Текст книги "О российской истории болезни чистых рук"

Да и вообще надо бы, и то явно уж на деле вполне ведь учесть, что Антон Чехов написал вышеупомянутый рассказ сколь всецело задолго до того, как он раз и навсегда морально обессилев, попросту ведь совсем перестал неистово сопротивляться в те годы, куда значительно поболее страшной, чем ныне болезни, злосчастному «туберкулезу».

Силы жить и думать логически безо всяческих готовых штампов и сновидений наяву у него, несомненно, уж никак явно ведь еще тогда не повыветрились.

Причем как то и впрямь глубокомысленно представляется автору этих строк, в то самое время он с Божьей помощью пока еще всею душою на деле истово веровал, что каким-нибудь чудодейственным образом он от этакой смертельно опасной хвори довольно-то полноценно практически полностью как-никак, а вполне еще, в конце концов, оклемается.

А тогда ему точно предстояло бы жить, да жить до самой глубокой старости.

И как, то, само собою совсем ведь наглядно разом и вырисовывается, вовсе этак не было тогда Чехову на редкость уж исключительно до чего еще безрадостно и скучно обитать на всем белом свете.

Он-то, кстати, в свои молодые годы довольно же задорно и забавно любил подшутить над «костлявой старухой с косой», пока и впрямь сколь явно и отчетливо вполне ведь он как есть, всерьез не осознал, что до смерти ему не столь и много, в сущности, ныне осталось…

138

И само собой до чего бедово оно ведь разве что некогда именно так и получилось, что это как раз после того, как великий классик стал значительно шибче харкать кровью, ему полностью изменила вера в Бога, которую он на взгляд автора наилучшим образом отобразил в его рассказе «Святой ночью».

И главное, все это при том, что и в других его рассказах она тоже довольно-таки весьма ярко проблескивает сквозь сверкающе светлое – ЕГО славное повествование.

Да вот уж, однако, все ведь навек полностью переменилось в тот самый момент, когда туберкулез начал активно уничтожать площадь вполне полноценно функционирующих легких доктора Чехова.

И уж нашел он себе до чего ведь должное утешение в некоей той новой чисто социалистической вере.

Причем, по словам славного товарища Чехова (слава тебе Господи не дожившего до времен Чека) буквально-то всему должно было ныне  разрешиться от бремени давнишних забот, именно что посредством насильственного насаждения совершенно ведь обязательного для всех труда, а как следствия этого полнейшего исчезновения всяческих бестолковых бездельников.

И всем тем труженикам интеллектуального труда вполне всерьез и под шумные фанфары попросту как есть разом, и предлагалось по временам совсем этак спешно и невозмутимо сродниться со всем тем сколь еще незатейливо простым, физическим трудом.

Раз уж это именно он, мол, во всем том своем конечном итоге и приведет ко вполне однозначному и на редкость более чем сколь полноценному единению общества, под флагом всеобщего задушевного энтузиазма и до чего давно более чем явственно назревшего всеобщего равенства.

И нечто подобное весьма и весьма на удивление до самой уж чрезвычайности сколь еще удивительно так всецело ведь хорошо, но ныне никак и близко оно до чего пока и близко-то совсем несвоевременно.

Причем, то самое небесно чистое и бесклассовое общество, и есть необычайно сладкая мечта, которая исключительно ведь непременно фактически-то полностью, затем со временем некогда во всех тех сколь изумительных деталях действительно еще себя сколь этак вот осуществит.

Однако же во вполне настоящей реальности все это если и может некогда еще затем произойти, то только лишь в каких-либо абсолютно так других условиях, а именно того самого сплошного техногенного государства.

И это разве что в те от нас вовсе-то и невообразимо далекие времена, собственно, и наступит эпоха безоблачно всеобщего сколь безумно ведь светлого грядущего счастья.

Да только сколь еще крайне на редкость обильно запачканными невинной кровью руками ее хоть сколько-то приблизить, никак ни у кого уж совсем явно и не получится…

Есть же безвыходные ситуации, а тогда все, то нисколько не черное душой насилие можно со вполне спокойной совестью всячески ведь рассматривать именно как до чего и впрямь этак полностью крайне неизбежную и до чего еще острую необходимость.

Ну, а куда поточнее про то будет сказано в белый саван можно и нужно одевать всякое зло лишь, когда речь, собственно, ведь как есть только еще и пойдет именно о крайне же распоясавшемся далеком прошлом, что само по себе умирать и близко никак ненамеренно.

И чтобы оно не отняло у всех нас будущее его и следует украшать всеми доступными способами.

Ну а дабы весь этот мир и вправду узнал обо всей той великой благости, глубоко затаенной почти во всякой человеческой натуре, надо бы для начала переложить весь физический труд на роботов, а лишь затем позаботиться, о том, чтобы человеческий род никак затем не выродился из-за отсутствия каких-либо физических нагрузок.

139

И вот, как и вправду будет еще возможным раз и навсегда фактически полностью ликвидировать, то самое до чего неистово ненавистное кое-кому барское угнетение?

Ну, так для начала всецело бы надобно сколь плавно и постепенно

преобразить весь этот мир, наполнив его до конца уж вполне полновесными знаниями, и эта ученость и сделает многих людей действительно во всем умнее, совестливее и сознательнее.

Причем эту науку вовсе-то никак не суровой силой надо бы разом так впихивать, а со всею искренней любовью к своему народу ею с ним весьма ласково и участливо надлежит столь ведь старательно еще поделиться.

Но кому-то все это представляется как есть совсем уж иначе!

Вот будто бы и вправду на редкость более чем, добросовестно ликвидировав и зачастую весьма этак откровенно физически все то издревле существующее во всяком человеческом обществе дикое невежество, и можно будет построить единую на всех дорогу в светлое умом и сердцем самое наилучшее же грядущее.

А между тем люди дикие индивидуалисты и вести их, к свету начисто отрицая, то главное, что является для них наиболее ведь основным стимулом в жизни полнейший абсурд.

Однако вот Чехов всего этого вообще попросту никак не приемлет, а потому в его повести «Моя жизнь» он и превращает то самое обыденное бытие в этакую обезличено угрюмую абстракцию, начисто при этом вовсе лишенную буквально-то всякого ее подлинного логического содержания.

Да еще по всему своему собственному наитию он сколь многозначительно же совсем незатейливо перекрашивает жизнь в те самые совершенно так иные тона, чем она действительно есть на самом-то деле.

Причем уж делает он это для чисто ведь своего сугубо личного нравственного удобства, используя во имя этой цели «белила безнадежно однобокого, идеалистического восприятия всего и вся!

То же самое разве что в несколько меньшей степени, он вполне однозначно до чего еще на редкость отчетливо выражает и в его повестях «Рассказ неизвестного человека» и «Бабье царство».

И вот он яркий пример его довольно-таки ущербной (от вящего горя близкой кончины) весьма куцей и крайне же однобокой логики.

Чехов «Рассказ неизвестного человека»

«Какие роковые, дьявольские причины помешали вашей жизни развернуться полным весенним цветом, отчего вы, не успев начать жить, поторопились сбросить с себя образ и подобие божие и превратились в трусливое животное, которое лает и этим лаем пугает других оттого, что само боится? Вы боитесь жизни, боитесь, как азиат, тот самый, который по целым дням сидит на перине и курит кальян. Да, вы много читаете, и на вас ловко сидит европейский фрак, но все же, с какою нежною, чисто азиатскою, ханскою заботливостью вы оберегаете себя от голода, холода, физического напряжения, – от боли и беспокойства, как рано ваша душа спряталась в халат, какого труса разыграли вы перед действительною жизнью и природой, с которою борется всякий здоровый и нормальный человек. Как вам мягко, уютно, тепло, удобно – и как скучно! Да, бывает убийственно, беспросветно скучно как в одиночной тюрьме, но вы стараетесь спрятаться и от этого врага: вы по восьми часов в сутки играете в карты.

А ваша ирония? О, как хорошо я ее понимаю! Живая, свободная, бодрая мысль пытлива и властна; для ленивого, праздного ума она невыносима. Чтобы она не тревожила вашего покоя, вы, подобно тысячам ваших сверстников, поспешили смолоду поставить ее в рамки; вы вооружились ироническим отношением к жизни, или как хотите называйте, и сдержанная, припугнутая мысль не смеет прыгнуть через тот палисадник, который вы поставили ей, и когда вы глумитесь над идеями, которые якобы все вам известны, то вы похожи на дезертира, который позорно бежит с поля битвы, но, чтобы заглушить стыд, смеется над войной и над храбростью».

140

Да только этакого рода наставлениями, что надо, мол, жить красиво, идейно и рационально никому ведь, в сущности, ну ни в жизнь же плешь совсем не проешь.

То есть, никак и никому было нисколько уж не достучаться до сознания тех людей, к которым этакого рода громогласные слова и впрямь-таки были сколь еще обличающе гневно, причем разве что в самую полную пустоту более чем вот горестно обращены…

Ну, уж нет, до чего бегло и невнимательно прочитав приведенные выше строки гения Чехова, никто из их числа никаким тем еще на редкость полностью иным здравым смыслом и близко-то вовсе ни в жизнь попросту так затем совсем не проникся.

Хотя и надо бы ради удовлетворения чувства справедливости все же признать, что данная мысль вполне может оказаться действительно справедливой, даже если она, и высказана несколько желчно.

Да только, конечно, не в том самом случае, когда в ней явно уж исподволь чувствуется невыразимая тоска по какому-либо невероятно во всем сколь многозначительно иному мироощущению…

Поскольку при подобном раскладе этакого рода нотации довольно во многом более чем однозначно всецело вредны, и вовсе-то никак ни в чем совсем не полезны.

Причем все это разве что лишь оттого, что довольно-то наспех отравить всеми теми на редкость заносчиво навязчивыми нравоучениями или вот более-менее благопристойно и проникновенно указать на несколько иной вполне достойный жизненный путь, то именно что никак и близко вовсе не одно и то же.

А все-таки до чего, несомненно, что подобные излияния благой души действительно весьма задевают за все то сколь же болезненно живое, причем довольно-то многих о чем-либо вообще со всею страстью духа думающих людей.

Однако ведь, ясное дело, что нисколько и близко не тех, к кому они были столь как есть откровенно зловеще со всею той никак не напускной суровостью были обращены.

Этих-то буквально ничем никогда не проймешь!

Нет, уж скорее они оставляли никак не поверхностные, а именно те достаточно вот глубокие раны в душах у тех, кто видел вокруг себя одну лишь серую и тупую обыденность, а им-то явственно тогда захотелось той самой донельзя плодотворной борьбы и великого праздника.

И кстати, азиат, между прочим, отличный работник просто надобно научиться равняться совсем не на Среднюю Азию, а на беспредельно Дальний Восток.

141

Ну а западные европейцы лишь попросту уж только разве что «заморозили» всю свою лютую дикость под благовидной маской до чего нежно ласкающей всякий тот сколь еще невежественный взгляд как есть совсем наглядно наружной своей чистоплотности.

Да только внутри, они все те же варвары и это одно лишь нынешнее сугубо современное обустройство всего того западного общества почти вот всегда держит их во вполне надлежащей и строгой узде.

Ну, а потому и ведут они себя (то, что с виду донельзя выпукло) весьма так подчеркнуто во всем пристойно, но при этом далеко не всегда праведно.

Да и вообще им сколь безнадежно же свойственно вовсе ведь исподволь разом пускать в ход всевозможные (отнюдь не бесхитростные) интриги, которые со временем явно перекочевали в Россию, вдохновив тем самым всевозможных злостных ее угнетателей на всякие новые подвиги в славной борьбе за все те чисто свои единолично воинственные интересы.

И вот как чувственно и красочно все это описывает великий русский писатель Иван Ефремов, в той самой, безусловно, этак наилучшей же своей книге «Таис Афинская».

И это как раз-таки в этом своем повествовании он и приводит исключительно яркий пример, к чему это вообще уж приводит то самое сущее размежевание со всем тем пресловуто прежним при вполне полном от него как есть до чего совсем сколь более чем до чего суровом отрыве.

«– Очень просто, – повторил Птолемей, – прекрасное служит опорой души народа. Сломив его, разбив, разметав, мы ломаем устои, заставляющие людей биться и отдавать за родину жизни. На изгаженном, вытоптанном месте не вырастет любви к своему прошлому, воинского мужества и гражданской доблести. Забыв о своем славном прошлом, народ обращается в толпу оборванцев, жаждущих лишь набить брюхо и выпить вина»!

То вовсе безотрадно последовавшее вслед затем в этой книге исключительно же суровое опровержение может относиться разве что к безжалостно разрушительным действиям некоего пришлого завоевателя, попросту как есть сколь еще нагло позарившегося на тот самый весьма соблазнительный кусок соседского земельного пирога.

Да только ведь с тем, куда и впрямь значительно поболее коварным и лютым врагом внутренним все – это было до чего на редкость совсем же вовсе еще попросту разом иначе.

Раз он явно не был неким тем полностью как-никак, а донельзя сторонним и внешним фактором.

Как вот к тому самому наилучшему примеру тот и впрямь безупречно сытый чужим потом и кровью большевизм, что в те предельно сжатые сроки и впрямь-таки стал всем-то духом и плотью самого же сердца российской державы.

Причем именно ради вящего успеха на данном поприще он сколь вдоволь ведь опоил всю ту необъятно широкую страну идеологическим зельем всей той до чего еще безбожно же лютой своей фанатической осатанелости.

142

Ну да все это, конечно, чистой воды пафос, а приведенный выше пример, безусловно, касаем одного лишь разве что того еще сколь уж давно канувшего в лету древнего мира, ну а сегодня, мол, все это и близко нынче совершенно не так.

Да только все те наиболее основные принципы самого как есть вполне насущного житейского бытия с тех времен и близко даже и на йоту вовсе не переменились.

И, пожалуй, тут разве что только и всего, что явно еще потребуется несколько более современный, живой пример.

Святослав Рыбас «Генерал Самсонов Жертва»

«– Нет, – сказал Самсонов решительно.

– Наибольшая для России опасность – растерять наши исторические идеалы, потерять живой религиозный дух. Без веры нет человека, без веры он – только умный зверь».

И кто уж это у нас в результате тяжкой и продолжительной болезни, в конце ведь концов, действительно опустился впрямь-таки именно на четвереньки…?

В более чем и вправду замечательной повести Чехова «Скучная история» именно профессор, а никак не Шариков и читал вот вывески задом наперед.

143

И ведь это тот самый достопочтенный Чехов и есть один из тех великих людей своей эпохи до чего же явственно, как есть постепенно сформировавших истую форму совершенно алогичных общественных взаимоотношений между интеллигенцией и простым народом.

По всей на то видимости, непрекращающееся кровохаркание явно оказало на его душу и тело, то самое исключительно так подавляющее и до чего, несомненно, весьма и весьма уж донельзя депрессивное воздействие.

Великого праздника, ничем неуемной энергии его душа враз тогда взалкала, а плюс к тому и полного торжества искрометно светлых идей.

Однако если и смогут они вполне безупречно присутствовать в самом воздухе всей той новой общественной жизни, то разве что лишь в виде неких мелких намеков на полностью ведь некогда только, затем совсем этак безраздельно обыденное житие-бытие, тех еще чисто пока совсем вот безнадежно абстрактных и далеких потомков.

Но Чехову нужен был резкий и острый общественный резонанс и он своего, пожалуй, явно добился.

144

А еще и других, куда менее значимых авторов Антон Палыч Чехов тоже как-никак вполне отравил так и исходящей горькими слезами тоской по чему-либо вовсе же несбыточному, да и впрямь-таки попросту необычайному…

Ну, а еще и довелось ему сколь явственно заразить никак нездравыми идеями и самую немалую часть всего своего собственного поколения, которое в отличие от тех разве что лишь, затем за ним вослед последующих дышало с ним одним и тем же воздухом чисто всеобщего и довольно-то многое наперед всезнающего вольнодумства…

Все вот начало первого тома «Хождения по мукам» Алексея Толстого столь исподволь было насквозь проникнуто яростными ожиданиями чего-либо безудержно необычайного, а этим и был попросту наэлектризован тогда сам воздух, которым дышало все то тогдашнее светское общество.

И откуда только все это было сколь глубокомысленно некогда разом тогда ведь почерпнуто, и совсем уж не с неба разом взято?

Причем наш гениальный Чехов ко всему тому был сколь еще недвусмысленно и весьма полновесно разом сходу на деле причастен.

И вот они слова Алексея Толстого, прекрасно вторящие Чехову с его нисколько так явно недвусмысленным и до чего нелепо настойчивым повтором слов Александра Сергеевича Пушкина «Ты прекрасна спору нет…»

«– Вы изящны, благоустроены и очень хороши собой. Не спорьте, вы это сами знаете. В вас, конечно, влюбляются десятки мужчин. Обидно думать, что все это кончится очень просто, – придет самец, народите ему детей, потом умрете. Скука».

Да только та самая пушкинская сказка о «Мертвой царевне и семи богатырях» ко всем тем до чего вполне истинным реалиям начала минувшего века и близко ведь никак не имеет ровным счетом вовсе так никакого хоть сколько-то прямого отношения.

И уж то, само собой практически ясно, словно Божий день, что все, то никак не в меру прогрессивное чисто биологическое обоснование всех тех безо всякого исключения красочных общественных начинаний в ту еще Николаевскую Россию хлынуло разве что только с тем уж как есть вот попутным западным ветром.

Причем как раз-таки по исключительно веской причине крайне-то во всем на редкость до чего уж полностью одностороннего атавистического просвещения.

145

Борьба классов и борьба за выживание в живой природе до чего весьма тесно переплелись в мозгу у социальных философов 19 столетия.

Светлая европейская мысль чего только не нагородила, наводя тень на плетень, однако все же абсолютно никак нежизнеспособное и гнилое, она как-то всегда более чем неизменно явно ведь умудрялась более чем тщательно удалять из всего того довольно малопитательного «общественного супа».

Ну а все те чахоточные (физически или морально) доходяги Белинские, Чернышевские, Герцены и иже с ними, как будто нарочно всю ту сущую бездушность и смрадную гниль для всего-то своего душевного умиротворения более чем бестрепетно раз за разом всегда отбирали!

К примеру: мысли яростные про всяких несусветных бездельников и полнейшее отсутствие всяческих пламенных идей то уж на редкость вполне конкретное и явное наследие яростных господ гильотины – неистово идейных якобинцев.

Причем все это было весьма вот удручающе более чем заразно и исключительно так донельзя прилипчиво, раз буквально-то повседневной тогдашней духовной пищей всегдашне были именно же идеалистические идеи, причем самого воинственно бредового толка.

И можно уж действительно как-то довольно-таки нелепо сколь скабрезно подумать, что всякий тот аристократ или помещик всю свою полусознательную и совершенно бездеятельную жизнь, разве что лишь ел, да ел чужой хлеб, пил кровь из своих крестьян, да и в картишки беспрестанно резался с приятелями.

Кстати, и сегодня тоже есть подобного склада люди, что с утра до ночи только и делают, что играют в карты, причем поступают они подобным образом не от той донельзя осоловевшей от безделья скуки, а от самого на редкость наиболее простого свойства своего характера сущих прожигателей никак никчемной жизни.

И ведь этакая публика есть абсолютно же везде, буквально в любой стране мира и на общество в целом этот ее вовсе-то праздный быт, собственно, никак и близко совсем не влияет.

146

Причем тот самый как есть, невозмутимо иронический подход к жизни есть истинное следствие весьма стоически отчаянного непринятия всех тех наиболее неудобных ее сторон и тут, Чехов все-таки как-никак соблаговолил перейти от частностей, к тому самому как есть, на деле действительно уж более чем полноценно общему положению вещей.

Однако какова – это собственно альтернатива, которую он в довольно безапелляционной форме и впрямь-таки довольно безапелляционно и настойчиво предлагает всему тому ныне вполне реально существующему обществу?

По его на редкость до чего непримиримо суровому мнению, сама эта жизнь – безоговорочная борьба за идею, а как раз-таки потому именно в этом и должен был более чем неотъемлемо оказаться, всецело заложен весь тот наиболее основной и прагматический подход ко всей той вполне естественной для всякого человека форме общественного бытия.

Однако беря себе в пример живую природу, к которой и вправду весьма уж беззастенчиво любят порой обращаться, всевозможные идеологи натуралисты надо бы и впрямь-то сколь невесело и упрямо до чего сходу подметить, что конкуренция видов живых существ занятие почти неизбежно так сугубо индивидуальное, а никак не массовое и ни классовое.

А как раз именно потому и близко никому не стоит до чего и впрямь безудержно голосить о том самом наиболее во всем этом мире обыденно насущном, как и до чего откровенно непреложном подражании всему тому от века на редкость как-никак до конца вполне обыкновенному положению дел во всей живой природе.

А в особенности, когда речь идет как раз обо всех тех более чем безыскусно естественных свойствах истинно всемогущей и никак ни на единый миг нисколько нескончаемой борьбы фактически за всяческое чье-либо индивидуальное существование.

А как раз потому благородный господин Чехов, уж абсолютно на все сто совсем ведь явно неправ, когда он более чем незадачливо и благодушно сколь милостиво всласть утверждает, что это как раз ведь слепая борьба и есть наиболее основной аспект всяческого вполне этак всецело разумного существования.

Чехов «Рассказ неизвестного человека».

«Смысл жизни только в одном – в борьбе. Наступить каблуком на подлую змеиную голову и чтобы она – крак! Вот в чем смысл. В этом одном, или же вовсе нет смысла».

147

И какое это, однако, у него невообразимо яркое разнообразие до чего бесподобно вдумчивого восприятия всего же спектра так или иначе окружающего его мира и главное сколь незатейливо оно явственно схоже с тем самым удивительно расхожим восприятием всего этого необъятно многогранного бытия чеховскими интеллигентами, ревностными последователями великого гения мировой литературы.

Да и конформизм его тоже при этом полностью ясен, впрямь-таки, как полуденное солнце.

Чехов «Рассказ неизвестного человека»

«Служить идее можно не в одном каком-нибудь поприще. Если ошиблись, изверились в одном, то можно отыскать другое. Мир идей широк и неисчерпаем».

Может мир идей и неисчерпаем, но есть еще и твердые убеждения, и вот как раз-таки из-за них человек и впрямь непременно уж должен был вполне оказаться на деле готов сколь безрассудно отдать свою жизнь, если, конечно, от него того вовсе-то сколь безотлагательно разом потребуют безнадежно злые жизненные обстоятельства.

148

Равенство же, к коему до чего зазывно призывает Чехов попросту вообще принципиально-то невозможно.

Ну а коли и будет чего-либо более-менее когда-то осуществимо, то ведь окажется это совсем иным, а именно на редкость безыскусно естественным прикреплением довольно-то возвышенных идеалов именно к той на удивление простецки обыденной всеобщей людской действительности путем сугубо постепенного и ласкового охвата, как можно большего количества населения идеями подлинного добра.

Да только процесс этот займет целые столетия, а может, что и тысячелетия, причем поторопить его с пользой для дела вовсе как есть нисколько нельзя кроме, как может быть разве что в плане создания условий для самого максимально свободного доступа всей людской массы ко всем тем благам высокой духовности.

А они и вправду со временем могут стать столь значительно поболее доступными для всех тех довольно-таки малообразованных личностей.

Но это никак не может прийти из яркого света в очах, а только лишь исключительно благодаря общему развитию всего цивилизованного мира.

Идеальной действительности вовсе ведь нет, а стремление к безумно яркому идеалу попросту постепенно сжигает души совсем уж дотла.

Не в плане их самоуничтожения, но в плане более-менее объективного восприятия всей их окружающей жизни.

И это истинно незыблемый факт, что некоторые люди более чем сладостно обитают именно в мире всяческих розовых мечтаний про некое равенство и братство самых же запредельно и невообразимо разных индивидуальностей на всем этом белом свете.

А еще и делают они это как раз-таки именно на той самой весьма и весьма шаткой основе искрометно быстрого прививания массам в корне иных, чем то были когда-либо прежде – широких общественных взглядов.

Как будто, они и вправду еще смогут попросту мигом поменять все свои самые обыденные представления обо всей этой порою до чего еще невозмутимо и невзрачно серой жизни на нечто в корне безукоризненно вовсе иное.

А именно житие-бытие в дивной стране благих чаяний во имя совершенно призрачного счастья всего того, как оно ныне есть исключительно ведь беспечно же праздного человечества.

149

Однако никак и близко не смогут прожить вместе и вполне одинаково тому возрадоваться лев и ягненок, а богатый и сильный всегда будет прижимать к ногтю слабого и бедного.

И если тому слабому, то и впрямь попросту начисто вконец осточертело, он более чем естественно, что явно этак сумеет довольно-то поспешно отыграться на ком-либо еще более слабом, чем он, как это было в рассказе Чехова «Спать хочется».

Но только будет ли кое-кому после этого жить хоть сколько-то действительно на деле уж явно затем вот полегче?

Нет, во всем том можно довольно-таки всерьез до чего только вполне усомниться – в женской тюрьме к убийцам детей относятся, как к той еще самой что ни на есть гаденькой нечисти…

Да и вообще убийство невинного младенца, чего это тут может и вправду на деле оказаться исключительно ведь неистово кощунственнее в тех еще самых крайне-то совсем невообразимо убогих поисках бесплотно идейной правды, и сколь бестолково пресловутой классовой справедливости?

А разве не лучше будет попросту взять сковороду и со всей силы стукнуть своего хозяина по лбу?

Но это так – в самом крайнем полностью безвыходном, тупиковом случае, поскольку если тот еще и тискал, то даже и после убийства суд присяжных при хорошем защитнике вполне может почти подчистую оправдать.

Ну а, вот уйти, неужели нельзя просто взять, да уйти?

Младенцев душить единственный выход из всего того ни за один день создавшегося крайне уж донельзя бедового положения?!

А между тем это против всякого материнского инстинкта еще вроде бы как совсем изначально заложенного в каждой женщине.

150

Да и вообще автор более чем и впрямь сколь авторитетно считает, что будь Антон Чехов подлинным, а не несколько мнимым гуманистом, он никогда бы не стал этакую историю сколь на редкость размашисто описывать именно в подобном разбитном и разудалом виде.

И как на то не раз и не два было уже указано выше, то ведь единственное, что и вправду было бы возможно переменить в том никак ненасытно попросту вдоволь упивавшемся всем народным потом и кровью вопросе эксплуататорства могло бы разве что только и заключаться во вполне разумном осуществлении буквально-то всеобщей последующей роботизации.

И именно как раз это и является тем самым средством, при помощи которого, в конце концов, и станет еще возможно практически полностью высвободить человека от крайне тяжкого физического труда, а в том числе и по уходу за самим собой.

И вот они слова Чехова, из его и впрямь до чего уныло пронизанной светлою мыслью повести обо всем том чисто пока разве что лишь только грядущем полнейшем-то явном затем отсутствии всяческих тараканов за общественной печью, а называется она «Моя жизнь»

«У нас идеи – идеями, но если бы теперь, в конце XIX века, можно было взвалить на рабочих еще также наши самые неприятные физиологические отправления, то мы взвалили бы и потом, конечно, говорили бы в свое оправдание, что если, мол, лучшие люди, мыслители и великие ученые станут тратить свое золотое время на эти отправления, то прогрессу может угрожать серьезная опасность».

151

С одной стороны, тут истинная довольно уж крайне неприглядная правда, ну а с другой…

Попросту само собой, то весьма и весьма вполне безупречно разом так ясно, что вот буквально-то каждый непременно должен заниматься именно что своим собственным делом!

И вовсе никак не обязан инженер человеческих душ чинить потекший водопроводный кран или идти же до чего еще спешно вычищать подвал своего дома после того как в нем совершенно что ни на есть внезапно прорвало канализацию.

Все на свете большие трудности бытового обустройства и тяжкий общественный труд нисколько нельзя буквально-то разом промеж всех нас полностью поровну перераспределить, чтобы при всем том всему прогрессу никак и вправду затем не начала разом угрожать на редкость серьезная, да можно даже сказать – смертельная опасность.

Слуги и лакеи в доме это всего лишь признак истинного достатка и совсем уж не более того.

И раз к ним относятся никак к скотине, и они могут в любой момент получить свой расчет это всего-то навсего попросту самая обычная работа и, кстати, совсем не более постыдная, чем у того же дворника.

Ну, если и вправду сколь справедливо считается, что эксплуатация человека человеком абсолютно отныне попросту и близко никак недопустима, то тогда надо бы уничтожить все человечество, а его жалкие остатки, ничтоже сумняшеся, попросту поспешно расселить по необитаемым островам, дабы раз и навсегда однозначно пресечь всякую возможность дальнейшего эксплуатирования одного человека другим.

Ну а сама по себе «светлая» чеховская мысль о том, что труд должен быть всецело перераспределен поровну промеж всеми людьми, а потому два, три часа в день интеллигенция должна весело и с великим энтузиазмом красить заборы явно нашла свое отображение в тех как-никак, внезапно по всех нашу душу нагрянувших субботниках.

А, впрочем, Чехов никак не был единственным в своем роде, он только и всего, куда полновеснее отобразил в своих гениальных произведениях, именно то чем дышало его время, а точнее поколение людей единовременно с ним думающих и рассуждающих как о настоящем, да так и обо всем том никому заранее неведомом грядущем.