Текст книги "О российской истории болезни чистых рук"

В этой книге он фактически полностью исключительно ведь неопровержимо доказывает, что та самая на редкость максимально справедливая форма правления, что и вправду на деле окажется еще уж возможной при абсолютно любом тоталитаризме – это греческая плутократия, сколь неизбежно включающая в себя все те и впрямь-то самые насущные элементы рабовладельческого строя.

И вот они его великой уж кровью исторического процесса, а вовсе так не симпатическими чернилами написанные слова.

«– Диалектический парадокс заключается в том, что для построения коммунистического общества необходимо развитие индивидуальности, но не индивидуализма каждого человека. Пусть будет место для духовных конфликтов, неудовлетворенности, желания улучшить мир. Между "я" и обществом должна оставаться грань. Если она сотрется, то получится толпа, адаптированная масса, отстающая от прогресса тем сильнее, чем больше ее адаптация».

119

Да только зачем это нам и вправду будет как есть, собственно, надобно сколь посильно всячески так на редкость вдумчиво приспосабливаться ко всей той от века нас неизменно же окружающей и впрямь-то донельзя невзрачной действительности.

Нет, пускай лучше она сама как-нибудь со временем явно ведь еще сумеет под все эти наши нужды довольно-таки надежнее всецело адаптироваться.

Ну, а во что это ей, в конце концов, всецело уж еще как-никак обойдется, то никак и близко не наша забота.

Как про то некогда спел вечно молодой Александр Макаревич «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, Пусть лучше он прогнется под нас…»

Да вот, однако, чего это именно может и впрямь из всего этого вообще еще некогда разом уж, собственно, выйти…

Да и не слишком ли много чести, для этаких деятелей, что совсем неизвестно, чего о самих себе златокудрых весьма ведь самонадеянно и слепо разом-то возомнили?

120

И может кому-либо, и впрямь было крайне на редкость охота всяческими немыслимыми прениями нерукотворный памятник самому себе и впрямь уж до чего спешно разом воздвигнуть, крапивной приправой горьких истин, буквально-то зверски исстегав всех вот сразу и вся.

А между тем сама жизнь, буквально доверху переполненная топкой социальной грязью до чего еще простейше незатейливого прозябания, и была для них безнадежно плоха всею своей

совсем этак некуда недвижимой неизменностью, как и навеки вечные – заранее уж до конца предопределившимся укладом бытия.

Ну а в том другом, куда поболее славном и явственно же полностью надуманном мире всему тому сколь еще неотъемлемо и вправду должно было на редкость весьма ведь ярко сверкать и, кстати, при всем том чисто по-детски более чем вполне непосредственно радоваться жизни.

И это лишь разве что только тогда, оно бы кое-кого во всем этак, несомненно, более-менее, быть может, хоть как-либо еще явно устроило.

121

Достопочтимый доктор Чехов, а также и некоторые другие деятели пера и бумаги, на редкость вольнодумно сеяли довольно-таки быстро в те времена разом всходившие семена раздора в думах всей ведь той их истинно многомиллионной читающей публики.

Оная была весьма широко развита интеллектуально, однако, при всем том порою и близко не обладала хоть какой-либо вообще будничной практической сметкой.

Те вещи, которые зарубежные почитатели великих русских классиков общемировой литературы просто-напросто совсем этак легко никак не забуксовав при этом не на едином слове, сколь безразлично разом проигнорировали, считая их неким «русским чудачеством» читатели отечественные всегда вот и впрямь беспечно воспринимали за самую чистую монету.

А как раз-таки именно поэтому они и все те вящие прения обо всей той до чего немыслимо никудышной российской действительности, как и вящей сладости, вовсе ведь давно назревших перемен, сослепу во всем более чем безмерно разом уж превозносили.

Да еще и главное давали им более чем явное определение в виде именно тех на редкость сколь еще многозначительно наилучших этических принципов всякого хоть сколько-то поистине и впрямь вполне вот развитого человека.

Нет, конечно, самое подавляющее их число и близко ничего из того прочитанного явно так не переносило в ту донельзя простую и до самого конца довольно ведь привольно обжитую ими обыденность.

Однако сами по себе семена напыщенного вольнодумства более чем естественно при этом явно прорастали на исключительно благодатной почве униженности, чванства, рабства, засилья круговой поруки.

122

И поскольку все то социальное зло вовсе ведь на редкость более чем изрядно весьма же постепенно накапливалось, да и всеми теми более чем невообразимо долгими веками, оно и впрямь донельзя, затем кишмя кишело на всех тех сколь невообразимо глубоких и низменных низинах всего тогдашнего общественного бытия.

А потому и выплескивалось, оно длиннющими щупальцами самого же отвратительного террора, так вот и, пытаясь сходу отравить жизнь господ угнетателей трудового народа акциями индивидуальных расправ.

А впрочем, и самым явным ко всему тому до чего на редкость побудительным поводом могла быть, в том числе и самая же изощренная личная месть за все свое полнейшее вековое бесправие или за потерю дорогих сердцу близких.

Ну а еще нечто подобное неизменно довольно-таки искренне поощрялось реакционными кругами царского правительства, раз сколь непременно всячески оно отводило всю народную ненависть в весьма удобное для кое-кого из их числа русло войны со вполне разумными либералами, да и как есть способствовало установлению самой благоприятной почвы для буквально любой грядущей диктатуры.

Вот только довольно уж неделикатно оседлать все народное движение им и близко-то никак, собственно, не удалось, причем, прежде всего как раз потому, что никакого народа, они и в глаза никогда попросту совсем не видели, а главное хоть как-либо его узнавать в их планы совершенно никак тогда вовсе-то и не входило.

123

Да и кто его тогда вообще знал?

Когда приходили погромщики грабить и жечь усадьбы, то тот до чего и впрямь весьма добродушный помещик мог довольно так запросто же спесиво и заносчиво выкрикнуть, обращаясь к разгоряченной и доведенной зачинщиками до экстаза толпе: «Ступайте на двор, и жгите там, чего хотите!»

А все потому, что только-то и видел он в них именно что точно тех, что и всегда ранее – никак уж не в меру совсем осоловевших от скуки и выпитого холопов.

Ясное дело, что никак не надо иметь большое и богатое воображение, чтобы понять, что после таких слов толпа окончательно теряла последнюю искру разума и начисто забывала о том, что барин был добр, помогал бедным, щедро раздавая милостыню, их детей, пойманных в его саду, только бранил, палкой и кнутом не бил…

Ну а его сосед, который надо сказать, и был тем самым злым и жестокосердным барином, которым крестьяне часто пугали своих детей…

Вот он-то как раз вполне естественно и был от всего

этого где-либо до чего еще явно весьма уж далече…

Такие людишки, прямо носом чуяли сколь еще быстроного и неотвратимо надвигающуюся опасность, а потому и держали ухо востро… и когда наступала пора поджогов, их попросту почти никогда не было на месте.

124

И эти действительно злые и недобрые люди, зачастую вообще умудрялись вовремя скрыться, удрать, куда только подалее заграницу, и ведь тогда за все их плотские грехи и утехи подчас страдали люди ни в чем этаком никак невиноватые, а истинно во всем как есть уж всецело праведные.

Однако и эти праведники тоже были на редкость во многом виновны, а поболее всего именно как раз в том более чем явном уж своем пренебрежении ко всем, тем истинным нуждам народного образования.

А между тем еще могла бы вот существовать на политической карте мира и совершенно другая страна, и пусть в той так и несостоявшейся России вполне бы хватало по всяким медвежьим углам тех самых людей и близко уж вовсе никак неискушенных во всякой настоящей грамоте…

И главное, если бы не та исключительно ведь извечная полнейшая отстраненность всего привилегированного дореволюционного класса от тех еще самых доподлинных нужд простого народа этнических японцев более чем непременно довольно-таки частенько бы поругивали за все их никак вовсе никак непатриотичное пристрастие к русской технике.

На, что рядовой японец невозмутимо бы отвечал…

«– Чего моя сделать-то может, если русскай теливизура нашего несравненно до того уж еще замечательно лучше»?

Сегодня и правда этакое немыслимое чудо – попросту как есть совсем вот нельзя себе даже, и вообразить во всех тех на редкость и впрямь наиболее смелых розовых мечтах…

Однако при всем том эти мечты вполне могли бы иметь самое так здравое и более чем практическое свое осуществление, если бы, конечно, не был и впрямь-таки истинно разом напрочь снесен весь тот почвенный слой, собственно уж на котором неизменно и зиждилась слава ум и честь всей той предыдущей эпохи.

125

Однако чего уж это вообще ныне привело к подобному сколь донельзя неприглядному порождению на весь божий свет той самой безмерно ужасающей всяческий праведный ум химеры, что и впрямь могла буквально весь этот мир, как есть разом и превратить в одну ту гигантскую чудовищную Хиросиму?

Была ли то одна народная глупость или тот был все-таки замешан еще и тот самый этак не в меру излишний аристократизм высших слоев общества?

Ответ он, в принципе, вполне ясен, однако не полон.

Комиссары, в отличие от многих других совершенно  бездеятельных преобразователей всего того и поныне в точно том виде более чем неизменно существующего бытия вовсе не были донельзя разобщены, а к тому же и были они отлично вооружены знанием общечеловеческой психологии.

Ну а как раз потому и несли этакие длиноязыкие хамелеоны на щите тот самый, так и отравляющий всякое ведь наивное сознание дикий энтузиазм, и вправду разжегший в весьма многих сердцах зарю мнимых, несбыточно сладких надежд.

И именно в этаких совсем не бравых делах товарищи большевики, и впрямь на редкость изрядно сколь уж усердно ведь по-свойски напрягши мозги донельзя поднаторели…

И вот он тот изумительно яркий и преотличный пример, как это вообще может всецело отравить всеобщая восторженность, причем даже надо бы сказать и людей действительно вполне самостоятельно думающих, да и более чем здравых и прагматичных.

И уж взято все это было автором вовсе-то никак не с потолка, а из одного из самых наилучших романов великого классика мировой литературы Томаса Майна Рида, а называется он «Квартиронка».

«Настроение окружающих – быть может, в силу какого-либо физического закона, которому вы не можете противиться, – сразу передается и вам. Даже когда вы знаете, что ликование нелепо и бессмысленно, вас пронизывает какой-то ток, и вы невольно примыкаете к восторженной толпе».

126

Причем нечто подобное совсем никакая не выдумка, а самый тот еще более чем доподлинно настоящий общечеловеческий фактор!

И ведь поболее всего на интеллектуалов поистине действует как раз-таки именно тот до чего еще многозначительно заразительный чисто же общий дух восторженности, отображенный на бумаге и главное не жалкими чернилами, а кровью над всем миром воспаренной большой души.

И если подобного духа гений так и сеет блага любви ко всякому ближнему, что ныне до чего злосчастно попросту вовсе-то обездолен…

Да только до чего безмерно этот гигант литературы при всем том так и воздействует на самые уж разные людские умы и именно, что путем самого явственного насаждения принципов отчаянно свирепого нигилизма.

Ну а в них и заключено то никак не здравое зерно, что буквально на корню совсем непреклонно и обобщенно всячески отрицает все, то ныне существующее и поныне до чего только пасторальное бытие…

Однако и близко никак вовсе не предлагающего нисколько ведь ничего ему действительно конкретного, как есть вообще ведь взамен…

А между тем, все – это на редкость скоропостижно полностью нивелирует нынешнюю современность, причем именно до состояния жуткого болота, из которого и надо бы всенепременно куда-нибудь сколь поспешно и впрямь-таки выбраться, а куда именно не столь оно теперь и важно.

И вот чего пишет обо всем этом один из умнейших людей своего времени граф Витте. «Витте С. Ю. Воспоминания».

«Вообще социализм для настоящего времени очень метко и сильно

указал на все слабые стороны и даже язвы общественного устройства, основанного на индивидуализме, но, сколько бы то ни было разумно жизненно иного устройства не предложил. Он силен отрицанием, но ужасно слаб созиданием».

127

А то и вправду было одно лишь разве что самое же донельзя откровенное береденье исключительно ведь многих старых язв всего того никак независимо от времени и эпохи полностью так на редкость до чего еще совсем полностью неизменного общественного организма.

Причем именно нечто подобное и имело самое уж полноценное свое продолжение в художественной литературе конца 19 столетия.

И сколь невозмутимо прочным ко всему тому максимально ведь более чем принципиально важнейшим обоснованием и послужила вполне ведь безупречно от всего того плотского и низменного ведь сколь яростно же абстрагирующаяся философская фантазия всех тех  более ранних эпох.

А именно это в своем роде и стало явным уж затем безумно вот суровым катализатором всей той чисто грядущей вакханалии безумно злых демонов революции.

Их лозунг «все долой» есть одно лишь то совсем уж чудовищное упрощение ими самими до этого услышанного из чьих-либо вовсе чужих уст.

И вот он тот всему тому истинно до безумия яркий пример, как это именно тот еще террорист практик мог весьма и весьма довольно-таки порядочно понабраться ума-разума от тех самых всевозможных же нигилистов теоретиков.

Вадим Александрович Прокофьев «Желябов»

«А потом пришли новые учителя. Они не дрались, учащихся называли на «вы». Тайком, с оглядкой давали почитать Белинского, Добролюбова, Писарева, книги «Современника».

Не все понятно в статьях «Современника», зато Писарев – это здорово! Всех метлой, даже Пушкина, а вместе с ним всяких там Рудиных, Обломовых».

128

ВСЕ, КОНЕЧНО, ДОЛОЙ, а мы все как один разом в рай гурьбой…

Только чего-то этот рай очень даже собою напоминает, всем надеемся общеизвестный революционный лозунг «Мир хижинам война дворцам» и к тому и впрямь разом можно будет еще прибавить, а кто не с нами тех до чего быстро мы отправим к праотцам.

Но началось то все это куда явно значительно ранее!

И надо бы прямо как раз именно, так и заметить, что бесподобно же подобострастно ласковое уравнивание господ и рабов, со стороны многих великих классиков до чего неизменно являлось как раз-таки наиболее явным и более чем откровенно преступным двурушничеством, поскольку свое собственное имущество они бедным раздавать и близко-то вовсе не намеривались.

И до чего безысходно плача о разнесчастной доле голозадой бедноты, они просто-напросто всячески противопоставляли всю свою желчную сентиментальность издревле еще существующему, вполне полностью раз и навсегда навеки обыденному укладу жизни.

Вот он тому более чем красноречивый пример из того же самого романа «Квартиронка» пера Майна Рида.

«Правда, здесь черный человек – раб, и три миллиона людей его племени находятся в таком положении. Мучительная мысль! Но горечь ее смягчает сознание, что в этой обширной стране все же живет двадцать миллионов свободных и независимых людей. Три миллиона рабов на двадцать миллионов господ! В моей родной стране как раз обратная пропорция. Быть может, мой вывод неясен, но я надеюсь, что кое-кто поймет его смысл».

129

А сам смысл всего этого более чем предельно так явно вот прост все уж до того совершенно ныне немыслимо плохо, что хуже и быть оно попросту никак совершенно не может!

Бедных ирландцев поработили злые англичане, их притесняют и травят, словно беспородных собак.

Да только вовсе не было там никогда ничего такого хоть сколько-то схожего, на то безнадежно вот простецки обыденное состояние дел во всех тех и поныне отчасти довольно-таки рабовладельческих штатах США, а именно самого уж абсолютного неравенства расы белых и черных.

Нацисты, ничего и никогда сами-то по себе еще изначально ведь не придумывали, а попросту явно было им с кого брать вполне надлежаще верный пример.

Ну а большевики те всего лишь низшую расу разве что по несколько так во всем иному принципу заново изобрели.

И, кстати, истинных границ всего общественного зла никто и по сей день до самого конца никак не исследовал и дай Бог до этого дело уж далее вовсе ведь теперь никогда не дойдет.

130

Однако явно дошли мы, в том нынче уж полностью раз и навсегда оставшемся позади 20ом столетии и до тех самых вполне логически обоснованных чисто цивилизованных зверств, до которых нигде и никогда ранее у людей попросту еще не дошли бы их и впрямь-то до чего подчас совершенно вот нечестивые руки…

А почему это все именно так, а никак не иначе?

И не потому ли, что жизнь стала, куда донельзя шире и весьма же многограннее!

И уж видно, как раз-таки, поэтому всяческим людоедским уродством (а в том числе и внешне возвышенно духовным), собственно, и занялись люди с большим мужественным потенциалом, а также и высоконравственно благими до чего же только как есть безупречно наилучшими намерениями.

А вот он всему тому, кстати, исключительно до чего только преотличный пример.

Марк Алданов в его романе «Истоки» пишет о мучительных терзаниях человека, так и разрываемого между страстью к революции и желанием нормальной, полностью уж степенной жизни.

«Я вижу, я чувствую, что еще никогда в истории не было такого счастливого и прекрасного времени, как нынешнее. Никогда не было такой свободы, какая есть в мире теперь. И никогда в истории люди так заслуженно не любили жизнь, не получали от нее так много, никогда так бодро не работали над ее улучшением, никогда так не верили в успех своего труда.

Как же я уйду из этого мира в темный мир бомб и виселиц? И если кому-то нужно туда идти, то почему же именно мне? Почему именно я должен за что то отдать жизнь? И если уж говорить себе всю правду, то ведь в самом деле мне моя нынешняя бытовая свобода дороже всякой другой, какой угодно другой. Пусть я "мещанин", но Герцен, так страстно обличавший то, что он назвал этим удобным словом, ни для чего не пожертвовал своей бытовой свободой, покоившейся на его богатстве».

131

И почему – это Герцену было никак не покривить носом и душой, на редкость откровенно и ожесточенно ругая всю ту никак уж неприметную и сколь беспутно и бескрыло его окружающую… в его глазах донельзя этак явно вовсе уж совсем дико невзрачную российскую действительность?

Да только чего это на самом-то деле ему при всем том более чем явно и неотступно тогда угрожало?

Это вот разве что такие люди, как всем небезызвестный Бакунин, все свое имущество вконец уж разом явно подрастеряли в результате своей весьма этак неистово подрывной деятельности, а именно потому и вынуждены были они, затем ютиться где-либо заграницей на одних лишь подчас довольно скупых чужих харчах.

В то самое время как вальяжный барин Герцен, будучи полностью сытым и может быть только-то несколько не вполне довольным своим заморским одиночеством, громогласно же поносил свое бывшее отечество, из того самого на редкость крайне далекого далека.

Ну а между тем именно оттуда это и можно было делать нисколько уж ничего на свете, никак вовсе явно не опасаясь.

Да и на родине хоть сколько-то сильно пострадать, ему и близко так явно и не довелось.

Подумаешь девять месяцев тюремного заключения и ссылка в Вятке, где ему пришлось пробыть несколько лет так и, надрываясь дабы сохранить свое чувство собственного достоинства во все то время его чисто лакейской работы в качестве конторщика…

132

Герцен, был всамделишным «рупором через который беспрестанно тогда во всеуслышание раздавалось громкое рычание вечно же исключительно так совсем ведь всесторонне недовольного Россией английского льва».

Фактически он неизменно являлся именно что тем еще донельзя же могущественным агентом влияния, а не будь того он и близко-то никак бы тогда не сумел и вправду как-никак еще оказаться до чего и впрямь более чем нестерпимо болезненной совестью всего того вширь до чего необъятно  просторного Российского государства.

Да он довольно-таки искренне и добродушно помогал бороться со всею той буквально на редкость же вездесущей коррупцией.

Однако при всем том он явно заражал умы тем еще сколь явственно так беспрестанным противопоставлением интеллигенции и правительства, что сколь еще естественно затем и переросло в сплошной антагонизм, то есть именно то, что на деле и было-то нужно его главному заказчику.

И те самые бравые господа англичане и близко никак и никогда не скупились на самое обширное финансирование всяческой материковой смуты, поскольку они вполне всерьез затем рассчитывали когда-нибудь да обязательно внести свой собственный донельзя весомый вклад в укрощение всех тех издревле имеющихся распрей под прямой или косвенной (вассальной) властью английской короны.

Причем весьма беспардонно проводя как раз-таки именно подобного рода политику, они при всем том никак не гнушаются абсолютно так вовсе ничем.

Их чересчур гибкие принципы, как-никак, а совсем ведь на редкость непримиримо расчетливой и совершенно ни к чему невзыскательной  беспринципности довольно же хорошо и верно освещает в своей книге «Истоки» большой и светлой души писатель Марк Алданов.

«Англичане серьезно уверяют, что у них принципы есть: не то поддержка  свободы в мире, не то борьба с наиболее могущественной континентальной державой. Но это совершенно разные вещи, да и то, и другое вздор, они уже лет тридцать не могут сообразить, кто именно их исторический враг: Франция, Германия или Россия; они меняют своих исторических врагов каждое  десятилетие, и вовсе не потому, что та или иная страна стала слишком могущественной: в 1853 году Франция и Россия были приблизительно равны по могуществу, теперь приблизительно равны по могуществу Россия и Германия, и у каждого из знаменитых англичан, сейчас у Гладстона и у Дизраэли, есть свой "исторический враг Англии".

Что до свободы, то главный ее проповедник – тартюф Гладстон, который еще не так давно защищал торговлю рабами", – думал он с ненавистью (Гладстона он особенно ненавидел и усердно собирал о нем дурные слухи)».

133

Причем сами революционеры только-то новые поработители всех тех и близко уж вовсе ведь совершенно несметных народных масс…

Ну а те, кто всеми силами яростно и восторженно со всем тем сдавленным придыханием предрекал грядущую революцию, и были сущими сумасбродами-идеалистами с безумно диким огнем в очах.

Практики они ведь мыслят полностью иначе им наплевать на все те сколь еще неимоверные страдания самых конкретных людей.

Для их-то собственного восторженно идейного сознания исключительно ведь гордо приподнятое ими знамя революции было, куда несоизмеримо во всем на редкость значительно поважнее абсолютно любых вовсе никчемных миллионов безликих людей, что совсем же безвестно с голоду разом померли во времена самого так бескомпромиссного крушения вконец проржавевших оков былого царизма.

И кстати, весь тот взъерошенный романтизм столь неотъемлемо и бедово свойственный буквально-то всем революционным движениям не более чем яркий миф, поскольку стоит какой-либо революции вполне увенчаться успехом, как ее тут же сходу ухватывают за все весомые нити наглые проходимцы, действующие ее именем, однако, в одно то чисто свое своекорыстное благо.

И вот он самый типичный всему тому пример в образе французского революционера-контрреволюционера Фуше.

Марк Алданов «Заговор»

«Фуше в 1793 году, в разгар революционного террора, проповедовал крайние коммунистические взгляды. Он утверждал, что республиканцу для добродетельной жизни достаточно куска хлеба, и усердно отбирал у владельцев "золотые и серебряные сосуды, в которых короли и богачи пили кровь, пот и слезы народа". Умер же он одним из богатейших людей Франции, самым крупным ее помещиком. Фуше осыпал проклятьями аристократов и всячески их преследовал. Однако принял от Наполеона сначала графский, а потом герцогский титул. В Конвенте он подал голос за казнь короля Людовика XVI и даже удивлялся, как можно голосовать против казни тирана Капета. Но после падения империи тотчас пристроился на службу к Бурбонам. В бытность свою полномочным комиссаром в Лионе он сотнями расстреливал ни в чем не повинных людей за то, что они, по его мнению, были недостаточно революционны.

Несколькими годами позднее, в качестве министра полиции, он строжайше преследовал всех тех, кто проявлял какую бы то ни было революционность».

Как говорится, полное и всяческое отсутствие каких-либо устойчивых принципов, тоже ведь есть более чем истый принцип всякого того донельзя же отъявленного политического авантюриста.

Однако все ведь непременно могло быть и куда только хуже, коли он ко всему прочему еще и ярый фанатик, да вот, однако при любом том или ином раскладе нагреть свои ручки вовсе ведь никто из них никак уж никогда не стеснялся.

134

И вообще довольно-то мало, кто из тех сколь бесхребетно мягкотелых всецело же добрейшей души либералов себе в хоть каких—либо земных удовольствиях и вправду-то совсем ведь не в меру отказывал.

Ну а тем паче само по себе то и впрямь возмутительно неуместное предложение до чего щедро поделиться всем тем, чего у него только есть со всем явно же наибеднейшим во всей Европе народом, буквально-то каждый из них исключительно так своенравно воспринял бы разве что, как бред на редкость буйно помешенного.

И вот оно как о подобных людях безо всякой тени почтения довольно-таки противоречиво отзывается писатель Алданов в его книге «Истоки».

«Только о либерал… – Он запнулся: видимо, хотел сказать "о либералишках". – Только о либералах и об аристократишках не думаю с их пищеварительной философией. Вы все же меня не считайте ретроградом. Я был на процессе Веры Засулич и всей душой желал ее оправдания и рад был оправданию. Был бы судьей, оправдал бы, не задумываясь ни на минуту».

135

А в то самое время, кстати, собственно, и нельзя было яро высказываться супротив бомбистов, не потеряв при этом многих преданных и закадычных друзей, и даже жена вполне могла оставить мужа из-за одной лишь сущей его категорической «нелиберальности».

Тютчев великий русский поэт, написал стихотворение, как бы о том уж прямо так и сказали в советское время «в стол» потому как в его эпоху оно еще обязательно встретило до того негодующий отклик, что поэту Тютчеву пришлось бы подобру-поздорову разом тогда затем убираться за всякие пределы российских реалий.

Вот оно – это его стихотворение.

«Вас развратило Самовластье,

И меч его вас поразил, -

И в неподкупном беспристрастье

Сей приговор Закон скрепил.

Народ, чуждаясь вероломства,

Поносит ваши имена —

И ваша память для потомства,

Как труп в земле, схоронена.

О жертвы мысли безрассудной,

Вы уповали, может быть,

Что станет вашей крови скудной,

Чтоб вечный полюс растопить!

Едва, дымясь, она сверкнула

На вековой громаде льдов,

Зима железная дохнула —

И не осталось и следов».

Такое вовсе бы тогда никак не простилось совершенно ведь никому!

136

Но зато те самые до чего еще весьма ведь ярко выраженные либеральные взгляды на чужую (не свою же) собственность и превозносились тогда до самых великих небес.

А между тем великий гений Лев Толстой «народу» свое имение и близко ведь явно не завещал, а лишь чего-либо этакое он довольно-то совсем никак недвусмысленно в то время сколь беспрестанно же верещал…

И попросту, как на редкость неуемно жаждала вся его натура самого полнейшего усмирения чисто своей души и тела, и главное все это разве что ради истинно славной победы добра над злом внутри исключительно неброских и полностью неведомых ему характеров никак незамысловатых сограждан той ныне фактически былинной великой империи.

Ну а кроме того он достаточно так прозрачно уж именно на то и намекал, что буквально все имения надо бы довольно-то поспешно всяческим тем мужикам впрямь-то за здорово живешь сходу пораздарить.

И не просто уж взять их и раздарить, а еще и весьма ведь громко при всем том их расцеловать и именно что попросту как-никак в обе щеки.

Да только то самое именно что свое родное ему всею душою кровное, он бы никому уж ни в жизнь явно бы не отдал.

Зато скольких других людей Лев Толстой на «святое дело» хождения в простой народ и впрямь более чем уж совсем никак незатейливо именно ведь сходу тогда разом подбил?!

Имеется в виду, та довольно-таки трудно как-либо иначе объяснимая странность…

Как говориться, начиная с 1875 года Лев Толстой и впрямь ведь начал выпускать в свет (по частям) свой гениальнейший роман Анна Каренина, ну а с начала последующего десятилетия люди, образованные и культурные непонятно с чего вдруг и впрямь этак начали всю ту свою совершенно же нелепую ходьбу в простой народ.

И вот оно то никак неподкупное свидетельство Антона Чехова на данный счет.

Рассказ «Хорошие люди».

«Это было как раз время – восьмидесятые годы, когда у нас в обществе и печати заговорили о непротивлении злу, о праве судить, наказывать, воевать, когда кое-кто из нашей среды стал обходиться без прислуги, уходил в деревню пахать, отказывался от мясной пищи и плотской любви».

А между тем Льва Толстого вполне уж могли убить еще во время Крымской войны, в которой он принял самое деятельное и прямое участие.

Причем хотя то и вправду была бы невосполнимо огромная потеря для всего мира большой литературы, да только потеря та могла оказаться и достаточно же терпимой, поскольку точно затем явно нашлось бы довольно-то много других очень даже талантливых светлой души людей, что вполне могли всецело заполнить все то огромное пустующее место.

И вот он самый наглядный пример того как властитель благодушно спасает будущего палача всего своего векового трона.

Марк Алданов «Истоки».

«Государь сам мне это рассказывал. Он каким-то образом еще в корректуре прочел что-то Толстого, да, «Севастопольские рассказы», и тоже, как вы, пришел в восторг. Государь справился, кто такой, узнал, что это молодой офицер на Малаховом кургане, и велел тотчас перевести его за двадцать верст в тыл. На Малаховом кургане граф Толстой, конечно, погиб бы. Быть может, он и сам этого не знает».

137

И ведь на Льве Толстом весь свет клином точно уж никак этак не сошелся.

И без него русская проза могла бы занимать самое лидирующее положение во всей мировой культуре.

А впрочем, и второму классику великой российской прозы тоже было, и впрямь-таки сколь на редкость весьма откровенно получше действительно как есть себе ведь на деле выбрать буквально любую другую стезю никак не врачебную, и тогда у него и вправду бы было значительно поменее шансов до чего обильно начать харкать кровью.