Текст книги "Обнаженная в шляпе"

Глава семнадцатая
СЪЕМКА

А в это время Зуев, Соломин и Наташа сидели в костяйской квартире совершенно обалделые.

Они принесли туда фотоаппарат, установили свет, одетая Наташа нахлобучила взятую напрокат шляпу и приняла на диване соответствующую позу, но тут встал вопрос: кому снимать?

Сперва и Соломин, и Зуев решительно отказались. Соломин – потому, что такая авантюра не соответствовала моральному облику сотрудника милиции. А Зуев… с ним было сложнее. Он вдруг понял, что если Наташа разденется сейчас перед ним ради этой дурацкой съемки, то он так и закаменеет в ее сознании в качестве говорящей приставки к фотоаппарату. И она уже никогда не разденется перед ним как перед мужчиной. Сегодняшний случай – просто необходимость, раздеваются же при необходимости перед врачом! А в результате Зуев сам себя навеки вычеркнет из списка Наташиных женихов.

Наташа даже обиделась: почему это Зуев и Соломин так упорно спихивают друг на дружку эту процедуру? Причем Соломин утверждает, что, пока Зуев будет снимать, он, Соломин, прорву дел переделает и вернется к концу съемки. А Зуев причитает, что он так не умеет, что он все испортит, что мало света, что слабая пленка («Двести тридцать единиц тебе мало?» – рявкнула-таки Наташа) и что он не помнит, как выглядел тот скабрезный кадр.

Они ругались таким образом около часа. Наконец Наташа разделась до купальника, и тут возник тот самый вопрос, по которому Зуев звонил Игрушке.

Разумеется, он перезвонил, но безрезультатно. Он бы позвонил и в третий раз, но Наташа сообразила, в чем дело, и запретила дальнейшие попытки.

Зуев закудахтал, захлопал крыльями, и Наташа пригрозила, что если ее немедленно не начнут фотографировать, она оденется и уйдет навеки. Зуев и Соломин кинулись было тянуть жребий, и туг разъяренная Наташа сказала, что способности Соломина ей совершенно неизвестны, а Зуев снимает прилично, пусть и передовиков производства, и на сей раз ему придется зажмуриться и нажать на кнопку. А Соломин пусть ждет на кухне.

С тем она скинула купальник.

Наташа за сутки до этой дурацкой съемки и подумать не могла, что когда-нибудь в жизни будет раздеваться, невзирая на сопротивление зрителей. Если бы тот же Зуев проявил инициативу, ему пришлось бы долго уговаривать Наташу. Но несносное провинциальное пуританство обоих ее разозлило. А злить миниатюрных блондинок, привыкших кокетничать и командовать, весьма опасно.

– Ну, я правильно села? – спросила она Зуева.

– Наверно…

– Да ты куда смотришь?!

– Ну, правильно, правильно…

– Может, ногу чуть больше вытянуть?

– Вытягивай.

– Вот так, да? Снимай, Витек, потом попробуем иначе. Ой, погоди! Родинка! Возьми у меня в сумке тушь для ресниц и нарисуй, пожалуйста.

– А ты сама не можешь? – испуганно спросил Зуев.

– Я бы рада, но я себя со стороны не вижу. Давай, давай, не уклоняйся!

Зуев взял в сумочке баллон с тушью, набрал немного на ершик, сделал шаг, другой, протянул руку, вздохнул и отступил. – Ну? – спросила Наташа, но ответа не дождалась. Зуев смотрел в пол.

– Олег, Олеженька! – нежным голоском запела Наташа, – Иди сюда, солнышко! Нужна твоя помощь!

Олег появился в дверях и замер.

– Иди сюда! – приказала Наташа. – Бери у этого балбсса тушь. Взял? Теперь садись сюда. И рисуй.

Соломин сел на край дивана и нерешительно коснулся ершиком Наташиной спины.

– Осторожнее! А то стирать придется, – сказала она. – И вообще, мне кажется, надо чуть ниже.

– Сюда?

– Вроде выше, – подал голос Зуев. Наташа с интересом на него посмотрела, а потом провела пальцем по бедру, обозначая линию модных купальных трусиков.

– Ниже этой линии наверняка, – убежденно сказала она. – Помните, мы тогда рассуждали, что родинка будет прикрыта даже самыми пикантными плавочками?

Соломин прикоснулся ершиком к коже.

– Нет! – возопил Зуев, – Я точно помню, это с другой стороны. Давай рисуй и иди на кухню!

Не успела Наташа ахнуть, как Соломин, довольный, что наконец-то услышал четкий приказ и имеет возможность повиноваться, намазал кружок и вскочил с дивана.

– В первый раз было правильно! – возмутилась Наташа. – Я же помню! Это ты, Витечка, обозвал снимок мерзостью и даже не разглядел его толком! А теперь вопишь!

– Ты сама вопишь, – огрызнулся недовольный Зуев. Соломин, водящий ершиком над голой Наташиной спиной, и сама Наташа в немыслимом повороте были настолько пикантны, что он взмок.

– Иди, Олежек, на кухню, – сказала Наташа, и Зуев обрадовался, но слишком рано, – И принеси оттуда тряпку. Надо стереть эту штуку.

Зуев засопел.

Соломин принес тряпку и попытался стереть тушь, но только размазал ее, отчего и Наташа, и он сам расхохотались.

– Да ты три крепче, – велела Наташа, – Порядок? Теперь рисуй. Примерно здесь. И без рассуждений, Витька, а то мы да утра не закончим. Она же не будет вглядываться. Главное – чтобы голая фигура с браслетом, в шляпе и с родинкой. Ты-то сам себя голого со спины опознал бы?

– Так? – и Соломин намалевал круг чуть ли не с мишень величиной, причем чувствовалось, что в бравом следователе проснулся талант к живописи.

– Ты спятил! – воскликнул Зуев. – Это уже не родинка, а черт знает что! И та была круглая, а эта – как огурец!

Он безумно злился на Соломина и Наташу, а больше всего – на самого себя, потому что презираемое им эротическое разложение действовало-таки возбуждающе.

Туго приходилось пуританину Зуеву.

– Действительно, – сказала, выгнувшись, Наташа. – Вот этот выступ надо убрать. Только осторожнее! Тряпка вся в туши!

Соломин задумчиво посмотрел на тряпку, хмыкнул и вдруг, неожиданно для самого себя, нагнулся и слизнул полродинки.

Видно, вкус туши поразил его, потому что он застыл с полуоткрытым ртом, являя изумленной Наташе и побагровевшему Зуеву черный язык.

– Или вы кончаете этот эротический балаган, – рявкнул Зуев, – или я ухожу!

– Ну и катись к черту, – беззлобно и даже как-то рассеянно сказала Наташа, глядя при этом на Соломина. – Все равно от тебя одни пакости. Я все-таки умею снимать и помогу Олегу. Катись, катись! А ты иди в ванную…

Ошалев от собственного странного поступка, Соломин встал с дивана и деревянной походкой молча удалился.

– Ты переоценил свои силенки, когда ввязался в эту историю, – безжалостно продолжала Наташа. – Не сомневаюсь, что ради Костяя ты мог бы лишний раз отдежурить в редакции, или принести пятнадцать литров пива, или целый день врать по телефону, что Костяй в командировке. Но ты не можешь ради друга отказаться от нелепого предрассудка! Это же нелепо – тебе тошно от того, что для других просто и естественно! Думаешь, я не вижу? А раз так. то и катись отсюда! Кол-ле-га!

Зуев шваркнул аппарат в кресло и выскочил из комнаты.

Опомнился он уже на лестнице.

Как его вихрем снесло с одиннадцатого этажа, и не кувырком ли он летел вниз, Зуев не знал.

Он был смертельно обижен.

Он же мечтал об истинной и ЧИСТОЙ любви, такой чистой, чтобы целовать ЕЕ следы на асфальте. Зуев понимал, что плоть должна взять свое, он был обучен навыкам первой сексуальной необходимости, но это было стыдной и нехорошей радостью. Об этом следовало молчать, как о посещении туалета. А тут – всеобщее повальное бешенство и пошлые, похабные, издевательские позы голых натурщиц во всех газетных киосках!

Зуев мечтал о примерной семье. И в Наташе он любил уже будущую хозяйку его дома и мать его детей. А она!.. Оказалось, что его молчаливая и покорная преданность, его стремление уберечь чистоту чувства от эротической пошлости не стоят для нее одного мгновенного и глупого душевного порыва – слизнуть тушь!

И сейчас она там, наедине с этим проклятым спортивным Олегом, который вышел из ванной… О господи! Нет, надо уходить, уходить куда угодно!

И Зуев шел, шел, шел… пока не обнаружил, что петляет вокруг Костяйской двенадцатиэтажки.

Окно квартиры Костяя еще горело. Это обнадеживало. Значит, вовсю шла съемка. Зуев вздохнул и побрел наверх.

Сдаваться…

Глава восемнадцатая
РЭКЕТИРЫ

Утром в Игрушкиной комнате зазвонил телефон.

Сонный Игрушка снял трубку и узнал, что Соломин, Зуев и Наташа ждут его через полчаса возле здания УВД. В изумлении Игрушка спросил, а чего так рано, и узнал, что время близится к обеду.

Алена, проснувшись, слушала этот бестолковый разговор и сделала свои женские выводы.

А именно – нельзя отпускать на дело любимого человека, не напоив его хотя бы чаем. Она выскочила из постели. Облако спутанных волос закрывало всю спину, и Игрушка любовался, как она бежит к двери, а облако слегка колышется.

Конечно же, он уговорил се дойти вместе с ним до УВД, чтобы потом не терять времени на разыскивание друг друга, И она не очень спорила. Но, пока Игрушка брился, Алена села на телефон и сделала несколько звонков. Видимо, перераспределяла дневные заботы до отлета в Ленинград.

Конечно, они опоздали.

У самых дверей учреждения они увидели Наташу, Зуева и Соломина в форме. Троица стояла возле оранжевого соломинского «жигуленка» и хохотала. В руке у Наташи был веер фотографий, И она оживленно комментировала какой-то изгиб или поворот.

– Успели! Витька всю ночь печатал, – доложил Игрушке Соломин. – Ну-ка, глянь, тут несколько вариантов. Какой ближе к истине?

– Потом, потом… – сказал Игрушка. Он не хотел при Алене возиться с этими дурацкими фотографиями. Она же деликатно стояла в сторонке и ждала, пока Игрушка и Соломин покончат с делами.

Но прохожие, привлеченные громкими голосами, а также заливистым смехом Наташи, замедляли шаг возле компании, а кое-кто даже заглядывал в фотографии.

– Гражданин, гражданин, это для служебного пользования! – и Соломин аккуратно отодвинул длинного стриженого парня в пятнистых штанах.

Парень отошел и стал у киоска, глядя, как совещаются Соломин, Зуев, Наташа и Игрушка и как в трех шагах от них стоит возле огромной сумки Алена и влюбленно глядит на Игрушку.

– Значит, задача первая – выбрать из снимков самый подходящий! – командовал Соломин. – Задача вторая – поделить кандидатуры. Кстати, Наташа, купальник при тебе?

– Взяла на всякий случай. Я думаю, купальник можно подсунуть Шурочке.

– Ты берешься это сделать сегодня?

– Попробую.

– Но сперва нужно составить портрет этой… супруги Костяя. Надо же, какое нахальство!

– Тонкий психологический расчет, – заметил Игрушка. – У Костяя миллион романов, и все удивляются, что его ни одна подруга не окрутила, А если допустить, что он уже давно женат, то все становится понятно и все рады – вот разгадка! Послушай, Олег, я вам очень сейчас нужен? Аленка улетает в Ленинград, я хотел ее в аэропорт доставить.

– Алена! – позвал Соломин. – Идите сюда! Я вас отвезу! Мне как раз машину починили.

Алена, оставив сумку, подошла. В ту же минуту к сумке придвинулся парень в пятнистых штанах и стал рядом, как бы охраняя ее.

Наташа бурно приветствовала Алену, причем веер фотографий у нее в руке развалился и несколько упало на асфальт.

– Что это? – удивленно спросила Алена.

– Вещественное доказательство! – весело ответил Игрушка.

Алена быстро нагнулась, подняла одну фотографию и уставилась на нее с крайне озадаченным видом. Ее рот сам собой открылся. Она подняла глаза на Игрушку, и в глазах этих были испуг и растерянность.

Игрушке безумно не понравилось выражение ее лица. И он судорожно попытался понять, почему вдруг так исказилось это красивое, а полчаса назад счастливое лицо.

Соломин сообразил первым. Оттолкнув Наташу, он схватил Алену за локоть. Она ухитрилась вырваться и отскочила.

Там, где только что стояла ее сумка, притормозила машина, и Соломин заметил угол сумки, стремительно втянутой в открытую дверцу. Затем машина рванула с места и, когда она поравнялась с Аленой, две огромные руки втянули девушку вовнутрь. В воздухе мелькнули только загорелые ноги.

Мгновенно набрав скорость и заложив крутой вираж, машина исчезла за поворотом.

– Стой! – крикнул Соломин. – Это же они! Рэкетиры!

Он побежал к своему «жигуленку», вся компания – за ним.

– Гони! – крикнул Игрушка, шлепаясь рядом с Соломиным, Наташа и Зуев еле успели занять заднее сиденье.

Зажигание сработало не сразу.

– Просил же отрегулировать! – простонал Соломин. – Платишь, платишь этим халтурщикам, и все без толку!

Тут машина заворчала.

– Гони… – прорыдал Игрушка, сжимая кулаки.

– Ребята, в чем дело? Чего это Алена?.. – наперебой спрашивали Натаща и Зуев.

Ни Игрушка, ни Соломин ответить не могли. Соломин сконцентрировался на машине и дороге, Игрушка впал в прострацию.

Он все понял…

Значит, врала. Вес эти дни врала. Начиная с тех слов про Костяя, что он не в се духе.

Ей нужна была информация о следствии. И он эту информацию исправно поставлял. А поскольку с самого начала он ничего не рассказал про «обнаженную в шляпе», то она была уверена, что фотографию не нашли. Или если и нашли, то не придали ей особого значения.

А сейчас он сам брякнул – «вещественное доказательство»!

Наташа была права – даже художественно настроенная Алена не знала, как она выглядит со спины.

Врала. Врала! И даже этой сумасшедшей ночью… все ее слова, все ее поцелуи… Просто она догадалась о его влюбленности. И извлекла пользу. Да. Именно так.

И тут одна мысль смутила Игрушку. Ведь ночь была воистину сумасшедшей, однако родинки он не заметил… Как же так?

Он попытался восстановить в памяти все, что было, но эта изумительная ночь распалась на миллион кадров, и он видел то запрокинутое лицо Алены и губы, зовущие его, но своего имени не слышал, то звучал в ушах ее стон, то перед глазами вообще был пронизанный молниями мрак.

И, наконец, он узрел облако русых волос, эту длинную распущенную косу, которая и заплетенная-то была куда ниже пояса, а в виде облака и вовсе закрывала всю спину…

Тем временем «жигуленок» выскочил на шоссе И пристроился в хвост похитителям.

– Наташка, я все понял! – вдруг возопил Зуев. – Слушай, все очень просто! Они пасли ее! Ока вывела их на Костяя, но она с ними всерьез не повязана, поэтому ее боялись и пасли. А когда испугались, что ее ведут в УВД, сделали глупость!

– Какую глупость? – испуганно спросила Наташа.

– Утащили ее. Это же глупость! Если бы они не суетились, мы сами никогда бы не догадались!..

– Это не глупость! Ты не знаешь… На фотографии была Алена! – безумно злой на Зуева с его детективным восторгом, выкрикнул Игрушка.

– Кончайте треп! – приказал Соломин. – Не до вас!

– Да, это се фотография! – не жалея себя, продолжал Игрушка. – И они это знали! Тот парень в десантных штанах, который заглянул Олегу через плечо, – помнишь, Олег? Он же был в машине! Он за рулем! И они увезли ее, чтобы она их не выдала! Она здорово с ними повязана… И она всех нас водила за нос!

Пораженные этим заявлением, Наташа и Зуев переглянулись. Уж если кого и водила за нос, то не Наташу и не Зуева.

– Это она потеряла у Костяя браслет! – восклицал Игрушка, давясь слезами. – Это она ему позировала. А другие ей и на фиг не нужны! Она была его любовницей! А потом они ее купили! И через нее узнали, что он готовит разоблачительный материал! Она впустила их к Костяю! Она оставила Костяя валяться с пробитой головой' И потом она украла из редакции фотографию!

– А ну заткнись! – крикнул, не глядя на него, Соломин. – Истеричка! Валерьянки тебе дать? Они же сворачивают в лес! Всем заткнуться! Мне сейчас будет не до вас!

И «жигуленок» тоже нырнул в лес.

Глава девятнадцатая
РАЗВЕДКА

– Черт бы их побрал! – резюмировал Соломин.

Разумеется, рэкетиров упустили на въезде в дачный поселок. Рэкетиры вильнули хвостом и пропали.

Соломин запомнил номер машины – этот номер болтался у него перед носом всю дорогу. Сейчас имело резон поехать в УВД и узнать, кому принадлежит машина. Но уезжать, оставляя здесь Алену, Соломин не имел морального права. Он чувствовал в истерических выкладках Игрушки какие-то явственные нестыковки.

Игрушка, окончательно рехнувшись, громко требовал, чтобы Соломин отвез его подальше от этого бандитского притона, а на робкие намеки Наташи, что, мол, Алена попала в беду, яростно проповедовал, что незачем было связываться с преступным миром. Сама связалась – пусть сама и расхлебывает.

Соломин объяснял, что Алена не добровольно села в машину, что ее туда втащили, невзирая на сопротивление, но Игрушка был невменяем.

Наташа и Зуев только глазами хлопали.

Наконец, когда Соломин с Игрушкой несколько выдохлись, Наташа, сохранявшая силы для последнего броска, пошла в атаку.

– Вы как хотите, – сказала она, – а я остаюсь. И буду ходить между дачами, пока не найду машину и Алену. Не верю я, что Алена повязалась со всякой сволочью! Я остаюсь, и пусть вам будет стыдно!

– Ты уже приняла за чистую монету костяй-скую супругу, – напомнил Игрушка, хотя он же сутки назад не находил в этом греха и даже выступал за женскую простодушную гуманность.

Но Соломину действительно стало стыдно. Смутился даже Зуев, хотя он-то уж вовсе в споре не участвовал.

– Погоди, – примирительно сказал Соломин, – не шуми… Как ты себе это представляешь? Они же видели тебя возле УВД. Риск – благородное дело, но глупый риск – глупое дело.

– Ничего себе глупый! Они меня видели в платье, а по поселку я пойду в купальнике и косынке, да еще в темных очках.

– Ни с того ни с сего в купальнике? – удивился Зуев.

– Молчи, пуританин. Здесь же при каждой даче огород, – сказала Наташа, – И в такую погоду все работают в купальниках. К тому же поселок возле озера. Могу я без церемоний сбегать выкупаться или не могу?

– Точно, – подтвердил Соломин. – Поселок подковообразный, повторяющий береговую линию.

– И ты собираешься прошпарить за день все дачи? – недоверчиво спросил Зуев.

– Во-первых, дач не так уж много, – возразил Соломин, – а во-вторых, не обязательно заходить внутрь, мы же ищем не столько дачу, сколько машину, А дальше видно будет.

– Ну ее к черту, – подал голос Игрушка, и никто не понял, про дачу он это, про машину или про Алену.

Наташа открыла сумку, порылась и вытащила купальник с безумными орхидеями.

– Надевай! – подумав, приказал Зуев. – По крайней мере, тебя издалека будет видно.

– Верно! – согласился Соломин. А невменяемый Игрушка демонстративно сел в «жигуленок», оставленный Соломиным сдуру на самом солнцепеке, и меланхолически в нем запекался, презирая затеянную друзьями суету.

Наташа зашла в кустики, чтобы переодеться. Зуев постоял, почесал в затылке и вдруг начал расстегивать брюки.

– Ты чего? – изумился Соломин.

– Пойду за ней следом. Мало ли что! Она все-таки женщина. А я мужчина!

– Тогда лучше я пойду, – сказал Соломин, неодобрительно взглянув на зуевское пузо, вылезшее из штанов.

– Нет, я, – и Зуев спустил штаны до колен. – Я тоже вполне сойду за дачника. А ты – при форме и при исполнении!

– Форма – не проблема! – и Соломин тоже стал торопливо раздеваться.

– Тебя они хорошо разглядели! – забыв вылезти из штанов, Зуев схватил Соломина за руку.

– Тебя тоже!

– Ты пальцем тыкал в карточки и ржал на весь город! А я стоял сбоку. Мало ли – прохожий остановился…

– От тебя проку никакого! – заорал Соломин, пытаясь, невзирая на зуевскую руку, выпрыгнуть из штанов. – А я знаю самбо, дзю-до и карате!

Тут из кустиков вышла Наташа и остолбенела – Соломин и Зуев, пугаясь в сползших штанинах, затеяли настоящее побоище.

– Ребята, ребята, вы чего? – Наташа поднырнула снизу и двумя короткими резкими ударами распихала стреноженных бойцов.

– Это серьезно! – сказал Соломин, щупая ребра. Зуев же ничего сказать не смог. Крошечный кулачок угодил в какую-то особо болезненную точку.

Игрушка мрачно созерцал все эти глупости из раскаленной машины.

– Спятили? – язвительно спросила довольная эффектом Наташа. – Рехнулись? Крыша поехала?

– Рыцарство проявляем, – объяснил Соломин. – Спорим, кому тебя страховать!

– Госстраху! – отрубила Наташа. – И не вздумайте ползти следом, Чингачгуки! Тогда вы меня как раз и заложите! Ну, я пошла. Двигаться буду челночным методом. Берег – переулок – шоссе – переулок – берег – переулок – шоссе… Поняли?

– Ага, – сказал Соломин.

– И штаны натяните, – сказала уже более нежным голосом Наташа. – Хороши! Гвардейцы! Орлы!..

Она быстро повязала косынку, сменила обычные очки на темные и, покачивая бедрами, пошла вперед, не оглядываясь.

– И все-таки Наташа неправа, – объявил, подумав, Соломин. – Если она отыщет машину, то сюда, что ли, побежит? И вообще – там не ангелы божьи, а рэкетиры. Кто-то должен идти за ней следом.

– Пойдем оба, – благоразумно предложил Зуев. – А Игрушка посторожит машину.

Соломин недоверчиво посмотрел на «жигуленка».

– Машину угонят вместе е Игрушкой, – мрачно заметил он, – Ладно, пошли.

Они натянули штаны и неторопливо последовали за Наташей с самым что ни на есть независимым видом. Мало ли-ну, идут по дачному поселку плечистый лейтенант милиции вместе с каким-то насупленным толстяком, идут себе, никому не мешают, к женщинам не пристают, нос никуда не суют. И смотрят на маленькую блондинку, которая мельтешит впереди безумным купальником. Но Уголовным кодексом смотреть на блондинок никому не воспрещается.

А Игрушка сидел в машине и чувствовал, что досидится до теплового удара. Если бы с кем-то другим случилась такая чушь и кто-то другой засел в дымящемся «жигуленке». Игрушка сразу бы понял, что это острая депрессия, и извлек страдальца из духовки. Но сам он, влипнув, мечтал лишь об одном – потерять сознание и ни о чем вообще больше не думать.

Очень уж больно было Игрушке.