Текст книги "Квинканкс. Том 1"

– Да как ты смеешь так со мной говорить? Что ты вообще здесь делаешь? С какой стати они тебя впустили?

– Я имею такое же право здесь находиться, как и вы, – огрызнулся я. – И даже большее, если по справедливости.

Юнец не то чтобы рассмеялся, а скорее обозначил хриплый смех, словно указывая, что веселость его напускная и к моим словам не имеет ни малейшего отношения. Столкнувшись с подобной глупостью в сочетании с подобной наглостью, я возненавидел его так сильно, как никого прежде мне не случалось ненавидеть.

– Мистер Томас, если вы не выпустите мисс Генриетту, я должна буду сообщить о вашем поведении вашему учителю, – проговорила молодая леди.

– Плевать я на него хотел!

Я шагнул к нему со словами:

– Отпусти ее, или я тебя стукну.

Внезапно он выпустил Генриетту и кулаком ударил меня в грудь, так что я отшатнулся, потерял равновесие и упал. Генриетта вскрикнула, и, лежа на полу, я увидел, как юнец со всего маху отвесил ей пощечину. Молодая леди кинулась к нему и схватила его за руку, но он стряхнул ее руку и шагнул ко мне, целя сапогом мне в лицо.

Я откатился в сторону и схватил его за голень, но он взял меня за голову и начал – правда, не со всей силы – колотить ею о стену. Генриетта принялась бить его по плечам, он отталкивал ее локтем.

Тут чей-то властный голос произнес:

– Бога ради, что здесь происходит?

Том залился краской и робко от меня отошел. С трудом поднявшись на ноги, я увидел высокую даму, которая стояла в дверях соседней комнаты. Она была несколькими годами старше моей матушки, но я заметил, что она совсем не старая, а находится в том неопределенном возрасте, когда молодость уже прошла, а старость еще далеко. Ее лицо я назвал бы скорее породистым, чем красивым, и уж никак не привлекательным; сейчас, когда она нас рассматривала, на нем выражались гнев и презрение.

– Кто-нибудь мне ответит? Мисс Квиллиам, чем вы объясните эту из ряда вон выходящую сцену?

– Не знаю, леди Момпессон, я только-только вошла.

– В самом деле? – Она подчеркнуто придала своему тону оттенок холодного удивления. Взгляд ее скользнул по нашим лицам. – Ты как будто кричала, Генриетта. Почему?

Генриетта взглянула на юнца, тот показал зубы, словно готовясь зарычать.

– Я вскрикнула, оттого что Джон упал, тетя Изабелла.

Леди поджала губы.

– А ты что скажешь, Том?

– Да я ничего, шутки шутил самую малость, мама.

Ее передернуло.

– Нельзя ли не оскорблять наш слух языком простонародья?

– Генриетта говорит правду, – вмешался я. – Ничего не было. Я просто споткнулся и упал.

Обращенный ко мне взгляд леди Момпессон был настолько лишен выражения, что я задал себе вопрос, произнес ли я хоть слово или это мне приснилось. Потом она обратилась к Генриетте:

– Тебе нечего здесь делать. Отправляйся немедленно с мисс Квиллиам в классную комнату; там ты будешь наказана за непослушание.

Не глядя на меня, Генриетта проворно удалилась вместе с гувернанткой.

– Что касается тебя, Том. – Она помедлила, задумчиво глядя на Тома. – Иди к своему гувернеру, скажи, пусть чем-нибудь тебя займет. И еще скажи, пусть зайдет ко мне после обеда. Настало время для очередной нашей небольшой беседы.

– Я не виноват, мама, – заскулил Том. – Она сюда вошла, а я вошел за ней, потому что ей нечего здесь делать. И тут на меня набросился этот мальчишка.

– Ты лжец и драчун! – воскликнул я. – Она здесь пряталась только потому, что ты за ней гонялся.

– Мама, как смеет этот мальчишка меня оскорблять? – вскричал рыжий юнец. – Он даже не сын джентльмена.

– Ты тоже, – злобно бросил я, – потому что ни один джентльмен не станет так обходиться со своей родней. – Я, конечно, имел в виду Генриетту.

– Мастер Мелламфи, как он нам напоминает, вдвойне имеет право на вежливое обращение, так как он к тому же гость в нашем доме, – сказала сыну леди Момпессон. – Ступай, Том. У меня есть дело к этому молодому человеку.

Послав мне свирепый взгляд, юнец ссутулился и вышел; леди Момпессон пробормотала: «Следуйте за мной» – и направилась в соседнюю комнату. Я повиновался, думая о скрытом значении ее предыдущих слов; сердце мое колотилось.

Комната была обширная, а царившая в ней полутьма делала ее еще громадней (высокие окна на противоположной стене были затянуты занавесками). На пристенных столиках стояло несколько горящих свечей. В центре, спиной к двери, сидела на стуле с высокой спинкой моя мать. Напротив нее полулежал в шезлонге, под богато вышитым покрывалом, старик, ноги его покоились на скамеечке.

Когда мы приблизились, матушка оглянулась и послала мне робкую улыбку. Глядя на старика, я вспомнил его длинные впалые щеки, слезящиеся глаза и мешки под ними, выступающую челюсть, кожу в пятнах; он ничуть не изменился, старый джентльмен в карете, который так напугал мою мать на следующий день после проникновения в наш дом грабителя, в давние-предавние времена.

– Вот этот мальчик. – Леди Момпессон вытолкнула меня в центр комнаты, между шезлонгом и стулом, где сидела матушка.

– Подведи его ближе, – сказал старик.

Вдавив костлявый кулак мне в поясницу, леди Момпессон подвинула меня вперед.

Сэр Персевал поднял к налитому кровью глазу лорнет и с минуту рассматривал меня.

– Довольно мелкий на вид, – промолвил он наконец с небрежной медлительностью. – Не очень здоровый?

– Слава небесам, сэр Персевал, он здоров и крепок, – отозвалась матушка.

– Отлично, – кивнул он без особого подъема. – Рад в этом удостовериться.

Леди Момпессон села рядом с мужем на элегантную софу и командным тоном потребовала:

– А теперь покажите сэру Персевалу и мне предмет, о котором шла речь.

– Иди обратно в соседнюю комнату, Джонни, и жди меня там, – распорядилась матушка.

Удивленный и разочарованный, я встрепенулся:

– А нельзя ли мне остаться?

– Почему бы нет? – спросил старый джентльмен. – Это ведь его касается, так?

– Если желаете, сэр Персевал, – робко проговорила матушка и посмотрела на меня с упреком. – Но обещай молчать.

Одержав эту победу, я наряду с торжеством почувствовал и некоторую вину. Я придвинулся к матушке и встал с нею рядом, напротив двоих хозяев.

Из связки ключей на цепочке, обернутой вокруг талии, матушка выбрала один и открыла им замок, державший футляр для бумаг, который она всегда носила при себе. Склонившись вперед, сэр Персевал пристально наблюдал, как она нашла еще один ключ и отперла сам футляр. Оттуда она извлекла небольшой бумажный свиток, с обеих сторон схваченный медными кольцами. Мы все, затаив дыхание, следили, как матушка снимала кольца и осторожно разворачивала свиток. Стоя немного сзади, я сумел разглядеть, что это был всего один исписанный лист плотного пергамента. Разобрать хотя бы одно слово было невозможно – не только из-за расстояния, но и из-за букв, красивых, однако очень странных по форме. К нижнему концу бумаги была прикреплена большая красная печать, над нею виднелись как будто три подписи – они были не такие ровные и аккуратные, как прочий текст.

– Позвольте взглянуть. – Сэр Персевал протянул костлявую, в кольцах, руку, хотя достать все равно бы не смог.

Матушка отпрянула, прижимая к себе бумагу.

– Нет, сэр Персевал! – воскликнула она. – Простите, пожалуйста, но мне нельзя давать его вам в руки. – Он пробормотал что-то про себя и откинулся назад. Матушка подняла документ так, чтобы им было видно. – Надеюсь, вы признаете это доказательством законности моих требований, что касается ежегодных выплат.

– Оставляя этот вопрос в стороне, миссис Мелламфи, – проговорила леди Момпессон, – мы готовы пойти на следующее: если это тот самый кодицилл, копию которого вы нам посылали семь лет назад, то мы согласны его у вас купить.

– Купить?! – выдохнула матушка.

– Речь идет, – продолжала леди Момпессон, – о сумме в полторы тысячи фунтов.

– Но документ не продается!

– Это наше последнее слово; можете поверить, что, претендуя на большее, вы зря потратите время.

– Нет, – твердо заявила матушка. – Я не могу его продать.

– Но, мама, – вмешался я, – подумай только: если у нас будет полторы тысячи фунтов, нам не придется продавать все наши вещи.

Я перехватил торжествующий взгляд, посланный леди Момпессон сэру Персевалу.

– О Джонни, зря ты это сказал. – Она обратилась к Момпессонам: – Все верно, нас постигло несчастье, мы с сыном остались без гроша и жить нам не на что. И, конечно, я не вижу возможности дать ему достойное образование и обеспечить то место в жизни, на которое он по праву рождения…

– Мэм, – протянул сэр Персевал, – пожалуйста, вернитесь к сути дела.

Матушка вспыхнула и продолжила скороговоркой:

– Все, о чем я вас сегодня прошу, это выплачивать ежегодный доход, на который я имею право.

– Видите ли, миссис Мелламфи, – сквозь зубы процедила леди Момпессон, – мы с супругом не признаем за вами этого права, по причинам, которые наши законные представители на протяжении последних семи или восьми лет неоднократно вам излагали и которые мы и сами перечислили не далее как пять минут назад. – Она помедлила, скользнула взглядом по мне и бесстрастно добавила: – Желаете, чтобы я повторила?

– Нет, – поспешно отказалась матушка, – пожалуйста, не надо.

– Но мы готовы приобрести у вас этот документ за единовременную выплату.

– Он не моя собственность, чтобы его продавать, леди Момпессон. – Матушка вернула документ в футляр и заперла его.

– Прошу прощения, – ледяным тоном произнесла леди Момпессон, – я вас не понимаю, миссис Мелламфи.

– Честно говоря, я вижу здесь коварный замысел, – бросил сэр Персевал.

– Ничего подобного! – выкрикнула матушка. И продолжила тише, как бы стараясь овладеть собой: – Я обещала своему отцу его хранить. Этот документ стоил ему… стоил ему… – Она запнулась и замолкла.

– Я же говорил, что это вопрос цены! – воскликнул баронет.

– Я не о том! – возмутилась матушка. Мгновение поразмыслила и перевела взгляд на меня. – Я обещала отцу, что передам документ моему наследнику. Кроме того, я знаю, что, если я продам документ, вы его уничтожите.

– А почему бы и нет, черт возьми? Раз заплачены деньги…

– Минутку, сэр Персевал, – перебила его жена. – Если бы мы так поступили… – начала она ледяным тоном, – заметьте, я говорю «если бы», поскольку таким образом мы могли бы навлечь на себя обвинение в неуважении к суду: документ является материальным свидетельством в процессе, который еще не закончен; итак, если бы мы поступили подобным образом, то исключительно потому, что считаем его подделкой.

– Если он поддельный, почему вы так хотите его заполучить? – выкрикнул я.

– Ваш сын – очень наглый ребенок, миссис Мелламфи, – самым будничным тоном заметила леди Момпессон. – Тем не менее я отвечу на этот в высшей степени нелепый вопрос. Нам опасна даже и подделка, поскольку она может затянуть этот проклятый процесс.

– Он подлинный, – воскликнула матушка. – Мой отец в этом не сомневался.

Леди Момпессон холодно улыбнулась:

– Видите ли, дорогая миссис Мелламфи, ваш отец не тот человек, на чей авторитет в этом вопросе можно безо-говорочно положиться. Подумайте, сколько он рассчитывал таким образом выиграть.

Матушка взглянула на нее и поджала губы.

– Едва ли мне понятен смысл ваших слов, леди Момпессон. Не могу поверить, что вам достанет бессердечия… – Она помедлила и добавила импульсивно: – Но уверяю: другая сторона процесса считает его подлинным.

Хозяева дома быстро переглянулись.

– Какого черта вы имеете в виду? – требовательно вопросил сэр Персевал.

– Каким-то образом та сторона прознала, что документ у меня, а недавно ей стало известно, где я живу.

– Почему вы так считаете? – спросила леди Момпессон.

– Некоторое время назад в мой дом проник грабитель, чтобы похитить этот документ.

Взрыв бомбы поразил бы хозяев меньше, чем ее слова. Сэр Персевал выругался, его жена, не сводя с него изумленного взгляда, поднялась на ноги.

Матушка как будто сама испугалась действия своих слов:

– Я не собиралась вам говорить.

– Черта с два не собирались! – рявкнул сэр Персевал. – Это решает дело! – Словно забыв о своей немощности, он откинул с ног покрывало и начал вставать. Потом понял, что делает, и нетерпеливо бросил: – Изабелла, позвони в колокольчик.

– Нет, – крикнула матушка, вскакивая на ноги и испуганно оглядываясь на дверь.

– Позвольте мне с этим разобраться, сэр Персевал, – невозмутимо проговорила леди Момпессон и села.

Послушав ее, матушка с опаской вернулась на место.

– А почему вы решили, миссис Мелламфи, что взлом был устроен той стороной?

– Грабитель не взял ничего, кроме моей шкатулки для писем, – пояснила матушка. – Уверена, он рассчитывал найти там кодицилл.

– Едва ли это можно считать окончательным доказательством, – сухо заметила леди Момпессон. – И возможно ли, чтобы та сторона раскрыла ваше местопребывание, тогда как наши попытки оказались бесплодны? Пока нам не помог случай, – добавила она, посылая мне взгляд, от которого у меня по коже побежали мурашки.

– Не знаю, – неуверенно отозвалась матушка.

– Короче, миссис Мелламфи, вы упомянули об ограблении с единственной целью запугать моего супруга и меня; благодаря намекам, что кодицилл – по вашей воле или противно ей – может попасть в руки враждебной стороны, вы рассчитываете поднять цену на ваш товар.

– Отлично, Изабелла! – выкрикнул баронет.

– Нет-нет! – отчаянно возразила матушка. – Как вы могли подумать, что я способна на такую нечестность?

– Откровенно говоря, миссис Мелламфи, – отозвалась леди Момпессон, – я никак не могу понять, имею я дело с самой наивной или с самой двуличной особой, какая мне когда-либо встречалась.

– Вы не можете поверить, что я… Вы должны представлять себе, как опасно… – Матушка осеклась. – Может, вы мне поверите, если я скажу, что недавно та сторона предлагала мне продать кодицилл.

Эта новость тоже подействовала на Момпессонов как удар грома.

– В точности как я говорил! – взревел сэр Персевал. – Эта женщина устраивает мерзкий аукцион, чтобы вздернуть цену.

– Ничего подобного, сэр Персевал. – Матушка встала и взяла меня за руку. – И не думаю, что вы имеете право так обо мне отзываться.

Леди Момпессон странно на нее глядела, не обращая внимания на слова своего супруга.

– Скажите, миссис Мелламфи, сколько вам предложили и когда?

– Полторы тысячи фунтов. Как и вы. Ко мне приходил юрист, года три или четыре тому назад.

Леди Момпессон улыбнулась краешком рта, и эта тонкогубая усмешка показалась мне жестокой.

Матушка направилась было к двери, но сэр Персевал повелительным тоном ее окликнул:

– Стойте! – Матушка обернулась. – Тысяча семьсот фунтов – наше последнее слово.

– Вы все еще мне не верите! Неужели вам не понятно, как вы меня оскорбляете?

– Я понимаю, – свирепо буркнул баронет. – Вы думаете, что наши противники дадут больше. Что ж, может и так, но предупреждаю: от этого джентльмена только и жди какого-нибудь подвоха.

– Да нет же! – Матушка едва не плакала. С трудом открыв дверь, она выбежала из комнаты.

Я бросил последний взгляд на сэра Персевала (опершись на локоть, он наливался краской ярости) и на леди Момпессон (она все так же улыбалась) и последовал за матушкой.

Лакей, стоявший за дверью, внезапно переместился на лестничную площадку, отрезая нам дорогу куда-либо, кроме выхода, а потом, бросая через плечо неодобрительные взгляды, вывел нас в вестибюль, буквально вытолкал (так я это воспринял) на крыльцо и захлопнул высокую дверь.

Я был слишком зол и расстроен, чтобы вести по пути разговоры. Чувствуя, что нас унизили, сровняли с грязью, я долго размышлял о постыдном поведении матушки. Мне очень хотелось спросить ее, с какой стороны эти важные особы приходятся нам родней и что за дела они с нею обсуждали, но я знал, что ни на один вопрос не получу ответа.

Глава 23

После этого я вознамерился, даже против желания матушки, встретиться с Генриеттой. В ближайшее воскресенье мне не удалось осуществить свой замысел, потому что на прогулке мать меня сопровождала. Но на следующее воскресенье немилосердно палившее с ясного неба солнце вызвало у нее головную боль, и она со мной не пошла. Ликуя в душе, я вышел из дома и быстро зашагал к Хафему – вдоль реки через Мортсейский лес.

У дороги на Овер-Ли, где начинался парк, река терялась из виду (отсюда она текла под землей, в трубе). Тем не менее я легко проник в парк через пролом в стене и углубился в заросли, где с замшелых деревьев свисали вьющиеся растения, словно роща замкнулась в себе и ткала полотно для защиты от солнца. Сплетенные ветви сухостоя цеплялись за мои плечи и руки, жимолость и ежевика мешали передвигать ноги.

Наконец вдали блеснуло озеро, и я приготовился увидеть слева свою цель. До меня долетел шум потока, и я осторожно вышел из-под прикрытия леса и пересек относительно открытую часть парка. Впереди виднелся каскад, низвергавшийся в озеро с высоты футов тридцать, а когда я приблизился, выше на косогоре показалось здание. Вода падала из каменного бассейна у его подножия; вблизи я разглядел, что строение было круглое, с колоннадой и водруженными на нее каменными статуями. Значит, вот он, этот самый Пантеон!

Я ждал, но никто не являлся. Я обошел вокруг и осмотрел странную конструкцию; статуи, казалось, что-то мне напоминали, но что? Через час я осторожно прокрался по лесу и бросил взгляд вниз, на большой дом. Вид у него был покинутый: редко где над трубами поднимался дымок, никто не входил в дом и не выходил.

Я припозднился, нужно было спешить домой. Чтобы сэкономить время, я за пределами парка не пошел по реке в Мортсейский лес, а двинулся вдоль дороги. Дорога была пыльная, томила жара и усталость. У Лугов меня догнала какая-то карета и остановилась рядом.

– Где тут дорога на Незер-Чорлтон, молодой господин? – окликнул меня кучер (с лондонским выговором, который я уже научился отличать).

– Выше будет перекресток, сверните там вправо, – ответил я, – и езжайте через деревню. А в конце не пропустите первый поворот налево.

Тут с моей стороны опустилось окошко, и там показалась леди в вуали от пыли.

– Мальчик, – очень мелодичным голосом попросила она, – не будешь ли ты так добр сесть и проводить нас, а то как бы мой кучер не заблудился?

Я помнил, что, связавшись с чужаками, нарушу матушкин наказ. С другой стороны, думал я, карета поедет мимо моего дома, я вернусь быстрей и избавлю матушку от лишнего беспокойства. Судя по голосу и фигуре, дама едва вышла из детского возраста, и я не ждал от нее никакого вреда. Пока я размышлял, она открыла дверцы, кучер соскочил вниз и опустил подножку.

Мысль о том, чтобы проехаться в такой красивой карете рядом с очаровательной юной леди, очень меня соблазняла, внутри, как я видел, никого больше не было, причин для отказа не находилось.

– С удовольствием направлю вас по нужному пути, – отозвался я.

Я вскарабкался, кучер поднял подножку и закрыл за мной дверцу.

– До чего же вы любезны, – улыбнулась дама, когда я уселся рядом. – Мы совсем потерялись в этих жутких пыльных проулках, а обо мне беспокоятся мои друзья.

Карета тронулась с места; впервые едучи в подобном экипаже, я ощутил прилив гордости. Двигались мы, казалось, со скоростью пули; выглядывая из окошка, я видел дорогу далеко внизу.

На перекрестке, к моему удивлению, кучер остановил карету.

– Что такое, неужели он не понял, что нужно свернуть вправо? – спросил я молодую леди. – Скажу ему еще раз.

Я собирался высунуться в окошко, но из кустов на обочине выбежал какой-то человек, подскочил к нам и потянул дверцу. Ему это было несложно, поскольку он был самым высоким мужчиной, какого я видел за всю свою жизнь.

Оказавшись внутри, он торжествующе улыбнулся, уселся напротив меня, схватил меня за руку и притянул к себе почти вплотную. Лицо его было очень бледным, глаза черными как смоль, на лоб косо падала прядь черных волос с полосками седины, тонкие губы кривились в ухмылке.

– Вот вы и попались, молодой человек, – проговорил он, сжимая мою руку так крепко, что я едва не закричал от боли.

Карета снова тронулась, и я понял, что свернула она не к деревне, а в противоположную сторону.

– Дорога на Незер-Чорлтон совсем не там! – крикнул я.

– Все прошло гладко? – спросил незнакомец молодую леди.

– Вполне, – ответила она. И добавила, совсем недобрым голосом: – Мастер Мелламфи так и рвался помочь.

Откуда она узнала мое имя? В голове у меня закрутились мысли. Лицо леди было скрыто вуалью, но голос звучал очень неприятно, и я удивился, что прежде услышал в нем такого мелодичного.

Карета ехала на Висельный холм к заставе, и я понимал, что там она наберет слишком большую скорость и выбраться будет невозможно. Если пытаться, то в ближайшие минуты, поскольку мы все еще прогулочным шагом взбирались по склону. Я вспомнил, что в каких-нибудь ярдах отсюда к дороге выходит ручей и она делает крутой поворот влево. На таком повороте экипаж совсем потеряет скорость.

– Мне больно, – пожаловался я, надеясь принять более удобную позицию.

Незнакомец не обратил внимания, и я начал вырываться.

Молодая леди склонилась вперед и дала мне оплеуху.

– Сиди смирно, ты, маленький гаденыш!

– Посадим его между нами, – предложил мужчина. – Тогда мы оба сможем его держать.

Ничего лучшего я не мог желать. Незнакомец поднялся с сиденья напротив нас, и в тот же миг карета резко накренилась, начиная поворот. Незнакомец, не ожидавший этого, пошатнулся и выпустил мою руку.

Я предвидел случившееся и был готов, потому сумел со всей силы лягнуть незнакомца в голень. Выругавшись, он отпустил мою руку, и я, мимо молодой леди, кинулся к ручке дверцы на ее стороне. Мужчине было уже до меня не дотянуться, девушка не сразу сообразила, что происходит, и я открыл дверцу. Опомнившись, она схватила меня за полы курточки. Вздувшийся ручей тек, казалось, неимоверно далеко внизу, но я прыгнул, услышал треск своей курточки, и с плеском свалился в воду на руки и колени. На миг меня оглушило, но глубина не превышала нескольких дюймов, и хотя я ушибся, но ничего себе не повредил.

Я быстро поднялся на ноги и со всей прыти припустил по дороге. Оглянувшись, я увидел, что незнакомец выпрыгнул из кареты и пустился в погоню. Сравняться с ним в скорости бега я не надеялся, на своих длинных ногах он быстро догнал бы меня на дороге, но мне были хорошо знакомы окрестности, среди подлеска с моим ростом можно было затеряться, потому я свернул влево, в заросли. Тут я легко нырял под сучья, мешавшие моему преследователю, но слышал все же, что он приближается.

Мне ничего не оставалось, как затаиться. Я шмыгнул в густые кусты и замер. С треском пробежав мимо, он удалился на несколько ярдов. Потом застыл на месте – наверное, прислушивался. Он помедлил, заключил, к счастью (как я понял), что я слишком далеко, потому меня и не слышно, и побежал дальше.

Срезая путь, я помчался к дороге и вышел на нее в нижней точке. Я мчался со всех ног, пока не оказался в деревне, вне опасности. По глазам встречных я понял, какой странный у меня вид, но, возможно, они думали, что мне досталось в драке с мальчишками. Что сказать матери, размышлял я, ведь с меня течет вода, я измазался в грязи, изодрал одежду о шиповник, куртка порвана почти до самого верха – не уверять же, будто ничего не произошло. Можно бы и солгать, лишь бы она не тревожилась. Но как тогда поведать о моем приключении? А не имеет ли к нему отношение Биссетт? Все же я не сомневался в том, что мой недавний преследователь не был тем незнакомцем, который, как мне казалось, следил за мной несколько недель назад и которого я застиг за разговором с Биссетт.

Я спешил со всех ног, но тут увидел приходского клерка, мистера Эдваусона; он направлялся из церкви к себе домой и махнул мне с той стороны дороги, словно хотел сказать что-то важное. Он изумленно на меня уставился, и я, не успев опомниться, услышал собственный голос, рассказывавший – и кому, приходскому клерку! – лживую историю о том, как я свалился с дерева и изорвал при этом одежду.

– Ну, ну. Очень радуюсь, мастер Мелламфи, что ничего страшного не случилось. А теперь скажите, они вас нашли? – Видя мое удивление, он пояснил: – Молодая леди и джентльмен – по крайней мере, я полагаю, что он джентльмен, хотя он уж такой великан, что и говорить, великан из великанов. Как бы то ни было, они уже полчаса вас разыскивают. Старые друзья вашей матушки, да, так они себя назвали. Очень старые друзья. Они, мол, наведались к вам в дом, узнали, что вы ушли на прогулку в эту сторону, и отправились вас искать, потому что у них нет времени дожидаться.

– Нет, мистер Эдваусон, – крикнул я на ходу. – Никакие мои друзья или друзья матушки меня не нашли.

Как могла матушка их за мной послать? Одолевая несколько сот ярдов до дома, я все время задавал себе этот вопрос. Ворвавшись в приемную, я застал там ее и Биссетт, сидевших за шитьем.

Увидев меня, матушка всплеснула руками, а я выкрикнул:

– Зачем ты их послала за мною? У них чуть не получилось!

– У кого? О чем это ты? Что произошло?

И тут я понял. Они солгали мистеру Эдваусону, а мне теперь уже поздно скрывать от матери правду. Я заметил, что Биссетт удивлена и расстроена не меньше матушки (по крайней мере, кажется расстроенной и удивленной). Я изложил им голые факты, а потом ответил на их вопросы.

Молодую леди я описать не мог из-за вуали, но когда я упомянул, что мужчина был на редкость высокий, матушка взволнованно спросила:

– Высокий как кто? Можешь его описать?

– Выше я в жизни не видел!

В голосе ее послышался ужас.

– У него вытянутое бледное лицо и тонкие губы?

Я кивнул, все еще хватая воздух.

– И черные волосы, – с расширившимися от ужаса глазами продолжала матушка, – косая прядь на лбу?

– Да, – удивленно подтвердил я. – Вылитый он, только в волосах у него седина.

Матушка качнулась и едва не упала без чувств, но мы с Биссетт удержали ее и усадили обратно на софу.

– Это он, он! – стонала она, раскачиваясь взад-вперед.

– Кто, мама? О ком ты говоришь? Откуда ты его знаешь?

– Как раз этого я всегда и боялась, – выдавила она. Потом обратилась к Биссетт: – Я была не права, когда позволила вам себя уговорить и отпустила его одного. – Обернувшись, она схватила меня за руку. – Пока мы живем в этой деревне, ты не будешь ходить один. С тобой будем либо я, либо Биссетт. И за деревню нам путь заказан.

Матушка сдержала слово, и с того дня я жил на положении узника. Сам я гулял только в саду, а за его пределы выходил под охраной; запоры и острия, установленные после взлома на воротах и стенах, сделались теперь средством удержать меня внутри.