Текст книги "И малое станет большим, и большое – малым"

Мне запомнилась одна, пожалуй, самая большая рана на ее сердце, обида на дядю своего мужа. Смагул-ага (дядя), узнав об их намерении жениться, сказал молодым так: «Мы не хотим, чтобы вы поженились. У вас разное вероисповедание, разные обычаи и ты, Тамара, в наших глазах всегда будешь, как белая заплатка на черных штанах». Эту фразу она ему не простила, часто вспоминала, но «вернуть» не могла, того дядьки уже не было в живых. Она постаралась возвратить ее мне, отомстив по полной.

Тамара хотела понравиться Сухановым, стать полноправным членом семьи. Не зная как этого добиться, она приносила им деревенские сплетни. Рассказывая их артистично, она смешила родственников. В такие моменты мне становилось неловко за нее и я уходила. Это был не протест, просто мне было неинтересно слушать этот бред. Провожая меня ненавидящим взглядом, Тома думала: «Высокомерная Дана игнорирует моё общество, я отомщу ей за это!» Зарождавшаяся в ней, злость разрушала ее мозг и душу.

Однако, нельзя сказать, что в отличии от неё все остальные были мягкими и пушистыми, в том числе и я. Первое, чем была недовольна в этой семье я, это то, что меня не считали личностью. Свекровь решила, что может распоряжаться моими вещами, взять из моего приданного все, что ей захочется. Кое-что ей даже удалось у меня экспроприировать и подарить кому-то.

В их семье я была первой снохой казашкой в семье, и поэтому должна была быть покорной и смириться со своим положением. Со мной этот номер не прошел, я начала бузить и не подчиняться.

Мне было с чем сравнивать. Я видела, как в моем селе, земляки относились к своим снохам. Никто из них не обижал, не унижал девушек, пришедших в их семью.

Мой бунтарский дух сопротивлялся такому отношению ко мне. Чтобы «опустить с небес на землю» непокорную, в присутствии других снох, родителями мужа было устроено показательное наказание: меня не посадили за общий достархан (стол) в большой комнате, а поставили на кухне, как щенку, миску с едой, и оставили одну. Даже муж сидел в тот день вместе со всеми, а не со мной. Меня это очень обидело. К еде я не притронулась.

«Отлучение» от общего достархана и «предание меня анафеме», спровоцировали меня демонстративно снять с себя платок и ходить с непокрытой головой в доме старших.

Сейчас я о себе думаю, что была еще той штучкой, строптивой «лошадкой», которую не так-то просто было «объездить» и мой муж не справлялся со своей функцией «воспитывающего и карающего органа». Бедный парень метался между двух огней. Снохи «потирали руки», радуясь моей опале, это был «бальзам на их душу», особенно для Тамары.

Она была старше меня на восемь лет, и пришла в школу задолго до меня, после окончания Культпросветучилища, где её учили музицировать на аккордеоне революционные песни и «нести культуру в патриотические массы». Свое предназначение она поняла очень широко и считала своей обязанностью воспитывать все общество: исправлять чужие недостатки, бдительно следить за моральным обликом.

С этой целью она в 80-е годы пришла в образование, чтобы выполнять свою МИССИЮ и по совместительству работать учителем музыки и пионервожатой. В других школах на этой должности обычно работали временно, молодые девушки, поступившие заочно в институт, по окончанию которого переходили на должность учителя.

Тома никуда не собиралась поступать, и упорно работала в этом качестве до самых похорон пионерской организации. О таких придумали когда-то дразнилку: «Пионервожатая – сука конопатая». Лузгая семечки в своем кабинете, сплетничая с учителями о коллегах и учениках, с учениками об учителях и других учениках, она, как серый кардинал, используя полученную информацию, управляла настроением и психологическим климатом школы. Тамара считала себя приближенной к администрации, так как умело подслащивала их жизнь потоком бессовестной лживой лести, и регулярно «на ушко» сообщая им мысли «вверенного коллектива», передавая все разговоры, подслушанные в кулуарах школы, входила в касту «неприкасаемых» и благополучно продержалась на этом месте несколько лет.

Мне казалось все это странным. Я в своей прежней жизни видела совершенно другую школу и другие отношения в коллективе. Той школой руководила моя мама. Позабыв о двух своих важных функциях: матери и жены, она целиком и полностью отдавалась только работе. Для нее и ученики, и учителя были ее семьей, о которых она заботилась, для них она создавала семейную атмосферу. Рано утром она бежала в интернат, где жили дети из отделений, чтобы сказать им: «Доброе утро!», поздно вечером – пожелать: «Спокойной ночи!», в то время, как мы с братом просыпались по будильнику, засыпали тоже без нее. Мама так делала, искренне думая, что тем детям, живущим вдали от родного дома, она нужнее.

Помню, как на квартиру молодым учителям, возмущаясь про себя, я носила пирожки, сметану, блины, мама волновалась, чтобы девушки не голодали. Ей хотелось, чтобы они чувствовали себя как дома, жила их проблемами, опекая, будто, она их всеобщая мать. Этот коллектив она взращивала, отбирая из приезжавших на практику студентов лучших, делая их ведущими педагогами сначала школы, потом – района, а может и области.

То, что тогда я обижалась на нехватку ее любви для меня, позже поняла и объясняла себе тем, что работая вот так, на износ, контролируя все процессы во вверенных ей организациях, школе и интернате, она «выгорала» как психологически, так и эмоционально и ее сил уже не хватало на нас. Не могла моя мама работать наполовину.

Я стала такой же, как она… Пропадала на работе, иногда уходила со школы домой в час ночи, ругала себя, но не могла поступать по-другому. Моя подруга в шутку говорила: «генки» пальцами не раздавишь!» Однако, в отличии от нее, я всегда помнила, что на первом плане у меня – родные дети, я старалась дарить им свою любовь и ласку.

Вспоминая, анализируя события своей жизни, стала находить причины неурядиц и проблем в нашей семье, которые начались на шестой год нашего брака. С одной стороны они связаны с Тамарой, «рупором правды», источником и хранителем всей тайной информации села, с другой стороны – с переменами в стране.

Наше поколение оказалось «между молотом и наковальней» в перестроечные годы. Те, кто на тот момент был старше нас хотя бы на пять лет, то уже имел какой-то статус, успел что-то сделать для себя. Мы… успели только закончить свои ВУЗы и… все стало меняться и рушиться.

Прежде было ясно: останешься в селе – разведешь скотину – купишь машину, или отработаешь по распределению – поедешь в город – устроишься там на работу – поживешь в общежитие – получишь квартиру. Сейчас эти схемы сгорели от синего пламени перестройки. Никто не понимал что нужно делать. В воздухе крутились вопросы: «Как выжить без денег, которые не выплачивали? За какое дело хвататься, чтобы не прогадать?» Самые ушлые уходили в криминал, который набирал силу, а потом организовал бизнес, смелые сразу шли в бизнес, который еще только рождался ими, растерянные оставались на своих местах, где оказались по распределению, неуверенные, сомневаясь в себе, в переменах к лучшему, заглушали страх алкоголем, наркотиками. Деревни не могли сбыть свою продукцию, заводы и фабрики тоже, они останавливались, потому что теряли партнеров, производственные связи были разрезаны новыми, появившимися после развала Союза, границами. Царил всеобщий крах, потому как те, кто все эти перемены затеял, не обладал ни умом, ни дальновидностью, ни пониманием действительности. Страна, как «летучий голландец», потерявший управление, летела в неизвестность, и мы с тревогой ждали своей участи.

В эти жуткие годы, доносившиеся из кабинета музыки, звуки веселили нас. Когда общество старалось забыть о своем социалистическом прошлом и начинало строить капитализм, из этого кабинета были слышны детские голоса, поющие под Томкин аккордеон: «По долинам и по взгорьям…", «Смело мы в бой пойдем за власть Советов…» Проходя мимо этого абсурда, мы с коллегами смеялись: «Тамара, как Ленин в Разливе, готовится совершить с детьми революцию, будет идти на Кремль впереди колонны с аккордеоном». Увлекшись местными интригами, у нее не хватило ни времени, ни ума, чтобы заметить, что поменялась страна, формация, образование, учебники, программы.

Как обычно, в конце четверти в учительской мы с коллегами работали над отчетом. Для нас, с приходом нового времени, ничего не изменилось, бумаг не убавилось. Тома сидела без дела. Думая, что нам стало скучно, она решила развлечь нас новостями о своей одинокой соседке, любовником которой, по ее версии, был муж одной нашей учительницы. Мы терпеливо молчали, раздраженно ждали, когда она закончит. Словоохотливая коллега уже переходила к следующему рассказу со словами: «Да, что там говорить, когда у нее были такие родители…» Ее рассказ переходил в другое время, к другим людям, и теперь она уже рассказывала об интимной жизни родителей бедной женщины. Наивно полагая, что на этом она остановится, мы крупно ошиблись. Истории этой рассказчицы не иссякали и плавно переходили к бабушкам и дедушкам соседки.

Я не выдержала первой и резко сказала ей: «Избавьте нас, пожалуйста, от всех этих подробностей, мы даже не знаем этих людей. Вот уже полчаса искренне удивляюсь тому, что в вашей голове хранится весь этот бред. Откуда Вы это все знаете о них? Рассказываете так, будто жили с этими людьми в одной семье». «Мне моя мама рассказывала. Все это правда! У меня нет привычки врать!» – раздраженно взвизгнула она, невольно оправдываясь. «Для меня это тем более странно, потому что, в моей семье если говорилось об односельчанах, то говорилось только самое лучшее: „У этого человека хорошие, умные дети“; „У этой женщины золотые руки“; „Эти люди сделали замечательный ремонт“, „Какой у них прекрасный сад, огород!“ и т. д. Поэтому для меня мои односельчане, самые замечательные и лучшие люди в мире!» – выпалила я. Пристыженная моими словами, она вылетела из кабинета, но через несколько минут вернулась. За несколько лет жизни и работы бок о бок с таким человеком, не умея ругаться, я научилась не ставить себя в проигрышное положение. С ехидной ухмылкой, игнорируя молчанием ее словесный поток, я вызывала у нее еще большее раздражение.

У Тамары многим следовало бы поучиться. Без образования, без понимания, без принципов она упорно шла к своей цели. В любом деле важен результат, у Тамары он был. В середине 90-х годов она стала социальным педагогом. Это случилось потому, что настоящего специалиста в селе не было, а пионервожатых уже не должно быть. По принципу: «На безрыбье и рак рыба», ее поставили на эту должность и наша родственница стала активно заниматься тем, о чем не имела никакого представления.

Первое, что ей доверили, это распределение талонов на бесплатную школьную форму, их она выдала детям из тех многодетных, неблагополучных семей, где родители пили и нигде не работали. В головах этих детей закреплялась установка, что можно прожить, как их родители, легко и непринужденно, нигде не работая, достаточно только периодически вызывать к себе жалость таких тётенек, как Тома. Жизнь не стоит на месте, потом я видела, этому подтверждение: молодая поросль строила уже свои семьи по образу и подобию, по шаблону, доставшемуся им от их родителей. После этих примеров начинаешь понимать, насколько все это работало в твою пользу, и в душе радуешься тому, что тогда никто не испортил твоих детей своей жалостью.

Однажды, благодаря известному ток-шоу, на всю страну прозвучала история пятнадцатилетней девочки из этого села, родившей ребенка от двадцатилетнего парня – тракториста. Вызвала она разную реакцию у зрителей от жалости и сочувствия до негодования и стыда. В редакцию о девочке сообщила мама того молодого человека, которая сомневалась в его отцовстве и пришла выяснить этот вопрос. Она требовала от редакции сделать анализ ДНК малыша, ей хотела узнать, наконец-то, чей это ребенок на самом деле. Со слов женщины, в 15 лет у этой молодой мамочки был не один роман с сельскими парнями. Будущая свекровь с пеной у рта поносила девочку, та огрызалась по-взрослому. Журналист метался по студии с микрофоном между орущими и дерущимися персонажами. Молодой папаша разговаривал перед микрофоном соответственно своему диагнозу, из-за которого он не учился в обычной школе. «Хлеба и зрелищ!» – требовали зрители, второе было настолько грязным и ужасным, что кроме тошноты ничего не вызывало.

Приглашенные депутаты и юристы защищали девочку от злой тетки, заступавшейся за своего сына, тому грозила статья Уголовного кодекса… Никто из них не задал ни одного вопроса ее матери: Почему пятнадцатилетняя девочка живет не дома, а у разных парней? Куда она смотрела? Почему эта женщина не знала, чем занимается несовершеннолетняя дочь?

Передача заставила меня задуматься и удивиться тому, как за двадцать с лишним лет изменилась наша страна, люди, ценности. В моей памяти хранилась совершенно другая история пятнадцатилетней девочки.

Моя одноклассница Таня Шмыкова, в 15 лет за один день прославилась на весь Советский Союз. Она работала во время летних каникул на уборке урожая помощницей комбайнера со своим отцом, «Заслуженным механизатором РСФСР». Корреспондент газеты «Правда» узнал о девочке-штурвальной и приехал из Москвы в это далекое уральское село. Он написал о ней статью, которая была размещена на первой странице газеты, благодаря которой вся страна узнала о Тане и на следующий день девочка стала героем. Штурвальная Шмыкова Таня мешками получала письма от взрослых и детей из разных уголков необъятной Родины, он доходили просто: «Оренбургская область, совхоз „Красный Чабан“, Шмыковой Тане». Эти письма она приносила в класс и читала нам вслух эти теплые послания, в которых незнакомые люди хвалили девочку за труд и выражали ей свое восхищение.

Девочка Настя после этой передачи тоже стала героем, интернет взорвался от реакции на этот сюжет (честно говоря, я не ожидала, что у этой телепередачи был такой высокий рейтинг), ей высылали деньги, детские вещи, предоставили комнату в общежитие, это хорошо, но…

Одна и та же земля, но уже другая страна, другое время, другие истории, другие герои, и, к горькому сожалению, «плюс» поменялся на «минус».

Тамара тоже чувствовала себя героем в своем селе, сделав «головокружительную карьеру» от пионервожатой до социального педагога, она «поверила в себя», и решилась на смелые реформы в сфере образования.

Проходил памятный для меня педсовет, на котором выступал уже «Великий Соцпедагог». Запинаясь, она читала нам какую-то умную статью о воспитании, и в завершении своего пламенного выступления, предложила организовать при школе свою детскую комнату милиции. Она излагала свои умозаключения, почему нам необходимо поддержать ее инициативу, как важно принять меры по отношению к малолетним преступникам заблаговременно. С трибуны из ее уст мы услышали следующее: «В нашей школе много детей из неполных семей, которых воспитывают матери-одиночки, среди этих детей большинство мальчики. Я предлагаю заранее их всех поставить на учет в детскую комнату милиции. По статистике все мальчики, в воспитании которых не участвуют мужчины, становятся преступниками. Пусть милиция занимается профилактикой преступлений, а мы будем ей помогать.» «Странные у Вас предложения. Детей, которые не совершили ничего плохого, мы должны поставить на учет только потому, что у них нет папы? Вы употребили слово „статистика“. На какие источники Вы опираетесь? Назовите цифры, факты.» – спросила я. Мой оппонент пожал плечами. «Факт – вещь упрямая, я люблю опираться на конкретные примеры». – продолжала я. «В нашем селе мы знаем всех, кто чем живет, чем дышит и кто где „сидит“. Пятеро парней из нашего села, в данное время, находятся в „местах, не столь отдаленных“. Я не буду называть их пофамильно, все их знают. Четверых воспитывали папы и мамы (замечу, в полной семье!), и только у одного мама одна, которая овдовела, когда сын уже был совершеннолетним. Те ребята, которых воспитывали матери-одиночки, работают, „легких денег“ не ищут и ни на кого не рассчитывают. Вы сейчас предлагаете нам нанести психологическую травму детям, которым и так живется несладко без папы? Если бы Вы изучали педагогику и психологию, то поняли бы свою ошибку. Таким, как Вы, нужно быть подальше от детей. Удивляюсь, что еще здесь работаете,» – жестко говорила с ней рассверипевшая мать-одиночка, в моем лице. Я уже одна воспитывала своих детей. Я старалась выступать спокойно, но во мне проснулась пантера, которая хотела перегрызть зубами ее поганую глотку, чтобы она не могла больше говорить таких гадких слов, обижавших ни в чем неповинных мальчиков.

Успокоившись, я поняла и содрогнулась, насколько изменилась здесь, рядом с такими, как она. Раньше, когда оппоненты во время спора обижали меня резкими словами, я терялась, старалась тщательно подбирать корректные формы и выражения, и потому всегда проигрывала, а сейчас у меня «выросли клыки», я уже могла дать отпор. Таким, как я, необходимо измениться, а для этого нужен был «катализатор», у меня была Тамара, которая стимулировала эти перемены во мне.

Наши встречи не случайны, Всевышний послал дочери Томы парня, который был бесшабашным, грубым и хамоватым молодым человеком, очень похожим на свою тещу.

Не только Томе был виден наш двор, но и я могла видеть то, что происходило у нее. Однажды я невольно услышала ее спор с зятем. Когда у него закончились приличные слова для тещи, то он закончил диалог с ней очень вежливой фразой: «Мама, Вы не правы. Пошли бы Вы на х…!» Эта гениальная фраза повергла меня в культурный шок. Молодой человек назвал ее «мамой», обратился на «Вы». Какие у нее могут быть к нему претензии? А то, что послал, так это и недалеко. У нас есть пословица: «Сноха создана из пыли своей свекрови», Томкин зять, похоже тоже. Смысл этой пословицы заключался в том, что дети выбирают себе в спутники жизни людей, похожих на своих родителей.

Многое меня удивляло в этом селе и разнило с ним. С детства меня называли мечтательницей за то, что проводила много времени за книжками и погружалась в их миры, да и сама по себе я была словно выпавшая из какой-то другой реальности. Но, тут я менялась, отращивала необходимые здесь панцирь, зубы, когти и становилась жестче.

Мне с первого дня хотелось бежать из этой деревни. Я уговаривала мужа переехать куда угодно, и у нас была куча вариантов. Русские хотели переехать в Россию и я, то и дело, натыкалась на заманчивые предложения: «меняем 13-комнатный дом в Алма-Ате на Россию», " обменивается трехкомнатная квартира в Целинограде (Астана), Уральск, Актюбинск»… Но, мой муж был непреклонен, для него лучше Беловки не было места на Земле и мы остались там жить.

Моя подруга, увлекавшаяся феншуй, сделала свой вывод, посетив Беловку: «Эта деревня находится в низине, как в яме. Над ней на двух холмах возвышаются два кладбища, которые уносят всю положительную энергетику села, оставляя отрицательную, которая накапливается внизу, в самом селе. Поэтому таким чувствительным людям, как ты, здесь плохо, и они подсознательно рвутся покинуть эти места. Носителям отрицательной энергии тут комфортно, это благоприятная для них среда обитания. Ты неслучайно хочешь уехать отсюда. Ты чувствуешь этот чужой для себя фон».

Впервые мне пришлось столкнуться с этим фоном, когда забеременела первенцем и со мной случился страшный токсикоз. Из-за него я не могла ничего есть, мне безумно хотелось только шоколадных конфет.

Был 1989 год, в магазинах ничего не было, для обывателя этот период казался парадоксальным: в наших карманах были деньги, но купить нечего. Магазины встречали нас своими пустыми полками и смущенными продавцами. Помню, как я пришла в промтоварный магазин, а там на моих глазах ушлый мужчина скупал все детские шапки из овчины и складывал их в мешок. Никто не понимал зачем ему их столько. Кто-то покупал оставшиеся на полках школьные формы разных размеров, все всё хватали перед моим носом.

Люди вкладывали деньги в товар, потому что деньги обесценивались с каждым часом, продавцы за день переписывали цифры на ценниках, добавляя к прежним нули. Тревога среди населения нарастала.

Увидев никому неинтересную запыленную магнитную азбуку на нижней полке, я взяла ее, и прихватила к ней какую-то коробочку с белыми пуговицами, лишь бы что-то купить, и пошла домой.

На следующий день, на моё счастье в магазин поступили шоколадные конфеты, у прилавка тут же образовалась огромная очередь. Чтобы многие смогли купить, продавец решила продавать по 200 грамм каждого вида в одни руки. Я узнала об этом поздно и пришла тогда, когда очередь выросла до такого размера, что уже не помещалась внутри сельпо (так называли магазины в селе от названия организации «Сельское потребительское общество»).

Она, как анаконда, извиваясь, «уползала» и продолжалась за пределами магазина. Я была на восьмом месяце беременности и выглядела, как шарик на ножках. Скромно встав в конец очереди, от вожделения периодически сглатывая слюну, мечтала о шоколадках. Женщины, стоявшие неподалеку, решили пропустить меня без очереди, и подтолкнули вперед. В «голове"очереди стояли самые скандальные старухи, которые грубо выпроводили меня обратно со словами: «Ну, и что, что беременная, мы тоже были беременными и без очереди не лезли!»

Обливаясь горючими слезами, я покинула магазин и побрела восвояси, стуча пустой сумкой об коленку. У подъезда нашего дома стояла папина машина, меня это очень удивило, что он оказался у нас, за 400 км от дома. Папа приехал в Оренбург в командировку и заехал, сделав крюк, чтобы увидеться со мной. Увидев заплаканное лицо, он спросил меня: «Доченька, что случилось?» Я сбивчиво начала рассказывать, как меня обидели в очереди за шоколадными конфетами, выгнали, отругали, он растерянно улыбался. Меня расстроила его реакция, я надулась и замолчала, он поспешил объяснить причину своей реакции.

Оказывается, его друг, работавший на кондитерской фабрике, предложил папе на бартер шоколадные конфеты, выданные ему вместо заработной платы. В обмен от отца он получил деревенские продукты, на том и договорились.

Целый мешок сладостей мой папочка привез мне. Маленькая девочка, которая живет во мне всегда, быстро успокоилась и начала перебирать конфеты, которые были во сто крат лучше и вкуснее тех, что были в магазине. Не смотря на то, что они лежали в белом льняном мешке, они выглядели великолепно! Яркие обертки призывно шуршали: открой меня! М-м, а как вкусно пахло из этого мешка! Надкусывая, а обнаруживала внутри одних орешки, внутри других – карамельную сладость, в третьих – зефирную нежность. Искренне радуясь обретенному сокровищу, я с удивлением спросила у папы: «Как ты догадался, что мне очень хотелось конфет?» В ответ мой папа пожимал плечами и, молча, наблюдал за мной, как за маленькой. Отказ беременной в ее желании у казахов всегда считалось грехом, и непозволительным по отношению к ней поведением. Папа не понимал этих женщин.

Мне пришлось во всем сравнивать два села, и все «плюсы» всегда были в пользу моего «Красного Чабана», наверное, потому что он был мне родным. Дом моих родителей находился в центре села, у конторы, и рабочие почти каждый день собирались у нашего забора в ожидании команды от своего начальства. Через открытую форточку волей-неволей были слышны их разговоры о международном положении, об урожае, о новостях в стране, но я никогда не слышала ни одного крепкого слова в их мужских беседах. А в Беловке меня поразил русский мат в своем великолепии, среди жителей этой деревни были еще те мастера «русской словесности», им грешили даже старики и дети. Здесь был фольклорный рай. Любой исследователь русского мата изыскал бы такие находки для своей диссертации, что во всей России-матушке не найдешь. Несмотря на то, что работала в школе, Тома относилась к этой категории жителей, которая филигранно использовала многоярусные словесные формы и формулы и это выходило у нее очень органично. Свое искусство она использовала в ссорах с мужем, с Сухановыми, и со мной.

Почему Тамара так относится ко мне? Куда все девается? Ведь, в самом начале она даже «помогала» адаптироваться в семье, осуждала их грубость, неуважение к снохам. У меня был небольшой жизненный опыт, чтобы понять, что бывает псевдодружба. Доверчивая девочка наивно делилась своими переживаниями, историями, которые потом были использованы против меня.

Мне было 17 лет, я училась на первом курсе института и жила в студенческом общежитии, в фойе этажа почти каждый вечер собиралась молодежь. Парни приходили играть на гитаре и петь популярные тогда песни, девочки слушали и подпевали им. Это были 80-е годы! Мы знали наизусть и пели хиты своего времени, и наши, и итальянские.

Одним из гитаристов был парень по имени Махмуд, который был старше меня на шесть лет. До поступления в институт парень плавал на торговых судах, побывал в разных странах. В нашем общежитии не было гитариста лучше него.

Некоторые песни мы исполняли с ним дуэтом, и тогда он обратил на меня внимание, а я впервые влюбилась! Мы стали встречаться. Он очень бережно и трепетно ко мне относился, по сравнению с ним, я была юной девочкой, восторженно смотревшей на него.

С седьмого класса я перечитала все, имеющиеся в библиотеке рыцарские романы, мечтала встретить своего благородного рыцаря, которым стал теперь он, мой Махмуд. Через полгода, в день моего совершеннолетия, он сделал мне предложение выйти за него замуж и уехать в Москву. Махмуд планировал с исторического перевестись на юридический факультет столичного ВУЗа. Вскоре, по его просьбе приехала мама, чтобы сосватать меня за сына, а мне предстояло подготовить к их приезду своих родителей.

Приехав домой с этой новостью, я сразу поняла, что мама не даст согласия на мой брак «ни под каким соусом». Выслушав меня внимательно, родители узнали, что мы планируем пожениться, уехать в Москву, собираемся учиться заочно и работать, мама резко прервала меня, суровым тоном спросив: " Он – казах?»

Я опешила, но ответила так: «Нет, он наполовину узбек, наполовину башкир, а разве это важно?» Не меняя тона, она продолжала: «Ты с узбеком ноги в арыке собираешься мыть?» «Мама, что за стереотипы? А то что он, как и ты, имеет башкирскую кровь, ты не заметила? Напомню, твоя бабушка была башкиркой,» – пыталась сопротивляться я. Папа смотрел на меня с сочувствием, он понимал, что в этом споре наши с ним шансы равны нулю. Соблюдая давний уговор: «Не спорить друг с другом при детях!», – он молчал. «Заочное образование – это не образование, мы с отцом согласия на брак тебе не дадим» – безапелляционно заявила мама за двоих. «Запомни, ты выйдешь замуж только на пятом курсе, только за казаха с высшим образованием из хорошей семьи», – в заключение услышала ее вердикт для меня.

Моя мама вновь, как обычно, сделала за меня выбор, как это случилось с моими предыдущими желаниями и случится с последующими. После окончания школы мне хотелось поступать на режиссерский факультет. Мама решила, что обучение на этом факультете станет «пустой тратой времени», потому что «талантливых мало, а бездари потом никому не нужны».

На третьем курсе я прошла врачебно-летно-экспертную комиссию и была зачислена на лето в студенческий отряд бортпроводников «Взлёт», который в составе оренбургского авиаотряда работал на всех рейсах аэропорта «Центральный» нашего города.

Я влюбилась в небо и в эту профессию! Моя справка-допуск разрешала мне остаться в отряде на весь год. Я захотела перейти на заочное отделение и работать кадровой бортпроводницей.

Мама категорически была против этой «несерьезной» профессии и запретила мне сделать этот «непозволительный шаг». Ее категоричное «нет» закрыло мне путь в небо, к любимой профессии, к прекрасному поднебесному коллективу, где не было грубости, зависти, злобы, только улыбка, только добрые взгляды пассажиров и поддержка мудрых наставников на борту. Теперь я подчинилась маминой воле в третий раз.

Будучи очень послушной девочкой, отказала себе в любви, в счастье. Сухо простившись со мной, Махмуд уехал в Москву, его мама улетела обратно в Ташкент так и не познакомившись со мной. А я осталась три года безутешно плакать в подушку, ругая себя за бесхребетность и тоскуя о любимом. Были парни, которые добивались моего внимания, но никто из них не смог меня заставить забыть эту большую, светлую и чистую любовь.

Во время последних летних студенческих каникул в своем родном селе я познакомилась с инженером-практикантом. Он был казах, с высшим образованием, из хорошей семьи, и за него на пятом курсе я вышла замуж. Я выполнила мамину установку от и до, но большой любви к избраннику не было.

Институт я закончила раньше мужа на месяц, и золовка пригласила меня в Москву, в гости к старшему брату, который учился тогда в Высшей военной академии и жил с семьей в столице. У нее были куплены билеты за месяц, а мне пришлось всю ночь «биться» в очереди, у окошка «отказ брони». В драке за билет мне порвали модное платье из индийской марлевки. Не рассчитали индусы, что оно окажется в такой переделке. Прицепив булавкой оторванный клок, я села в самолет и под утро приземлилась в аэропорту Домодедово.

Там была страшная суета. После маленького провинциального городка, толпа снующих, спешащих пассажиров превратилась для меня, не спавшей всю ночь девушки, в пестрое, хаотичнопередвигающееся, гигантское пятно. Я вошла в здание и остановилась у входа.

В этой цветной массе меня «зацепила», и «приковала» к себе пара черных глаз, глядящих на меня из другого конца зала. Мощный волшебный магнит среди тысячи людей соединил нас двоих, и мы завороженно, с удивлением, смотрели друг на друга, как на мираж, сомневаясь в реальности происходящего. Первым пришел в себя Махмуд и подбежал ко мне: «Солнышко, ты откуда? С неба свалилась?» Пересохшим от волнения горлом, с трудом выходя из охватившего оцепенения, тихо ответила ему: «Да, можно так сказать. Я только что прилетела». «Как ты? Я вспоминал тебя всегда, думал никогда больше тебя не увижу. Господи, какое счастье встретить тебя вновь! Давай полетим сейчас к моей маме, мы можем все исправить, я понял, что очень люблю и не могу жить без тебя» – торопливо говорил мне он. Слезы, вопреки законам физики, выступили и не покатились вниз, а застыли в моих глазах. Продолжая молчать, и смотреть на него сквозь пелену, в это же время думать о нем, о нас с мужем, о родителях. За секунды своих раздумий я перебирала варианты рокировок и партий своей судьбы, но получался из всего этого только «армагеддон».