Текст книги "Мы, домовые"

– Вот внук, растолкуйте ему все внятно, – велел Мартын Фомич. Якушка с Акимкой растолковали. И теперь уж Трифон Орентьевич задумался.

Дело в том, что его подвиги были совсем не таковы, как мерещились соседям, не говоря уж о домовых с городской окраины. Он не умел подсаживать молчка – просто сговорился со случайно попавшимся ему гремлином Олд Расти, великим мастером портить технику, и привел его в ночной клуб, своим грохотом утомивший домовых до чрезвычайности. И машину водить он не умел – однажды проехался, вися на руле. А что до кикиморы – так никакой кикиморы не было, она всем померещилась, а он рядом случился. Конечно, основания для славы, побежавшей по всему городу были, – Трифон Орентьевич действительно побывал в деревне, а ночной клуб после явления гремлина закрыли и наступила тишина.

Так что стоял славный молодец Трифон Орентьевич перед Акимкой и Якушкой в великой растерянности. И, возможно, сказал бы им правду, кабы не молодая жена, смотревшая на него с восторгом и преданностью – как положено смотреть жене на мужа, по крайней мере, в первые годы брака.

Нельзя было позориться перед Малашей. Никак нельзя.

– Как бы до вас добраться поскорее? – спросил Трифон Орентьевич.

– Неужто ты, Тришенька, со своей свадьбы уйдешь? – изумилась Малаша. – Нельзя же так, гости обидятся!

– Мне главное, чтобы ты, Маланья Гавриловна, поняла и не обиделась, – отвечал он. – Ты все гостям растолкуй, присмотри, чтобы все были сыты и пьяны, а я пойду с Акимом Варлаамовичем и Яковом Поликарповичем.

– Куда это ты пойдешь? Один, без меня? Трифон Орентьевич, где это видано – чтобы жених без невесты уходил? Да ты бросить меня собрался, что ли? Хозяйских телевизоров насмотрелся?! – и Малаша заревела.

Смотреть телевизор ей родители не велели – сказали, что от него в мире все безобразия. Конечно, Малаша исхитрялась, и кое-что ей даже нравилось, но только не применительно к своей семейной жизни!

Трифон Орентьевич не думал, что семейная жизнь начнется с рева и скандала. Он растерялся, и неудивительно. Сейчас бы следовало приласкать новобрачную, да как же при посторонних?

– Ладно, ладно! – закричал он. – Никуда не пойду, только не реви!

– Как это не пойдешь? – сквозь слезы едва выговорила Малаша. – Домовой дедушка в беду попал, а ты выручать не пойдешь?! За кого ж я, горемычная, замуж вышла?! Уы-ы-ы!..

Дед Мартын Фомич хмурился – очень ему эти рыдания посреди свадьбы не нравились. Пока разговор шел в уголке, незаметно для гостей, а ну как понабегут? Сраму не оберешься.

– Женился ты, внук, на дуре, – сообщил он не столько Трифону Орентьевичу, сколько Акимке с Якушкой.

– Вот, сами видите, – им же жалобно сказал внук.

– Прости, Трифон Орентьевич, что понапрасну беспокоили, – глядя в пол, извинился Акимка. – Пойдем, Яков Поликарпович. Не сладилось дельце.

Оба развернулись и двинулись прочь с чердака.

Было им тошно.

Шли среди бела дня, вдоль стенок перебегали, в сугробах свежевыпавшего снега вязли, за углами хоронились, чуть под колеса не попали – и напрасно. Видать, не судьба спасти Евсея Карповича от диковинной хворобы.

– Вот, глянь, за батареей местечко. Вздремнуть бы, – предложил Акимка. – Спешить-то некуда…

– Можно, – согласился Якушка. И оба забрались в тесную теплую щель.

Но заснуть им не удалось.

Когда домовые галдят – людям слышно, обычно же они разговаривают тихо. Однако случается, что нужно при людях что-то сообщить товарищу. Тогда в ход идет скороговорка. Для человека – громкий крысиный писк, а домовой в этот писк с десяток слов уместил.

Такой вот сигнал раздался на лестнице, да не единожды. Жильцы бы могли подумать, что стая крыс атакует дом. А это искали Акимку с Якушкой. И нашли.

– Идем, – сказал Трифон Орентьевич. – Время поджимает.

Рядом с ним стояла Маланья Гавриловна с узелком, тоже готовая в поход.

– А свадьба? – спросил Акимка.

– Так нас уже поженили, – бойко ответила Малаша. – Теперь муж может что хочет делать, а жена уж при нем. И не проси – не пущу одного!

Это относилось к Трифону Орентьевичу.

– Сперва – на автостоянку. Там у сторожа в будке Вукол Трофимыч живет, он все про автомобильных знает. Может, еще с ветерком доедем, – пообещал новобрачный.

– А свадьба? – спросил, в свою очередь, Якушка.

Он мечтал о собственном бракосочетании и о трехдневном застолье. И он понимал, как обидно уходить в разгар праздника.

– Моя свадьба, как хочу – так и гуляю, – ответил Трифон Орентьевич.

* * *

Евсей Карпович ощутил себя. Он осознал, что лежит, что дышит, и только сил открыть глаза не было.

Ему захотелось опять уснуть. Сладко уснуть, как у мамки под бочком. И не просыпаться.

Однако не получалось.

Он поневоле стал думать. Мысли были путаные, как ком шерсти из нескольких клубков, который чем распутывать – проще отрезать и выбросить. Когда-то Евсей Карпович подбирал за хозяйкой такие комья и соорудил себе теплый тюфячок.

В них, в мыслях, одна нить принадлежала Матрене Даниловне, другая – хозяину Дениске, третья – какому-то существу по имени Проглот, четвертая – другому существу, Колыбашке.

– Уйди, Проглот, – мысленно говорил Евсей Карпович. – Уйди! Мешаешь! Я еще не все кристаллы собрал и ключ к двери не нашел. Сгинь! Нет тебя!

– Ты собирай, собирай, я тебе не мешаю, – отвечал Проглот. – Я вот тут, в сторонке, постою.

Евсей Карпович был недоволен, все-таки сбор голубых кристаллов – дело тонкое, и негоже, чтобы чья-то морда в затылок дышала. Опять же, за ними идешь по лабиринту, идти надо быстро, чтобы не догнала Пасть, а Пасть – как у акулы, когда она за тобой спешит – только круглую зубастую дыру, обернувшись, видишь.

Он уплывал в пространство, где переплетались трубы лабиринта и мерцали кристаллы, но вдруг явственно услышал голос старушки Минодоры Титовны:

– Сюда, сюда! Тут он дремлет! Проходите, молодцы, а ты, девка, в сторонке постой, девкам за больными ходить негоже.

– Какая я девка, я домовая бабушка! А это супруг мой Трифон Орентьевич! – ответил сердитый голосок.

Потом были голоса его приятелей, Акимки и Якушки, потом – чужой. Открывать глаза и смотреть, кого там принесло, не хотелось. Но домовые, собравшись над распростертым телом, несли чушь. Они собирались вытащить Евсея Карповича из Денискиной квартиры на свежий воздух. Кроме того, чужой домовой требовал выключить компьютер. А это было недопустимо.

Нужно было приподняться и гаркнуть внушительно, чтобы отстали. Но тело превратилось в кисель – тот стародавний густой кисель, какого теперь уж не варят.

Повеяло холодным ветерком. Евсей Карпович испугался – как бы в сугроб не затащили, лекари самозванные! Сугробом как-то он сам врачевал совсем сдуревшего домового Лукулла Аристарховича, который перебрал хозяйского коньяка.

– Пустите… – беззвучно пробормотал он. – Назад волоките…

И тут ему на физиономию рухнул слетевший с крыши рыхлый комок снега.

Досталось всем – домовые захохотали, отряхиваясь и оглаживаясь. Евсей Карпович зафырчал, стараясь хотя бы сдуть с физиономии снег.

– Просыпается, ахти мне, просыпается! Ах, держите его, держите! Сверзится! – заголосила Минодора Титовна. – Об асфальт треснется! Тут ему и конец!

Цепкие лапы ухватились за шерстку Евсея Карповича. Это было неприятно. Домовые вообще не любят прикосновений, разве что в детстве, когда мамка тетешкает маленького. А тут прикосновения были злодейские – чуть доброхоты половину шкуры не выдрали.

Он ярости, не иначе, взялись силы – Евсей Карпович открыл глаза и обнаружил себя на заснеженном подоконнике. Внизу было пространство для долгого полета – семь этажей. Его втянули обратно в окошко, уложили поудобнее и стали расспрашивать – что да как. Он молчал – язык во рту не поворачивался, да и неловко было. Вся эта суета сильно его раздражала. Особенно неприятно было, что Якушка сбегал за Матреной Даниловной. И она, видя перед собой прославленного Трифона Орентьевича, рассказала все подряд, упомянула и струнки, что натянулись между лежащим без сознания домовым и компьютерным экраном.

– Врет, – хотел было возразить Евсей Карпович, но голос не слушался. Он сколько ночей провел за компьютером – никаких струнок не замечал.

– Не кикимора ли в машинку забралась? – спросил Акимка. – Не она ли соки сосет?

– Впервые слышу, чтобы кикимора струнки из себя выпускала, – отвечал Трифон Орентьевич. – Но кто-то там точно засел.

– Так выманить же надо! И погнать пинками!

– А как?

– На живца, – вдруг сказала Матрена Даниловна. – Коли надобно – я в живцы пойду!

И тут Евсей Карпович содрогнулся – да так содрогнулся, что едва обратно в приоткрытое окошко не улетел. Хорошо – его в шесть лап все еще держали…

* * *

Трифон Орентьевич, так уж вышло, до сих пор дела с компьютерами не имел. Квартира, где он жил в подручных при собственном деде, принадлежала старому чудаку, который новомодную технику презирал. Мартын Фомич замаялся чинить его древний утюг и кофемолку – ровесницу хозяина. Зато старик насобирал неимоверное множество книг. Среди них Трифон Орентьевич отыскал и английские учебники. Он был единственный из городских домовых, умевший кое-как объясниться по-английски. Поэтому, когда его подвели к компьютеру, он узнал на мониторе некоторые знакомые слова и обрадовался.

Но что делать с этими словами дальше – он понятия не имел.

Рядом стояла женушка Маланья Гавриловна и смотрела на мужа с обожанием. Вот только допусти малую оплошность – что с этим обожанием сделается? А?

Трифон Орентьевич прошелся перед монитором взад-вперед, почесал в затылке. Прочие взирали на него с трепетом: еще бы, не всякий день увидишь, как мастер за дело берется.

– Откуда струнки тянулись? – спросил он, уверенный, что эти сведения совершенно бесполезны. Однако что-то же нужно было говорить.

– Отсюда, и отсюда, и отсюда, – показала Матрена Даниловна. – И вот отсюда.

– Сколько их было-то?

– А много. Как нитяная бахрома на скатерке.

– И как натянуты?

– Сильно натянуты. Аж дрожали, – вспомнила Матрена Даниловна страшноватую картинку. – И Евсея Карповича держали тут, тут и вот тут.

Трифон Орентьевич покосился на Акимку с Якушкой, которые ждали от него неизреченной мудрости.

– Давай-ка, бабушка Матрена Даниловна, сделаем чертеж!

На Денискином столе много было всякого добра, в том числе и стопка бумажных листков – самому себе напоминалки писать. Была там и вещица, с которой никто из местных домовых дела не имел, а вот Трифон Орентьевич у хозяина ее видел и смысл ее понимал. Это был механический карандаш, из которого он, будучи еще Тришкой, извлекал куски грифеля для изучения английского языка. И теперь он очень гордо это проделал, а Малаша даже подбоченилась: мой-то каков!

Трифон Орентьевич велел Матрене Даниловне вообразить, будто перед ней компьютерный экран, от которого тянутся струнки, и понаставить точек, откуда они растут. Домовиха сосредоточилась и принялась тыкать грифелем в бумажку. Дело это для нее было непривычное, она умаялась, словно целое ведро разбежавшейся по кухне картошки в кучу собирала.

Акимка и Якушка уставились на ее творчество и пришли в некоторое смятение. Изображен был продолговатый, дыбом торчащий силуэт с небольшим утолщением сверху и каким-то округлым расширением снизу. Трифон Орентьевич тоже малость смутился. Зато Маланья Гавриловна преспокойно взяла бумажку и объяснила, что изображен-де некто, имеющий голову, и в длинном балахоне, клубящемся у ног. Возражать ей не стали – тем более, что она, скорее всего, была права.

– Нет, это не кикимора, – сказал Трифон Орентьевич. – Кикимора, сказывали, тоща и костлява, а это – гладенькое.

– Еще бы не гладенькое, – буркнул Акимка. – Все соки из нашего Евсея Карповича высосало!

Трифон Орентьевич задумался с таким умным видом, что все присмирели.

Логически рассуждая, Матрена Даниловна видела струнки в полумраке или вообще в темноте – при солнечном свете они были бы незаметны. Значит, коли хочешь за них уцепиться, изволь ночевать возле компьютера.

Когда Трифон Орентьевич сообщил о своем намерении, Акимка с Якушкой пришли в восторг и предложили сесть в засаду вместе. Но Трифон Орентьевич назначил их смотреть за Евсеем Карповичем – мало ли что, с боку на бок перевернуть, водицы поднести. А Матрена Даниловна, убедившись, что ее друг сердечный вроде оклемался, засобиралась домой, к Лукьяну Пафнутьевичу.

Больного перетащили в подходящее место – на диван, где между спинкой и прислоненной подушкой образовался шалаш. Акимка с Якушкой устроились там же – на диване тепло и мягко, а они сильно устали. Трифон же Орентьевич принялся ладить наблюдательный пункт напротив монитора. Супруга не отходила от него ни на шаг.

У Дениски был обычный недорогой ноутбук, недавно купленный взамен старого железного чемодана, стоявший на журнальном столике и обложенный всякой мелочевкой. Малаша никак не могла понять – неужели придется спать на открытом месте, а не в тихом укромном уголке, как она была приучена? Матрена Даниловна принесла ей из своего хозяйства большой лоскут искусственного меха – если под него забраться, то вроде ничего получается. Трифону Орентьевичу поставили перед ноутбуком красивый камушек, подобранный Дениской на речном берегу. Он уселся и уставился на пустой экран. Там разбросаны были какие-то мелкие картинки – и ничего больше.

Продержался Трифон Орентьевич часа два. А потом заснул.

Сон сморил всех – и Малашу, и Акимку с Якушкой. Не шутка – путешествие с окраины в центр города и обратно! Тем более, тепло и мягко.

Проснулась компания ни свет ни заря от крика Матрены Даниловны. Она трясла Трифона Орентьевича и крыла его такими словами, что домовихи берегут для самого крайнего случая.

Да и неудивительно – на клавиатуре лежал бездыханный Евсей Карпович.

* * *

Когда домовые выясняют отношения – лучше убежать подальше, потому что визг стоит смертельный для человеческого уха. Громче всех голосила Матрена Даниловна – она доверила жизнь своего лучшего приятеля бестолковой молодежи, и что получилось? Маланья Гавриловна впервые визжала в статусе замужней домовихи, и у нее так звонко и пронзительно еще не получалось. В девках-то изволь помалкивать, а замужем можно и даже нужно визжать. Малаша защищала супруга и чуть не опрокинула Матрену Даниловну. Трифон Орентьевич прямо любовался – ишь, какая славная женка ему досталась! Но и он визжал, потому что был женатым домовым дедушкой, и Акимка, который тоже стал не так давно домовым дедушкой. Один Якушка помалкивал. Матрена Даниловна не только была голосиста, но и сгоряча щедра на подзатыльники.

Он утащил листок, который истыкала точками хозяйка, и под прикрытием стопки книг тщательно изучал подозрительную фигуру. Каждая точка означала струнку… но, может, эти струнки как-то навеки прикрепились к Евсею Карповичу? Стоит тому, кто в ноутбуке, потянуть, – и домовой к нему ползет, даже почти уплыв в последний сон?…

Якушка со своей догадкой вылез не сразу, а дождался, пока все меж собой насмерть переругаются. К Матрене Даниловне он и подойти боялся – ведь именно он с товарищем Акимкой заснул и упустил Евсея Карповича. А вот к Трифону Орентьевичу, который тоже опозорился, Якушка подошел. К тому времени домовые уже опять затащили безвольное тело за подушку, и Матрена Даниловна забралась туда – охранять ненаглядного приятеля.

– Незримые струнки? – переспросил Трифон Орентьевич. – А что? Может статься. Значит, немного погодя он опять к экрану поползет. Значит, придется, когда эта ваша злыдня уберется, поднести его к экрану поближе, чтобы он поменьше сил тратил. И посмотреть, что из этого получится.

И покосился на Малашу – очень он беспокоился, как бы молодая жена в нем не разочаровалась.

Был миг, когда Трифон Орентьевич, визжа, впал в отчаяние: не надо было соглашаться, не надо было убегать с собственной свадьбы ради домового, которого он и в глаза-то не видывал. Никто из старших бы не упрекнул – свадьба-то раз в жизни бывает. Если бы можно было чудесным образом оказаться дома – он бы все за это отдал… кроме Малаши…

– Может, Денис вечером придет, – сказал Акимка. – Тогда придется ждать, пока уснет.

– Подождем, – ответил Якушка. – Ты уж прости нас, дураков, Трифон Орентьевич. Не устерегли.

– А и хорошо, что не устерегли, – вдруг обрадовался Трифон Орентьевич. – Теперь хоть чуточку больше про эту нечисть понимаем.

Зимой темнеет рано, и довольно скоро в комнате осталось одно светлое пятно – компьютерный экран. Якушка сбегал домой, вернулся и доложил: Матрена Даниловна с супругом ужинать изволят, он хозяйке дал знать, что беды пока не случилось, она взглядом показала, что поняла. Если бы Лукьян Пафнутьевич проведал про ее приятельство – много было бы шуму. Теперь у Трифона Орентьевича, по Якушкиным соображениям, было часа два на эксперименты – пока Матрена Даниловна не завершит домашние хлопоты да пока не завалится спать Лукьян Пафнутьевич.

Евсея Карповича перетащили поближе к экрану и уложили перед клавиатурой. Сами вчетвером сели в засаду.

Сперва домовые таращились на неподвижное тело очень старательно и почти не дыша. Потом расслабились, стали переговариваться и упустили тот миг, когда слабая лапка Евсея Карповича, как бы помимо воли хозяина, поползла по клавиатуре вверх, к трекболлу, который для домовых куда удобнее обычной компьютерной мышки.

– Ох, гляньте… – прошептал Акимка.

На экране начались чудеса…

* * *

Домовые смотрят телевизор, но понемногу, сильно в это дело не втягиваются. Они радуются старым добрым мультикам и не выносят современной музыки, да еще с пеньем, – им все кажется, будто этими тупыми звуками какой-то злодей их из дому выживает. Они народ практичный и хотят видеть на экране связное действо: если кто куда пошел, чтобы он оттуда что-то принес, если парень и девка целуются, то чтобы старшие их поженили.

На мониторе же явилось им действо бессвязное – трубы какие-то заплелись, искры стали вспыхивать, проползла большая зубастая пасть, открываясь и закрываясь, но ничего не сожрала.

В трубе появилась махонькая фигурка и побежала, понеслась! За поворотом возник вдруг большой синий кристалл. Фигурка свернула, кинулась к нему – и он пропал. Два точно таких же кристалла образовались в другой трубе, куда попасть было непросто. Но фигурка, потыкавшись в тупики, и туда добралась. От ее прикосновения кристаллы моментально гасли.

– Куда они деваются? – шепотом спросил Якушка.

Трифон Орентьевич ответа не знал. Но показать себя простаком перед Малашей не мог.

– Оно их глотает.

– Как же они в нем помещаются?!

– Как, как… Ты воздушный шар видел? Посмотришь – большой, а сдуется – тряпица. Вот так.

Якушка стал приглядываться к кристаллам, но того момента, когда они от прикосновения сдуваются, уловить не мог. Опять же – фигурка (имевшая, кстати, голову, но почти не имевшая рук и ног) рта, чтобы проглотить тряпицу, не разевала. Зато разевал рот и тихонько говорил «гам!» Евсей Карпович. Но как раз на него и не смотрели.

– Экий проглот… – пробормотал Акимка.

Фигурка, уже нацелившись на очередной кристалл, замерла, словно бы ее окликнули. А потом с большой скоростью понеслась по своим заковыристым трубам.

Трифон Орентьевич этот миг промедления уловил. И некое понимание забрезжило – как будто в непроглядной темноте высветился и погас кусочек дороги.

Якушка взялся считать проглоченные кристаллы. Тряпица тряпицей, но ведь брюхо у фигурки не бездонное, и четыре десятка кристаллов должны были бы разорвать уродца на кусочки. А Трифон Орентьевич наконец вспомнил про Евсея Карповича и начал следить за ним.

Обнаружилось, что лапа домового, лежащая на трекболле, шевелится и вздрагивает. И наметилась туманная связь между глотанием кристаллов и этими шевелениями. Трифон Орентьевич подумал было, что пропавшие кристаллы как-то попадают через ноутбук прямо в брюхо к домовому – он-то покрупнее головастой фигурки, их в брюхе немало уместится даже в виде тряпиц. Но следующая мысль была более разумно: если Евсей Карпович кормится кристаллами, то отчего же он теряет силы и лежит пластом? Уж не отравлены ли они? С другой стороны, Евсей Карпович домовой опытный, с крысиной отравой наверняка имел дело, не может быть, чтобы не догадался…

Тут появилась круглая пасть и кинулась в погоню за фигуркой, открываясь и закрываясь. Фигурка мчалась с неимоверной скоростью, успевая при этом хватать и глотать кристаллы, которые, как на грех, уже сами кидались ей под ноги, и тратя на них драгоценное время. Наконец пасть, разогнавшись, налетела на фигурку – и ничего не стало, ни труб, ни кристаллов, ни пасти, ни фигурки, а Евсей Карпович тихонько и очень жалостно застонал.

В ответ ему из недр ноутбука кто-то хрюкнул.

И вот наконец появилась на экране та самая фигура, которую пыталась изобразить Матрена Даниловна. Продолговатый силуэт, смахивавший на прожорливую фигурку, сложился из точек, каждая точка испустила луч, лучи отвердели и впились в шкурку Евсея Карповича. Он же распластался и более не шевелился.

Трифон Орентьевич понял, что настала пора действовать.

* * * Домовые только на посторонний взгляд одинаковы, а на самом деле очень меж собой отличаются. Одни деловиты и ухватисты, пока все в хозяйстве благополучно, а стрясись беда – впадают в тоску и панику. Таков был супруг Матрена Даниловны – Лукьян Пафнутьевич. Иные, видя беду, основательно готовятся ее изничтожить – и, выбрав нужную минуту, наносят удар. Таков был Евсей Карпович. А Трифон Орентьевич, выросший меж книг, мог по незнанию обыденной жизни и ее пакостей влипнуть в неприятность, зарыдать, а потом вдруг собраться с силами и словно бы броню на себя надеть и действовать скоро и решительно, даже безжалостно.

Увидев тоненькие струнки, действительно похожие на вставшую торчмя бахрому старой скатерти, он понял не умом, а чем-то более сильным, чем обремененный знаниями и неповоротливый умишко, – пора!

И более того – подумав да оценив свои возможности, он бы подкрался, схватил одну струнку, стал ее тянуть и дергать. Та нечисть, что засела в ноутбуке, была бы очень благодарна за такое обхождение – тут же втянула бы прочие струнки обратно и на прощание ухмыльнулась. А Трифон Орентьевич с геройским визгом бросился вперед – и, подпрыгнув, рухнул на струнки всем телом.

Якушка с Акимкой, не рассуждая, кинулись следом и, тоже с высокого прыжка, упали на спину Трифону Орентьевичу. Последней подбежала Малаша. Она барахтаться вместе с домовыми на провисших почти до самой клавиатуры струнках не стала – воспитание не позволило. Но на столе была, среди прочего Денискиного имущества, авторучка. Малаша схватила ее и принялась лупить по стрункам, попадая при этом и по Якушкиной спине.

Для существа по ту сторону экрана это нападение было неожиданным – да и кто бы мог сопротивляться, если четверо на одного? Существо выпускало свои струнки, надо думать, из тела, на манер ежиных иголок, и втянуть их уже не могло. Они натянулись до предела – и существо оказалось выдернуто из компьютерного нутра, как морковка из грядки.

Домовые, висевшие на струнках, шлепнулись всей кучей-малой на бедного Евсея Карповича. Они даже не поняли, что произошло. А вот Малаша поняла и стала отгонять существо, имевшее туманный и невнятный вид, от экрана – как бы опять туда не улизнуло.

Трифон Орентьевич выполз из-под Акимки и увидел, что его жена воюет с нечистью. Допустить этого он не мог – чтобы баба лезла в драку, если ее законный муж рядом?! Он собрал в обе лапы сколько захватилось струнок и поволок нечисть прочь от ноутбука. Нечисть сопротивлялась, упиралась и наконец пискнула: «Пустите!»

– Так ты и говорить умеешь! – обрадовался Трифон Орентьевич. – А ну, выкладывай живо, кто ты есть и зачем нашему Евсею Карповичу козни строишь?

– Кому? – тоненько спросила нечисть.

– Вот ему! – Трифон Орентьевич указал на распростертого домового.

– Кто это?

– Домовой дедушка Евсей Карпович!

– Что такое домовой дедушка – не знаю, а Евсей Карпович – я!

– Аким Варлаамович, Яков Поликарпович! – обратился Трифон Орентьевич к помощникам. – Держите его за эти хвосты, а я попробую нашего страдальца растормошить. Авось он объяснит, что это за диво.

По дороге Акимка с Якушкой много чего порассказали о добродетелях и достоинствах Евсея Карповича. Брать единственного в мире домового, который успешно лазит в Интернет, за шиворот и трясти – это казалось Трифону Орентьевичу нарушением всех великих устоев, на которых стоит и стоять будет домовое общество. Старшего, умного, опытного – и за шиворот?! Но иного пути докопаться до правды он не видел.

– Отвернись, – велел он Малаше, чтобы хоть супруга не видела безобразия.

Малаша обрадовалась беспредельно – муж отдал приказ, значит, она теперь настоящая жена! И честно уставилась в темный угол комнаты, слыша за спиной кряхтенье и бормотанье Евсея Карповича да молодецкие покрики Якушки, не пускающего нечисть к ноутбуку.

Неизвестно, чем бы это кончилось, но в комнате появилась Матрена Даниловка.

Домовиха была хитра – выждала, пока хозяйка возьмется пить на сон грядущий таблетки от сердца, и толкнула ее исподтишка под локоток. Таблетка полетела на пол и закатилась глубоко под диван – что и требовалось. А поскольку многие человеческие лекарства помогают и домовым, Матрена Даниловна решила таким способом взбодрить своего друга.

Увидев белесую нечисть, которую держали за струнки Якушка с Акимкой, Матрена Даниловна сперва чуть не шлепнулась, а потом рассвирепела.

– Так вот кто из него соки сосет?!.

Домовиха она была матерая, решительная: выхватила у Малаши авторучку и пошла бить самозванца. Трифон Орентьевич перехватил занесенную над головой авторучку и отбросил ее подальше. Тогда Матрена Даниловна угомонилась и поспешила за водой – запить кусочек таблетки.

Глотать Евсей Карпович не желал – тогда нужное, на взгляд домовихи, количество истерли в порошок, разболтали в воде и кое-как выпоили страдальцу. Несколько минут спустя он открыл глаза.

– Евсей Карпович, кто это? – спросил Трифон Орентьевич, указывая на нечисть.

– Не ведаю. Пусти-ка…

Матрена Даниловна и Трифон Орентьевич переглянулись. Мысль была на двоих одна: ну-ка, что он делать будет? А Евсей Карпович, не замечая, что в его шерстку вошли и впились в тело загадочные струнки, сейчас – обвисшие и обмякшие, пополз по клавиатуре и накрыл лапой трекболл.

На экране появилась знакомая картина – лабиринт из труб. Проплыла зубастая пасть, возник первый кристалл. Но фигурка, которой следовало бегать по трубам, куда-то подевалась. Евсей Карпович тихо ворчал, злился и, наконец, треснул по трекболлу.

– Ну и куда ж я подевался? – спросил он у монитора.

Монитор не ответил.

* * *

– Старый дурак! – сказала Матрена Даниловна, но как сказала! Все свое былое уважение и нынешнюю злость вложила она в эти два простых слова. Но одновременно – и вековечную жалость домовихи, которая уж если разгорится ярким пламенем – то на пути у нее становиться не моги!

А как же еще назвать домового, который влип в такую неприятнось?

Он не хотел рассказывать, он сопротивлялся! Трифон Орентьевич уж думал, что до правды не докопается. Но Матрена Даниловна, обычно смирявшая свой нрав при Евсее Карповиче из беспокойства, как бы не осердился и не прогнал, сейчас показала коготки. Малаша смотрела и училась.

Евсей Карпович заговорил. Сперва – кратко, потом – с подробностями, со страстью. Описал, как Дениска оставил включенной игрушку с кристаллами, как угораздило пристраститься к их собиранию.

– И чудилось мне, будто это я сам там по трубам бегаю и голубые бриллианты хватаю. То бишь, не Проглот, а я там внутри. Раньше-то я думал – он их ест, заглатывает так быстро, что не углядеть. А потом дошло – тут другое! Другое! И чем дальше – тем лучше мне там было, – говорил домовой. – Тут-то что хорошего? Пыль протрешь, хозяйские носки из углов добудешь да в ванную сволокешь. А там – бриллианты! И их считаешь! Понимаете? Считаешь! И от того воспаряешь! То сто сорок наберешь, пока Пасть не догонит, то все полтораста. Но это еще не восторг. Однажды двести три штуки собрал! Вот где был восторг! Рад был будто, будто… ну, не знаю, с чем сравнить… Победа была, братцы! Подлинная победа!

– Над кем? – спросил Трифон Орентьевич.

– Над собой! Коли я в прошлый раз собрал только сто сорок два, а сейчас – двести три?! – прямо взвизгнул Евсей Карпович. – Это как?! Считаешь – и у тебя восторг все круче! От каждой цифирки!

Нечисть, слушая его речи, съежилась, несколько раз пыталась сбежать, но ее держали крепко.

– То бишь, вот он – Проглот, и ты вообразил себя Проглотом? – уточнил Трифон Орентьевич. – Хозяин – за порог, а ты, Евсей Карпович, – по бриллианты? И в Проглотовом виде победы одерживал?

– Да. Тебе не понять. Молод еще.

Матрена Даниловна засопела – хотела вступиться за распутывавшего клубочек Трифона Орентьевича, но воздержалась.

– Молод, – согласился домовой. – Но постараюсь. Значит, ты как-то там, внутри, с ним соединился… А у него свое соображение было?

– Не знаю, – честно признался Евсей Карпович. – Наверно, было простенькое – как у Пасти. Вон она бегает, а мысль у нее одна – сожрать. Брюха даже нет, а все равно – жрет и ради того на хитрости пускается.

– И что – больно, когда жрет?

– Нет, – подумав, сказал Евсей Карпович. – Вдруг все пропадает, голова кругом, летишь, летишь – и вылетаешь. Вот сюда.

– А он? – Трифон Орентьевич показал на нечисть по имени Проглот.

Евсей Карпович тяжко и мрачно задумался.

– Он там без тебя – живой? – домогался Трифон Орентьевич.

Ответом было пожимание плеч и отмахивание лапой – уйди, мол, и без тебя скверно.

– Как же ты его оживил-то до такой степени, что он к тебе присосался?

– Всего себя в дурость вкладывал, – встряла Матрена Даниловна. – Весь свой ум, все свои страсти! Вот и оживил. А этот, оживши, своего-то ума не имел, только Евсеев. Вот и вздумал, будто он – домовой дедушка!

– Похоже, так и было, – согласился Трифон Орентьевич. – А поскольку он привык, что Евсей Карпович собой его питает, то и решил, будто так и надо. И способ изобрел.

– Он тебя, старого дурака, своим холодильником считал! – Матрена Даниловна никак не могла угомониться. – Все! Кончилось безобразие! Помогите мне, молодцы, донести его до моего жилья! Всем домом его выхаживать будем!

– Как не помочь, – сказал Трифон Орентьевич. – А как же быть с Проглотом?

И тут же он понял, что спрашивать незачем. В головы домовым, всем сразу, пришла одна мысль – что лишенная кормушки нечисть помается и помрет. Нужно было только уйти из Денискиной квартиры, таща Евсея Карповича и не оборачиваясь. Но перед этим как-то обрубить струнки.

А нечисть, считавшая себя Евсеем Карповичем, имела совсем печальный вид.

Ведь если Евсей Карпович с ней умом поделился – так она прекрасно понимала, что вокруг творится…