Текст книги "Мы, домовые"

– Нет. Раб Божий – и все тут… – Тимофей Игнатьевич пригорюнился. – Раньше, видать, и этого за глаза хватало.

Офисный вздохнул.

– Раньше… – пробормотал он. – Раньше вон до свадьбы девка на жениха и поглядеть боялась. Дикое было время, дикое, дикое!

– Ты чего визжишь, Бартерка? – удивился Тимофей Игнатьевич. – Люди услышат.

Офисный пришлепнул себе рот ладошкой.

К счастью, внизу этого взвизга не слышали.

Обе девицы, Настя Ипатьева и пока безымянная Агабазян, сидели за компьютерами, друг на дружку не глядя. Мужчины, которых они привели с собой, посмеялись над их испугом. Если верить секьюрити Никитину, то звук, который они приняли за чих, мог исходить и из недр компьютера, и даже из включенного радио. А что показалось, будто из сумки, – так это женская логика. Ему позволили заглянуть в эту самую сумку – и ничего подозрительного он там не нашел.

Какое-то время потрудившись, они друг к дружке повернулись и стали вопросы задавать. Тимофей Игнатьевич ничего не понял, а вот Бартер догадался – девицы искали большую квадратную печать, думали, ее забрал кто-то из старших, а она лежала почему-то на подоконнике.

– Погоди, дед, – сказал он гостю. – Проскочу, сброшу на пол, а то важные бумаги без печати останутся. Там же мой договор уже подписанный лежит! Если его сегодня не отправят, президент с меня шкурку спустит!

Так он и сделал.

Агабазян, пришлепнув печатью несколько бумаг, по соображениям Тммофей Игнатьевича – штук тридцать, разложила их по конвертам и куда-то понесла. Настя же взялась за телефонную трубку.

– Красновского можно? – спросила она, и в голосе было чутко уловленное домовым волнение. – Нет? А когда будет? Ничего не передавайте, я ему сама позвоню…

Так Тимофей Игнатьевич узнал нужную фамилию – «Красновский». И тут же спросил взобравшегося в кабинет Бартера, кто это такой.

– Красновский – это дистрибьютор, – объяснил Бартер. – Мы его знаем, он раньше сюда часто приходил.

– А где бы его сыскать?

– Где угодно. У дистрибьюторов может даже не быть своего офиса, – с некоторым презрением объяснил Бартер. – Он может с квартиры работать.

– Это как?

– Ну, комп у него дома, факс, выделенка. Офис ему и не нужен – подчиненных нет, никого он у себя не принимает.

– А как бы эту квартиру сыскать?

Офисный задумался.

– Нужно поднять договоры. Там где-то есть его юридический адрес. Может, это адрес квартиры и есть.

Поднимать договоры пришлось уже поздно вечером, когда люди ушли. И тут Тимофей Игнатьевич прямо залюбовался Бартером – тот шустро бегал по компьютерной клавиатуре, вытаскивал на экран всякие загадочные слова, быстренько менял их, наконец, нажал что-то такое, от чего заворчал принтер.

– Придержи бумагу, дед, а то на пол свалится. Вон он, твой адрес.

Тимофей Игнатьевич поймал большой плотный лист.

– Но это юридический адрес, – добавил Бартер. – Там, может, вовсе и не он живет, а родители.

– Прочитай внятно, – попросил Тимофей Игнатьевич.

У него не было особой нужды в грамоте. Если припекало – весь дом бегал к Евсею Карповичу, норовистому домовому дедушке, который на старости лет пристрастился к компьютеру, и он ловко складывал из букв слова. Но где тот дом и где тот Евсей Карпович? Оставалось лишь вздохнуть…

– Эн Ю Красновский, – прочитал офисный. – Улица Архипова, восемь. Это тут неподалеку.

– А квартира?

– Восемь – и все, – Бартер сам удивился. – Не может быть, чтобы он под офис особняк снял! Непохоже, чтобы у него деньги водились! Денежный человек в таких куртейках по морозу не бегает!

– А в чем?

– В дубленке или в пальто. Это понимать надо!

– Хорошо, что небогатый. Богатый примется нос крутить – мол, мне и девку с хорошим приданым подавай. А небогатому моя Настя как раз пара, – так разумно рассудил Тимофей Игнатьевич.

– Заботишься ты о ней…

– Хозяйка же! И сливочками балует, и конфетами. И рыбные консервы недавно давала.

– Да-а, сливочки…

Офисный несколько загрустил, сидя на картонном коробке от скрепок. Тимофей Игнатьевич посмотрел на него и удивился. Казалось бы, на хорошем месте трудится, званием своим гордится, в бумажках разбирается. А живет как-то странно…

Тимофей Игнатьевич привык к стародавнему уюту. Домовые и домовихи каждый лоскуток, каждое зернышко прибирали и в свое тайное хозяйство волокли. У иной домовихи жилище было крошечным, зато мягким и теплым, тут меха клочок пристроен – лапы в нем греть, тут шерстяная варежка – в ней хорошо маленьких спать укладывать, тут мешочек с крупами – на нем и сидеть можно, он под задницу округло подстраивается. Сам Тимофей Игнатьевич свое прежнее жилье обустроил – всему дому на зависть. А у офисного – две пустые коробки от скрепок да стопочка бумажных салфеток – вместо постели. И по стенке – бумажки-липучки с фамилиями, телефонными номерами и всякими загогулинами. Ни тепла, ни припасов… Зато называется – «кабинет»!

– Слушай-ка, Бартерка. Ты помоги мне эту улицу Архипова сыскать, а я в долгу не останусь. Я тебе с хозяйкой потом гостинцев пришлю. И есть у меня лоскут большой – подарю, будет одеяло. Там, в сумке, я подкладку подпорол, буду понемногу за подкладку класть, а ты знай доставай. Сговорились?

– Одеяло нельзя, – офисный сделался не просто строг, а суров. – президент увидит – с места сгонит. Одеялу в кабинете не место. А гостинцы… Это бы неплохо…

– Чем же с вами, с офисными, расплачиваются? Вот я, скажем, без подручного управляюсь. А у кого подручные – те их кормят-поят, заботятся, чтобы в тепле и в чистоте жили. Как подручный в возраст войдет, и если еще благонравного поведения, – сваху зовут, женят его. А у вас как?

– Женят? – тут офисный явно заинтересовался.

– Ну да, и ставят самостоятельным домовым дедушкой в хорошее хозяйство. Так чем расплачиваются, я спрашиваю?

– Должность новую дают, – буркнул Бартер. – Более престижную. Вот назначат меня старшим менеджером – меня младшие менеджеры будут слушаться.

– Слушаться – а дальше? Что ты им велишь делать?

– Делать? За бумагами смотреть, чтобы не потерялись, за скрепками, за папками, ножницы вот еще все время пропадают…

– А потом, когда тебя женят? Когда детки пойдут? Вот тут их и будешь растить? – Тимофей Игнатьевич обвел лапой убогое жилище офисного. – И растворимым кофе выпаивать?!

Бартер нехорошо на него глянул, но спорить не стал.

– Так доведешь? – спросил Тимофей Игнатьевич.

– Доведу уж. Только как ты потом обратно к хозяйке добираться будешь?

– Сперва – сюда, потом в хозяйской сумке поеду.

– Тебя сюда так просто не пустят, у нас секьюрити. Охрана, то есть.

– Так то – для людей.

– У нас и свое есть, батя у меня в нем служит.

– Так ты же и проведешь обратно! – обрадовался Тимофей Игнатьевич. – А потом в гости ко мне съездишь. Я тебя уж так приму! Припасов у меня – и круп, и печенья, и сухариков маковых заготовлено! Молочком напою, сливочками побалую! На мягком спать уложу! А хочешь – переходи ко мне в подручные.

– Я подумаю, – туманно ответил Бартер.

* * *

Улица Архипова оказалась неимоверно длинной. Бартер знал, где ее конец, а она еще имела начало. И там, в начале, стояли одноэтажные домишки, каждый – на одну семью. К утру лишь добрались до желанного дома номер восемь. И то – знакомый автомобильный, служивший у таксиста, помог.

– Знаешь, дед, ты сперва подумай, а потом этого Эн Ю Красновского в женихи заманивай, – посоветовал офисный. – Смотри, живет непонятно где, в нищете, а твоя хозяйка все же в офисе трудится, свою квартиру имеет. И у нее перспектива.

– Не положено! – отрубил Тимофей Игнатьевич. – Назван в челобитной раб Божий Николай – стало быть, я и должен привести к ней Николая, хоть за шиворот!

– Так эти челобитные когда придумали? При царе Горохе! Тогда все иначе было. И еще, дед. Ты ведь челобитную в каком виде принял?

– В правильном, – Тимофей Игнатьевич вздохнул. – С поклонами и крестными знамениями.

– Ты ее в устной форме принял, а это не считается! Ты посуди сам – твоя челобитная по сути – заявка. Прошу, значит, выделить из фондов жениха, одного, и доставить самовывозом по указанному адресу. Твоя хозяйка должна была сделать заявку в письменном виде с приложением товарно-транспортной накладной!

– Умный ты больно, Бартерка. Вот и живешь, одну бумажку – под бок, другой прикрываешься. А у нас все по старинке, слышал?! – Тимофей Игнатьевич для внушительности рыкнул.

– Никогда не поверю, что ты все по старинке делаешь! Свистишь, дед!

– Это я свищу?!

Офисный отскочил.

– Невозможно же все по старинке! Время не то! Вот ты адрес этого жениха – и то из компьютера вынул!

– Мало ли откуда я его вынул! А живу – по старинке! Все правила соблюдаю! – и чуть было не пустился Тимофей Игнатьевич эти правила перечислять, да заткнулся.

Отродясь не водилось, чтобы домовой дедушка с незамужней девкой шашни завел. А чтобы в таком неслыханном случае он еще и от девки сбежал – этого ни одному предку и в страшном сне бы не приснилось…

Но докладывать офисному, который возрастом годился разве что в подручные, о своих грехах Тимофей Игнатьевич не пожелал.

– И на сей раз все по старинке сделаю! – пообещал он. – Меня бабка Бахтеяровна вот научит – я наговоренный пряник принесу, или кладбищенской землицы, или еще иголки под порог втыкают. Женится этот Николай на моей хозяйке, вот увидишь!

– А ты деловой, – одобрил офисный. – Но пока своими глазами не увижу, как все это по старинке делается, – не поверю!

– Ну, гляди.

Они устроились в призаборных кустах и стали следить за крыльцом. Увидели, как вернулся из ночного загула большой рыжий кот и стал орать, требуя завтрака.

– Рыжий – это плохо, – проворчал Тимофей Игнатьевич. – По старинке и по правилам, кота заводят мастью в хозяина, а кошечку – мастью в хозяйку. Это что же, выходит, у нас жених – рыжий?!

– Так он, может, с родителями живет. У него папаня рыжий, а ты уже и расстроился, дед.

Дверь приоткрылась, кота впустили.

– Время раннее, а уже не спят, – заметил Тимофей Игнатьевич. – По старинке живут, это я одобряю! Почтенные хозяева!

– Ты, дед, вокруг погляди. Мы леший знает куда забрались. Тут до автобусной остановки, наверно, полчаса шагать. Вот и встают рано, чтобы не опоздать на работу. А то еще причина есть – садик. У нас в офисе некоторые женщины детей имеют, так в хороший садик через весь город приходится возить. Вот и встают ни свет ни заря, – объяснил офисный.

Тимофей Игнатьевич почесал в затылке. Как-то так вышло, что хозяева, от которых он позорно сбежал, с детьми хлопот не знали – и садик был возле дома, и школа.

– А у нас в десять утра всем положено быть на рабочих местах, – вдруг объявил офисный. – Так что ты, дед, запоминай местность, ставь на заборе зарубки.

– Погоди…

Дверь распахнулась, вышли мужчина и женщина, вывезли коляску.

– Осторожней, Коля! – сказала женщина, помогая мужчине спустить коляску с крыльца. – Проснется!

– Не-е, спит, – заглянув к младенцу, ответил Коля. И они вдвоем укатили коляску вдаль по пустынной улице.

– Это что еще такое? – удивился Тимофей Игнатьевич. – Это еще откудова?

– Ой, дед! – прямо взвизгнул офисный. – А Красновский-то твой, Эн Ю, женатый оказался!

– Не может такого быть! Пошли разбираться!

– Как разбираться?

– Дом старый, должны быть домовые!

И Тимофей Игнатьевич решительно вошел во двор.

Офисный остался ждать.

Ждал он недолго. Услышал топотню, вскрики, боевой визг. И вскорости со двора кубарем выкатился взъерошенный Тимофей Игнатьевич.

– Совсем дикие! – восклицал он. – Слова не скажи – сразу в тычки! Я им – про челобитную, а они – драться! Овинника в подручные взяли! Он меня на две головы выше! На таких овинниках пахать надо, а его – в подручные! И безмозглый! Я ему – про челобитную, а он меня – за шиворот!

– Разобрался, дед? – спросил офисный. – Возвращаемся?

– Я сходку созову! – продолжал возмущаться Тимофей Игнатьевич. – Мало ли, что женат? А у меня – челобитная! Я хозяйку выручать должен!

– Ты погоди вопить, дедушка, – одернул его офисный, причем голосок сделался печальный. – Выходит, хозяйка твоя с женатым связалась? От него она с прибылью?

– Она не знала, что он – женатый! – отрубил Тимофей Игнатьевич.

– Погоди, погоди! Давай посмотрим с юридической точки зрения! Имела ли вообще твоя хозяйка право подавать эту челобитную? А? – и тут офисный явно затосковал. – Видела же, что мужик женат… Значит, и челобитная считается недействительной…

– Как это – видела? Что он – жену с младенцем на свидания с собой брал, что ли? Он, подлец, без жены всюду шастал! Вот и обманулась моя Настасья! – и Тимофей Игнатьевич громко вздохнул. – И дитя сиротить – грех… Как же я теперь домой покажусь?

Он имел в виду, что домового, не сумевшего исполнить челобитную, прочие в лучшем случае засмеют. А такого приблудного, как он, выставят из дома в тычки. А он-то надеялся, а он-то рассчитывал!..

– Да уж, обманулась! Если мужик в офисе работает, узнать про него – плевое дело! – возразил офисный. – Ты, дура, прежде чем на спинку падать, других баб поспрошай! Мало ли, что кофе пить водит и цветы на восьмое марта подарил! А ты и растаяла, дура, дура, дура!

Офисный неожиданно сорвался на странный визг.

– Ты чего это, Бартерка? – забеспокоился Тимофей Игнатьевич. – Ты в своем уме? А то, может, проголодался?

– Дура, дура! И все мы, девки, дуры! Не головой думаем, а совсем другим местом! А им того и надо! Не жениться, а сладости задарма отведать! Дуры, дуры!..

Тимофей Игнатьевич так и обмер. Бартерку же согнули в три погибели, сбили в ком громкие и совсем безнадежные рыдания.

– Так ты же не офисный, ты – офисная! – изумился Тимофей Игнатьевич. – Что делается, что делается?! Тебе бы дом в порядке содержать да мужа слушаться, а ты чего творишь?! Говори живо, девка, – кто батька, кто мамка, от кого сбежала!

– Батька у меня тут в секьюрити служит, мамка – поварихой, – прорыдала девка.

– И что – подзатыльника тебе дать поленились? Не заглядывайся, мол, на прохожих молодцов?

– Так какой же он прохожий? Это же Президент! – и Бартерка, поняв, что проболталась совсем чужому домовому, прихлопнула себе рот ладошкой.

– Так. Значит, в президентихи наладилась?

– Я ж его, подлеца, любила! – Бартерка опять ударилась в рев.

– Любила… Вот ведь слов нахватались… – и Тимофей Игнатьевич хмыкнул. – А парнем чего притворяешься? Ишь, шерсть на рожу начесала, хрен поймешь!

– Так все же начесывают… Это у нас униформа такая…

– Тьфу и еще раз тьфу.

– Ничего не тьфу, называется – унисекс…

– Че-во-о-о?!?

Слово «секс» Тимофей Игнатьевич не раз слышал от Маремьянки, через этот «секс» ему и из любимого хозяйства удирать пришлось, а тут у офисных он еще и не простой, а «уни»!

На это «чего» Бартерка ни словечка не ответила. Глядя на рыдающую девку, Тимофей Игнатьевич стал понемногу смягчаться.

– А за мной увязалась, чтобы побольше насчет челобитных узнать? – уже почти спокойно спросил он. – Чтобы адресок бабки Бахтеяровны выведать? Чтобы Президента своего, будь он неладен, присушить? Так, что ли? Ох, девка, тебе бы сидеть, сватов ждать…

– Как по старинке?

– Да, как по старинке! – рявкнул Тимофей Игнатьевич.

– Так к нам и свахи не заглядыавют! Мы же – офисные! Их секьюрити не пускает!

– Плюнул бы, да уж нечем, – сообщил Тимофей Игнатьевич. – Ладно. Коли родители у тебя дураки, я тебя с собой забираю.

– Куда, дедушка?

– Куда-куда… Туда, где по старинке…

* * *

Нельзя сказать, что у Тимофея Игнатьевича вдруг проснулась совесть…

У домовых вообще большие сложности с совестью. Они полагают, будто каждое дело и каждое безделье оставляет после себя некий остаток, который приятен или же неприятен. Неприятный имеет свойство оставаться в памяти надолго. А совести как постоянного своего спутника они не разумеют, хотя бы потому, что непонятно – где же она помещается. Но вот, скажем, на сходке, когда решаются важные вопросы, можно и к совести воззвать – как если бы она действительно имелась. И ничего – действует!

То, что вдруг сгорбило Тимофея Игнатьевича и заставило крепко чесать в затылке, было для него чувством новым и непонятным. Прежде всего, оно было составным.

Немалую часть этого чувства представлял обычный страх. Домовой боялся, что все его приключения окажутся напрасны, жених к Настеньке не вернется, и местные домовые, узнав, что он не выполнил правильно, на старый добрый лад, изложенной челобитной, выставят его из дому или предложат перейти в подручные. Тьфу, стыд какой, в его-то годы…

Другую часть составляла жалость. Он действительно жалел незадачливую хозяйку, от которой ничего, кроме добра, не видел. А сейчас и ревущую Бартерку пожалел.

Третья часть происходила удивительным образом от гордости. Следование старым обычаям и порядкам раньше, бывало, не всегда нравилось домовому, но вот сейчас он ощутил себя на две, а то и на три головы повыше забывших прошлое и отставших от правильной жизни офисных.

А вот с четвертой частью странного чувства он предпочел бы вообще никогда не иметь дела.

Ведь далеко-далеко, на другом конце голода, жила в отцовском семействе опозоренная девка Маремьянка. И она, поди, уже нянчила младенчика…

Может, мать с сестрами и пытались ей помочь, может, тоже бегали к гадалкам и ворожейкам, да что толку, если никто не знал, куда унесла нелегкая струсившего соблазнителя.

Но если по правилам…

Домовой дедушка Тимофей Игнатьевич, как и многие домовые, мог приврать, но вообще правды не боялся. Правда же в этом деле была такова – уж если хочешь, чтобы в твоем роду-племени соблюдались добрые порядки, то сам с себя и начинай.

– Пошли, – хмуро сказал он. – Может, там еще не все мои имущества растащили. В подручные тебя определю. У нас Евсей Карпович при компьютере днюет и ночует – к нему помогать пойдешь. Потом сваху позовем, замуж отдадим. Хозяйство вести научишься. Мужа слушаться…

Бартерка молчала и кивала.

– А ты, дедушка? – спросила осторожненько.

– Не твое дело.

Тимофей Игнатьевич взял Бартерку за безвольную лапку и повел, куда глаза глядят, и повел, и у первого попавшегося автомобильного разведал дорогу, и целую ночь помогал магазинному затыкать крысиные норы, чем заработал мешочек с продовольствием. И опять взял Бартерку, и опять повел, и даже обрадовался, увидев железные рельсы.

До ставшего родным дома, где живут по старинке, до сдуру брошенного разлюбезного хозяйства оставалось совсем немного. Всего две ночи пути. А там – будь, что будет.

Рига 2004

Проглот

Неонила Игнатьевна, всем ведомая сваха, от усталости уже на углы натыкалась, но ее ликованию не было предела – она-таки сосватала славного молодца Трифона Орентьевича и красавицу Маланью Гавриловну. На ее совести было устройство свадьбы. А свадьба у домовых начинается, когда все приданое в дом жениха из невестиного дома перетащат. Расстояние было немалое, призвали на помощь всю родню, занимались этим делом четыре ночи – с ночлегом на складе у магазинного.

В свадебный вечер мешки принесли целой процессией – возглавлял ее домовой дедушка Матвей Некрасович, который нес всего-навсего махонький коробок с внучкиными цветными ленточками, за ним шел сын, Гаврила Матвеевич с грузом чищеных орехов, потом – невестка Степанида Афанасьевна с узлом постельного белья из самолучших китайских носовых платочков, потом – прочие участники торжества. Замыкала шествие Неонила Игнатьевна, которая вела невесту.

Особых церемоний домовые не разводят, обряд у них простой – старшие объявляют молодых мужем и женой, а потом – угощение и пляски. Этого довольно – союзы у домовых неразрывные, не то что у людей, которые подпирают свое ненадежное супружество всякими бумажками. Раньше, в древнюю догородскую пору, свадьбу играли в погребе или в овине – с банником не всегда сговоришься, он суров, а овинник свадьбы любит, у него способность есть свадьбы предугадывать, и деревенские девки этим пользовались – на святках бегали ночью через двор, оборачивались к овину спиной, задирали подол и говорили заклинание:

– Мужик богатый, ударь по заду рукой мохнатой!

А овинник и рад стараться! Кого шерстистой лапой шлепнет – ту в богатое семейство замуж отдадут. Кого босой и холодной пяткой лягнет – той быть за бедняком. А к кому и близко не подойдет – той в девицах век вековать.

Но в городе овина нет, зато есть чердак. Этот чердак уже освоила молодежь, затевала там гуляния, вот ей и приказали навести там порядок, устроить столы и сиденья.

Наконец все общество собралось, расселось, и два домовых дедушки, Матвей Некрасович и женихов дед Мартын Фомич, объявили Трифона Орентьевича и Малашу супругами.

Трифон Орентьевич (еще совсем недавно – Тришка, ни на что не годный, кроме чтения хозяйской литературы) сидел довольный и гордый – экую красавицу отхватил! Малаша смущалась, но исподтишка поглядывала на суженого – он ей страх как нравился. Неонила Игнатьевна, как полагается, выпила красного вина и первая пошла в пляс. А когда домовиха пляшет – это целое зрелище, потому что она и топает, и подпевает себе, и взвизгивает, и хохочет.

За общей суетой никто и не заметил, что на чердаке появились два незваных гостя.

Они стояли у дверей довольно долго. Наконец набрались смелости и подошли к сидевшему с краю домовому Аникею Киприяновичу. Место было не самое почетное – ну так и Аникей Киприянович только-только начал заново завоевывать репутацию хорошего хозяина. Он слишком долго прожил безместным, а когда такое случается, домовые дедушки говорит: сдается, обленился. А это худший упрек, какой только можно придумать. И хотя Аникея Киприяновича определили в неплохую квартиру, ему еще следовало убедить общество в своем трудолюбии.

– Сделай милость, укажи, кто тут дородный добрый молодец Трифон Орентьевич, – с поклоном попросил незнакомый гость, по виду еще совсем молодой, из подручных.

– Так вы опоздали, молодцы, – отвечал Аникей Киприянович. – Свадьба еще когда началась! А вы что же, без подарков?

Узелки, что имели при себе гости, были наискромнейшие.

– Так это он женится?

– Он самый.

– Ахти нам, – сказал до поры безымянный гость. – Пропали мы.

– А что стряслось?

– Беда стряслась. Такая беда, что мы сутки шли, не присаживаясь, а где и бежали. Вся надежда была на Трифона Орентьевича.

– Без него – никак?

– Никак. Сказывали, не только что умен, а умеет автомобиль водить и молчкам хозяин.

– А что за беда-то? – спросил Аникей Киприянович.

– А такая беда, что у нас домовой дедушка помирает. А он нам с Яковом Поликарповичем заместо отца был, уму-разуму нас учил.

– Так Трифон Орентьевич наш не знахарка, поди, – сказал сильно удивленный Аникей Киприянович.

– Трифон Орентьевич технику знает, – уважительно произнес гость. – А бедный наш Евсей Карпович…

– Из-за техники помирает, коли уже не помер, – добавил второй гость.

Аникей Поликарпович задумался. Положение было двусмысленное.

С одной стороны, отвлекать новобрачного от его новоявленных семейных радостей плохо и не принято. Когда домовой женится, он, отгуляв трехдневную свадьбу, первым делом со своей супругой и с провизией забирается в такой тихий уголок, где его никто неделю не потревожит. С другой стороны, беда…

– Подождите, молодцы, – сказал он и пошел на поиски женихова деда. Тот был хранитель древних правил и знал ответы на все вопросы, относящиеся к верному поведению и нерушимым обычаям.

Молодцы присели в уголке и с тоской смотрели на свадьбу. Они очень устали и мечтали об одном – подремать хотя бы с полчасика.

– Ничего не выйдет, Акимка, – горестно молвил тот, что повыше и покурчавее.

– До конца бороться будем, Якушка, – возразил второй. – Он-то нас от смерти неминучей спас, а мы что же?

– А что мы можем?…

– Что можем – то и сделаем.

Не так давно, когда на городской окраине были замечены опасные смерчи, приходившие из заброшенных деревень, старшие отрядили Акимку с Якушкой сбегать и разобраться, что это еще за враг. И погибнуть бы им безвременно, если бы сообразительный домовой Евсей Карпович, наловчившийся пользоваться хозяйским компьютером, не выискал там описание парашюта и не смастерил это устройство для разведчиков из самых что ни есть подручных материалов.

А сейчас норовистый и независимый Евсей Карпович накликал на свою кудлатую голову большую неприятность.

* * *

Денис, знавший своего домового чуть ли не в лицо, уходя на работу, оставлял для него компьютер включенным. Евсей Карпович не на шутку увлекся этой игрушкой. Когда хозяина не было дома, а отсутствовал он часто, потому что работал и учился, домовой не отходил от клавиатуры и даже приноровился возить по коврику мышь. Евсей Карпович выкапывал в Интернете такие знания, что прочие домовые лишь в затылке чесали да крякали, когда он делился находками. Его приятельница, Матрена Даниловна, сперва огорчалась – она, улучив минутку, тайком прибежит к Евсею Карповичу, а его от монитора за уши не оттянешь. Она-то и заметила неладное.

Матрена Даниловна своего приятеля навещала секретно, чтобы не дразнить законного супруга Лукьяна Пафнутьевича, который, как всякий домовой дедушка, был сторонником незыблемого порядка в семейной жизни. И вот однажды, проскользнув в Денискину квартиру, Матрена Даниловна увидела Евсея Карповича лежащим на компьютерной клавиатуре. В комнате было темно, светился лишь экран, на котором суетились фигурки, и Матрене Даниловне почудились светлые дрожащие струнки, натянутые между домовым и экраном. Она подумала было, что Евсей Карпович заснул, и окликнула его. Он отозвался не сразу и, очнувшись, был странен – тих, задумчив, неразговорчив, и словно бы к чему-то прислушивался.

И во второй раз случилась та же история, мерещились те же струнки. А в третий Матрене Даниловне не удалось растолкать Евсея Карповича. И она смертельно перепугалась.

Домовые умирают не по-человечески, а на свой лад – от старости засыпают и понемножку усыхают. Родня прячет тельце в такое место, откуда, ежели проснешься, можно выбраться, и, говорят, такие случаи бывали. Матрене Даниловне вовсе не хотелось хоронить Евсея Карповича – не в тех он еще был годах, чтобы от старости засыпать, и на здоровье не жаловался. Она с перепугу помчалась к подручному Лукьяна Пафнутьевича – Якушке.

Сперва-то подручных было двое, Якушка да Акимка, но потом на сходке постановили, чтобы Акимка шел домовым дедушкой в бестолковое семейство Венедиктовых, которое нельзя было оставлять без присмотра – того гляди, увлекутся умными речами и пожгут все кастрюли или же забьют сток в ванной мокрым носком, забудут закрыть кран и устроят потоп на весь дом. Акимка стал Акимом Варлаамовичем, но Матрена Даниловна, сама его воспитавшая и школившая, по-прежнему давала ему всякие поручения.

Подручные знали про визиты Матрены Даниловны в жилище Евсея Карповича, да помалкивали. Якушка сбегал за Акимкой, и все трое поспешили к бездыханному домовому. Там Матрена Даниловна и рассказала про свои видения.

– Это техника виновата! – сразу сказал Акимка. – Как-то она скверно на него подействовала.

– Такого не было, чтобы от компьютера помереть, – возразил Якушка. – Давай опытную бабушку к нему позовем. Может, просто в беспамятство впал.

– А может, инфаркт или инсульт.

Акимка у хозяев еще и не таких медицинских слов нахватался, мог единым духом «гастроэнтероколит» выпалить.

– Отродясь у домовых таких хвороб не было, – еле выговорила, утирая слезы, Матрена Даниловна.

– Техника! – стоял на своем Акимка.

– Инфаркт! – наскакивал на него Якушка. Чуть не подрались, да Матрена Даниловна по углам развела.

Якушка сбегал за опытной бабушкой Минодорой Титовной, чуть не в охапке притащил ее. Матрена Даниловна спряталась за книгами и оттуда смотрела, как старушка тормошит Евсея Карповича.

– Помирает, – сказала бабушка. – Словно бы из него кровь высосали. А как сделано – не понять, ран не вижу. Не кикимора ли шкодит?

– Как же быть? – спросил Акимка.

Бабушка вздохнула – что тут ответишь, все однажды уснем…

– А долго он еще протянет? – задал вопрос Якушка.

– Я такой хвори отродясь не видала. Но сдается, дня два-три продержится, а тогда уж уснет окончательно. Сейчас-то он еще в полудреме.

И Минодора Титовна пошла звать соседей – негоже, чтобы домовой дедушка, да еще такой уважаемый, как Евсей Карпович, засыпал в полном одиночестве. А ну как проснется? И водички подать будет некому.

Сбежались кумушки. Кое-кто поглядывал – не прячется ли в доме Матрена Даниловна, о ее хождениях к соседу слухи все ж завелись. Но ее Акимка с Якушкой успели вывести и устроили в вентиляционной шахте, чтобы там в одиночестве горевала. Сами же забрались по той же шахте двумя этажами выше.

– Может ли быть, чтобы кикимора засела в компьютере? – спросил Акимка.

– Кто ее разберет. У нас один только Евсей Карпович с компьютером ладит… то есть, ладил…

– Может, Дениса поискать?

– А как?

Хозяин Евсея Карповича с вечера ушел на сдвоенное дежурство – высвобождал себе дни, чтобы потом, перед сессией, засесть дома и подготовиться к экзаменам. Про эти дежурства домовой рассказывал с гордостью – вот-де какой хозяин сознательный! Однако где искать этого сознательного – не сказал.

– Знаток нужен.

– Люди не помогут, если там кикимора засела.

– Леший?…

– Сам ты леший! Как ты его из лесу доставишь?

– Так ведь кикимора только его, сказывали, боится…

– Ну и дурень же я! – воскликнул Акимка, шлепая себя по лбу. – Я знаю, кто нам нужен! Помнишь, говорили про домового дедушку Трифона Орентьевича? Который в шумную машину молчка подсадил? И машина замолчала! И кикимору из своего дома прогнал! Вот! Его привести надо!

* * *

Сборы заняли четверть часа – старшие объяснили, где искать знатока, домовихи собрали припасов. И Акимка с Якушкой отправились в путь.

Им еще повезло – кварталов с десяток ехали на машине, подвез знакомый автомобильный. И тем везение кончилось – кто ж из домовых в здравом уме и твердой памяти сбежит с собственной свадьбы?

Аникей Поликарпович меж тем отыскал Мартына Фомича и сильно его озадачил.

У домовых вообще редко случается проблема выбора, им и выбирать-то не из чего, разве что – сперва тараканов гонять, а потом подгоревшую кастрюлю драить, или же наоборот. И тут они не шибко задумываются. Как-то все само по порядку получается.

С одной стороны, три дня свадебного гуляния – это свято. С другой – нельзя не прийти на выручку своему брату домовому. Хотя домовые мирно не живут, могут ссориться до визга и укусов, но твердо помнят, что все они – родня. И Мартын Фомич долго молчал, прежде чем изрек мудрое слово.

– Это не моя свадьба, а Тришкина. Ему решать. Сейчас приведу.

Трифон Орентьевич поспешил на дедов зов, а Маланья Гавриловна – следом, не для того она замуж выходила, чтобы супруга от себя хоть на три шага отпускать.

Акимка с Якушкой чаяли увидеть высокого и статного домового дедушку, истинно дородного доброго молодца, а Трифон Орентьевич был ростом вровень с ними, да и дородства покамест не нажил. Они переглянулись – неужто этот домовой всем молчкам хозяин, машину водит и умеет кикимору ловить?