Текст книги "Величайшие русские пророки, предсказатели, провидцы"

В конце концов злоба на весь белый свет привела его к жуткому, но вполне логичному финалу, первым шагом к которому стало знакомство и близкое схождение с Сергеем Нечаевым, теоретиком и практиком революционного насилия и терроризма. Прыжов вступает в нечаевское «Общество народной расправы» и принимается вести активную пропагандистскую работу среди «фабричных», по большей части в кабаках, запросив выделения денег на посещение питейных заведений.

В ноябре 1869 года Нечаев ложно обвинил одного из авторитетных членов «Народной расправы» студента Иванова и организовал его убийство, сделав его соучастниками четырех своих соратников – Нечаева, Успенского, Кузнецова, Николаева и Прыжова. Все происходило в старинном гроте на территории парка Петровской сельскохозяйственной академии. «Нечаевцы» планировали задушить Иванова шарфом, но тот отчаянно сопротивлялся. В какой-то момент Прыжов испугался настолько, что даже предпринял попытку переубедить Нечаева, отговорить от смертоубийства, однако взбешенный лидер «Народной расправы» пригрозил пристрелить. После этого Прыжов или держал за руки Иванова, или стоял в стороне, одно из двух, пока несчастного студента оглушали ударами дубины по голове, вслед за чем Нечаев сделал смертельный выстрел в голову жертвы. Арестованного вместе с подельниками Прыжова в 1871 году осудили на двенадцать лет каторжных работ и вечное поселение в Сибирь, где он и умер, озлобленный как на врагов, так и на друзей. Такой вот человек, считавший служителей церкви «первыми врагами культуры человека», последовательно «разоблачал» Ивана Яковлевича.

Самые же благожелательные слова о нем сказал немало и не единожды общавшийся с Корейшей и уже упомянутый ранее Александр Федорович Киреев, в своей биографической книге о юродивом. В предваряющем основной текст ее вступлении автор написал: «Многие из старожилов Москвы, вероятно, помнят то время, когда в Преображенской больнице умалишенных находился известный всей Москве „Иван Яковлевич“, который, получив высшее академическое образование и обладая от природы умом светлым, был для многих камнем преткновения, как образом своей юродствующей жизни, так и своими действиями, шедшими вразрез обычаям мира, и поэтому посещавшие его из одной лишь любознательности уходили с полным убеждением, что видели сумасшедшего; тогда как в то же время люди, чаще других бывавшие у него и с религиозной точки зрения глубже всматривавшиеся в его жизнь и действия, видели пред собою не то что не сумасшедшего, но даже и не простого смертного, а великого по терпению своему подвижника, добровольно презревшего мир, со всеми его благами, и принявшего вольную нищету и юродство, которое и св. отцами Церкви признается за самое высокое подвижничество».

А теперь приведем несколько примеров ясновидения и рассказов навещавших Ивана Яковлевича очевидцев, большое число которых составляли не только простые люди, мещане и купечество, но и чиновники, представители знати и образованного общества, вовсе не склонные без раздумья все принимать на веру.

Вот один случай, который убедил в прозерцании Корейши князя Алексея Долгорукова (согласно его «Органону животного месмеризма»[20]20
  Этот же рассказ привел М. И. Пыляев в своем труде «Замечательные чудаки и оригиналы».


[Закрыть]):

«Я любил одну А. А. А., которая, следуя в то время общей московской доверенности к Ивану Яковлевичу, отправилась к нему, обыкновенно для того, не предскажет ли ей чего-нибудь нового. Возвратившись оттуда, между прочим, рассказала мне, что она целовала руки, которые он давал, и пила грязную воду, которую он мешал пальцами. Я крепко рассердился на это и объявил ей формально, что если еще раз поцелует она его руку, или напьется этой гадости, то я до нее дотрагиваться не буду. Между тем, спустя недели три, она отправилась вторично к нему, и когда он, по обыкновению, собравшимся у него дамам стал по очереди давать целовать свою руку и поить помянутою водою, то, дойдя до нее, отскочил, прокричав три раза: „Алексей не велел!“ Узнав это, я решился к нему поехать и наблюсти за ним. Первая встреча моя была с ним: как только я взошел, он отвернулся к стене и начал громко про себя говорить: „Алексей на горе стоит. Алексей по тропинке идет узенькой, узенькой; холодно, холодно, холодно, у Алексея не будет ни раба, ни рабыни, ноги распухнут; Алексей, помогай бедным, бедным, бедным. Да, когда будет Алексей Божий человек, да… когда с гор вода потекет, тогда на Алексее будет крест“. Признаться сказать, эти слова во мне запечатлелись, и после этого я выучился трем мастерствам; хотя мне и объясняли эти слова ясновидящие и высокие, но, однако, день Алексия Божья человека я неравнодушно встречаю. Из наблюдений над ним, я утром более находил в нем созерцания, и многие такие откровенные вещи он открывал, что самому высокому ясновидцу только можно прозерцать; в других же иногда целыми днями он пустяки городил. Говорил он всегда иносказаниями».

За год до того, как началась Крымская война, Иван Яковлевич побуждал всех своих посетителей щипать корпию (это раздерганная до мягкости ветошь, которая в то время использовалась в качестве перевязочного материала) и настойчиво рекомендовал им дома заготавливать сухари. Уходящим он наказывал в следующий раз приходить с тряпками. Люди так и делали, усаживались напротив юродивого и принимались расщипывать на нитки ветошь, однако никто не мог уразуметь прихоти Корейши. Все прояснилось в июне 1853 года, с объявлением войны. Запасы корпии блаженный велел отправить по госпиталям, а заготовленные сухари отвезти на склады провианта.

18 февраля 1855 года Корейша выглядел сверх меры задумчивым, был грустен и ни с кем из посетителей не заговаривал, лишь посматривал на иконы да вздыхал тяжко. Люди стали было беспокоиться, как вдруг блаженный резко поднялся со своей подстилки и, оглядев всех напуганных визитеров блестящими от слез глазами, произнес: «Нет у нас, детушки, более царя, уволен раб от господей своих, он теперь как лебедь на водах, ныне Александр в правоту России свет». В тот момент никто из присутствовавших не понял, что имел в виду Иван Яковлевич. Однако на следующий день всем все стало ясно: по всей Москве распространилось известие о смерти императора Николая I и вступлении на престол цесаревича Александра Николаевича.

Как-то раз некая госпожа Ланская обратилась к доктору Саблеру, главному врачу Преображенской больницы, за содействием во встрече с известным всей Москве блаженным. Василий Федорович спросил у Корейши, согласится ли тот принять эту даму. Иван Яковлевич ответил положительно, однако поведение его во время визита Ланской весьма озадачило доктора: Корейша вопросы дамы игнорировал, но то и дело просил Саблера снять левый сапог, прибавляя, что он узок больно. Разумеется, доктор оставлял без внимания эти слова больного, однако по настоянию госпожи Ланской все-таки снял левый сапог. Лишь вслед за этим Иван Яковлевич принялся давать ответы на вопросы визитерши, а доктор был вынужден в течение всей беседы оставаться в одном сапоге. Надел он левый сапог после того, как вышел из комнаты Корейши. Завершив дневные служебные дела, доктор Саблер отправился домой в коляске. Ни с того ни с сего лошадь помчались стремглав, растерявшемуся кучеру не удалось с ней справиться, и ему и его пассажиру не оставалось ничего другого, как только прыгать из коляски на ходу. Неудачно приземлившись, Саблер сломал левую ногу. Она распухла так, что не представлялось возможным стянуть с нее сапог, и его пришлось разрезать. Через некоторое время госпожа Ланская напомнила Василию Федоровичу о пророческих словах.

Автор описания жизни Корейши А. Ф. Киреев вспоминал: когда он достиг совершеннолетия, отец вздумал его женить, и они вместе облюбовали невесту по имени Федосья. Но поскольку отец Александра Федоровича не начинал никакого важного дела без благословения Корейши, то он и по поводу сына послал в больницу записку со словами: «Благословите, Иван Яковлевич, рабу Александру вступить в брак с рабою Федосьею!» На вернувшейся записке Корейша карандашом написал такой ответ: «Не с Федосьею, а с Анной». А. Ф. Киреев не придал ему никакого значения, тем более что дело шло полным ходом. Но оно как-то само собой расстроилось, а спустя ровно два года Александр Федорович Киреев совершенно случайно женился на Анне.

В 1855 году А. Ф. Киреев заболел холерой, и помощь врачей ничего не давала. Состояние его было критическое. Отец Александра Федоровича, бывший в отъезде, вернулся домой, когда сын его уже был в бессознательном состоянии, – и он без промедления помчался к Ивану Яковлевичу. Буквально вбежал к нему с призывом о помощи. Корейша хладнокровно заставил его сесть и начать расплетать рогожный кулек. Как взволнованный отец ни возражал, Иван Яковлевич был непреклонен. И они вдвоем больше часа расплетали кулек. Длинным мочалом, которое в итоге получилось, Корейша наказал отцу обвязать по животу больного сына и еще влить ему в рот «маслица от Иверской Божьей Матери». Федор Киреев всю дорогу пребывал в страшной тревоге, боясь, что может не застать сына в живых. Когда же увидел, что состояние его не ухудшилось, обрадовался и сделал все по словам Корейши. И Александр Киреев моментально крепко заснул. Посреди ночи он проснулся «уже в полной памяти», чувствуя при этом, что хочет есть. На следующий день ему стало гораздо лучше, и спустя пару дней он был полностью здоров.

А. Ф. Киреев привел немало случаев прорицаний, сделанных Корейшей, и исцелений, которые иначе как чудесными не назовешь. Еще он записал устные рассказы разных людей, которые, так же, как и он с отцом, посещали Ивана Яковлевича, – свидетельства того, как юродивый не только помог им, но и совершал чудеса. Несколько из них приводятся ниже.

Корейша однажды заставил Киреева-старшего вместе с ним разбивать бутылки и измельчать в порошок стекло. Отскочивший осколок нечаянно порезал щеку отца Александра Федоровича. Взяв щепоть смешанного со стеклянным порошком песка, Иван Яковлевич потер им щеку Федора Киреева. После заживления раны на коже не осталось ни следа.

Одно время, когда Киреев-старший «лишился занятий», семья пребывала в крайне тяжелом положении. Дошло до того, что нечем было платить за квартиру и не на что покупать еду. Было заложено и продано все, что было возможным заложить или продать. Федор Киреев совсем упал духом. Когда он, по своему обыкновению, поехал к Ивану Яковлевичу, Александр Федорович получил на имя отца какую-то бумагу в запечатанном конверте. По возвращении Киреев-старший рассказал, что почти все время визита просидел безучастно, а перед уходом его Корейша подобрал с пола клочок бумаги, разорвал его на мелкие кусочки и сунул в карман жилета Федора Киреева, запретив их вынимать в Москве и наказав посчитать в том городе, где он дело кончит. И больше не добавил ни слова, так что Киреев ушел, ничего не поняв. Оказавшись же дома и вскрыв конверт, он, повеселев, объявил, что ему поручают привести в порядок какие-то дела в Коломне и что за это обещано хорошее вознаграждение. Через полторы недели после приезда в Коломну, именно в тот день, когда он окончил дело и получил за работу по договору 1 800 рублей, Федор Киреев вспомнил о клочках бумаги в жилетном кармане. При подсчете оказалось, что их ровно восемнадцать.

Один богатый господин замыслил масштабное строительство. Ему предлагали землю участками разной площади. Придя к Корейше, он спросил совета, сколько всего земли купить ему для застройки. Иван Яковлевич сказал: больше трех аршинов не понадобится. В том же году этот господин скончался.

Киреевым помогал по хозяйству слуга по имени Артем, подмосковный крестьянин. Он некоторое время внимательно прислушивался к рассказам Киреева-старшего про Корейшу, особенно в те дни, когда тот навещал блаженного. И вот однажды, набравшись смелости, слуга попросил барина взять его с собой к Ивану Яковлевичу. Оказалось, Артем с сыном у себя в деревне новую избенку строили, однако у них не было денег, чтобы закончить дело, и слуга хотел обратиться за помощью к Корейше. Федор Киреев взял его с собой. Когда вошли к Ивану Яковлевичу, он сказал, что привез с собой своего слугу Артема и что тот хочет попросить денег на избенку. Покивав согласно, Корейша сказал, что надо знать размер избы, и добавил, чтобы Артем лег на пол навзничь, а сам он прикинет. Слуга Киреевых лег, а Иван Яковлевич принялся ползать на коленях около него, измеряя его рост. После того, как закончил, велел визитеру подняться. Тот встал и снова обратился насчет помощи. Корейша ответил, что помощь ему ни к чему, и без него избенку выстроят, и отправил Артема восвояси. Когда барин и слуга вернулись, Федор Киреев стал рассказывать домашним про визит, Артем же тем временем отправился за водой. Вернулся он с пригоршней серебра: идя к бассейну, находил монеты, и на обратном пути тоже подбирал. Отправленный еще куда-то с поручением, он опять вернулся с горстью серебра. Утром следующего дня за ним приехал сын, и Артем поехал с ним на несколько дней в деревню, посмотреть выстроенную избу. Слуги не было неделю, а потом снова приехал его сын и рассказал, что вскоре после приезда из Москвы Артем заболел и скоропостижно скончался.

Пришла как-то к Ивану Яковлевичу бедно одетая, но благородная на вид женщина. Нуждаясь настолько, что не могла сама заплатить за вход к блаженному, она скромно встала у входа, не решаясь ни о чем просить Ивана Яковлевича при посетителе, которых в тот день набралось особенно много. Кто-то сердобольный за женщину эту положил в кружку двадцать копеек, а между тем богатая дама поднесла в дар Корейше аршин дорогой шелковой ткани за ценный совет, полученный накануне. Взяв ткань, блаженный передал его благородной наружности беднячке и сказал, чтобы та ее продала и купила детям хлеба. Зарыдав, женщина рухнула на колени. Оказалось, что женщина с детьми своими из-за страшной нужды не ела ничего три дня…

Иван Яковлевич Корейша провел в Преображенской больнице сорок три года. Когда достигнул уже глубокой старости, читаем в книге у А. Ф. Киреева, он, уступая горячим убеждениям своей племянницы, супруги диакона, и с тем, чтобы ей угодить, написал какому-то высокопоставленному лицу прошение следующего содержания: «Обратите милостивое ваше внимание на Ивана Яковлевича, исходатайствуйте ему свободу из больницы на чистый, прохладный воздух, к родной племяннице моей диаконице Марии. За таковое ваше милосердие воздаст вам Бог и Господь и Дух Святый, во Единой Троице славимый! Аминь».

Просьба была удовлетворена: наверно, даже не предполагавшему о такой возможности Ивану Яковлевичу объявили, что он может покинуть «безумный дом» – ведь было очевидно, что четыре десятка лет с лишком содержавшийся в специальном учреждении юродивый не представляет ни малейшей опасности для общества. Реакция его всех удивила: Иван Яковлевич сказал, что не хочет никуда идти из больницы, «а тем более во ад». Под адом он подразумевал жизнь в миру, и в отказе его, пожалуй, наиболее явно выявилось неприятие им этого царства материальности.

Три года, остававшиеся до конца его жизни, Иван Яковлевич почти постоянно проводил в лежачем положении. И хотя посетителей в это время принимал гораздо меньше, он старался как мог оказывать помощь просителям, отвечал на записки. Когда же сам не мог удовлетворить нужду посетителя в помощи, Корейша писал ходатайственные записки самому митрополиту Московскому и Коломенскому Филарету (Дроздову). И просьбы эти удовлетворялись, нуждающиеся получали от митрополита денежную помощь, зачастую весьма крупную.

Срок своей смерти Иван Яковлевич чувствовал и предсказывал наперед: когда оставалось восемь дней до преставления его, последовала от него просьба сварить уху из восьми рыб; в день, предшествовавший последнему, он повернулся ногами к образам и спал так, как полагается возлежать покойнику. 6 сентября, рано утором, Корейша попросил позвать к нему священника, желая исповедаться и причаститься. В начале третьего часа после полудня состояние его ухудшилось настолько, что священник принялся читать над ним отходные молитвы. В этот день многие, кто приходил проститься с Иваном Яковлевичем в последний раз, интересовались, когда и как им предстоит уйти из жизни, и получали ответы, которые впоследствии оказывались верными.

В числе находившихся при кончине Корейши была одна женщина, которая, не ведая, что идет к человеку умирающему, принесла много хлебов: ей хотелось попотчевать блаженного и служащих больницы, приставленных к нему. Видя же, что Иван Яковлевич отходит, она совсем потерялась и не знала, как быть с принесенным хлебом. Блаженный, будто отвечая на ее немой вопрос, сказал едва слышным голосом: «Боже, благослови для нищих и убогих, неимущим старцам в богадельне». Потом помолчал немного, приподнял руку и отчетливо произнес: «Спаситеся, спаситеся, спасена буди вся земля!» Такими оказались последние слова русского юродивого Ивана Яковлевича Корейши.

Тело его предали земле не сразу, оно оставалось непогребенным пять дней. Промедление же возникло вот почему: земляки хотели, чтобы останки Ивана Яковлевича покоились в Смоленской земле, Покровский и Алексеевский московские монастыри предлагали, чтобы он был похоронен у них на кладбищах. В итоге митрополит Филарет распорядился похоронить Ивана Яковлевича неподалеку от Преображенской больницы, в селе Черкизово, тем самым удовлетворив просьбу племянницы Корейши, супруги дьякона тамошней церкви Святого пророка Илии.

Н. Н. Баженов в своей «Истории Московского Доллгауза» замечает, что похороны Ивана Яковлевича были «грандиозными», и ссылается на их описание беллетристом и экономистом Александром Сергеевичем Ушаковым в его «Очерках Москвы», которые выходили под псевдонимом Н. Скавронский: «В продолжение пяти дней отслужено более двухсот панихид; Псалтырь читали монашенки, и от усердия некоторые дамы покойника беспрестанно обкладывали ватой и брали её с чувством благоговения. Овёс играл такую же роль. Цветы, которыми был убран гроб, расхватывали вмиг. Некоторые изуверы, по уверениям многих, отгрызали даже щепки от гроба. Бабы провожали гроб с воем и причитанием. – „На кого ты нас, батюшка, сироти-и-нушек“, – это снова пелось и тянулось таким тоном, что звенело в ушах, – „оставил, кто нас без тебя от всяких бед спасёт, кто на ум-разум наставит, батюшка?“ Многие ночевали около церкви… Долгое время на могиле служили до двадцати панихид в день».

В настоящее время могила Ивана Яковлевича Корейши в ходит в число наиболее почитаемых мест в столице. Несмотря на то что Русская православная церковь не признает знаменитого угодника святым, благодаря многочисленным почитателям его у места его упокоения на Черкизовском кладбище постоянно горят свечи и звучат молитвы – словно там под спудом покоятся чудотворные мощи.

Провидцы в рясах
Провидцы-пастыри

Истинным святым Божиим видения даруются единственно по благоволению Божию и действием Божиим, а не по воле человека и не по его собственному усилию – даруются неожиданно, весьма редко, при случаях особенной нужды, по дивному смотрению Божию, а не как бы случилось.

Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты

Первый святой Москвы митрополит Петр
(2-я половина XIII в. – 1326)

Ермолинская летопись сообщает, что 4 августа 1326 года преосвященным митрополитом Петром была заложена в Московском Кремле каменная церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы. Это произошло в бытность князем Московским Ивана Даниловича Калиты и, несмотря на то, что каменные храмы на Москве и до княжения его возводились, отчего в происходящем не было исключительности, – при всем при том следствия этого события имели важнейшее значение для истории Русского государства. В то время Русь была раздроблена, князья враждовали между собой, и в таких условиях митрополит Петр взялся закладывать основание как политической, так и религиозной первостепенности Москвы, бывшей в первой половине XIV столетия главным городом небольшого удельного княжества. Оставив Владимирско-Суздальское княжество, он уехал из Владимира, фактической столицы Северо-Восточной Руси, в Москву, куда вознамерился перенести и митрополичью резиденцию. Митрополит всея Руси провидел будущее, потому и было оказано им предпочтение Москве и князю Московскому Ивану I Даниловичу, получившему за щедрость свою и богатство прозвание Калита.

Сведения про долгую и многими трудами отмеченную жизнь и деяния святого Петра содержат два его Жития. Первое, созданное непосредственно после преставления митрополита, принадлежит перу его сподвижника Прохора, епископа Ростовского (Петр сам назначил его епископом в Ростов), и в нем удостоверяются чудеса, которые совершались у могилы святителя. Другое Житие – труд одного из его преемников в чине митрополита Московского и всея Руси, святителя Киприана, и оно входит в состав «Степенной книги». Оба Жития – значимые историографические источники, однако более ценным считается Прохорово – как свидетельство очевидца, лаконичное, простое и ненарочитое.

Появился на свет будущий святитель Петр во второй половине XIII века на Волыни, в богатой, то ли боярской, то ли купеческой семье. Отец и мать его носили имена Феодор и Евпраксия. Еще когда она была на сносях, Евпраксии привиделся чудный сон. Снилось ей, что на руках она держит необычайного барашка, с дивным деревцем между рогами, на котором были листья, душистые цветы и горящие свечки. Священник дал такое однозначное толкование: народившийся младенец станет позднее для Православной церкви великим украшением.

Когда мальчику исполнилось 12 лет, он пошел в монастырь и принял иноческий постриг. В обители по первому времени служил в кухне и для всех монахов общины носил на плечах своих воду и дрова. Потом, следуя духовному устремлению, Петр пожелал освоить мастерство писания икон. С юного возраста будучи человеком целеустремленным и упорным, он вскоре так «навыкся», что сделался превосходным иконописцем. Житие за авторством епископа Прохора сообщает, что инок Петр писал образы Иисуса Христа, Богородицы, пророков, апостолов, мучеников и всех святых. Что до поста и молитвы, то в прилежании к ним он превосходил всю братию и вообще обязанности монастырские исполнял образцово. То же, что приобретал он своими трудами благочестивыми, Петр раздавал как милостыню.

Иноческое подвижничество Петра продлилось еще некоторое время, по прошествии коего он оставил волынскую обитель и в уединенном месте в Галиции на берегу реки Рата поставил себе келью, потом построил церковь во имя Спаса Преображения и основал монастырь, став его игуменом и собрав вокруг себя братию. Ратская обитель недолгое время пребывала в уединении: прослышав об отмеченной святостью жизни Петра, в монастырь его на богомолье почали приходить люди из мест недальних и издалека, оставаться там, желая научаться спасению души у игумена Петра.

Сделавшись руководителем Ратского монастыря, Петр продолжал писать иконы и создал немало замечательных образов. Один из таковых, икону Божией Матери, названную впоследствии Петровской, он поднес митрополиту киевскому Максиму, когда тот посетил землю Волыни в самом начале XIV века.

В Ратской обители проявился ряд новых добродетельных качеств Петра, а именно кротость в назидании, щедрость и благорасположенность к нищим и сирым, безгневное обличение провинившихся в грехе перед Богом. Если для милостыни не было ничего приготовлено, в качестве подаяния игумен отдавал просящим собственноручно написанные иконы и свои одежды.

Однако какой бы уединеной и размеренной ни была жизнь монашеской общины за стенами обители, в то время, когда на земле Русской не прекращались грабежи и насилие татарвы, кровавые междоусобные распри князей, непрочен был великокняжеский престол, не могла остаться в стороне от забот мира даже отдаленная обитель. А уж если говорить про митрополита киевского Максима, то ему и вовсе приходилось вести жизнь скитальца. Переезжал он из одной отдаленной епархии в другую, словно ему было негде голову преклонить. Князья севера и юга враждовали между собой. Выбрал бы он север, обиделись бы южане, и наоборот. На юге еще и опасно было из-за татар, на севере престол великокняжеский от города к городу гулял. Но за несколько лет до смерти, в 1300 году, митрополит все-таки сделал выбор в пользу Владимира, где и отдал Богу душу. После этого, в 1305 году, встал ребром вопрос о его преемнике.

Михаил Ярославич Тверской, который в то время носил титул великого князя Владимирского, желал, чтобы стол митрополита занимал его кандидат, игумен Геронтий, и тот был отправлен за назначением к патриарху Константинопольскому (такой тогда был порядок, поскольку Русская Церковь зависела от Константинополя). Согласно преданию, Геронтий осмелился взять с собой в Константинополь святительские одежды и утварь, пастырский жезл и икону Божьей Матери кисти Петра, что была игуменом поднесена митрополиту Максиму в начале века. Все это якобы должно было подтвердить законность притязаний Геронтия на митрополичий стол.

Южных же князей, и без того ущемленных в свое время переездом митрополита во Владимир, привело в негодование высокомерие Геронтия. И галицко-волынский князь Юрий Львович, могущественный и сильный, задумал, чтобы епископство Галицкое было возведено в митрополию всея Руси. С этой целью он взялся уговаривать игумена Петра отправиться в Константинополь. Петр долго отказывался от столь высокой чести, но в итоге согласился, упрошенный-таки князем с боярами и собором святителей, и двинулся в путь. Князь же Юрий Львович для верности в осуществлении задуманного написал прошение Константинопольскому патриарху о рукоположении в митрополиты Русские Петра да еще отправил с ним особого посла.

Итак, Петр отправился в путь следом за Геронтием, однако прибыл к месту назначения раньше: корабль Геронтия попал в бурю, которая долго носила его по морю, Петра же путешествие прошло благополучно. В Константинополе патриарх Афанасий принял его с любовью и почестями и посвятил в митрополиты Киевские и всея Руси, не пожелав, чтобы русская митрополия была разделена. Митрополит Киприан в житии святого Петра писал: «Слышал я от некоторых в Царьграде, за истину мне поведавших, что во время посвящения лицо Петра просветилось как бы лучами солнечными, так что изумились все служившие с патриархом, и Первосвятитель, еще более уверовав в святость человека Божия, пророчески сказал всему Собору, что воистину, повелением Божиим пришел к нам дивный муж сей и что по благодати Духа Святого хорошо упасет вверенное ему стадо».

Между тем, повествует Киприан, игумену Геронтию во время его злополучного путешествия однажды ночью привиделась Божья Матерь, такой, какой она была писана преподобным Петром на иконе, которую он, Геронтий, вез в дар патриарху. И Богородица укоризненно сказала: «Напрасно труждаешься, предприняв столь долгий путь, ибо не возложится на тебя великий сан святительский, который хотел ты восхитить; но тот, кто написал меня, Петр, игумен Ратский, служитель Сына моего и Бога, возведен будет на верховный престол митрополии русской и украсит его, и людей своих упасет, за которых Сын мой и Господь Иисус пролил кровь свою, от меня заимствованную; и так, богоугодно пожив, в старости маститой радостно прейдет он к желаемому своему владыке и верховному архиерею». Сильнейшим образом впечатленный, Геронтий поведал свой сон всем присутствовавшим на корабле. Когда он прибыл-таки в Константинополь, то оказалось уже сбывшимся пророчество Богоматери: Русь обрела митрополита. И был вынужден тщеславием ведомый игумен вернуть святительское облачение и пастырский жезл и расстаться со своими честолюбивыми притязаниями. А поднесенную ему в дар Геронтием икону патриарх Афанасий передал новому русскому митрополиту Петру. Так образ вернулся к тому, кто его создал.

После рукоположения на возвратном пути на Русь Петру пришлось посетить Золотую Орду, чтобы получить от Тохты, тогдашнего хана, ярлык, особую грамоту, и только после этого святитель направился в Киев, въехав в него торжественно летом 1308 года. Проведя год в Киеве, официальной резиденции русских митрополитов, Петр, как до него Максим, переехал на север, во Владимир.

На новом поприще Петра ждало множество испытаний и вызовов, как сказали бы сейчас. Русь страдала от татарского ига – митрополит своими глазами видел, как татары разграбляли Брянск, ему пришлось укрываться в церкви, чтобы спастись, – и княжеских крамол, жестокой междоусобной вражды. Желая предотвратить кровопролитие и гибель христианского народа, митрополит Петр предпринимал все возможные усилия, вмешивался со всей решимостью в политические распри, даже лишал князей благословения, когда те затевали идти походом один на другого. В то же время он совершал много поездок, бывая в разных епархиях порученной его пастырским заботам метрополии. Как свидетельствует житие святителя, он «поучал заблудших христиан, ослабевших по причине насилия поганых иноверцев, толковал Евангельские и Апостольские Писания и тем утверждал истинную веру».

Но не всегда и не все дела удавались преподобному. Никак не складывались у него взаимоотношения с тверичами и с тамошним великим князем: по всей видимости, Михаил Ярославич не мог простить митрополиту, что игумен Геронтий, его выдвиженец на митрополичий стол, остался ни с чем. Дошло до того, что Тверской епископ Андрей, исполненный зависти отпрыск литовского князя, взялся вменять в вину митрополиту Петру различные церковные прегрешеня, среди прочего, обвинил его в симонии[21]21
  Симония – продажа за деньги церковных должностей.


[Закрыть]. Дальше – больше: Андрей и тверской князь Михаил Ярославич отправили в Константинополь своих посланников с хулой на митрополита Петра. Патриарх Нифонт I не поверил клевете, однако для исследования существа дела отправил на Русь своего представителя, отличающегося рассудительностью. Этот клирик и присутствовал на созванном в 1311 году церковном соборе в Переяславле, куда прибыли епископы, настоятели монастырей, священники и многие русские князья.

После того, как выслушал возводимую на него клевету, митрополит Петр не стал ничего говорить в свое оправдание. Преподобный выразил готовность понести наказание, если Собор так решит. Но собравшиеся, когда выяснилось, кто был «злой делатель» клеветы, принялись срамить и уничижать епископа Андрея. «Но никакого зла не сделал ему святой Петр, – пишет митрополит Киприан в житии его, – а только поучил его перед лицом всех утешительным словом: „Мир тебе, о Христе чадо, не ты сие сотворил, но из начала завидующий роду человеческому диавол; ты же отныне соблюдай себя, а мимошедшее отпустит тебе Господь“. Епископ Тверской Андрей не был подвергнут наказанию. И тут, наряду с кротостью и смирением, была явлена митрополитом Петром еще и политическая предусмотрительность, ведь вследствие наказания епископа Тверского мог усугубиться раздор между князьями Твери и Москвы.