневного плавания. Больше того, иногда мы начинали наше путешествие с того, что поднимались по реке миль на десять-пятнадцать на моторе, а потом сплавлялись обратно. Старенький «Энвируд» стал, таким образом, существенным подспорьем, значительно расширив географию наших поездок, и все-таки он не был для нас главным. Ведь мы строили плот вовсе не для того, чтобы ходить на моторе. Мы мечтали сплавляться по реке вместе с течением.

Сплав по реке – это нечто совершенно особенное, ни на что не похожее, почти волшебное. Это как танец со своим внутренним ритмом, который то ускоряется, то замедляется, и, чтобы не оступиться, нужно обладать достаточно тонким слухом. Каждый, кто когда-нибудь путешествовал по реке на плоту, поймет, что́ я имею в виду. Да, вы движетесь медленно, бесшумно и плавно, но скорость и направление выбираете не вы. Никто не может управлять рекой. Человек, который отправляется на плоту вниз по течению, должен полностью довериться чему-то куда более могучему, чем он сам, и при этом не бояться оказаться между Где-то и Нигде, потому что реке безразличен пункт вашего назначения. Главное для нее – сам процесс. В противном случае все реки были бы абсолютно прямыми, как линии, соединяющие две точки в пространстве.

Я уже говорил, что у каждой реки есть свой ритм, своя музыка, и вы либо танцуете под нее, либо нет. Не имеет никакого значения, мужчина вы или женщина: в этом танце ведет всегда река, и если вы сбиваетесь с ритма, то в этом только ваша вина, потому что река ни для кого не меняет свою музыку. Хотите искупаться? Купайтесь! Хотите посидеть с удочкой? Пожалуйста! Хотите спать? Спите на здоровье. Хотите двигаться быстрее или замедлить ход? А вот это – извините… У реки только одна скорость, и она не будет мешкать, дожидаясь вас. И точно так же она не потечет быстрее ради вашей прихоти, разве только пройдут обильные дожди и вода поднимется.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации