Текст книги "Мы, домовые"

– Ага, – сказал он. – Ясно… Ну, в атаку, что ли?

И пошел туда, где, по его разумению, притаилась опасность.

Навстречу человеку гнездо выслало вихорь стремительный, зародившийся буквально на ровном месте. Он рос, и рос, и рос, пока не сравнялся с вершиной березы. В толщину же сделался, как почтенная цистерна с мазутом. И не листву и бумажки – дощечки и старую обувку закручивал он вокруг себя, и пустые бутылки, и железки какие-то, и растрепанную книжку углядел Дениска в коловращении, и тряпье, и даже что-то меховое…

– Ну, иди, иди сюда, мой хороший… – позвал Дениска.

Домовые, держась за ремень сумки, выглядывали из-за его плеча и тихо ужасались. Такого размера вихорь они и вообразить себе не могли.

Это шел вихорь-убийца, и нацелился он на человека. Темное око в его сердцевине глядело неотвратимо, и пробегавшие по тому оку туманные волны делали его еще страшнее.

Дениска метнул нож.

Нож пролетел насквозь, не причинив вихрю вреда.

Дениска метнул второй нож.

– Ахти мне! – воскликнул Евсей Карпович. И этот клинок тоже пронзил вихрь и врезался в землю.

– Что за черт! – воскликнул Дениска, пятясь.

– Погоди, погоди… – зашептал Акимка. – Бросай еще раз, хозяин, тут дело нечисто!

Дениска метнул третий нож и тут же отскочил вбок, а вихрь захватил грязь с того места, где только что стоял будущий юрист.

Тогда Акимка выбрался ему на плечо.

– Он глазом играет, слышишь? Он глазом твои ножи ловит!

– Так чего же он не слепнет? – изумился Дениска, и тут же Акимка больно ухватил его за ухо.

– Подойди поближе, – потребовал ошалевший от своей сообразительности домовой. – Пусть он меня зацепит! Я этот проклятый глаз удержу! А ты – бей! Ножом! В самое нутро!

– Стой, куда собрался?! – Евсей Карпович вцепился в Акимку сзади, но тот бешено завизжал.

Вихорь постоял несколько, качаясь и закручиваясь, потом перешел в наступление. Ему начхать было на визг домового и на то, что его ловкая ухватка разгадана, он гонял свое туманное око вверх-вниз и готовился уничтожить противника, посягнувшего на его владения.

– Аким Варлаамович прав! Я тоже заметил! – крикнул прямо в ухо Дениске Якушка. Он незаметно от Евсея Карповича взобрался на другое плечо.

– Пусти! – визжал Акимка. – Пусти! Пусть он меня только зацепит!

– Всех зацепит! – крикнул Якушка. – Вытяни руку, хозяин, левую, вперед! И нож держи наготове! Ну, пошли, молодцы!

Евсею Карповичу было неприятно, что молодой этак вот раскомандовался. Но он не мог не видеть Якушкиной правоты – нужно как-то удержать гуляющий глаз, чтобы Дениска сумел нанести удар.

– Не бойся, хозяин! – только и успел он выкрикнуть.

Домовые побежали по вскинутой руке навстречу вихрю. И тут же были им подхвачены…

Дениска, отскочив, видел, как кувыркаются все трое, поднимаясь выше и выше, как норовят добраться до туманного ока. И когда Евсей Карпович одвременно с Якушкой закрыли собой то загадочное око, Данилка собрался с духом и метнул нож.

Вихорь замер. И медленно-медленно стал осыпаться.

Сперва полетел мелкий мусор с самого верха. И Акимке, который успел дернуть за петлю и теперь повис вровень с верхушкой вихря, стало видно – эта верхушка округлена, как человеческая голова, а ниже – хотя и сильно покатые, однако ж плечи.

Якушка и Евсей Карпович, оказавшись по ту сторону вихря, друг от друга отпихнулись и тоже дернули петли. Они были так заняты своим стремительным приземлением, что не заметили самого любопытного – как смерч, опадая, на одно мгновение принял совершенно человеческие очертания…

А Дениска замер, уставившись на пылевого призрака. Призрак же зажимал полупрозрачной лапой бок, и наземь, туда, где валялся нож, падали капли неожиданно темной крови.

Его лицо, все из крошечных серых точек, не выражало боли. Оно… осыпалось… исчезало… вот уже совсем исчезло…

Неподвижное око, обращенное к Дениске, оказалось обычной, большой и круглой дыркой. Сквозь него было видно дома за спиной призрака, и сараи, и обочину, и деревья, видно даже более отчетливо, чем на самом деле.

Пока Дениска встряхивался, не веря глазам своим, и плечи призрака потекли, и руки. Миг один – и на дороге остался лишь окровавленный нож, чуть присыпанный серой пылью. Да повисшая в воздухе мелкая пыльца распространилась во все стороны…

– Убили, что ли? – хрипло спросил Дениска.

– Опомнись, хозяин! Гнездо брать надо! – закричал Евсей Карпович. И, подобрав хворостину вдвое себя длиннее, со скомканным платком подмышкой, первый поспешил туда, где, по его мнению, было это самое гнездо. Он обязательно должен был показать молодежи, что не она тут главная.

Еще одна песчаная струйка выбежала навстречу – но Евсей Карпович перешиб ее хворостиной.

– Оттуда, оттуда бежала! – заорал Акимка.

И минуту спустя домовые уже вбегали в распахнутые ворота.

Двор, куда они попали, был обычным деревенским двором, достаточно просторным и вместе с тем достаточно захламленным. Хозяева, уходя, бросили все то, чего не требовалось для городской жизни.

Но если прочие дома были по крайней мере заколочены – мол, не зарься на добро, ворюга, жильцы ушли ненадолго и непременно вернутся, – то тут не только ворота – и окна, и двери были нараспашку.

– Так вот оно – гнездо, что ли? – удивился Якушка. – Кто же в нем засел? Эй, подлая душа! Выдь, покажись!

Никакая подлая душа, понятное дело, не вылезла.

– А не подпалить ли с четырех углов? – сам себя спросил Якушка и повернулся к Дениске: – Хозяин, у тебя зажигалки не найдется?

– Зажигалка есть, – отвечал, стоя в воротах, Дениска. – Только ведь пожар тушить придется, чтобы на другие дома не перекинулся.

– А так было бы ладно – разом истребить эту нечисть! – затосковал Евсей Карпович. – Подпалим, а? Может, она от дыма выскочит?

– А может, в подполье отсидится, – предположил Акимка. – И опять колобродить примется.

– Нет, колобродить ей мы больше не дадим, – серьезно сказал Дениска. – Пойду погляжу, что же там такое.

– Нож, нож возьми, хозяин! – и, для пущего уважеиия, Евсей Карпович добавил: – Денис Алексеевич!

Дениска достал из сумки еще один, уже непонятно который по счету нож, а сумку поставил наземь. Долго смотрел на приоткрытую дверь, за которой стоял черный мрак.

– А может – все-таки подпалить? – осторожненько спросил Якушка. – Так оно надежнее будет…

– Если со мной что случится – в сумке мобилка. Ты, дед, сумеешь Сашке Гольтяеву позвонить? – поинтересовался Дениска.

– Да уж сумею. Сто раз видел, как звонишь, хозяин.

– И номер помнишь?

– Так он же в мобилке, в памяти есть.

– Ну, смотри… – и Дениска взошел на крыльцо.

Он заглянул в сени, подождал, вошел. Домовые подобрались поближе.

– Надо было там палкой пошевелить, – запоздало сообразил Якушка.

– Нишкни… – велел Евсей Карпович. Домовые замерли, прислушиваясь.

– Эй, заходите! – позвал Дениска.

– А что ты там нашел, хозяин? – спросил домовой.

– Да в том-то и дело, что ни хрена не нашел! Пусто тут!

– Может, эта зараза не в доме? Может, в хлеву угнездилась? В сарае? А вон еще яма какая-то! – загомонили домовые. – А это что под навесом, бочка? Так она в бочке сидит!

Дениска вышел на крыльцо.

– Ничего не понимаю, – пожаловался он. – Как входил – прямо нутром чуял, что здесь этот вражина. Вошел – пусто… Может, вы разберетесь?

– Пошли, молодцы, – приказал младшим Евсей Карпович. И сам двинулся вперед, выставив перед собой хворостину.

В сенях пол был гадкий – словно какую-то липную дрянь разлили. И вонючий – как если бы хозяева всякий раз не успевали до нужника добежать.

В комнате было не лучше. Пух от давно разоренной перины покрыл пол вперемешку с бумажками, стружками, тряпками. А стены…

Жаль было глядеть на эти еще совсем прочные стены. По ним угадывалось, какая жизнь тут шла в незапамятные времена, когда тут жили люди домовитые, при которых каждая вещь знала свое место. По потертостям на обоях Евсей Карпович определил, где стоял шкаф, где висели полки, где – зеркало. И нашел то место в углу, где на треугольной полочке когда-то стояли образа.

– Совсем еще хороший дом… – прошептал он. – Как же можно, чтобы в этом доме никто не жил?… Нельзя же его такого врагу на потеху оставлять…

И задумался.

Тут только вспомнилась бабка Бахтеяровна, сказавшая: «а дельце-то у вас – пустое».

Пустое?

Дом она, что ли, имела в виду?

Так не дом же вихри-то насылал! И не простые – хищные вихри, несущие смерть домовым, а коли припечет – то и человеку?

– Что скажешь, дед? – спросил Дениска. – Чуешь ты здесь нечисть? Может, она в погреб забилась? Рану зализывает?

– Нечисть тут есть… – пробормотал Евсей Карпович. – И тут она, и не тут…

– Загадками говоришь, дедушка.

Якушка с Акимкой, услышав странные слова Евсей Карповича, тут же полезли в подполье.

– Пусто! – крикнули они оттуда. – Только банки пустые, да ящик для картошки, да солома гнилая!

– Так куда же эта тварь подевалась? Может, мы дом перепутали? – Дениска был настроен решительно и двинулся было к порогу, но Евсей Карпович заступил ему путь.

– Все верно, – сказал домовой. – Тот самый дом, гнездо, стало быть…

– Ну и откуда же, в таком случае, вихри берутся? Что их… – сердитый Дениска задумался на миг и выпалил неожиданное для себя слово: – … порождает?!

Он сам себе не желал признаваться, насколько напугал его большой вихорь.

– А вот то и порождает… – Евсей Карпович обвел мохнатой лапой все замусоренное и пропитанное полнейшей безнадежностью пространство. – От пустоты они заводятся, хозяин.

– То есть как – от пустоты? – забеспокоившись, в своем ли рассудке старый домовой, Дениска даже опустился перед ним на корточки. – Так нам что – все это примерещилось? И никто никого не убивал?

Акимка с Якушкой выглянули из подпола.

– Точно – пустота, – подтвердил Акимка. – Сколько живу, а такой злобной пустотищи еще не видывал!

Якушка же, более толстокожий, пожал плечиками – он ничего такого в доме не учуял.

– Это чья-то пустая душа, не иначе, – тихо сказал Евсей Карпович. – От пустоты своей умом тронулась… Царствие ей небесное…

– Так мы душу, что ли, убили? – прошептал озадаченный Дениска. – А кровь откуда?

– Сама себя она пустотой своей убила, – загадочно отвечал Евсей Карпович. – Тело-то может, и двигается. А душа – нет.

Он подумал, выстраивая речь, и продолжал:

– Пустой душе ни любви, ни дружбы, ни ласки – ничего не надо, потому что она всего этого не понимает. Ей чем-то себя занять охота. Вот эта душа и слоняется по пустым, как она сама, местам. Иные ей не подходят. И развлекает себя, как умеет. А что она умеет? Вредить разве что. Поймает беззащитного, погубит – и то ей в радость. Ей кажется, что это она свою силу являет. И чудится, будто в ней той силы – через край.

– Вон ты как загнул, дедушка. А с кровью как быть? – не унимался Дениска.

– Не знаю, еще не придумал. Наверно, тот, кто свою пустоту сюда напустил, с ней крепкой ниточкой связан. И пока по сердцу до крови не царапнет – будет этой дурью маяться. А может, и нет…

Евсей Карпович побрел по комнате, шевеля бумажки и перышки, заглядывая под ободранные обои, словно чаял найти там эту царапнутую душу.

– Стало быть, поселилась тут пустота и защищается, как умеет, – уточнил Дениска. – Это, допустим, понятно. А чего она тогда на домовых мораторий объявила, эта твоя пустота?

Евсей Карпович только рукой махнул. За него ответил Акимка.

– Мешаем мы ей, наверно. Мы же всегда при деле, хозяйничаем, прибираемся. А ей, наверно, вот такое запустение нужно, чтобы поселиться.

– Все равно насчет крови непонятно, – начал было Дениска, и тут Евсей Карпович завизжал.

Визжал и топал он долго – и потому, что возмущение требовало выхода, и чтобы младшим показать – вот как злиться полагается.

– А остальное ты понял? Все остальное понял, да, хозяин?! Как можно свой дом бросать – понял? Как свою землю пустоте отдавать – понял? Мы, домовые, народишко простой – и то за дом держимся! Дом – это все! А как уходить, двери нараспашку оставя, – понял? А как скитаться непонятно где, чтобы вместо дома – одно название, понял?! Кровь! Да пусть бы из того, кто эту пустотищу развел, как из резаной свиньи, хлестало!..

Он зашипел и кинулся в какую-то черную щель. Оттуда полетела пыль, бумажки, какие-то зернышки.

– Ты чего, дед?!

– Прибираюсь! Не могу этот раздрай видеть!

– Ты что, поселиться тут решил?

Из щели появилась взъерошенная рожица домового.

– Ты, хозяин, гляжу, и впрямь ничего не понял! Эй, молодцы, а вы что встали? Яков Поликарпович, тащи старую газету! Аким Варлаамович, метлу сооруди! Нечего прохлаждаться! А ты, Денис Алексеевич, ведро бы поискал, воды принес.

– Думаешь, так мы тут порядок наведем? – имея в виду нечисть, гуляющую в виде вихря, спросил Дениска.

– Вот именно – порядок! Его-то пустота и боится. Вдругорядь не заведется!

– А ты, Евсей Карпович, откуда знаешь? – полюбопытствовал Акимка.

Домовой некоторое время молчал.

– Сказать, что знаю, – так нельзя. Это бабка Бахтеяровна, поди, все на свете знает. Я так понимаю – ясно?!

И для внушительности топнул.

Дениска знал, что домовой присматривает у него в квартире за порядком. Но он, понятное дело, никогда не видел, как трудится разъяренный домовой. Тут же их было трое, и работой они увлеклись не на шутку. Правда, сами навесить полусорванные двери они не могли. Да и большую доску пришлось искать по задворкам Дениске.

Вычищенный дом они закрыли, а дверь заколотили, чтобы всякий видел – хозяева могут вернуться, и пустоте сюда ходу больше нет.

Дениска распахнул сумку – мол, полезайте, труженики.

– Погоди, хозяин! – попросил Евсей Карпович. – Нехорошо отсюда второпях уходить. Надо еще то семейство домовых поискать, о котором Таисья Федотовна толковала, и бобыля Никишку. Как знать – может, и живы?

– Опять же, ножи собрать, песочком оттереть, будут как новенькие, – напромнил Акимка. – Ты же их, Денис Алексеевич, на время брал, нехорошо грязные отдавать.

И они поспешили, ушли друг за дружкой в густую траву, и Дениска слышал, как они перекликались на соседском огороде, как звали деревенскую родню, да только не дозвались.

А потом они зашуршали в сухом бурьяне совсем близко.

– Отвернись, хозяин, мы в сумку полезем, – сказал Евсей Карпович. – Война кончилась, теперь правила соблюдать будем. По правилам человеку показываться – нехорошо, грех.

Дениска отвернулся и услышал возню. Зазвякало – это домовые укладывали ножи. Наконец, Якушка сообщил, что можно двигаться.

– А вот как у вас, у людей, делается, если мужик девку с приплодом оставляет? – спросил он из сумки, когда Дениска шагал к оставленному мотоциклу. – А то вот Тимофей Игнатьич от Маремьянки сбежал, а это – непорядок.

– Вернемся – разбираться будем, – пообещал Акимка.

А Евсей Карпович ничего не сказал. Он очень устал и задремал в углу сумки. Как сквозь сон, он слышал объяснения Дениски и думал о том, что давно пора почистить парню компьютерную мышь. Опять же, мышиный коврик поистрепался, нужен новый. И у разгильдяя Лукулла Аристарховича тараканы на развод остались – чего доброго, опять по всему дому побегут, так что нужно загодя все щели прикрыть заговорами… есть старый, да что-то выдохся, а вот недавно Матрена Даниловна новый сказывала… и платки вернуть…

Тут слова заговоров у него в голове смешались и он уснул.

Рига 2004

Предок

Отродясь не задумывались домовые, от кого они ведут свой род. Спокон веку живут при людях, порядок блюдут, понемногу плодятся и размножаются, а для долгих размышлений у них просто времени не остается.

Но иногда задуматься все же приходится – и не от хорошей жизни!

Вдовую деревенскую домовиху Таисью Федотовну всем миром решили пристроить в хорошую семью. И семью долго искать не пришлось – это была та самая, которую бросил и бежал в неизвестном направлении домовой дедушка Тимофей Игнатьевич. Хозяйство у него было крепкое, налаженное, и бабе, да еще обремененной маленьким, на первых порах управиться было бы несложно. А хозяевам ведь все равно, кто за порядком следит, домовой или домовиха.

Таисья Федотовна вселилась в трехкомнатную квартиру.

На первых порах у нее дневали и ночевали кумушки, Матрена Даниловна и Степанида Прокопьевна, все облазили, все тайнички беглого Тимофея Игнатьича сыскали. А их, тайников, было столько, что домовихи просто диву дались. Туалетная дырка – раз, в самом низу, у пола, откуда тянуло холодом. Там домовой держал веревочки, гвоздики, полиэтилен. Склад за кухонным гарнитуром – два. На складе были мешочки и фунтики с крупами – гречкой, перловкой, пшенкой, манкой, а также отдельно – сухарики из хлебных корок. Еще за газовой плитой – но оттуда пришлось выскочить, зажимая носы. Неизвестно для чего Тимофей Игнатьич приберегал в маленьких баночках зловредный крысиный яд. Казалось бы, его, яд, не хранить, как сокровище, а в крысиную дырку заложить надобно! Была такая дырка в квартире, ее заделывай не заделывай – все равно зубастые твари прогрызут. Так нет же! Именно в крысиной дырке Тимофей Игнатьевич тоже завел тайник – там у него моток проволоки обнаружился. И в прихожей, за полкой с обувью, он какие-то мелкие железки держал, а какие – бабам не понять. И в гостиной, под диваном, а точнее сказать – внутри дивана, хранил неизвестно где добытый сухой собачий корм – на черный день, не иначе!

Матрена Даниловна только ругалась – всю душу вложил беглец в устройство тайников, а она, душа, и для чего иного пригодилась бы. Степанида же Прокопьевна только вздыхала – она имела трех дочек на выданье, и из-за старшенькой-то, девицы Маремьяны, и подался в бега нашкодивший Тимофей Игнатьевич. Не пожелал приводить Маремьянку законной женой в хозяйство с восемнадцатью, кабы не более, тайниками!

Хозяева же, не зная, что обихаживать их будет совсем неумелая деревенская домовиха, взяли да и увеличили семейство. Они имели в далеком городе дочку и внуков – так вот, старшего внука к ним и прислали на лето – а, может, и не только на лето.

Внук Димка, двенадцатилетний парень ростом чуть пониже взрослого мужика, приехал с клеткой, клетку поставил на стол в отведенной ему комнате, и вскоре по дому пронеслась весть: в Таисьином хозяйстве завелось диво!

– Что это там у нее? – спросил домовой дедушка Лукьян Пафнутьевич супругу Матрену Даниловну, когда она, запустив собственное хозяйство, вся взмокшая вернулась из Таисьиного. – Сказывали, вроде белки?

– И вовсе на белку непохоже, – отвечала домовиха. – А ростом тебя чуть пониже, мохнатое, косматое, нечесанное, пегое, без хвоста, с лапами, с мордой, глазки круглые, черные…

– Постой, не трещи! Как это – пегое?

– Рыжее с черным, по рыжему – черные пятна вкривь и вкось, – объяснила Матрена Даниловна. – И прожорливое – страсть! Намается с ним Таисья Федотовна! И жадное, все в рот прибирает, а что не в рот – то прячет.

– Хозяйственное, стало быть, – одобрил Лукьян Пафнутьевич. И потом, встретившись в межэтажных перекрытиях с супругом Степаниды Прокопьевны, Ферапонтом Киприановичем, сам первый заговорил про диковинное существо, причем, в пику своей Матрене Даниловне, – с одобрением. И разве мог домовой молвить гнилое слово про существо со столь явно выраженной хозяйственностью?

Тут же случился домовой дедушка Лукулл Аристархович.

Этот любил блеснуть диковинным словом, а от хозяев нахватался блажных идей. Непременно ему чьи-то права нужно было защищать. Как-то даже за крыс вступился. Как уцелел – до сих пор понять не может.

Лукулл Аристархович, вопреки обыкновению, слушал неспешный разговор двух домовых дедушек молча. Что-то у него этакое в голове зрело. А потом на ночь глядя и отправился навестить Таисью Федотовну.

Как домовихи умеют визжать – знает всякий. Домовые визжат от возмущения или же настраиваясь на драку, а домовихи – по разным поводам. И чем не повод – молодая годами домовиха, спозаранку, по-деревенски, улегшись спать, вдруг обнаруживает рядом с собой совершенно с ней не повенчанного мужика?!

Население квартиры подскочило, как ошпаренное. Сам хозяин, Николай Ильич Платов, и супруга, Вера Борисовна, и их незамужняя дочка Инесса, и внук Илья – все проснулись и стали друг дружку спрашивать, что стряслось. Погрешили на крыс, хотя такой голосистой крысы природа еще не создавала.

А вот домовые-соседи, прибежавшие на шум, как раз и застукали Лукулла Аристарховича. Таисья Федотовна как с перепугу в него вцепилась, так и не отпускала, да еще ее маленький суеты добавил.

– Ты что же это, охальник, делаешь?! – напустилась на бедолагу Степанида Прокопьевна. – Ты, коли глаз на бабу положил, сваху засылай! А не тихомолком под бочок подваливайся!

– Нехорошо, нехорошо! – добавил Ферапонт Киприанович. – Не по правилам! Ты что, совсем порядок забыл? Ну так я тебе напомню!

– Какая баба, какая сваха?! – заголосил прихваченный Ферапонтом Киприановичем за ухо Лукулл Аристархович. – На что мне баба?! Я по другому делу шел!

– Да к бабе попал? – продолжила умная Степанида Прокопьевна. – Уж не позорился бы, говорил, как есть! Дело у него!

– Врет, врет! – выкрикнула Таисья Федотовна.

– Еще бы он не врал! Знаю я ваше дело! Мне ли не знать – сама трех девок родила!

И она была права – в семьях у домовых редко бывает такой приплод. Одно дитя, ну, два, но чтобы три, и все – девки, это раз в сто лет случается, не чаще.

Ферапонт Киприанович меж тем волок непрошенного гостя прочь, к выходу, а выход из квартиры был в ванной.

– Да постой ты! – взмолился Лукулл Аристархович. – Я же не просто так! Ну, сам посуди – в тех ли я годах, чтобы свататься?

– Вон поганец Тимофей Игнатьевич тоже вроде не в тех годах был, – огрызнулся Ферапонт Киприанович, – а чего учудил? Стыд и срам! Иди уж, иди!

– Постой, тебе говорят! Вот те святая истина – не к бабе шел!

– А к кому?

– К тому, кто в клетке сидит!

– В клетке? А к Таисье Федотовне как попал?

– Заблудился!

Тут в квартире появилось еще одно лицо – норовистый домовой Евсей Карпович.

Он был ведомый полуночник – когда хозяин Дениска проводил ночь на дежурстве, Евсей Карпович, прстрастившийся к Интернету, лазил по сайтам и узнавал много любопытного. К тому же, и жил он через стенку от Платовых.

– Что за шум, а драки нет? – осведомился Евсей Карпович.

– Хоть ты выслушай! – взмолился Лукулл Аристархович. – Я только и хотел, что на того, который в клетке, посмотреть!

Евсей Карпович задумался.

– А что, Ферапонт Киприаныч! Давай доведем его до клетки – и пусть смотрит! И нам объяснит, что он там чаял увидеть.

Степанида Прокопьевна осталась утешать Таисью Федотовну, вообразившую, что ее доброй славе пришел конец, а мужики пробрались в комнату, где жил Илья, дождались, пока мальчик заснул, и забрались на стол.

Там стояла довольно большая клетка, а в ней спал меховой комок.

– Ну, гляди! – приказал Евсей Карпович.

– Ничего не понять… Его бы растолкать, что ли?

Нашли фломастер, сунули концом в клетку. Комок, не разворачиваясь, ухватил фломастер передними лапами и стал заталкивать в пасть.

– Ишь ты, умный! – восхитился Ферапонт Киприанович.

– И во сне соображает, – подтвердил Евсей Карпович.

– А неспроста он такой… – и Лукулл Аристархович опять тяжко задумался. – И мастью нашего Аникея Фролыча напоминает…

– Как это оно тебе Аникея Фролыча напоминает?! – вызверились домовые. – Скотина тебе домового дедушку напоминает?!

– Так ведь он тоже уже пятнами пошел, от старости…

– Да? – тут и Ферапонт Киприанович задумался, а потом еще пошевелил фломастером и вдруг воскликнул: – Гляньте, а ведь у него пальцы!

– Евсей Карпович, ты когда-нибудь такого зверя видывал? – спросил Лукулл Аристархович.

– Не доводилось, – буркнул домовой.

– А скажи еще, Евсей Карпович… Вот ты целыми ночами в этой, как ее… в Паутине сидишь, – блеснул словечком Лукулл Аристархович. – Много чего про людей знаешь. А верно ли, что они от обезьяны произошли?

Тут надо сказать, что ни один домовой отродясь не видывал живой обезьяны. И ее величины себе, естественно, не представляет. Кто-то судит об этом животном по детским мультикам, которые иногда удается подсмотреть. Кто-то – по людским разговорам. И идея происхождения человека от обезьяны была Лукуллом Аристарховичем подслушана у хозяев – те как-то чуть не поссорились из-за теории Дарвина. Тогда он, помнится, даже возмущался – у хозяйки белье не стирано, мусор не вынесен, хозяин неделю как ванну не принимал, и когти на ногах забыл уже, когда и стриг, а сидят и про обезьян спорят! Но сейчас он вдруг начал все припоминать.

– Точно не скажу, однако такая версия есть, – туманно выразился Евсей Карпович. Ему и в голову не приходило добираться, откуда хозяева происходят.

– Труд сделал из обезьяны человека! – вдруг выпалил Лукулл Аристархович.

– Ну и что?

– А то! Мы-то все время в трудах! Стало быть, и нас труд из кого-то сделал?!

– Не ори, опять всех перебудим, – одернул его Ферапонт Киприанович. – Надо же, тварь мохнатая, а с пальцами…

– У крысы вон тоже пальцы… – задумчиво произнес Евсей Карпович.

– Не такие! – и Ферапонт Киприянович надолго уставился на свои собственные мохнатые лапы.

Лапы были для домового вполне обычные – и все же, все же…

* * *

Дальнейшие изыскания дали вот какой результат.

Во-первых, узнали имя. Илья звал своего любимца Васькой. Стало быть, зверь был мужского пола. А снаружи и не догадаться – уж больно лохмат.

Во-вторых, Васька питался тем же, что и домовые. У него был пакет с магазинным кормом, и из пакета было выкрадено достаточно, чтобы получить представление о рационе загадочного животного. Пробовали давать ему собачий и кошачий сухой корм – подбирал и прятал. Пробовали подбрасывать любимое лакомство, картофельные чипсы, – и от них не отказывался. Матрена Даниловна собственноручно скормила обжоре два кружка полукопченой колбасы. Степанида Прокопьевна добежала до универсама, где ее племянник магазинным служил, и притащила всего понемногу. Отказался Васька только от удивительно прочных карамелек, хотя оберточную бумажку исправно сгрыз.

– Вот! А я что говорил! – воскликнул, узнав о этих подвигах животного, Лукулл Аристархович.

Он тоже времени не терял – на пару с Евсеем Карповичем лазил в Интернет. Для такого случая Евсей Карпович временно простил соседу его завиральные идеи. Подтвердилось: люди произошли от обезьян, но при этом почему-то телом облысели, оставив шерсть на голове и еще кое-где. И более того – ученые проводят опыты с человекообразными обезьянами в надежде, что те заговорят, хоть бы и знаками, и примутся трудиться.

– Ну вот, стало быть, одновременно могут жить и люди, и их предки. А мы чем хуже? Их предки вон в лесах живут, в джунглях, по деревьям лазят, а мы чем хуже? И наши предки тоже где-то сохранились. Их, бедненьких, там ловят и за деньги продают, чтобы по клеткам сидели, – так складно изложил суть дела Лукулл Аристархович.

Евсей Карпович только в затылке поскреб.

По многим приметам Васька действительно был предком, но предком весьма странным.

Домовые изначально обладают многими умениями. Они, хотя все сплошь кругленькие и упитанные, проскальзывают в любую щелку. Расстояние между прутьями клетки для них – ерунда, хотя, скажем, крупный Лукьян Пафнутьевич, скорее всего, застрял бы. Затем, домовые умеют отводить глаза – то есть, при нужде показаться в ином облике, кошачьем, к примеру, или слиться цветом с мебелью, но ненадолго. Васька этих способностей никак не проявлял. Ел да спал, спал да ел, и еще гадил…

– А чем обезьяны лучше? – вопрошал Лукулл Аристархович. – Вон и у человека предок совсем безмозглый!

Разумеется, во всем доме только и было разговору о Ваське: одни домовые признавали мохнатого за свежеобретенного предка, другие – нет.

– За что же люди своих предков в таком разе уважали? – полюбопытствовал однажды Евсей Карпович в беседе с Матреной Даниловной. Беседа велась наедине, и вопрос вышел риторический. Матрена Даниловна до того полюбила своенравного соседа, что лишнее словечко при нем брякнуть боялась.

– Вот я в Паутине вычитал – спокон веку люди приносили жертвы предкам, чтобы предки о них заботились, охраняли, хороший урожай посылали, – продолжал рассуждать Евсей Карпович. – А обезьяну проси не проси – урожая не прибавится. Вот и наш тоже…

– А пробовали? – осторожненько спросила Матрена Даниловна.

– А чего пробовать? И так же видно.

Матрена Даниловна возражать не стала. Не первый год баба замужем была…

Домовые относятся к своим женам и дочкам свысока. Бабий ум им доверия не внушает. Они в свое время нахватались от людей поговорок о том, что у бабы-де волос долог, а ум короток, а еще – бабьи умы разоряют домы. И плевать, что у иного матерого домового шерстка по полу мела! Из поговорок они составили то, что Лукулл Аристархович назвал однажды мудрым словом «концепция». И держались ее неукоснительно.

А домовихи, соответственно, не придают большого значения таким концепциям и при нужде умеют заставить мужей поступить по-своему. Или же действуют, вовсе их не спросясь.

Так что вскоре Лукьян Пафнутьевич застукал супругу за нехорошим делом – она утаскивала из дому узелок с печеньем и кусочком дорогого сыра.

– Куда поволокла?! – осведомился он.

– А нужно!

– На что?

– В гости иду, без гостинца нехорошо!

– К кому это в гости ты наладилась?!

Не то чтобы Лукьян Пафнутьевич был шибко бдителен, но ведь мог же пронюхать про хождения к Евсею Карповичу. И Матрена Даниловна, засуетившись, стала путать след.

– А к соседке, к Таисье Федотовне! Давно обещалась! Я только к ней и хожу, да еще к куме, к Степаниде…

– Не великоват ли гостинец? – Лукьян Пафнутьевич бесцеремонно отнял узелок и вскрыл. – Ого! Вот же бесстыжая баба! Сыр-то ты еще совсем свежий уволокла! Не поплохеет ли твоей Таисье Федотовне от такого сыра?

– Так иного ж не берет! – выпалила домовиха.

– Как это – не берет?

– Ой…

– За что это она у тебя сыр и печенье берет?!

– А она, она… Деревенским делам учит, заговорам, наговорам, шепоткам…

– Тьфу! – только и сказал на это Лукьян Пафнутьевич. А сам в тот же день полюбопытствовал у Ферапонта Киприановича, не случилось ли у того в хозяйстве пропаж.

– А ты откуда знаешь? – удивился сосед. – Хозяева блюдечко со сливками нам с женой выставили – половины блюдечка как не бывало. Я уж девок своих тряс – не признаются!

– Сдается мне, эта деревенская Таисья Федотовна воду мутит…

Пошли разбираться.

Деревенская домовиха, как обжилась в городской квартире, стала зубки показывать.

– Скажите спасибо, что еще деньгами не беру!

Тут Ферапонт Киприанович с Лукьяном Пафнутьевичем и вовсе обалдели.

– За что?!. – только и спросили в ужасе.

– А это уж наши бабьи дела, – туманно отвечала Таисья Федотовна. С тем незваных гостей и выпроводила.

Тогда пошли к Евсею Карповичу.

– Может, она их лечит? – предположил было Лукьян Пафнутьевич. – Но от какой такой хвори? Моя дура отродясь даже соплей не утирала, на ней пахать можно!