Текст книги "Кокон"

– А даже если не захотят, пусть они просто хранятся в мозгу, – сказала ты. – А потом, в будущем, что после будущего, непременно найдется человек, который захочет их прочитать.

Я ничего не ответил, стоял чуть в стороне, надув губы.

Облака за окном расступились, показалось солнце, и сквозь толстое коричневое стекло его лучи ударили прямо в бледный мозг. Еще немного – и он сделался бы прозрачным. Я сощурился и почти увидел, как под толстой мутной оболочкой что-то дышит, мерно вздымаясь и опускаясь.

Оказавшись на солнце, запертые в мозгу воспоминания причмокнули, перевернулись на другой бок и снова погрузились в сон.

Когда мы в следующий раз пришли к Башне, на двери снова висел замок. Пришлось играть во дворе. Например, в жмурки. Разумеется, только ты могла придумать такую безумную затею. Водящему мы завязывали глаза пионерским галстуком, и он должен был на ощупь искать остальных игроков. Прячась от “слепого”, мы садились на корточки, иногда даже припадали к земле, и вместо нас он мог нащупать чью-то отрубленную руку или половину трупа. Честно говоря, меня пробирал ужас от одной мысли, что я прикоснусь к коже мертвеца, к счастью, я был удачлив и всегда выигрывал жребий, мне ни разу не выпало водить. Скоро эту игру пришлось свернуть, потому что Шаша едва не бухнулась в бассейн с формалином.

И без того небольшой дворик Башни был завален препятствиями и не годился для игр, поэтому нам больше нравилось сидеть на крыше у стены и смотреть вдаль. Потом, приходя к Башне мертвецов, мы так и делали: забирались на крышу барака и любовались открывшимся видом. Большой Бинь, Цзыфэн, Шаша, ты и я – мы сидели рядком на карнизе, болтали ногами. Деревьев вокруг не было, только худощавая Башня нависала над нами, словно огромный буддийский монах в сером халате. И казалось, что мир разом постарел на много лет.

Закат раскаленным утюгом докрасна разогрел западный край неба. Сумерки опустились и укутали нас собой. Шаша снова проголодалась, открыла пакетик с сушеной лапшой и принялась жевать. Мы слушали хруст лапши на ее зубах, наблюдали, как завитки сыплются с крыши за стену.

– Они больше никогда не смогут поесть, – сказала ты, глядя на трупы.

– Думай о хорошем, – ответил Большой Бинь. – Они больше никогда не почувствуют голода.

Наверное, забравшись повыше, всегда хочется поговорить о будущем. Помню, как мы сидели на крыше у стены и речь сама собой зашла о планах на жизнь. Большой Бинь хотел стать полицейским, носить с собой пистолет. Цзыфэн собирался стать писателем, чтобы проникнуть во внутренний мир людей. Шаша мечтала о науке, а я сказал, что хочу чем-то выделиться, стать человеком, которого все уважают. Ты же раскинула руки и крикнула:

– А я хочу много-много любви!

Мы как будто приносили клятву. Но почему нам вздумалось клясться в таком месте? Видимо, чувствовали в мертвецах что-то сверхъестественное и волшебное, хотя они были не в состоянии сохранить даже собственные тела, не то что наши клятвы.

Потом при мысли о тех посиделках на крыше мне всегда вспоминалась сказка про Волшебника из страны Оз. Мы были похожи на путников, которые отправились в долгое опасное путешествие в далекую страну, где каждый искал то, чего ему недоставало. Большой Бинь был Львом, жаждавшим храбрости, Цзыфэн – Железным Дровосеком, желавшим раздобыть себе сердце. Шаша была Соломенным Чучелом, мечтавшим о мозгах. Тебе же не хватало любви. А мне – я не знаю, чего мне не хватало. Наверное, признания. Я всегда чувствовал, что отличаюсь от остальных. И должен был это доказать.

Накануне переходной контрольной мы снова забрались на крышу у Башни мертвецов, и вдруг у стены объявилась Пэйсюань. Она удивилась не меньше нашего. Пытаясь разыскать тебя, Пэйсюань завернула даже на эту глухую тропинку, но никак не ожидала найти нас на крыше у Башни мертвецов. Она подошла и остановилась за несколько метров от стены.

– Идем готовиться к контрольной, – задрав голову, сказала она тебе. – Не собираюсь смотреть, как тебя оставляют на второй год.

Ты позвала ее к нам на крышу, мол, во дворе Башни есть много интересного. Мертвые головы с распахнутыми глазами, отрезанные руки и ноги, детские языки… Ты перечисляла, смакуя каждую деталь. Лицо у Пэйсюань скривилось.

– Ладно, хватит выпендриваться, – тихо сказала она.

– Иди к нам, сама увидишь! – Ты кричала, весело болтая ногами.

– Пошли домой!

– Смотрите, ей страшно! – сказала ты.

– Наша знаменная – трусиха, ха-ха-ха… – подхватил я.

Мы захохотали. Наш громкий смех окатил Пэйсюань, точно грязная вода из таза. Она стояла как вкопанная, все сильнее съеживаясь, а ее сияющие царственные доспехи стремительно обрастали ржавчиной. Я был доволен, как если бы разбил о стенку прекрасный фарфоровый сосуд или плюнул в прозрачную речную воду.

Она отвернулась и зашагала прочь.

– Эй! – крикнула ты вслед. – Трижды хороший ученик должен отличаться примерным поведением! Жаловаться бабушке не годится!

Ли Пэйсюань остановилась, обернулась:

– Ли Цзяци, тебя ждет кошмарная жизнь.

– Это тебя ждет кошмарная жизнь, – злобно ответила ты.

– Зачем мы так с ней… – тихо сказал Большой Бинь.

Ты огрызнулась:

– Что, влюбился?

– Не мели ерунды! – ответил Большой Бинь.

Когда вечером ты вернулась домой, все было как обычно. Пэйсюань и в самом деле ничего не сказала дедушке с бабушкой.

Но все хорошее быстро кончается, после контрольной в школе устроили родительское собрание. В конце классная руководительница попросила некоторых родителей остаться.

Одноклассники ждали взрослых во дворе, а потом вместе с ними уходили домой. Почти все уже разошлись, остались только Большой Бинь, Цзыфэн, ты и я. Шаша тоже ушла – учителя давно махнули на нее рукой.

Наконец последние взрослые вышли на улицу, впереди быстро шагала пожилая женщина, было видно, что она хочет поскорее отделаться от этой компании. Она посмотрела в нашу сторону, оглядела каждого по очереди, и ее глаза задержались на мне. Оказалось, я ее знаю. Это была та самая дама с пучком серебристых волос, что встретилась мне в церкви после переезда в Наньюань. Тогда она угостила меня конфетами и впервые показала, что такое доброта незнакомого человека. Я запомнил это на всю жизнь. Но сейчас она была совсем другой, ее холодный взгляд вонзился в меня, словно гарпун. Она окликнула тебя и увела домой.

Тем вечером у вас состоялся долгий разговор. Бабушка объясняла, что не против твоей дружбы с отстающими учениками, помогать им – хорошее дело. Но этот Чэн Гун – с ним больше дружить не следует. Ты спросила почему, но бабушка не ответила. Ты не отставала, и в конце концов она сказала: он растет в такой семье… Боюсь, у него нечистое сердце, он может тебе навредить.

На другой день ты пересказала мне все это.

– Она права, – я отпихнул тебя, – держись от меня подальше.

Ты шагнула ко мне, вздохнула:

– Скоро каникулы, они запрут меня дома.

Мы замолчали.

В последний учебный день я проводил тебя домой, и мы условились, что будем писать друг другу письма. В кустарнике с восточной стороны твоего дома лежала старая цементная труба, и мы решили оставлять письма в ней. В те каникулы я написал тьму писем. Лето выдалось дождливым, несколько раз я вытаскивал из трубы размокшие листы, и чернильные иероглифы расплывались в сплошное нечитаемое пятно. А мысли, которые ты хотела мне поверить, превращались в затейливый ребус.

В конце июля мы встретились с твоей бабушкой в магазинчике “Канкан”. Я выходил оттуда с пачкой соли и двумя булками, а она несла три пустые баночки из-под простокваши. Увидев меня, опустила глаза. Я нарочно задел ее, проходя мимо, и она поспешно шагнула в сторону. Кажется, я мазнул ей по руке своей потной майкой, и мое сердце тронуло радостью.

Но той ночью я увидел очень страшный сон. Во сне меня схватили трое в белых халатах. Они закрыли меня в лаборатории и обсуждали, в какой раствор лучше поместить мое сердце после вскрытия.

– Почему? Почему вы так со мной поступаете? – кричал я халатам.

– Потому что у тебя нечистое сердце, – сказал один из них из-под маски.

Ли Цзяци

Я помню то лето, когда мы писали друг другу письма. Но почему-то мне казалось, что мы оставляли их не в бетонной трубе, а в дупле. К востоку от дедушкиного дома росла огромная смоковница. Дупло было почти у самого корня, со стороны стены, и чтобы его найти, приходилось хорошенько присмотреться. Письма, которые я доставала оттуда, отливали зеленым и пахли травой. Помню, что читать их я всегда забиралась на дерево. Потом несколько дней лил дождь, но письма лежали глубоко в дупле и совсем не промокли. Наверное, они могли бы храниться там еще много лет. После отъезда из Наньюаня мне несколько раз снилось, как я подхожу к смоковнице и заглядываю в дупло, чтобы достать непрочтенное письмо. Может быть, я бродила сегодня по Наньюаню, пытаясь разыскать ту самую смоковницу. Все дома снесли, разумеется, от деревьев тоже ничего не осталось. Я даже немного расстроилась – значит, письмо уже не найти. Но после твоего рассказа меня одолели сомнения: вдруг этого дупла вообще никогда не существовало.

Тем же летом, сочиняя новое письмо, я вдруг поняла, что крепко к тебе привязалась, мне даже захотелось навсегда остаться в Наньюане. Правда, стоило таким мыслям закрасться в голову, и я тут же гнала их прочь. Они не могли поколебать мою мечту о Пекине.

С первых дней осени я ждала наступления зимних каникул. Папа говорил, что зимой они возьмут меня в Пекин и мы всей семьей встретим там Новый год. Я пообещала вам, что привезу из магазина “Дружба” много-много шоколада и карамелек. Я представляла этот магазин огромным, больше школьного стадиона. Полки с товарами тянутся куда хватает глаз, и на них лежат все самые новые игрушки. Еще я хотела сходить в знаменитый ресторан “Максим”[46]46
  Филиал знаменитого парижского ресторана, открытый в Пекине в 1983 году.


[Закрыть] и попробовать стейк с кровью, сидя под сумрачным светом рожковой люстры. Я ждала, и с каждым днем моя цель приближалась. А за неделю до начала зимних каникул в Цзинань вдруг приехала мама.

Было ясно, что она плакала, глаза опухли и едва раскрывались. Она стояла у двери, обеими руками вцепившись в полупустую дорожную сумку. В этот раз никаких подарков из магазина “Дружба” она не привезла.

У папы появилась другая женщина.

Два дня подряд он не показывался дома. Мама долго бродила по нескончаемым пекинским кварталам, по пустынным улицам, но на этот раз пьяница не сидел у обочины, дожидаясь, когда она придет и потащит его домой. Не появлялся он ни на складе, ни в павильоне, который они арендовали вместе с другими перекупщиками. Мама стала расспрашивать друзей, но никто не знал, куда он пропал. Объявился утром третьего дня, когда она уже собиралась звонить в полицию. Мама спросила, где он так долго пропадал, папа ответил, что был с женщиной.

– Все это время?

– Все время.

Такая откровенность поставила маму в тупик. Она опрометью бросилась в спальню и захлопнула дверь. Мама давно понимала, что они с папой чужие люди, но все же не думала, что этот день когда-нибудь настанет. Не в силах сдержать слезы, она повалилась на кровать, одновременно боясь и надеясь, что папа зайдет в спальню, но услышала только щелчок замка на входной двери. Он ушел. С того дня он пропал надолго, дела забросил, склад стоял забитый лежалым товаром. Домой приходили какие-то люди, требовали у мамы деньги за товар. Она не хотела открывать, но беспокоилась, что папа потерял ключи и теперь не может попасть в квартиру. Она ни с кем в Пекине не дружила, пойти ей было некуда, приходилось целыми днями томиться в четырех стенах. И днем и ночью она лежала на кровати в одежде, крутила одни и те же мысли по кругу и начинала плакать, а устав от плача, проваливалась в мутный сон. Так прошла нескончаемая неделя, и наконец папа объявился. Скованно опустился в кресло, будто он в гостях. Мама не лезла с вопросами, только спросила: ты голодный, готовить ужин? Заскочила на кухню, лелея глупую надежду, что та история уже закончилась. Открыла пустой холодильник и услышала позади себя его голос: давай разведемся.

Она беспомощно стояла посреди кухни, мотая головой, потом рванула в спальню и заперлась там на замок. Папа звал ее снаружи, предлагал поговорить. На следующее утро она собрала свои пожитки и уехала в Цзинань.

Чтобы досказать нам эту историю, маме несколько раз пришлось прерваться из-за подступавших рыданий. Дедушка сидел, сильно нахмурившись, и с равнодушным видом ждал продолжения. А бабушка хотела узнать, что за женщина появилась у папы, чем она занимается, но мама не могла ответить. О сопернице она ничего не знала.

– Не хочу знать, не хочу, – бормотала она.

– Наверное, друзья на него плохо влияют, – предположила бабушка, слабо веря в собственную догадку.

– Да, да! – поспешно согласилась мама, словно ей протянули соломинку в бескрайнем море.

Она принялась рассказывать про его нескончаемые попойки с друзьями и походы в казино, говорила, что поезд в Москву всегда полон проституток и какой-то папин знакомый с ними развлекался. Мама рассказывала бабушке эти гадости и верила, что именно друзья и проститутки виноваты в папином перерождении. Потом она стала умолять дедушку, чтобы он взялся за дело и убедил папу одуматься.

– Он никогда меня не слушал, – холодно ответил дедушка.

Они отправили папе сообщение на пейджер с просьбой перезвонить. Но он не звонил. Мама временно поселилась у дедушки, спала на диване в гостиной. Когда утром я выходила из комнаты, она уже сидела за столом и караулила телефон. Однажды я принесла ей завтрак, а она растерянно взяла меня за руку и спросила:

– Скажи, почему он так с нами поступает?

Я осторожно высвободилась и спрятала руку в карман куртки. Я ненавидела, когда мама перетаскивала меня на свою сторону, превращая себя и меня в “нас”. Я знала, что ей тяжело, но не могла выдавить из себя ни капли сочувствия. И все остальные тоже. Нам казалось, что она сама во всем виновата, что она лишилась папы из-за собственной беспомощности.

Мамино появление нарушило спокойную жизнь в дедушкином доме. А дедушка спокойствие очень ценил. В то время он готовил новый труд по медицине, а мама засела в соседней комнате, многословно изливая бабушке свои страдания, она говорила и говорила, потом снова начинала рыдать. Потеряв всякое терпение, дедушка решил положить этому конец: он велел маме ехать в Пекин и прекращать прятать голову в песок.

– Но вы должны помочь мне восстановить справедливость! – сказала мама.

– Каждый сам разбирается со своими делами, – ответил дедушка. – Никто тебе не поможет. Завтра же поезжай в Пекин.

Маму это вывело из себя, она закричала, стала упрекать дедушку в бессердечии, потом припомнила свекрам все старые обиды, говорила, что они с самого начала ее ни во что не ставили, заставляли молча сносить все оскорбления, а теперь и вовсе хотят от нее избавиться.

Дедушка больше ее не слушал. Сложил в портфель стопку бумаг со стола и пошел работать на кафедру.

– Цзяци, собирай вещи! – крикнула мама. – Мы уезжаем!

Под сочувственным взглядом Пэйсюань я собрала ручки, положила в пенал. Никто не спрашивал моего мнения. Никто и никогда. Меня постоянно таскали туда-сюда, как цветок в горшке.

– Скажешь Чэн Гуну? – попросила я Пэйсюань, забрасывая рюкзак на плечо.

Мы с мамой поехали в гости к тете, тоскливо отметили там Новый год. В праздничную ночь дядя потащил меня запускать фейерверки. Крыша в кладовке протекла, и фейерверки с петардами оказались подмочены талой водой; дядя поминутно чиркал спичкой, пытаясь их зажечь, тонкий мрачный огонек загорался и почти сразу гас. Я все ждала, что фейерверки взмоют ввысь и разорвут ночное небо, но перед глазами висела безмолвная чернота. Ночная мгла, напоминавшая отлитую из чугуна маску. Я разжала уши и опустила руки.

Вот так уныло и прошел Новый год. Только тут я поняла, скольких трудов стоила та фальшивая радость, которую мы разыгрывали, встречая праздник в гостях у дедушки с бабушкой, она была результатом стараний каждого члена семьи. А теперь все бросили стараться.

Зимние каникулы в том году были очень короткими, почти сразу после Нового года у нас начались уроки. Меня снова отправили к бабушке. А мама взяла с собой тетю и наконец поехала в Пекин, сказала, что ей надо в последний раз поговорить с моим папой. “В последний раз” – зловещие слова. Я понимала, что мама напрасно старается, но во мне еще теплилась крохотная надежда. Вдруг папа сжалится и передумает разводиться.

Я снова вернулась в вашу компанию. За зимние каникулы много всего произошло. Вы с Цзыфэном научились кататься на велосипеде. Собака у Большого Биня снова забеременела.

– А муж у нее тот же самый, что в прошлый раз? – спросила я.

– Нет, теперь это белый пес с длинной шерстью, гораздо красивее той дворняги.

Выходит, даже собаки понимают, что негодного супруга надо менять на кого-нибудь получше.

Вы видели, что у меня ни к чему нет интереса, я была вялой и поникшей. Я ждала новостей. И через несколько дней дождалась. После ужина бабушка попросила меня остаться в гостиной.

Она сказала, что мама согласилась на развод.

– Я пока не хотела тебе говорить, но дедушка настоял на этом.

– А что будет со мной? – тут же спросила я. – С кем я останусь?

Судя по бабушкиному взгляду, я задала очень странный вопрос.

– Ты останешься с мамой. А папа… Боюсь, он пока не сможет приехать в Цзинань.

Я замотала головой.

– Я договорилась с мамой, ты пока будешь жить у нас, как раньше, – добавила бабушка.

– Я не согласна! – Я развернулась и убежала в свою комнату.

С того самого дня, как мама приехала из Пекина в слезах, мне следовало догадаться, что этим все и кончится. Но я верила в существование некоей мощной силы, которая крепко связывает нас с папой, верила, что эта сила не даст нам разлучиться. Разве может он так запросто исчезнуть из моей жизни?

В марте они оформили развод. Для этого папа приехал в Цзинань, но задержался всего на день, тем же вечером он должен был возвращаться в Пекин. До отъезда оставалось немного времени, и он решил зайти к дедушке. Меня никто не предупредил. Поэтому после школы я как обычно болталась на улице и не спешила домой. К счастью, Пэйсюань нашла меня и сказала, что он приехал, – хоть однажды сделала что-то полезное. Ничего вам не объясняя, я со всех ног кинулась домой.

Толкнула дверь, в гостиной было пусто. Они сидели в кабинете. Я подошла к прикрытой двери и услышала суровый дедушкин голос:

– Нет, тебе ни в коем случае нельзя жениться на Ван Лухань!

Папа собирается жениться. Сердце у меня упало.

– А разве я спрашивал твое мнение? – ответил папа. – Просто ставлю в известность.

– Кто угодно, только не она! – взревел дедушка.

Я забежала в кабинет и схватила папу за руку, хотела его увести. Оставшееся время должно принадлежать мне, разве можно тратить его на скандалы? Но папа даже не взглянул на меня, резко выдернул руку, шагнул вперед и впился глазами в дедушку:

– И как тебе только стыда хватает мне запрещать? Вспомни-ка, что ты сделал! Неужели все забылось?

Дедушку передернуло. Дрожащими губами он тихо проговорил:

– Я давно не лезу в твои дела. Но здесь ты должен меня послушать.

Побледнев, бабушка вцепилась в меня и вытолкала из комнаты. Дверь закрылась, но из кабинета все равно донесся раскатистый папин смех. Потом этот жуткий смех резко оборвался и папа хрипло отчеканил:

– Как ты можешь так спокойно жить?

Бабушка приказала:

– Пэйсюань, поиграйте с Цзяци на улице.

Не успела я ничего сообразить, а Пэйсюань уже крепко сжала мою руку. Бабушка открыла входную дверь и выставила нас в подъезд.

Я тут же забарабанила в дверь, но Пэйсюань обхватила меня за плечи и потащила на улицу.

– Подождем его внизу, ладно? – тихо уговаривала она меня.

– Нет! – орала я. – Ты ничего не понимаешь!

Пэйсюань спокойно посмотрела на меня и медленно проговорила:

– Я одно понимаю: если взрослые не хотят, чтобы мы что-то знали, нам лучше этого и не знать.

– А мне нет дела, кто на ком женится… Я просто хочу побыть с ним, он уезжает, ты понимаешь, я его больше не увижу… – Я вдохнула поглубже, чтобы не расплакаться. Эти слезы еще понадобятся для прощания с папой.

– Подождем его внизу, ладно? – как заведенная повторяла Пэйсюань. В темноте лестничного пролета она походила на куклу из папье-маше.

Мы сели на ступеньки у входа в подъезд. Ночь понемногу окрасила воздух в черный. Вдалеке показался велосипед, это была моя мама. Она подъехала к нам, спрыгнула с велосипеда и сказала, что отвезет меня к тете. У нее остался единственный способ отомстить папе – помешать нам увидеться.

– Ей завтра в школу… – ответила за меня Пэйсюань. Не знаю, зачем она это сказала – хотела помочь мне увидеться с папой или в самом деле беспокоилась о моих уроках.

Мама пообещала, что после папиного ухода привезет меня обратно. Я не двигалась с места, тогда она сказала, что тетя приготовила мою любимую рыбу в кисло-сладком соусе, а дядя купил большого красивого змея и, когда я приеду, мы пойдем его запускать.

– Я никуда не поеду, – ответила я. – Буду ждать его здесь.

Пока мы с ней препирались, сзади послышались шаги. Я обернулась и увидела папу, он спускался по лестнице. Мама мигом схватила меня и притянула к себе.

Папа вышел из подъезда с перекошенным лицом, словно не прекращал ругаться с дедушкой. Он отвел взгляд от мамы, всем видом выражавшей враждебность, и наконец посмотрел на меня. Подошел поближе. Мамины пальцы впились мне в плечи.

– До свидания, Цзяци. – Он расправил брови и горько улыбнулся. – Будь хорошей девочкой.

– До свидания, папа.

Он протянул руку и небрежно погладил меня по голове. Я так хотела задержать эту руку, но она мелькнула у меня за спиной и исчезла. Пауза. Секунда, вторая. И вот он шагает прочь. Я хотела побежать следом, но мама крепко меня держала.

– Он сам нас бросил. – Мама села на корточки и прижала меня к себе. – Видишь? Ты должна это запомнить.

Это было не так, я знала. И больше всего мне не хотелось тратить заготовленные слезы на эту ложь. Но я заплакала. Крупные слезы катились из глаз, унося с собой исчезающий в сумерках папин силуэт.