Текст книги "От мыса Головнина к Земле Александра I. Российские кругосветные экспедиции в первой половине XIX века"

В начале николаевского периода кругосветные плавания продолжались с меньшей интенсивностью, но, что особенно важно, постепенно изменялась их идеология. Кругосветные плавания, организованные Морским министерством в 1820-х гг., продолжали решать задачи, связанные с крейсерством у побережья Русской Америки и охраной торговых интересов Российской империи в Тихом океане. Через 40 дней после возвращения в Кронштадт «Предприятия», 19(31) августа 1826 г., в новый вояж вокруг света отправились новопостроенные шлюпы «Моллер» (командир – капитан-лейтенант М.Н. Станюкович) и «Сенявин» (командир – капитан-лейтенант Ф.П. Литке). В составе экипажа «Моллера» были натуралист И. Кастальский и живописец П.Н. Михайлов (участник плавания в Южные моря), «Сенявина» – адъюнкт-профессор К. Мертенс и минералог и рисовальщик барон Ф.Г. Китлиц. В ходе плавания Литке были достигнуты достаточно впечатляющие результаты: исследованы Каролинские и Марианские острова, а также побережье Берингова моря; оформлено 49 журналов описей, 22 карты (на 14 листах) и собран богатейший материал по морским течениям, приливам и отливам, температуре воды, атмосферному давлению, гравиметрическим и магнитным наблюдениям. Однако в 1830–1840-е гг. программа научных исследований была постепенно заморожена.

Как нам представляется, объяснение этому следует искать в комплексе причин. С одной стороны, Российская империя столкнулась на Востоке с трудностями логистического характера. Связаны они были, прежде всего, с гигантской протяженностью межокеанской трассы Санкт-Петербург – Русская Америка и удаленностью заокеанской периферии от метрополии. Сказывались и географические факторы – отсутствие портов, способных принимать корабли в зимнее время. Дальневосточные Охотск и Петропавловск были закрыты для навигации из-за льдов большую часть года, Петербург же открывался фактически только с начала лета. Широта и протяженность пути, соединявшего западную и восточную точки Российской империи, лишали правительство возможности эффективно контролировать Тихоокеанское пространство и поддерживать в безопасности территории Русской Америки. Подобная ситуация влекла за собой целый узел проблем – от геополитических и дипломатических до идеологических, финансовых, торгово-снабженческих, коммерческих и социальных. Тем более что в имперской элите зачастую преобладали консервативные и охранительные тенденции, связанные с общими опасениями либерализации правительственного курса и желанием затормозить процессы европейской интеграции и колониальной экспансии – рискованной, непомерно дорогой, безнравственной и распылявшей силы империи. Отражением подобных настроений стали слова М.Л. Магницкого, члена Главного правления училищ: «Счастлива была бы Россия, ежели бы можно было так оградить ее от Европы, чтоб и слух происходящих там неистовств не достигал до нее. Настоящую войну духа злобы не могут остановить армии, ибо против духовных нападений нужна и оборона духовная. Благоразумная цензура, соединенная с утверждением народного воспитания на вере, есть единый оплот бездне, затопляющей Европу неверием и развратом»[225]225
  Цит. по: Сухомлинов М.И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению. СПб., 1889. С. 185.


[Закрыть]. Экспедиции же русских кораблей, позволявшие офицерам знакомить с миром, видеть новые страны и сравнивать их с порядками в России, превращались в повод для идеологического «беспокойства» и, что парадоксально, превращали самих мореплавателей в ярых сторонников идеологии саморазвития. В свете провозглашенного в 1830-х гг. правительством курса на поиск народной самобытности возникли тенденции к отходу от вестернизированного образа самодержавия к его национальной версии[226]226
  Подробнее см.: Полиевктов М.А. Николай I: Биография и обзор царствования. М., 1918; Зорин А.Л. 1) Идеология «Православия – Самодержавия – Народности». Опыт реконструкции // НЛО. 1996. № 26; 2) Кормя двуглавого орла… Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII – первой трети XIX века. М., 2001; Уортман Р.С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. М., 2004. Т. 1; Живов В.М. Чувствительный национализм: Карамзин, Ростопчин, национальный суверенитет и поиски национальной идентичности // НЛО. 2008. № 91.


[Закрыть]. В конце концов, Россия, рассуждали идеологи нового курса, – не Европа, у нее свои добродетели. Реплика Николая I в беседе с бароном Корфом вполне могла сойти за наставление: «Если что-то там лучше, то у нас это искупается чем-то другим. Другими словами, наше несовершенство во многих отношениях лучше их совершенства. В общем, мы, конечно, можем научиться у иностранцев кое-чему, касающемуся внешней жизни, но ничему из внутренней – я имею в виду семью, home, как говорят англичане»[227]227
  Корф М.А. Из записок барона М.А. Корфа // Русская старина. 1899. Т. 99. С. 290–291.


[Закрыть].

Названные тенденции нашли отражение в создании в 1845 г. Русского географического общества[228]228
  О создании Русского географического общества подробнее см.: Остен-Сакен Ф.Р. Об учреждении Общества и образовании его первого состава // Двадцатипятилетие императорского Русского географического общества. СПб., 1872; Семенов-Тян-Шанский П.П. История полувековой деятельности Императорского русского географического общества (1845–1895). СПб., 1896. Ч. 1; Берг Л.С. Всесоюзное географическое общество за сто лет. М.; Л., 1946; Сухова Н.Г. 1) Еще раз о предыстории Русского географического общества // Известия РГО. 1990. Т. 122. Вып. 6; 2) Основание Русского географического общества. URL: http://ideashistory.org.ru/ pdfs/07sukhova.pdf


[Закрыть]. Новый институт власти, своего рода интеллектуальный центр вестернизированных российских ученых, изначально был задуман как своеобразный аристократический научный клуб. Дружеский триумвират «первооснователей», или «отцов», составили кругосветные мореплаватели: наставник великого князя Константина Николаевича, Федор Петрович Литке, и барон Фердинанд Врангель, а также Иван Федорович Крузенштерн. С самого своего основания общество получило серьезную правительственную поддержку и быстро оказалось под прессом общественного давления. Добровольные любители, энтузиасты по всей стране искали рукописи, присылали копии найденных документов, появились члены-соревнователи[229]229
  Членами-соревнователями становились те, кто сочувствовал целям общества, желал участвовать в его деятельности и пожертвовал на нужды общества более 300 рублей серебром.


[Закрыть], купечество жертвовало деньги на исследование внутренних областей России, центров ярмарочной торговли, российского рыболовства, издание книг и пополнение библиотеки. Вопросы выходили за рамки академических дискуссий, приобретали характер патриотического изучения собственной страны, в развитие которой нужно было вкладывать финансы, интеллект, знания и энергию, не растрачивая их в далеких периферийных заморских владениях.

Сказалась, разумеется, и экономическая неэффективность системы снабжения колоний с помощью кругосветных рейдов. Член правления РАК адмирал Н.С. Мордвинов, подготовивший в 1824 г. записку об экономической деятельности РАК, риторически вопрошал: «Компания по предложению своему три года сряду отправляла из Кронштадта корабли и потом два уже года сряду не отправляла в Америку ничего по недостатку в деньгах. Не ясно ли сим доказывается, что она не в силах продовольствовать Америку посредством одних кругосветных экспедиций?» По данным адмирала, использовавшего информацию главного правителя колоний М.И. Муравьева, на отправку брига «Рюрик», не доставившего «колониям почти никакого подкрепления», было отпущено 280 тысяч рублей; на снабжение же «Кутузова» в 1822 г. компании пришлось истратить 700 тысяч рублей, а припасов доставлено было на сумму немногим более 200 тысяч. Кораблю же «Елизавета», посланному в колонии в 1822 г. и из-за ветхости оставшемуся на мысе Доброй Надежды, «с грузом на 20 000 рублей ржи и с самым ничтожным числом некоторых других товаров… большую часть ржи назначено было отправить в Камчатку и Охотск. Очевидно, что груз сей, хотя бы корабль и достиг Америки, в сравнении с тамошними потребностями не составил и тени подкрепления»[230]230
  РГИА. Ф. 994. Оп. 2. Д. 850. Л. 7 об. Опубликован: Российско-Американская компания и изучение Тихоокеанского севера… С. 182–185.


[Закрыть].

С учетом же уязвимости Русской Америки и слабости российских военно-морских сил на Тихом океане, империи приходилось постепенно уступать свои позиции Великобритании, отстаивавшей свои позиции ведущей империи мира, и Соединенным Штатам, закреплявшим свои позиции в Америке и принявшим доктрину Монро. Надо также учитывать и в целом осторожную дипломатическую позицию Петербурга, недавно выбравшегося из наполеоновских войн, ведущего активную внешнюю политику в Европе и не желавшего развязывать тихоокеанский конфликт.

Результатом подобной политики стало постепенное вытеснение русских из Тихоокеанского региона за счет ряда вынужденных дипломатических уступок, что в немалой степени объяснялось общим курсом внешней политики, определяемой графом К.В. Нессельроде, который с 1816 г. стал управляющим МИД, с 1828 г. – вице-канцлером и с 1845 г. – канцлером Российской империи. Осторожность внешнеполитического курса и нежелание ввязываться в колониальные «авантюры» привели к отказу от тихоокеанских проектов 1810–1820 гг., касавшихся упрочения позиций России в Калифорнии и в Кантоне, а также неудачной попытке установления протектората над частью Гавайских островов[231]231
  См. подробнее: Болховитинов Н.Н. Русско-американские отношения, 1815–1832. М., 1975; Он же. Выдвижение и провал проектов П. Добелла (1812–1821) // Американский ежегодник, 1976. М., 1976. С. 272–276.


[Закрыть]. Подписание 4 сентября 1821 г. нового соглашения о продлении монопольных привилегий РАК на 20-летний срок, в котором предусматривался запрет иностранным кораблям приближаться ближе 100 итальянских миль к берегам российских владений, продемонстрировало, насколько эфемерны геополитические запросы российской стороны. Речь шла о расширении русских владений на северо-западном побережье Америки до 51° с. ш., однако между Новоархангельском, располагавшемся на 57° с. ш., и основанной в 1812 г. крепостью Росс, маленьким южным анклавом империи в Калифорнии, российских поселений не было. Подобные притязания России, не подкрепленные реальным владением, вызвали негативную реакцию правительств США и Англии. В ответ на протесты Лондона и Вашингтона Петербург, завязший в балканских делах, оказался вынужден пойти на уступки, заключив с конкурентами соответствующие соглашения: русско-американскую конвенцию от 5 апреля 1824 г., согласно которым американские китобои получили на 10 лет право беспрепятственного доступа в территориальные воды Русской Америки[232]232
  ПСЗРИ. Т. XXXIX. № 29.861.а. С. 251–253.


[Закрыть], и англо-русскую конвенцию от 16 февраля 1825 г.[233]233
  Там же. Т. XL. № 30.233.а. С. 72–74.


[Закрыть], определившую границы между владениями России и Великобритании и позволившую британцам торговать с туземцами Русской Америки и пользоваться навигацией по рекам, текущим по территории Русской Америки. 25 января 1839 г. последовало новое отступление – по соглашению РАК и Компании Гудзонова Залива (далее КГЗ) британская сторона получила в аренду на 10 лет всю материковую полосу российских владений в Америке от залива Портленд-Ченнел (54°40′ с. ш.) на юге до мыса Спенсер на севере (58° с. ш.), тем самым заставив РАК отказаться от поселения Росс в Калифорнии[234]234
  Опубликовано: Болховитинов Н.Н. Контракт Российско-американской компании (РАК) с Компанией Гудзонова залива (КГЗ) от 25 января (6 февраля) 1839 года и ликвидация колонии Росс в Калифорнии // Американский ежегодник, 2002. М., 2004. С. 279–284; см. подробнее: Болховитинов Н.Н., Истомин А.А. Печальная судьба колонии Росс (1825–1841) // ИРА. Т. 3. C. 221–230.


[Закрыть].

Приоритеты Российской империи устойчиво уходили на Кавказ, Балканы, Центральную Европу. Замещением же Русской Америки постепенно становился Дальний Восток, расширявшийся за счет Амурского края и Приморья. Между тем плавания, ведущиеся под эгидой РАК, преследовали главным образом коммерческие цели, доставляя товары в Русскую Америку. Хотя, оговоримся, именно снабжение Русской Америки продовольствием и торговыми товарами оказалось ахиллесовой пятой колонии: русские суда приходили крайне нерегулярно и поневоле приходилось расширять закупки у иностранных купцов[235]235
  Гринёв А.В. Аляска под крылом… С. 293.


[Закрыть]. Впрочем, сама компания, как бы хищнически ни вела она себя по отношению к зависимому туземному населению и как бы безжалостно ни уничтожала природные ресурсы, прибыль от монопольного пушного промысла, в частности добычи калана и моржей, все равно продолжала исправно получать. Кругосветные же экспедиции под эгидой морского ведомства в 1830–1840-х гг. становились все большей редкостью. Плавания А. Юнкера на военном транспорте «Або» в 1840–1842 гг., И. Вонлярлярского на «Иртыше» в 1843–1845 гг. и Г. Невельского на военном транспорте «Байкал» в 1848–1849 гг. в основном должны были решать задачи казенного снабжения дальневосточных портов (Петропавловск, Охотск, Аян) и, по возможности, осуществлять деятельность исследовательского характера. Научно-исследовательская результативность подобных плаваний за редким исключением серьезно снизилась. Двигались корабли по одним и тем же четко выстроенным маршрутам, направляясь в Новоархангельск и фактически не отклоняясь от них для совершения научных изысканий.

РАК же еще в 1820-х гг. начала постепенно отказываться от услуг военного флота. Симптоматичной стала записка анонимного автора 1824 г., ярко подчеркивавшая скептические настроения торгово-купеческой номенклатуры в отношении использования офицеров флота в Русской Америке. «Мы выставляем дела офицеров, совершивших кругосветную экспедицию, в самом высоком виде, но примечательный глаз найдет, что это не так важно, как мы думаем. Сколько каждый год проходит судов мимо мысов Горн и Доброй Надежды, и всеми оными или по большей части сими судами начальствуют американские мужики… Я чрез сие только хотел сказать, что привести корабль из С.-Петербурга в Ситху не есть весьма важное [дело] и хотя несколько зависит от искусства, но более от [умения] начальствующаго кораблем»[236]236
  Российско-Американская компания и изучение Тихоокеанского севера, 1815–1841 / под ред. Н.Н. Болховитинова. М., 2005. С. 165.


[Закрыть].

Предпочтения руководства РАК были очевидны. В 1830-х гг. в Русскую Америку направлялись грузовые суда под командованием опытных флотских штурманов и с вольнонаемной командой. Неудачное плавание «Елизаветы» под командованием штурманского помощника 14-го класса И.М. Кислаковского и трудности, преследовавшие «Рюрик» под командованием штурмана 12-го класса Е.А. Клочкова, не изменили позицию компании, организовавшую в 1830–1840-х гг. целую серию плаваний в Русскую Америку. С середины 1840-х гг. руководство РАК перешло к новой системе транспортировки. Стремясь сократить транспортные расходы и время доставки грузов (11 месяцев морским путем из Кронштадта вместо 17 сухим путем через Сибирь) и не рисковать собственными кораблями, РАК перешла к использованию для снабжения колоний зафрахтованных финских кораблей «Ситха» и «Атха», которыми командовали опытные финские вольные шкиперы Иоганн Конради и А.В. Риделя. Под флагом РАК они ходили с Балтики в Новоархангельск в 1846–1853 гг.[237]237
  Гринёв А.В. Иностранные суда… С. 226.


[Закрыть]

Как бы противоречиво и парадоксально ни складывались кругосветные экспедиции, в них всегда прослеживаются внутренние структуры, не всегда определяемые только лишь мотивами имперского проникновения или торговыми интересами. Зачастую внутренняя комбинаторика столь причудлива, что не бросается в глаза. Между тем элементы одного ряда, собранные вместе и распределенные в некоем логическом порядке, приоткрывают завесу над, казалось бы, совершенно обыденными и будничными вещами. Особенно, если этот порядок продиктован менталитетом определенной социальной среды, в нашем случае – логикой людей, отправившихся в морское плавание.

Моряки склонны оформлять мысли в образной форме. Несколько отстраненно чувствуя себя в гражданском обществе, они резко выделялись на фоне людей, вся жизнь и деятельность которых протекала на земле. Странный образ жизни этих вечно бороздящих моря неприкаянных «бродяг» со столь непривычными пристрастиями распространялся и на названия, которые они давали своим кораблям. Они выступали для них неким антропоморфным существом, и сами его обитатели воспринимали судно как существо родное и живое. Корабль как будто разговаривал с плывшими на нем, он поскрипывал мачтами, дышал, раздувая паруса, покачивался, как покачиваются люди при ходьбе, нарушал молчание моря ударами склянок. Каждый такой плавучий дом непременно был наделен индивидуальными чертами, отличался от других кораблей деталями отделки, строением корпуса, конструкцией мачт, цветом и формой парусов. Для непосвященного человека все корабли могли быть на одно лицо, но только не для «людей моря», наделявших суда душой. У каждого судна было имя, эти названия отражали морской быт, специфику профессии, отношение моряка к жизни и к своему делу, его суеверия, его внутренний мир, тоску по родному краю.

В эпоху Просвещения подобные пристрастия моряков дополнились новыми чертами. Время, когда происходило «расколдовывание» мира, и рушились иерархические барьеры, ограждавшие пространство привилегированной власти и науки от общества, предъявляло новые требования и к дальним морским путешествиям, ставшими могучим рычагом научного познания. Выполняемая во время экспедиций широчайшая программа исследований в области астрономии, зоологии, географии, этнографии, ботаники во многом изменила привычный взгляд на мир и расширила представления о его устройстве. Время рационализма изменило и отношение к человеку. Основной посыл нового мироощущения коренился в убежденности, что человек способен изменять себя к лучшему и преобразовывать мир вокруг себя. Тем более что мир этот, далекий, «варварский» и «нецивилизованный», по мнению идеологов Просвещения, остро нуждался в преобразовании. Тем самым открываемый мир оказывался объектом культурного воздействия западноевропейской цивилизации, которая, подобно античной, противопоставляла свою культуру, политическую организацию всем встречаемым на пути «варварским» обычаям.

Как нам представляется, моряки-путешественники в аллегорической форме воплощали образы эпохи Просвещения. Представим в качестве рабочей гипотезы феномен называния кораблей дальнего плавания. Возможно ли выделить среди британских, французских и российских исследовательских кораблей некие единые типологические ряды, позволяющие высветить «философию» Просвещения, направляющую ход географических открытий?

Рассмотрим названия британских кораблей и в первую очередь обратимся к опыту капитана Джемса Кука. Первый его корабль, 30-метровый барк «Индевр» («Усилие»), ранее назывался «Граф Пембрук»[238]238
  После плавания с Куком «Индевр» в качестве транспортного судна еще три раза плавал на Фолкленды, а затем, переименованный в «Лорд Сандвич», оказался у берегов Америки во время Войны за независимость. Служил тюремным судном и во время битвы за Род-Айленд был затоплен на мелководье для блокады гавани Ньюпорта в 1778 г. В честь «Индевра» назвали командный модуль космического корабля «Аполлон-15».


[Закрыть]. Два следующих корабля Кука также прошли через «обряд» переименования. Шлюпы «Маркиз Гренби» и «Маркиз Рокинхем» сначала были названы в честь героев британской экспансии эпохи Елизаветы I и получили соответствующие «имена» – «Дрейк» и «Рэли». Однако после консультаций государственного секретаря лорда Рокфорда с королем Георгом III и графом Сандвичем отправлявшиеся в «испанские моря» корабли были вновь переименованы в «Резолюшн» («Решение») и «Адвенчур» («Путешествие»). Участвовавший же в третьем плавании бриг «Дискавери» («Открытие») также был переименован из бывшего «Дилеженс». По наследству название «Дискавери» получил и барк участвовавшего во втором и третьем плавании Кука Джорджа Ванкувера, предпринявшего исследование в Тихом океане в 1791–1795 гг.

Просветительская логика наименований варьировалась, но неизменно обнаруживала себя и после гибели Кука. Одним из неожиданных ее проявлений стало название «Баунти» («Щедрость»), корабля, который под командованием участника третьего плавания Кука Уильяма Блая вошел в историю самых авантюрных эпизодов в освоении Южных морей. События вокруг названия «Баунти» характерны. Они происходили в 1789 г., в период, когда Британская империя, пытаясь компенсировать потерю североамериканских колоний, искала средства для усиления своего влияния в Вест-Индии и активизировала экспансию в Тихом океане. Для укрепления влияния на американском континенте Британия делала ставку на развитие сахарных плантаций в бассейне Карибского моря, развитие которых большей частью базировалось на подневольном труде рабов-негров, которых продолжали экспортировать из Африки. Поиск дешевого питания натолкнул на мысль о внедрении недавно открытого хлебного дерева на вест-индских плантациях. Идея, собственно, висела в воздухе уже почти два десятилетия[239]239
  Идея о внедрении питательного хлебного дерева в Вест-Индии была высказана еще в 1772 г. Плантатор, а позже губернатор Сент-Винсента Валентайн Моррис обратился с предложением к британскому правительству направить экспедицию в Тихий океан с целью доставить деревья с островов Океании до вест-индийских колоний. В 1775 г. к рассмотрению вопроса подключился правительственный Вест-Индийский комитет, который объявил о вознаграждении в сто фунтов стерлингов капитану, который доставит хлебное дерево в Америку.


[Закрыть], однако до вступления на должность президента Лондонского королевского общества путешественника, участника первого плавания Кука, мецената и бизнесмена Джозефа Бенкса конкретных действий по реализации проекта «хлебного дерева» не предпринималось. Пользуясь поддержкой короля, Бенкс сумел в 1787 г. добиться отправки экспедиции за хлебными деревьями. Плавание трактовалось его инициаторами как осуществление грандиозного просветительского замысла, некоего акта доброй воли, своего рода высшей «щедрости» британского правительства в отношении негров-рабов, которые, в случае успеха предприятия, получили бы калорийную и дешевую пищу. После произошедшего на «Баунти» бунта[240]240
  Даниельсон Б. На «Баунти» в южные моря / пер. со шведск. Л.Л. Жданова; отв. ред. и авт. предисл. Н.А. Ерофеев. М., 1966; Фальк-Рённе А. Слева по борту – рай: Путешествие по следам «Баунти» / пер. с датск. и предисл. В.Л. Якуба; отв. ред. и авт. послесл. К.В. Малаховский. М., 1980; Alexander C. The Bounty: the true story of the mutiny on the Bounty. New York, 2004.


[Закрыть] Блай предпринял новую попытку доставить ростки хлебного дерева в Вест-Индию, на сей раз воспользовавшись судами «Провиденс» («Помощь») и «Ассистант» («Предусмотрительность»), в названиях которых просветительская идея сама по себе вкупе с воспоминаниями Блая о неудаче первого плавания обрела новое «звучание».

Между тем Бенкс, будущий основатель Британского Африканского общества и патрон колонии Новый Южный Уэльс, завещавший свою обширную ботаническую и этнографическую коллекцию Британскому музею, сразу после Рождества 1800 г. составил для лордов Адмиралтейства некий список-памятку, в котором перечислил названия, подходящие, по его мнению, для кораблей, отправлявшихся в Южные моря. В нем значились «Персверенс» («Настойчивость»), «Инвестигейтор» («Исследователь»), «Сочер» («Искатель»), «Индастриос» («Усердный»), «Пейшнс» («Терпение»), «Инквайер» («Расследование»), «Райвл» («Конкурент»), «Дилеженс» («Усердие»)[241]241
  Mackay D. In the wake of Cook: Exploration, science and empire, 1780–1801. Wеllington, 1985. P. 3, 4.


[Закрыть]. Программа, как нам представляется, была заявлена весьма отчетливо! 19 января 1801 г. Адмиралтейство отдало распоряжение Военно-морскому совету переименовать шлюп «Ксенофонт» в «Инвестигейтор» («Исследователь»). Корабль, переделанный под гидрографическое судно, отправился к Австралии и совершил под командованием капитана Мэттью Флиндерса, участника плавания Блая на «Провиденсе», первое плавание вокруг открытой Куком Новой Голландии, этого нового материка, получившего название «Австралия».

Французская традиция щепетильности в выборе названий вполне может составить конкуренцию британской[242]242
  О французских географических исследованиях в Мировом океане см.: Bellec F. La généreuse et tragique expedition Lapérouse. Rennes, 1985; Taillemite É. Marins Français à la découverte du monde: De Jacques Cartier à Dumont d’Urville. Paris, 1999.


[Закрыть]. Совершенно очевидны приоритеты, которыми руководствовались организаторы кругосветного плавания Жана-Франсуа де Гало, графа де Лаперуза 1785–1788 гг.: «Портофэ» была переименована в «Буссоль», а «Австрия» Поля Антуана Флерье де Лангля – в «Астролябию». Когда же в 1791 г. на поиски пропавшего Лаперуза направилась новая экспедиция под командованием Жозефа Антуана Брюни д’Антрекасто, то «Трюит» («Форель») получил название «Решерш» («Поиск»), а «Дюранс» станет «Эсперанс» («Надежда»). Под командованием Никола Бодена и Жака Феликса Амлена в 1800–1804 гг. в Тихий океан направились «Географ» (бывшая «Галатея») и «Натуралист» (бывший «Менакан», «Грозный»)[243]243
  Привезенные экспедицией животные из Австралии (эму, кенгуру, черный лебедь), к негодованию Жоффруа де Сент-Иллера, встречавшего корабли на пирсе в Лорьяне, были увезены по распоряжению директора садов Жозефины Бонапарт Бриссо де Мирбеля в Мальмезон, где у супруги первого консула располагался зверинец для экзотических животных.


[Закрыть]. Два исследовательских корабля с названиями из перечисленных, «Астролябия» и «Эсперанс», через несколько лет вновь появятся в Тихом океане: на первом из них (бывшей «Ракушке») в плавание дважды отправится Дюмон д’Юрвиль (1826–1829; 1837–1840), а «Эсперанс» возглавит сын первого кругосветного французского мореплавателя Луи Антуана де Бугенвиля Гиацинт Ив де Бугенвиль (1824–1826). В названиях же других французских исследовательских кораблей наиболее часто присутствовали античные аллюзии («Урания», «Венера», «Артемида», «Кибела», «Тетис», «Клеопатра»), а кроме того, географические («Байонезка», «Дюранс», «Рона») и нарицательные существительные («Героиня», «Фаворитка»).

Таким образом, можно предположить, что в век Просвещения формируется определенный осознанный выбор названий. Список потенциально востребованных названий не исчерпывался некими традиционными для моряков психологическими ожиданиями, в числе которых, например, могли выступать важные для «тружеников моря» черты характера или маскулинно-гендерные мотивы. В определенной степени коннотации подобного рода, как нам представляется, приобретали дополнительную идеологическую «нагрузку», подчеркивавшую просветительский дух плаваний, их рационализм и научную направленность. За выбором названий кораблей обнаруживается и вторая тенденция, в подоплеке которой скрывается настоящая программа, своего рода правительственная «стратегия», направленная на поддержание соответствующего интеллектуального имиджа страны, поддержание ее репутации как державы, идущей в авангарде научного прогресса и освоения Мирового океана. Дополняется подобная «программа» отсылками к родной топонимике и временам античности, которые, в соответствии с интеллектуальными пристрастиями эпохи Просвещения, представлялись истинной школой мудрости и противопоставлялись варварству. В подтверждение данной тенденции следует отметить, что в названиях кораблей фактически отсутствовали названия, связанные с христианством (исключение: упоминание имени святого Иоанна Крестителя в названии корабля Жана-Франсуа де Сюрвиля).

Применимы ли названные тенденции к названиям кораблей российских кругосветных исследовательских экспедиций, планомерно ли ставить вопрос о своего рода «трансферном» переносе западноевропейских просветительских тенденций на символическом пространстве названий? Перефразируем этот вопрос в духе одного из главных идеологов русского Просвещения, канцлера и председателя Государственного совета графа Николая Петровича Румянцева, который, обсуждая с Иваном Федоровичем Крузенштерном кандидатуры офицеров, назначаемых на ответственные посты, запрашивал: «Хороший ли он и умной ли человек, любит ли просвещение»?[244]244
  Eesti Ajalooarhiiv (Государственный архив Эстонии), далее ЕАА.F. 1414. № 3. S. 23. L. 125 об.


[Закрыть]

Главная сложность ответа на этот вопрос заключается в специфической источниковой ситуации. Дело в том, что в нашем распоряжении нет прямых указаний на то, какими мотивами руководствовались вельможи, чиновники или военно-морские деятели, предлагавшие кораблям те или иные названия. Перед нами предстает только итоговый результат, спущенный со стапелей корабль, по «высочайшему повелению» получившего то или иное название[245]245
  Как, например, значится в документах относительно наименования 12 мая 1817 г. шлюпа «Камчатка»: «В присутствии императора судно спущено на воду и наречено шлюпом Камчаткою» (РГАВМФ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 16. Л. 53 об.).


[Закрыть]; «лаборатория» же процесса принятия названия во встреченных нами документах не представлена. В итоге мы можем только вычленить основные направления, в соответствии с которыми и формируются ряды названий.

В первую очередь выделяются названия, связанные с историческим прошлым и настоящим Российской империи: именами выдающихся полководцев и адмиралов («Суворов», «Кутузов», «Сенявин»), именами членов царствующей династии («Наследник Александр»), правительственных деятелей («Моллер»). Второй важный маркер – отечественная топонимика, обогатившая историю российских кругосветных плаваний многоговорящими географическими названиями, среди которых оказались не только гидронимы и ойконимы, связанные с континентальной Российской империей («Нева», «Ладога», «Або», «Иртыш», «Байкал»), но и с ее тихоокеанскими заморскими планами («Камчатка», «Америка»). Обнаруживаются и свойственные западноевропейской интеллектуальной моде античные аллюзии («Диана», «Аполлон», «Аякс», «Паллада», «Аврора»[246]246
  Впрочем, название «Аврора» некоторые исследователи связывают с решением императора Николая I, повелевшего назвать корабль в честь знаменитой петербургской красавицы Авроры Карловны Демидовой-Карамзиной (урожденная баронесса Ева Аврора Шарлотта Шернваль фон Валлен; 1808–1902), фрейлины императрицы Александры Федоровны.


[Закрыть]). Наконец, некоторые из встреченных нами названий выступают подобием психологических маркеров («Мирный», «Благонамеренный», «Смирный», «Кроткий», «Надежда»), словно бы ненароком подталкивающими к выводам относительно природы российской экспансии. Ее направленность, в свою очередь, вполне отвечает чаяниям эпохи Просвещения, идеология которой отразилась в названиях «Предприятие» и «Открытие».

В одном, впрочем, случае названия группируются в определенный хронологический ряд, что дает гипотетическое основание предполагать наличие некоего единого замысла, объединившего организаторов названных плаваний. Речь идет о периоде 1813–1819 гг., когда в кругосветное плавание отправились корабль РАК «Суворов» (1813–1816; лейтенант М.П. Лазарев; 1816–1818; лейтенант З.И. Панафидин), корабль РАК «Кутузов» (1816–1819; капитан-лейтенант Л.А. фон Гагемейстер) и корабль «Бородино» (1819–1821; лейтенант З.И. Панафидин). Определенная логическая знаковая цепочка, связанная с идеологией научного открытия мира, прослеживается и в названиях кораблей комплексных российских экспедиций по исследованию Арктического бассейна и вод Антарктиды, организованных в 1819 г. по инициативе маркиза де Траверсе: военных шлюпов «Открытие», «Благонамеренный», «Восток» и «Мирный».

Новый подтекст в изучении гипотетических связей между названиями кораблей и намерениями организаторов обнаруживается в истории первой научной кругосветной экспедиции, осуществленной на бриге «Рюрик» под командованием лейтенанта Отто Евграфовича фон Коцебу в 1815–1818 гг.[247]247
  Корабль был построен в 1815 г. на средства графа Румянцева на верфи в финском городе Або (совр. Турку, Финляндия).


[Закрыть] Ее вдохновителем и финансовым организатором являлся граф Румянцев[248]248
  Граф Н.П. Румянцев (03.04.1754–03.01.1826), сын фельдмаршала графа Петра Александровича Румянцева-Задунайского и графини Екатерины Михайловны, урожденной княжны Голицыной, дочери фельдмаршала М.М. Голицына. Был одним из виднейших государственных деятелей России в начале XIX в. и занимал посты министра коммерции (1802–1811), директора водяных коммуникаций и комиссии об устроении в России дорог (1801–1809), министра иностранных дел (с 1808 г.), а в 1810–1812 гг. был председателем Государственного совета. В 1814 г. вышел в отставку из-за пошатнувшегося здоровья, перенес инсульт, но продолжал заниматься активной деятельностью по развитию отечественной истории и спасению погибающих памятников письменности. Граф собрал большую библиотеку и обширные коллекции рукописей, этнографических и нумизматических материалов, которые легли в основу Румянцевского музея. Книжные собрания этого музея послужили в 1925 г. базой для создания Государственной библиотеки им. В.И. Ленина. Меценат и покровитель мореплавания, Румянцев оказал немалую поддержку Крузенштерну при организации первого русского кругосветного плавания и в дальнейшем финансировал морские экспедиции (на его средства, например, в 1815 г. был снаряжен в плавание на поиски северного морского прохода между Азией и Америкой бриг «Рюрик»). На протяжении четверти века между Крузенштерном и Румянцевым велась оживленная переписка, которая хранится в Государственном историческом архиве Эстонии. Скончался в Санкт-Петербурге в своем особняке на Английской набережной (в 1831 г. в нем был открыт Публичный музей, ныне в нем размещается Государственный музей истории Санкт-Петербурга) и был похоронен в любимом имении в Гомеле в им же построенном Петропавловском соборе. (Библиографию научных работ о графе Н.П. Румянцеве см.: Николай Петрович Румянцев: Жизнь и деятельность: Биобиблиографический указатель книг, статей из сборников, журналов, газет на русском языке. К 140-летию Российской государственной библиотеки / сост. О.Г. Горбачева, В.А. Князятова. М., 2001.) Относительно проблем исторической антропологии, затронутых нами в этой книге, см. диссертацию, посвященную изучению социального окружения Румянцева и формированию его клиентелы: Бекасова А.В. Семья, родство и покровительство в России XVIII века: «домовое подданство» графа П.А. Румянцева: Дис. … канд. ист. наук. СПб., 2006.


[Закрыть], меценат, собравший вокруг себя блистательный кружок единомышленников-профессионалов, ядро так называемой Румянцевской академии. В окружение графа Румянцева входили известнейшие историки, источниковеды и археографы Н.Н. Бантыш-Каменский, А.Ф. Малиновский, И.Ф. Стриттер, К.Ф. Калайдович, П.М. Строев, труды которых дали мощнейший импульс развитию русской словесности, истории, кодикологии и палеографии[249]249
  Куник А.А. Содействие Круга канцлеру графу Румянцеву в пользу русской истории // Журнал Министерства народного просвещения. 1850. № 1. С. 16, 17; Ивановский А. Государственный канцлер граф Н.П. Румянцев. СПб., 1871; Корш Е.Ф. Очерк нравственной характеристики Румянцев // Сборник материалов для истории Румянцевского музея, изданной ко дню юбилея музея. М., 1882. Вып. 1; Барсов Е.В. Государственный канцлер граф Н.П. Румянцев // Древняя и новая Россия. 1877. № 5. С. 5–22; Козлов В.П. Колумбы российских древностей. Наука, 1981; Сараскина Л.И. Граф Н.П. Румянцев и его время. М., 2003; Молчанов В.Ф. Книжная культура России XIX века: Эпоха, судьба, наследие Н.П. Румянцева. М., 2006; Аксенова Г.В. Государственный канцлер Н.П. Румянцев – организатор русской науки // Преподаватель: XXI век. 2010. № 3. С. 245–253.


[Закрыть].

Сам же граф Румянцев, питавший «личную склонность ко всему тому, что может послужить к просвещению и обогатить российскую словесность»[250]250
  Румянцев Н.П. Письма к В.Н. Берху. СПб., 1876. С. 9.


[Закрыть], проявлял немалый интерес к истории географических открытий. Можно предположить, что умудренный политик с обширными связями и знакомствами в сферах российской политики и высоко образованный человек, близко знакомый со многими военными моряками, аристократ, воспитанный в традициях западноевропейской культуры и русский патриот, по-видимому, рассматривал путешествие Коцебу как важнейший шаг в реализации русских национальных интересов[251]251
  Плавание «Рюрика» вызвало немалый резонанс в Великобритании (см. публикации «Обозрений новейшей английской литературы» (№ 61, 62), «Путешествия англичан к северному полюсу» (№ 64, 65, 68) и «Обозрение разных опытов для открытия северо-западного проезда в Индию и Китай (№ 71) в феврале – апреле 1818 г. в «Русском инвалиде».


[Закрыть]. Интерес Румянцева к «древностям российским» не единожды подталкивал его к тому, чтобы рассматривать прошлое страны в контексте европейской истории и подчеркивать уникальность прошлого России. Пристрастие к «древностям российским», как нам представляется, и заставило его использовать имя легендарного основателя правящей княжеской династии в названии корабля.

Походы морских скандинавских дружин крайне интересовали Румянцева, убежденного, что благодаря их плаваниям карта Европы пополнилась новыми топонимами. Одно из таких названий, Вайгач, стало, например, предметом особого внимания Румянцева и Крузенштерна. Изучая на старинных картах места, связанные с походами варягов, Румянцев пытался определить истоки его этимологии и предположил, что должно быть нечто единое между названиями пролива Вайгач (совр. Югорский Шар) возле островов Новая Земля и одноименного пролива в Гренландии. Гипотеза о происхождении слова «Вайгач» от русского «ваятельно» на основании найденных голландцами во время экспедиции Баренца на острове Вайгач деревянных статуй, его не убедила. Столь же сомнительными представлялись графу отсылки на возможную этимологическую связь слова «Вайгач» и нидерландских «war» («дуть») и «gat» «отверстие», что, по мнению секретаря Британского адмиралтейства Джона Барроу, могло обозначать некий пролив, в котором бушуют бури. Румянцев склонялся к предположению, что источник появления слова «Вайгач» непременно следует искать в походах викингов. Варяжские конунги, открывшие в IX в. Исландию и Гренландию, открыли и оба одноименные острова, дав им «одинаковые названия по причине единообразности их положения». Само же слово происходило от англосакских «гат» («ворота») и «ва» («бедствия»), чему находится и подтверждение на старых русских картах, на которых пролив Вайгач назывался «воротами»[252]252
  Крузенштерн И. Обозрение всех путешествий, предпринятых к описанию кратчайшего пути из Атлантического в Южный океан // Коцебу О. Путешествие в Южный океан. СПб., 1821. С. LV, LVII.


[Закрыть].

В одном из своих писем Крузенштерну от 31 августа 1819 г. Румянцев: «Я с большою признательностию читал показанные мне ученыя объяснения на счет Вайгатскаго острова и в обеих случаях при нашем северном береге, как и в Баффинском заливе отсеченном от матерой земли водяным проливом, названным Железныя Врата, что кажется доказывает, что один и тот же какой-либо древний народ или вооруженное сословие, и я думаю, варяги открыли оба острова и их поименовали завал: вам известно, что прежде гораздо Баффинова путешествия и в самыя отдаленнейшие века есть доказательства, что северные пираты приставали к Гренландии…»[253]253
  ЕАА. F. 1414. № 3. S. 23. L. 78.


[Закрыть] Интерес к древностям и ученые занятия графа Румянцева, интересовавшегося начальными страницами русской истории, встречаемые им известия о варягах, пиратах и легендарном Рюрике, вполне могли подтолкнуть его к тому, чтобы увековечить имя легендарного основателя правящей династии в названии корабля, отправлявшегося на открытие легендарного прохода между Азией и Америкой.