Текст книги "Кокон"

– Не все перекупщики так поступали, – не вполне уверенно сказала я.

– Почему потом в Москве было столько случаев расправы над китайцами? Потому что русские возненавидели этих бессовестных челноков. Да, скорее всего, твой папа мыслил не совсем так, как остальные, но занимался он тем же самым – наживался на чужой беде.

Тогда мы только начали встречаться, этот разговор случился в кафе неподалеку от университета. Не выпуская изо рта соломинку, я подняла голову и оглядела Тан Хуэя. Впервые мне показалось, что мы друг другу не подходим, в нем было обостренное чувство справедливости, которым я никогда не отличалась. Тан Хуэй, наверное, тоже понял, что я вылепила из папы кумира, мало напоминающего реального человека. Существование этого кумира создавало неясную угрозу нашим отношениям. А значит, кумира следовало уничтожить. Тан Хуэй считал, что ему это под силу, что это всего лишь вопрос времени. Он был оптимистом, и этим, наверное, мы больше всего и отличались друг от друга.

Мама никогда не вспоминает о поездках в Москву. У нее будто случился провал в памяти, все события тех лет оказались стерты. Иногда она не может даже вспомнить, что целый год прожила в Пекине, а о Москве и подавно. Несколько лет назад я стала разыскивать людей, которые в девяностые ездили торговать в Россию, успела со многими познакомиться. Одна из них – тетушка Лин, она хорошо знала моего папу. Супруги Лин, как и многие другие, в девяностые сколотили большой капитал, но с развитием авиаперевозок их бизнесу пришел конец. Найти еще один столь же простой способ обогащения они не смогли, так что просто сидели сложа руки и тратили накопленное. Потом муж тетушки Лин завел молоденькую любовницу, спустил на нее много денег. Глядя, как последние семейные накопления уходят в дыру, тетушка Лин стиснула зубы и подала на развод и раздел имущества. Квартиру, которая отошла ей после развода, тетушка Лин сдавала, сама переехала в пригород и жила на ренту. За последние годы Пекин очень вырос, пригород, в котором поселилась тетушка Лин, скоро тоже присоединили к городу, и постоянно растущие цены на жилье вынудили ее переселиться еще дальше. Чтобы добраться до ее дома, мне пришлось сначала проехать до конечной станции метро, а оттуда ловить частника. Тетушка Лин жаловалась, что в Пекине теперь живут одни приезжие, что город сильно изменился. Она очень тосковала по Пекину девяностых, по его танцевальным залам, барам, магазинам “Дружба”, валютным сертификатам, поездам, отправлявшимся в Москву. Младенческий этап развития мегаполиса подарил тетушке Лин лучшие годы ее жизни. Днем в пригороде стоит удивительная тишина, воздух прохладный и тусклый. Сидя у окна в маленькой гостиной, тетушка Лин рассказывала истории из прошлого, и казалось, что это постаревшая придворная дама сидит у городской стены, вспоминая былое.

– В те годы поезд К-3 был точь-в-точь как ларек на колесах: где остановится, там мы и торгуем. Выехали за границу и дальше на подходах к каждой станции тащим к окну баулы с пуховиками и кожаными куртками. На перроне толпятся русские, поезд еще не остановился, а они уже ломятся к вагону. Стоим самое большее десять минут, спускаться времени нет, так что просто открываем окна в купе, через них и торгуем. По-русски знаем всего пару фраз, объясняемся где словами, где жестами, шевелиться надо быстро, берешь деньги, суешь их в баул под ногами, даже не пересчитывая, из него достаешь шмотки и бросаешь в окно. Иногда попадались обманщики, схватит твой товар и бежать, а ты стоишь и глазами хлопаешь, не побежишь ведь следом. Папа твой однажды на такого нарвался, у него выхватили из рук целую сумку с товаром, а он прыгнул из вагона и давай догонять. Долго бежал по перрону, так и не догнал. Поезд уже отправляется, тут он понесся назад, еле успел зацепиться за поручень и на ходу заскочить в вагон, чуть на той станции не остался…

От воспоминаний мутные желтые глаза тетушки Лин заблестели. На секунду она будто снова очутилась на одной из станций по пути следования поезда К-3 и впала в суматошное возбуждение. Я отвернулась и перевела взгляд за окно. Чтобы справиться с желанием оборвать тетушку Лин, мне приходилось постоянно курить, отупело глядя на сыплющийся с сигареты серый пепел. Рассказ тетушки Лин выглядел очень правдоподобно, и это правдоподобие ранило мою гордость. Я не могла представить, чтобы папа тащил к окну пуховики, высовывался наружу и зазывал покупателей, а потом гнался по перрону за воришкой, да еще цеплялся за поручни, чтобы на ходу заскочить в вагон. Да, я отлично понимала, что папа был перекупщиком и челноком, но все равно не хотела знать, как именно он сбывал свой товар.

Тетушке Лин мой папа запомнился человеком нелюдимым. Дорога в Москву занимала целую неделю, челноки все время держались вместе, сплоченной компанией. Папа выглядел белой вороной. По вечерам они собирались в купе, убивали время за выпивкой и картами. Папа редко участвовал в их посиделках, ему не нравились ни карты, ни пошлые анекдоты. Выпить он любил, но обычно закрывался в своем купе и пил один. Поэтому многим челнокам он не нравился, за глаза его называли индюком, дескать, преподавал в университете, поднабрался культуры и теперь людей ни во что не ставит. К тому же дела у папы шли неплохо, и остальные челноки ему завидовали. Однажды они объединились против него и сговорились с поставщиком, чтобы он подменил заказанный папой товар и скинул ему весь брак. Папа потерял много денег, начал пить, и пока он тонул в апатии, дела его день за днем приходили в упадок.

Возможно, папа был хорошим преподавателем, но коммерсант из него вышел неважный. Изгнанный из своего круга, он попытался войти в круг, к которому не принадлежал, но его и оттуда прогнали. Он никогда не умел приспособиться к среде. Почувствовав разочарование, отступался и уходил, и его жизнь превратилась в череду уходов. Иногда мне кажется, что если бы папа решил просто оставаться на месте, если бы он решил вообще ничего не решать, его жизнь сложилась бы намного благополучнее.

Поезд К-3 курсирует до сих пор. Как и раньше, каждую среду он отправляется из Пекина, а во вторник прибывает в Москву. На второй день пути проезжает через границу в Мохэ, в субботу вечером из окна можно увидеть Байкал, а еще через день поезд подходит к Енисею. Все пейзажи сменяются за окном в то же самое время, что и раньше. Неспешное и лиричное путешествие, понемногу приближающее пассажиров к Москве. Но желающих становится все меньше, мало кто готов потратить шесть дней и шесть ночей на дорогу. Этот маршрут стал больше не нужен.

Проезжая мимо вокзала, я всегда говорю себе, что однажды куплю билет на поезд К-3. Но на самом деле я просто жду того дня, когда этот поезд исчезнет из расписания. Его существование всегда было угрозой прекрасным образам, живущим в моей голове.

22’13”

“ДОБРОЕ СЕРДЦЕ И ДОБРЫЕ РУКИ – ЗНАКОМСТВО С АКАДЕМИКОМ ЛИ ЦЗИШЭНОМ”

На экране черно-белая фотография. Мужчина и женщина сидят на составленных рядом стульях. Мужчина одет в платье чаншань, на женщине белое ципао[40]40
  Чаншань – традиционная мужская одежда, напоминающая длинный халат, ципао – традиционное женское платье.


[Закрыть].

Титр:

В 1950 ГОДУ ЛИ ЦЗИШЭН И СЮЙ ХУЭЙЮНЬ ПОЖЕНИЛИСЬ. СЮЙ ХУЭЙЮНЬ БЫЛА СТАРШЕЙ ДОЧЕРЬЮ СЮЙ ЧЭНФАНА, ГЛАВЫ АДМИНИСТРАЦИИ УНИВЕРСИТЕТА ЦИЛУ. В СЛЕДУЮЩЕМ ГОДУ ХУЭЙЮНЬ ВСЛЕД ЗА МУЖЕМ ОТПРАВИЛАСЬ В ГОРОД СЮНЬХУА ПРОВИНЦИИ ХЭБЭЙ, ГДЕ УСТРОИЛАСЬ НА РАБОТУ В МЕСТНУЮ БОЛЬНИЦУ. В 1954 ГОДУ РОДИЛСЯ ИХ СТАРШИЙ СЫН ЛИ МУЮАНЬ.

Еще одна черно-белая фотография. В центре – женщина с маленькой девочкой на руках. Слева стоит мужчина, справа – двое мальчиков.

Титр:

СЛЕВА НАПРАВО: ЛИ ЦЗИШЭН, СЮЙ ХУЭЙЮНЬ, ИХ ДОЧЬ ЛИ МУТИН, СЫНОВЬЯ ЛИ МУЮАНЬ И ЛИ МУЛИНЬ. В ВОЗРАСТЕ ПЯТИ ЛЕТ ЛИ МУТИН ЗАБОЛЕЛА И УМЕРЛА. ЛИ ЦЗИШЭН БЫЛ ОЧЕНЬ ПРИВЯЗАН К МЛАДШЕЙ ДОЧЕРИ. В ПИСЬМЕ ДВОЮРОДНОЙ СЕСТРЕ ОН ПИСАЛ: “МУТИН ГЛАЗАМИ ПОХОЖА НА МОЮ МАТЬ, ЕСТЬ В НЕЙ ЧТО-ТО ИЗ СТАРЫХ ВРЕМЕН”.

Чэн Гун

Когда тебя перевели в наш класс, была весна – это я хорошо помню. У школьных ворот уже торговали гусеничками шелкопряда.

Утром, сразу после второго урока, учительница завела тебя в класс. Ты стояла у двери, высокая и худенькая, левую щеку клевали тонкие солнечные лучи. Казалось, будто тебя заперли в передержанной фотографии, яркий свет мешал рассмотреть лицо, но в нем чувствовалась какая-то торжественная тайна.

Ты очень коротко рассказала о себе. Захлопали не сразу, несколько долгих секунд класс оцепенело тебя разглядывал.

Единственное свободное место было за последней партой, рядом со мной. Туда тебя и посадили. Это ненадолго, утешила учительница, словно намекая, что ты попала в весьма опасное место. Ты и бровью не повела, будто тебе вообще все равно, с кем сидеть.

Во время урока я попробовал тебя рассмотреть. Расчесанные на косой пробор волосы падали вниз, закрывая лицо, и я видел только прямой нос с высокой переносицей, его крылья подрагивали, мягко колыхая воздух. Ты выщелкивала из голубого автокарандаша длинный стержень, а когда он упирался в бумагу и ломался, доставала футляр, вытаскивала из него два новых стержня, вставляла их в карандаш и опять принималась щелкать. Парта перед тобой была усеяна обломками стержней, они напоминали выводок муравьев. За весь день ты ни разу не открыла учебник.

После уроков за тобой пришла Пэйсюань. Опустив глаза, ты аккуратно собрала с парты обломки стержней, положила пенал в портфель и следом за Пэйсюань вышла из класса. Хоть Пэйсюань и училась на класс старше, у нас ее все знали, ведь она единственная из школы удостоилась звания трижды хорошей[41]41
  “Трижды хороший ученик” – отличник в учебе, в нравственном поведении и в физической подготовке. В каждой школе выбирали несколько самых активных и прилежных учеников, среди которых затем производился отбор “трижды хороших городского уровня”.


[Закрыть] городского уровня.

Скоро выяснилось, что она твоя двоюродная сестра. Ваш дедушка – знаменитый профессор Ли Цзишэн, каждый сотрудник медуниверситета слышал это имя. Девочки из класса стали подходить к тебе, предлагая дружбу, звали попрыгать в резиночку, спрашивали, поедешь ли ты в выходной с классом на загородную прогулку. Ты держалась довольно холодно, словно ничто из этого не способно тебя заинтересовать.

К тому времени я уже перестал быть одиночкой, у меня появилась небольшая компания. В нее входили Большой Бинь, Цзыфэн и Чэнь Шаша. В один из первых дней в школе учительница сказала нам, что класс – это маленькое общество. Все верно, и, как любое общество, наше тоже делилось на сословия. Моя компания относилась к низшему – положение в обществе определялось местом работы родителей. Мой отец несколько месяцев проработал шофером в университетском автопарке, там же, где и отец Цзыфэна. Потом объявил, что с него довольно, и больше в автопарке не появлялся, но его так и не решились оттуда уволить, поэтому формально папа состоял в штате университета. А отец Цзыфэна остался в автопарке, с машин “скорой помощи” его пересадили на грузовые, это считалось повышением, потому что вечерами больше не приходилось работать сверхурочно. Папа Большого Биня был старшим поваром в столовой, каждый день он стоял перед огромным, размером с ванну, котлом и жонглировал поварешками. Шашин отец работал в котельной, обеспечивал университет отоплением и горячей водой. В общем, все они принадлежали к рабочему классу и зарабатывали физическим трудом. А в университете почетом пользовались работники умственного труда. Поэтому у нас в классе верхушку составляли дети руководителей университета и профессоров, за ними следовали дети обычных преподавателей, а дальше шли мы. Эта структура сформировалась сама собой, верхушка общества держалась особняком, а средний слой пытался одновременно угодить верхушке и отмежеваться от нас. Я быстро понял расстановку сил и решил объединиться с остальными представителями социальных низов. На самом деле я имел в виду только Большого Биня и Цзыфэна, а Шашу вообще не брал в расчет. Ее мама родила двойняшек, мальчика и девочку, и через несколько часов умерла от сильного кровотечения. Спустя еще пару дней болезнь унесла и брата Шаши. Ее растила бабушка, заговорила Шаша только к трем годам, в пять лет еще запиналась на каждом слове. Никто не удивлялся – девочка растет без мамы, но в семь лет Шаша пошла в первый класс, и оказалось, что она совершенно не умеет считать. Начали подозревать умственную отсталость, учителя не могли сказать наверняка, но видели, что у Шаши дефицит внимания, иногда она даже на собственное имя не откликалась, а еще вечно что-то жевала. У нее была маниакальная страсть к еде. Креветочные крекеры, картофельные чипсы, пастилки из боярышника – Шаша даже на уроках не прекращала жевать. Сначала учителя пытались искоренить эту привычку, отбирали у нее лакомства, но Шаша орала, как будто в нее вселился бес, и в конце концов все смирились. Поэтому даже во время уроков мы слушали хруст, доносившийся от ее парты. Но вот что странно: казалось, Шаша не понимает ни слова из объяснений учителя, однако на контрольных ей всегда удавалось набрать немного баллов. До проходного она обычно недотягивала, но и худшей в классе оказывалась нечасто. Большой Бинь, добрая душа, жалел сироту Шашу и повсюду брал ее с нами. Сам он, разумеется, тоже был немного странный – отличался поразительной трусостью; я слышал, будто, когда ему было восемь лет, его за нос укусила крыса и с тех пор он боялся всего на свете, особенно мышей и крыс, а еще всевозможных червяков – Большого Биня пугали даже гусеницы шелкопряда. И его мутило при виде крови. Однажды у его соседа по парте пошла носом кровь, и Большому Биню сделалось даже хуже, чем тому мальчику, он едва сознание не потерял. А добивала меня его сентиментальность: когда наш класс повели смотреть “Мама, полюби меня снова”[42]42
  “Мама, полюби меня снова” – тайваньская драма 1988 года, режиссер Чэнь Чжухуан. Главный герой во взрослом возрасте находит давно пропавшую мать и узнает, что на самом деле она его очень любила.


[Закрыть], он плакал больше всех и потом еще несколько дней не мог успокоиться. На просмотре “Лю Хулань”[43]43
  Фильм 1950 года режиссера Фэн Байлу, снят по реальным событиям, главная героиня – пятнадцатилетняя коммунистка Лю Хулань, казненная Гоминьданом.


[Закрыть] он тоже плакал и постоянно спрашивал, почему же они не могли пощадить Лю Хулань. Я бы никогда не стал дружить с таким слюнтяем, но выбора у меня попросту не имелось. Правда, Большой Бинь был щедрым – из тех детей, кто отломит тебе половинку ластика, когда у самого остался всего кусочек. Цзыфэн же был его полной противоположностью, ни один фильм не мог его растрогать, а глядя, как все вокруг рыдают, он лишь недоумевал. Когда умерла его любимая бабушка, Цзыфэн и слезинки не проронил, после этого даже родители решили, что он какой-то черствый. Я не черствый, пытался втолковать нам Цзыфэн, просто немного испугался и не понял, что пора плакать. Может, научите, когда надо плакать, а когда нет? Вот сбежит твоя мама из дома, тогда сам поймешь, когда плакать, сказал ему я. Моя не сбежит, ответил Цзыфэн. Папа ее вон как бьет, а она все равно не сбегает. Значит, ты никогда не научишься плакать, холодно сказал я. Цзыфэн только печально вздохнул.

Честно говоря, не о таких друзьях я мечтал, но выбора не оставалось. Все равно с друзьями лучше, чем без друзей, а, учитывая расстановку сил в нашем классе, я должен был объединить вокруг себя всех, кого возможно.

К твоему появлению наша компания успела сдружиться, мы много времени проводили вместе. Иногда на переменках Большой Бинь и Цзыфэн подходили к моей парте, садились рядом и начинали с серьезным видом обсуждать какую-нибудь ерунду. Ты сидела на своем месте и равнодушно за нами наблюдала. Думаю, одноклассники уже рассказали тебе, кто мы такие. И предостерегли: держись от них подальше.

Поэтому я совсем не удивлялся тому, что за всю первую неделю ты не сказала мне ни слова. Больше того, я был готов, что так пойдет и дальше. Но на второй неделе ты неожиданно заговорила. Во время одной из перемен Большой Бинь позвал меня после школы в гости – у их собаки недавно родился щенок. Когда он отошел, ты вдруг спросила:

– Что за собака?

– Немецкая овчарка. – Чтобы ты не испугалась, я поспешно добавил: – Но щенки же милые.

Ты молча кивнула. А перед последним уроком повернулась ко мне и спросила, можем ли мы взять тебя с собой. Я и удивился, и обрадовался. А ты осталась такой же безучастной, отвернулась и больше со мной не заговаривала. Я даже подумал, что мне все это послышалось.

Тем вечером во дворе дома Большого Биня ты погладила неприветливую овчарку-мамашу, прижала к себе щенка, поцеловала его в мордочку, а потом зачерпнула грязными руками пригоршню попкорна и сунула в рот – точно так же, как мы.

Большому Биню и Цзыфэну ты сразу понравилась, они решили, что ты – наш человек. А мне твое дружелюбие показалось немного вымученным и наигранным. Потом я узнал, что на самом деле тебе просто хотелось вернуться домой немного позже. С того дня мы часто играли вместе после уроков. Ты выбрала нашу компанию только потому, что нам всем некуда было спешить после школы.

Ты любила игры, в которых можно было носиться сломя голову, – “брось мешочек”[44]44
  Традиционная китайская игра: в тряпичный мешочек насыпается песок или зерно, затем игроки делятся на две команды; задача – “вышибить” мешочком членов команды противника.


[Закрыть] или жмурки, обожала забираться на деревья и лазить по кустам. Тебе нравилось как следует вспотеть и испачкаться, будто только это и делало веселье настоящим весельем. Еще ты любила визжать, иногда посреди игры без малейшего повода заходилась резким криком. Не переводя дыхания, визжала до хрипоты, после чего удовлетворенно закрывала рот и обводила нас торжествующим взглядом, словно твой крик только что пробил дыру в небе. Потом, заметив, что ты вот-вот завизжишь, я быстро подходил сзади и зажимал тебе рот. Твои зубы влажно щекотали мою ладонь.

Скоро в нашей компании ты стала решать, как и во что играть. Не желая долго следовать старым правилам, ты постоянно их меняла. Даже в “брось мешочек” мы играли по-разному: иногда правила разрешали ловить мешочек только одной рукой, иногда бросающий должен был повернуться спиной к остальным игрокам. Придумав очередное правило, сначала ты всегда советовалась со мной, а после обсуждения мы объявляли его остальным. Правила не могли быть слишком сложными, здесь нас ограничивали умственные способности Шаши. И все равно нужно было постоянно ей подсказывать, напоминать, что правила изменились. Бывало, что Цзыфэн начинал скучать и пытался испортить игру, его приходилось то и дело одергивать. Иногда у меня появлялось странное ощущение, что мы с тобой – родители, которые вывели своих детей поиграть на улицу.

Скоро я понял, что мы научились понимать друг друга без слов, – например, играя в прятки, мы не сговариваясь бежали в одно и то же укрытие. Однажды Большому Биню выпал жребий водить, он отвернулся и стал считать, а остальные бросились врассыпную. За библиотекой, почти вплотную к стене, в несколько рядов рос бамбук. Я встал на цыпочки и боком пробрался вдоль стены вглубь зарослей. Было начало лета, пышный ярко-зеленый бамбук плотно скрывал меня своей листвой. Не успел я похвалить себя за находчивость, как вдруг бамбук зашелестел. А потом я увидел, как ты крадешься ко мне с другой стороны. Ты медленно приблизилась и встала рядом; мы вжались в стену, стараясь не задеть листву. Накануне прошел дождь, в узком и длинном коридоре между стеной и бамбуком висела влага, как в промоченном водой сне. Тени от бамбуковых листьев падали на твое лицо и едва заметно качались, хотелось потянуться и смахнуть их. Но ты вдруг сама потянулась и скрюченным пальцем защекотала у меня под мышкой. Я передернулся, пытаясь отделаться от твоего пальца, и бамбук зашелестел. Ты расхохоталась, я бросился зажимать тебе рот, и в конце концов нашу бесшумную борьбу прервал звук приближающихся шагов. Большой Бинь все-таки напал на след. Закусив губы, мы замерли, не смея вдохнуть. В зарослях показалась длинная палка, шарившая среди бамбуковых стволов. Надежды на спасение не осталось. Мы зажмурились, понимая, что с минуты на минуту заросли перед нами раздвинут и нас обнаружат. В темноте я почувствовал, как ты сжала мою руку. Твоя ладонь была мягкой и влажной, словно гриб в лесу после дождя.

Много лет спустя Большой Бинь вспоминал эту сцену: он раздвигает бамбук, а там мы – стоим и держимся за руки.

– Знаешь, какое было ощущение? Как будто застукал вас в постели, – пробормотал однажды Большой Бинь.

Тогда он в первый раз кого-то “застукал”. Жаль, не в последний. Потом он женился на телеведущей, и этот брак принес ему немало неприятного опыта. Постепенно Большой Бинь выработал в себе охотничье чутье и научился улавливать даже мельчайшие намеки на измену.

– Мне кажется, тебе тогда уже нравилась Ли Цзяци, – сказал он.

– Не знаю, – покачал я головой.

Это и правда было сложное чувство. Порой на твоем лице вдруг появлялось выражение, которое ставило меня в тупик. Выражение взрослого, утомленного, много повидавшего человека, у которого происходящее вокруг вызывает одну лишь скуку. Мне было неспокойно от того, как рано ты повзрослела. Мы словно бежали наперегонки, при этом ты всегда была на шаг впереди и в любую секунду могла ускориться и исчезнуть из виду. Я напряженно оборонялся, постоянно готовый вложить все силы в последний рывок. Между нами смутно ощущалось какое-то неуловимое соперничество, мешавшее сближению. Наверное, если бы мы были на несколько лет старше, влечение к противоположному полу превратило бы это соперничество в притяжение и я бы отчаянно в тебя влюбился. Но тогда это было всего лишь безвыходное противостояние, с которым я не мог ничего поделать.

Через месяц учительница пересадила тебя за другую парту. К сожалению, это случилось слишком поздно, к тому времени ты окончательно влилась в нашу компанию. Одноклассники считали это страшным падением и смотрели на тебя с жалостью. Нашлось несколько добросердечных девочек, которые попробовали уговорить тебя одуматься, взывая то к разуму, то к чувствам. Но ты продолжала с нами дружить, не собираясь “исправляться”.

Мы наивно верили, что ты дружишь с нами, потому что мы интереснее всех остальных. На самом деле интересными были не мы, а та пропасть, которая простиралась между тобой и нами. Внучка знаменитого профессора и дурные дети из неблагополучных семей. Тебя увлекала драматичность этой пропасти.

Было видно, что ты во всем стараешься идти наперекор своей семье. Бабушку с дедушкой ты не любила, хотя никогда не говорила об этом прямо. Ты вообще о них не заговаривала. И ты терпеть не могла Ли Пэйсюань, потому что она всегда старалась исполнить их волю. Ты решила вырасти и стать ее полной противоположностью, чтобы они окончательно в тебе разочаровались. Это был единственный доступный тебе способ причинить им боль.

Ли Пэйсюань скоро узнала о твоих новых друзьях. Она считала своим долгом убедить тебя исправиться и каждый день после уроков ждала у школьных ворот, словно образцовая мать, которая встречает ребенка с занятий. Пару раз ты нехотя пошла за Пэйсюань, а потом начала придумывать способы ускользнуть из-под ее опеки. Мы стали раньше уходить с последнего урока самоподготовки и искали для игр какое-нибудь местечко поукромней. Но в университетском кампусе все укромные уголки вечно были заняты целующимися парочками. Завидев нас, студенты в панике расплетали языки и руки. Парни с пунцовыми прыщами свирепо гнали нас прочь: “Дети, идите играть в другое место!”

В битком набитом кампусе “другое место” было найти непросто. Пока однажды мы не вспомнили о Башне мертвецов.

В нашем медуниверситете о ней знал каждый. Когда-то это была водонапорная башня, построенная немцами во время оккупации Цзинаня. Много лет она простояла заброшенной, а потом пригодилась для хранения трупов и их фрагментов, которые использовались на прозекторских занятиях и в лабораторных исследованиях. Я слышал, что трупы из Башни служили не только нашему университету, их отправляли в лаборатории двух ближайших медучилищ.

Машины из автопарка, в котором работал отец Цзыфэна, иногда отряжали возить трупы, доставлять свежих мертвецов в Башню с места казни. Цзыфэн всегда докладывал нам, если грузовики выезжали за новыми трупами. Говорили, что все это трупы казненных. Оказывается, на свете столько преступников приговаривают к смертной казни… Теперь мы поверили, что за нарушение закона и правда могут расстрелять, а потом привезти сюда, разделать на кусочки и отдать студентам-медикам в толстых, как бутылочные донышки, очках, чтобы они резали эти кусочки на своих занятиях. Воистину, Башня мертвецов очищала душу: все, кто хоть раз там побывал, становились очень законопослушными, а особенно боялись совершить преступление, за которое полагается смертная казнь. Тогда я смутно понял одну истину: даже если ты решишь всю жизнь творить зло и умереть, не оставив миру ничего ценного, это будет не так-то просто. Ведь они все равно отыщут что-нибудь ценное в твоем трупе.

На самом деле мы давно знали про Башню мертвецов. Необыкновенные истории о Башне передавались в нашей школе из уст в уста. Рассказывали, будто однажды ночью старшеклассники сходили туда, а потом один из них заболел какой-то страшной болезнью.

Башня мертвецов стояла в северо-западной части кампуса, обнесенная высокой кирпичной стеной. В западном углу стены была крохотная железная дверца, такая низкая, что рослому мужчине пришлось бы проходить через нее, согнувшись. Наверное, строители решили, что большинство посетителей все равно будут попадать в Башню, лежа на носилках, потому и сделали вход таким низким. Облупленная дверца была хоть и маленькой, но приметной, бросалась в глаза прохожим. Все дело в том, что вокруг стены не росло ни одного дерева, и даже трава на подступах к Башне становилась реже. Выглядело это и в самом деле странно. Кампус медуниверситета утопал в листве, и только вокруг Башни земля была лысой, словно из макушки выдрали волосы. Тетя рассказывала, что как-то раз в День деревьев[45]45
  День деревьев (День посадки деревьев) – национальный праздник, отмечается 12 марта.


[Закрыть] студенты специально посадили вокруг Башни саженцы, но ни один не прижился. Говорили, всему виной пары формалина, в котором держат трупы. Еще ходили слухи, будто в домах рядом с Башней дети рождаются неполноценными, и Чэнь Шаша была подтверждением этого слуха. Раньше ее семья жила в одном из одноэтажных бараков к западу от Башни, и некоторые считали, что смерть брата Шаши и ее легкая умственная отсталость связаны с Башней мертвецов.

Мы пришли к Башне вечером, кругом стояла тишина. Рядом с железной дверью к стене был пристроен одноэтажный барак. Там давно никто не жил, и барак совсем обветшал, высокий карниз подпирал маленькое окошко с треснувшими стеклами, которые дребезжали, грозя вывалиться из рамы от малейшего ветерка. Мы с Большим Бинем и Цзыфэном подтащили к стене камни и обломки кирпичей, свалили их в кучу и по ней забрались на карниз, а там зацепились за черепицу и оказались на крыше. Вы с Шашей вскарабкались туда следом за нами.

С крыши мы наконец увидели, что находится за стеной. Прямо перед Башней была пустая площадка, на одной ее стороне лежала груда трупов. Точнее сказать, их фрагментов – половина разрезанного по вертикали лица, голова с зажмуренными глазами. Было там и обрезанное по пояс женское тело, я видел грудь с зелеными, цвета плесени, сосками. С другой стороны стоял большой бассейн, наполненный мутно-желтым раствором формалина, в котором плавали отделенные от тел руки и ноги. На черно-зеленой коже проступали таинственные узоры, как на древней бронзе. Ты глядела на трупы во все глаза, а потом вдруг завизжала. Но не от страха, а от восторга. Я посматривал на Большого Биня, беспокоясь, как бы он не потерял сознание. На несколько минут он побледнел, но вскоре пришел в себя. Я обрадовался за друга, решил, что Большой Бинь преодолел важный рубеж. Но скоро выяснилось, что страх перед гусеницами никуда не делся. Потом Большой Бинь объяснял: трупы ведь не живые, их нечего бояться. К тому же рядом были мы. Наверное, в компании человеку проще выйти за границы своих возможностей.

Конечно же, наша экспедиция не могла ограничиться одной крышей пристройки. Но на стене, окружавшей Башню, не было никаких выступов, оставалось только спрыгнуть с нее. Первым мы отправили вниз длинноногого Цзыфэна. Прихрамывая, он подтащил к стене несколько деревянных ящиков, которые нашел возле Башни, составил их друг на друга, и мы спустились во двор. Двигая ящики, Цзыфэн услышал, как внутри что-то весело перекатывается, мы открыли крышку на одном и обнаружили, что ящик доверху заполнен черепами. Были среди них и детские, напоминавшие тонкую резьбу по кости. Похоже, дети были младше нас, неужели и таких маленьких тоже приговаривают к смерти? Мы испуганно переглянулись. На деревянной двери в Башню висел замок, внутрь было не попасть, и экспедицию пришлось сворачивать. Но в одну из следующих вылазок дверь оказалась приоткрыта, а замок лежал рядом на земле. Мы долго стояли и прислушивались, чтобы убедиться, что внутри никого нет. Наверное, предыдущий посетитель Башни в спешке забыл повесить замок. Мы толкнули дверь и оказались внутри, по узкой деревянной лестнице поднялись на второй этаж, в углу там громоздилась целая гора скелетов. Еще на втором этаже было несколько деревянных стеллажей, заставленных коричневыми банками с раствором, в котором плавали анатомические препараты. Опознавая органы в банках, мы не смели верить, что их вынули из таких же теплых тел, как у нас.

В темно-коричневой банке плавал миниатюрный ребенок, совсем крошечный, наверное, умер, не успев родиться. Он казался таким одиноким – скруглил спинку, словно в попытке обнять самого себя. Огромная голова, точеные пальчики на ручках и ножках.

– Младенец, – пробормотала ты.

– Эмбрион, – поправил я.

– А в чем разница?

– Эмбрион живет в воде, а младенец уже вылез из воды на сушу. Как головастик и лягушка.

Тебя очень заинтересовал мозг в соседней банке. Точнее сказать, не целый мозг, а одно его полушарие, оно казалось очень твердым и бледным, как консервированный гриб ежовик. Ты прижала банку к груди, поднесла к окну и стала внимательно ее разглядывать.

– Серьезные повреждения. – Ты нахмурила брови, словно судмедэксперт. Показала мне несколько трещин на поверхности мозга и черное отверстие толщиной с карандаш, будто проеденное червями.

Я не мог понять, зачем им вздумалось хранить кусок испорченного мозга.

– Потому что память того человека до сих пор внутри. – Ты вертела банку, постоянно меняя точку обзора. Потом обернулась ко мне и спросила: – Как думаешь, люди когда-нибудь смогут прочитать в этом мозгу, что за детство было у его хозяина?

– Наверное.

Помолчав, ты серьезно сказала:

– Если когда-нибудь смогут, я бы согласилась на вскрытие после смерти. Тогда мои воспоминания сохранятся. – И кивнула, словно дело это уже решенное.

Сохранить воспоминания. Не знаю, зачем тебе это понадобилось, но я смутно догадывался, что мысль эта вполне толковая. До нашего разговора она ни разу не приходила мне в голову. Ты снова забежала вперед, осознав это, я почувствовал себя пустым и брошенным. И холодно сказал:

– Почему ты считаешь, что люди из будущего захотят прочесть твои воспоминания? Какой от них толк?