Текст книги "И малое станет большим, и большое – малым"

«Этот ваш Марьин совсем на деньгах помешался, отправил к нам больную без обследования. У нее желчный проток забился, и пузырь может лопнуть. Между прочим, она – мать двоих детей, а ее муж три месяца назад умер у вас в приемном покое. Теперь вы и ее хотите похоронить?» – с этими словами, Наталья влетела в ординаторскую. «Наталья, шуми – не шуми, сегодня операцию делать никто не будет. Сделаем новокаиновую блокаду, до понедельника полежит. Сейчас уже вечер, я бригаду уже отпустил, один делать не буду. А завтра выходные… Ничем помочь не могу, извини,» – пытался охладить пыл коллеги доктор Грибов. «Ты что, охренел? Вызывай бригаду, я не позволю вам ее убить! Делай что-нибудь!» – кричала моя заступница.

В этот самый момент случайно вошел еще один их коллега, хирург Иванов, который сразу меня узнал. Это в его смену поступил мой муж после автомобильной аварии. Больного, поступившего в состоянии алкогольного опьянения, он не осмотрел, не оказал ему помощь, а разрешил гаишникам допрашивать его. Пребывая в шоковом состоянии, мой муж вначале бодро отвечал на вопросы милиционеров, а потом на глазах у всех, умер от перитонита.

После этого я встретилась с Ивановым, мне хотелось понять, как все произошло. Не закатывая истерики и не обвиняя никого, я подошла к Иванову и тихо спросила: «Он сильно мучился от боли? Что он говорил? Какие последние слова сказал?» Иванов сразу узнал во мне ту женщину и спросил: «Здравствуйте, как Вы себя чувствуете?» «Плохо, но Вы мне должны помочь, ради моих детей!» – уставшим голосом отвечала ему я. «Простите, но не могу Вам помочь, я официально нахожусь на курсах повышения квалификации» – оправдывался хирург. Я взяла врача за руку, пристально заглянула своими черными глазами ему в душу, пытаясь прочесть: осталось ли еще там сочувствие и сострадание, или за столько лет работы рядом с болью, смертью исчерпался у него резерв доброты? Нет, я, в этот момент, не боялась умереть. Мне было страшно оставить на этой земле двух своих малышей, которым были нужны МОИ забота и любовь. Прочитав все это в моем молящем взгляде, Иванов скомандовал: «Готовьте к операции!»

Засыпая от полученного наркоза, я продолжала спрашивать у медсестер: «Где Иванов? Покажите мне Иванова».

Уже издалека, сквозь накрывавший меня сон, я услышала последние слова медсестры: «Идет твой Иванов, успокойся! Спи!»

Как только хирургический нож вспорол мою брюшную полость, вся накопившаяся кровь фонтаном поднялась над моим телом. Это затрудняло операцию. Электрический нож пережигал сосуды, запаивая их по краям для моего спасения. Он закрывал путь вытекающей из меня жидкости. Операция шла долго.

Когда я начала просыпаться, то не сразу поняла, где я и что со мной происходит. Еще с закрытыми глазами услышала какой-то скрип-скрип, скрип-скрип… Пытаясь понять: что это? Предположила: «Откуда идет этот звук? Похоже, будто кто-то идет по снегу. Нет, у меня же операция. Наверное, я слышу, как движется игла внутри меня». Тут медсестра воскликнула: «Она просыпается, нужно заканчивать». Вскоре, скрип прекратился.

Почувствовав сквозь закрытые веки, над собой теплое дыхание медсестры, я услышала: «Мы убираем маску, дышите!» Послушно делая вдох, я не смогла втянуть в себя воздух, как будто, альвеолы и бронхи слиплись и поэтому не давали сделать вдох. «Кислород не поступает!» – отрицательно мотая головой, без слов сообщала я хирургам. Мне вновь дали маску подышать, несколько раз ситуация повторялась.

Наконец, слабая струйка воздуха начала в меня проникать, наполняя мои бронхи и легкие, ласково расправляя их по пути. С закрытыми глазами я кивнула медсестре, давая понять, что теперь могу дышать самостоятельно. В это самый момент чья-то теплая рука одобрительно погладила меня по лбу. «Кто же меня бедную пожалел?» – подумала я и погрузилась в сон.

Проснувшись в реанимации, и оглядевшись по сторонам, я увидела висящую в углу маленькую икону. Рядом со мной копошилась медсестра, собираясь поставить мне капельницу. На соседней кровати, спала женщина. Пожилая санитарка терла шваброй пол.

«Я Вас помню, Вы вчера были на операции. Скажите, кто из вас погладил меня по лбу?» – улыбнувшись, спросила я у медсестры. Девушка с удивлением посмотрела на меня и сказала: «Никто. Вам это приснилось, наверное.» Я растерянно продолжала: «Нет, я почувствовала теплую ладонь у себя на лбу». «Этого не было, никто из нас никого не гладил. Вы тогда еще не отошли от наркоза и вам могло что угодно показаться» – смеясь, ответила девушка.

Только пожилая санитарка тихо произнесла: «Это твой ангел-хранитель пожалел тебя, дочка». Посмотрев на нее повлажневшими глазами, я также тихо сказала: «Спасибо ему!» – и тут же заснула.

В реанимации я то и дело погружалась в многократно повторяющийся сон, в котором мой покойный муж водил меня по подземному городу. Наверху, вместо неба, была земля, в ней были видны поры, корни растений, каждый раз мне становилось душно и хотелось быстрее покинуть это место. Мой муж, Лука, хвалил тамошнюю жизнь.

Даже во сне я различала то, что нахожусь не просто в другом городе, а совсем в другом мире. Каждый раз, беря меня за руку, муж просил: «Дорогая, здесь нам будет очень хорошо, давай, ты останешься со мной». «Ты никогда не думал о детях, так подумай о них хоть сейчас. Они никому, кроме меня, не нужны. Неужели ты хочешь, чтобы они остались одни?» – крича, я вырывала свою руку и снова убегала от него по лабиринтам этого жуткого города. На улицах и площадях мне встречались знакомые и родные, которые давно умерли. Отрешенными равнодушными глазами они смотрели на меня, и мне не было понятно, была ли я узнана ими.

Однажды, в таком же сне подошел мой покойный дядя Хаким, младший брат мамы, и сказал: «Даночка, тебе рано сюда, ты должна уйти. Я принес билет на поезд, с ним ты уедешь обратно, в тот мир, к детям». Мой горячо любимый дядя привел меня к железнодорожной платформе, где стояла синяя электричка и посадил в нее.

Там были такие же, как и я, случайно забредшие в этот мир души. Я села у окна. Поезд тронулся и со свистом поехал по длинному туннелю, набирая скорость. Впереди, неожиданно для всех, показался проблеск света, вскоре поезд вырвался из мрака подземелья. Я посмотрела в окно, чтобы понять, что осталось позади. Там внизу, в земле, зияла дыра, из которой мы только что выехали.

Состав, по-прежнему, несся по воздушной железной дороге. После того как поезд проезжал, она разрушалась: рельсы, и шпалы за последним вагоном, отламываясь, падали вниз. Бабушка научила меня разгадывать сны, иногда пояснение приходило в том же сне. Не отрываясь от картинки, я мысленно разъясняла себе, что мне стоит ждать от нее, так было и на этот раз.

Считав зашифрованную информацию, я подумала бабушкиными словами: «Это не я разгадываю, мне сейчас ангел подсказывает. Скоро поправлюсь, умирать пока рано, в мир покойных сейчас для меня дороги нет. Аминь, пусть так и будет!». Поезд стремительно летел по рельсам на огромной высоте, путь начал снижаться, опускаясь к земле, и поезд плавно затормозил на поляне изумрудного цвета.

Над нами было ярко-голубое небо, все вышли из вагона. Впереди ослепительно сияло нечто, трудно было его назвать солнцем. Это был не шар, не сфера, не диск, а, похожее на огромную фигуру, светило. От него шел мощный поток света и тепла. Я щурилась, пытаясь разглядеть, но это было невозможно. От него под лучами света в нашу сторону двигались две маленькие фигурки. Они бежали. Когда они приближались, у меня щемило сердце от радости. Я чувствовала, что это мои «малыши-карандаши». «Мама, наконец-то, ты придешь домой» – прижимаясь ко мне, говорили дети и плакали. Изумрудная поляна растворилась от громкого голоса медсестры, крикнувшей: «Обход!»

«Суханова, вы переводитесь в общую палату. Встаем и начинаем ходить!» – объявил вошедший доктор. Первое, что сделала я, это пошла в ординаторскую и позвонила своей соседке Тане, та сообщила мне, что свекор и свекровь, надеясь на мою скорую кончину, водят покупателей. Они продают дом, коров, телят, и что с детьми живет соседка Тиссен баба Катя. От нее же услышала, что никто ничего не покупал. Покупатели, узнав, что я в больнице, отказывались смотреть товар без меня. Совершенно чужие люди сочувствовали мне больше, чем родственники.

Пока я была в реанимации, мои дети, а это еще и их маленькие внуки, племянники вели вдвоем хозяйство. Они кормили и поили коров, телят, кур. Лауре пришлось научиться доить коров, готовить еду, а ведь ей было только одиннадцать. Десятилетний Тимур огромными ведрами носил воду скотине.

Увидев двух сирот, занимавшихся хозяйством, соседка баба Катя, сжалилась над ними, и на время моего отсутствия переехала в наш дом, чтобы жить и присматривать за детьми, подсказывая и помогая им во всем. Немного успокоившись, я сделала второй звонок, в трубке защебетал голосок доченьки: «Мамочка, как ты? Когда приедешь? Как ты себя чувствуешь?»

Я ощущала, как от ее голоска, умиравшее вчера сердце наполнялось жизнью. Мне хотелось быстрее выписаться, чтобы обнять и расцеловать своих детей, эту «маленькую хозяйку большого дома», которая перечисляла свои дела, отчитываясь о том, как они с братом и бабой Катей ведут хозяйство. Я представляла себе сыночка, стоявшего рядом с ней, молча, по-мужски, давшего выговорится сестре.

Слушая этот милый голосок, мне было горько, что мы с отцом не смогли защитить их детство от горя и трудностей, от предательства близких. Я благодарила Всевышнего, пожалевшего моих детей, пославшего им на помощь эту святую женщину, и давшего мне шанс вернуться к ним. Только оказавшись на той самой границе между двумя мирами, я поняла насколько хрупка жизнь, что в ней было по-настоящему важно. Ко мне тогда пришло понимание бабушкиных слов: «Эх, внученька! Пока здоров – добро дорого, заболеешь – жизнь дорога». Добро не было для меня дорого, все сразу обесценилось. Моя жизнь была дорога мне только потому, что я нужна своим детям живая и здоровая. Я была счастлива, что скоро окажусь рядом с ними и сама смогу заботиться о них. С больничной койки все материальное видится мелким и ненужным. Прозрение наступило в тридцать четыре года.

Однако, мне было странно, что свекор и свекровь, этого до сих пор не поняли. Пока я находилась в больнице, они вывезли весь стройматериал со двора. Отец моего покойного мужа считал себя религиозным человеком, но поступки говорили об обратном.

После перестройки, из коммуниста он трансформировался в муллу, но эти метаморфозы не дали ему духовной чистоты. О таких перевертышах моя бабушка однажды сказала: «В глупой деревне и дурачок Арамза станет муллой».

Уходило из жизни старое поколение: коммунистов, которые свято верили в идеалы партии. Уходили священники, которые искренне верили в Бога, которые излучали внутренний свет и несли доброту в этот грешный мир, в самые сложные для них годы, в годы массового атеизма.

На их место приходили приспособленцы, которые рядились в выгодные маски, меняя их на ходу, превращаясь то в партийца, то в священника. Не могу сказать, так обо всех, но среди большого количества порядочных людей были такие, которых все замечали и по которым, чаще всего, судили об остальных.

В моей родной деревне был мулла, дедушка Шыналы, мудрейший и благороднейший человек. Сохранив в душе образ этого старца, я думала, что каждый религиозный человек, должен быть только таким. Но те священники, которые появлялись в 90-е, которых я знала лично, не дотягивали до той высокой планки деда Шыналы, а вместе с ними приходила уже другая религия, сортировавшая людей на бедных и богатых, любившая звон монет и шелест купюр.

Один из фермеров тоже решил воспользоваться моим отсутствием. По его заказу, воры украли все, хранившиеся у меня в кладовой, автомобильные запчасти.

С равнодушием приняв и эту новость, я думала так: «Главное – чтобы у детей все было хорошо! Все – наживное! Буду жива-здорова, все сделаю для них, если будет на то благословение Всевышнего!»

Кто-то из знакомых мне сказал однажды: «Обрати внимание: время стало сжиматься». «Почему ты так думаешь?» – спросила я. «Наказание стало приходить быстро. Сделал – получи! Помнишь, как тебя обворовал фермер, пока ты была в больнице? Он умер. Остановилось сердце, и он замертво упал на навозную кучу. Аллах велик!» – сообщил мне мой знакомый. С одной стороны, я была потрясена этой новостью, с другой – всегда знала, что за всё мы должны держать ответ.

Cвятую немецкую женщину, ставшей моим детям самым близким человеком, я благодарила всей душой. Свой поступок она объяснила мне так: «Когда нас, немцев, сюда эвакуировали в годы войны, нас многие обижали, называли „фашистами“. Нас приняла тогда одна казахская семья, которая делилась хлебом, теплыми вещами. Я благодарна этим людям за их доброту и щедрость души! Пусть моя помощь тебе будет ответом твоему народу».

Позже мне довелось прочитать историю, которую поведала Гертруда Платайс, узница Акмолинского лагеря, где содержались ссыльные, немцы в том числе. Аксакалы (старейшины) знали, что заключенные лагеря испытывают голод, они посылали своих детей и внуков, кидать курт (сухой сыр кочевников) изможденным от голода людям, те не сразу в белых «камнях» распознали кисломолочный продукт.

 
О, Господи, да это ведь не камень.
От него так пахнет молоком.
И в душе затрепетал надежды пламень,
А в горле встал ком.
Так вот что придумали старики!
Вот за что женщины детьми рисковали!
Они нас от болезни берегли,
Они нас от безверия спасали.
Они поняли, что мы не враги,
А просто несчастные женщины.
И чем смогли – помогли,
Поразив нас своей человечностью.
 

(Раиса Голубева)

Бдительные охранники ни о чем не догадывались, потешались над азиатами и говорили заключенным: «Видите, даже эти степняки вас ненавидят!». Не было в действиях этих стариков-казахов ненависти, противоречия властям, не было политической основы в этом, они просто подкармливали людей, оказавшихся в неволе. Для вольного народа, предки которого кочевали по бескрайним степям Евразии, было самым страшным наказанием – потерять свободу, и они сочувствовали тем, кто оказался за колючей проволокой.

Испокон веков действует негласный степной закон: «Путнику предоставь кров и предложи еду, не спрашивая его ни о чем! Даже врага прежде, чем бить, сначала покорми!» Горжусь своим народом, непокорным и свободным, как степной ветер, щедрым, как Земля-матушка!

Все же был момент в моей жизни, когда мне было очень стыдно за одного незнакомого мне казаха, с которым мы летели в самолете, следовавшего по маршруту «Кёльн – Актобе – Алматы». Мы с мамой и с этим мужчиной сели в транзитном пункте посадке, в городе Актобе.

Он был сильно пьян и вел себя неприлично, то и дело, громко требуя по-казахски, принести ему чай, немецкие стюардессы его не понимали. Мы с мамой сидели пунцовые, вжавшись в кресло от стыда за него. На соседнем ряду, недалеко от нас сидела немецкая семья, мирно разговаривавшая между собой. Вдруг женщина начала успокаивать хулигана на чистом казахском языке, назвав его ласковым словом «Баурым», что означало «родной». Пригласив бортпроводницу, она попросила ее принести для мужчины стакан чаю. Шокированная происходящим, я обратилась к ней: «Я извиняюсь за земляка, но откуда Вы так хорошо знаете казахский?» «Вы не представляете, насколько мне было приятно с ним пообщаться. Я выросла в южно-казахстанской деревне. Люблю своих земляков, с которыми росла, дружила в детстве, говорила с ними на их языке. В Германии даже скучаю по своим казахам, по интернету слушаю песни на казахском, иногда смотрю фильмы. Я люблю казахов, это добрый народ!» – она говорила мне это и ее глаза излучали тепло далеких воспоминаний.

Каждое событие не случайно. Для этой женщины общение с этим казахом напомнило ее детство, малую родину, по которой в далекой Германии она, время от времени, скучала. Ей было абсолютно неважно, что этот собеседник был «в стельку» пьян, дорого было само общение с ним, всего лишь, пара фраз. У меня это вызывало глубокое уважение к ней.

События моей жизни давали мне понимание истин, как в том случае, когда я оказалась на пороге в иной мир, когда я поняла слова бабушки. Она мне как-то сказала: «Научись радоваться жизни. С благодарностью встречай и провожай день, что будет завтра мы точно не знаем. Никто не вернулся оттуда и не сказал нам, что нас ждет на самом деле! Всегда помни, что ты – гость в этом мире! Сегодня веди себя так, чтобы завтра о тебе осталась хорошая память, никому не суждено узнать, когда нам уходить! Старайся никому не причинить боль, ты не знаешь, кем завтра этот человек станет и где окажешься ты. Возможно, именно этот человек протянет тебе руку в трудный момент!»

Первый урок, который извлекла из этого «путешествия» я, научилась искренне радоваться жизни, тому, что могу быть рядом с детьми, чувствовать запах солнца, исходящий от их макушек, могу видеть, как они растут. Я с удовольствием подставляла лицо и теплым лучам солнца, и ласковому ветерку. Научилась с трепетом наслаждаться каждым звуком этого мира. Мне нравилось восхищаться бесконечностью Вселенной, своим сердцебиением откликаясь на мерцание звезд. Господи, как хорошо жить! Я благодарна Тебе за каждый миг! Нужно умереть, чтобы увидеть эту роскошную палитру красок вокруг! Почему я была слепа и глуха ко всему этому раньше? Наверное, только так, через боль и страдание, приходит понимание нашего бытия здесь.

Меня удивляло то, что родственников не волновало ни мое состояние здоровья, ни мои дети, для них главное – это наше имущество. Дедушка Нурахмет говорил как-то: «Каждый из нас приходит в этот мир голым и таким же уходит!», это означало: " Зачем терять совесть из-за материального, все равно на тот свет с собой ничего не возьмешь».

Неоднократно переживая перемены в своей судьбе, мне начинало казаться, что я живу разные жизни, и даже в моей голове иногда не укладывались эти порой линейные, порой параллельные, а иногда и вовсе перпендикулярные переходы из одной в другую, мог ли кто-то другой понять это, когда я сама не могла их понять?

Однажды, когда одной своей новой приятельнице я рассказывала о своих перипетиях, на третьей она посмотрела на меня недоверчиво и задала свой вопрос: «А это точно все с тобой было?» Рассмеявшись, я ответила ей тогда: «Иногда сама не верю, что все это – правда.»

В прошлой моей жизни, чтобы решить свои материальные проблемы, я совершала коммерческие вояжи. Тогда был еще жив мой муж. Уставшая от его пьянок, я захотела узнать: что мне делать, что меня ждет в будущем? Моя дорогая и любимая тетя Бахыт предложила мне сходить в Алма-Ате к знакомой гадалке, и задать ей свои вопросы.

Перед квартирой была огромная очередь, она начиналась на площадке и продолжалась на лестнице. Уже у комнаты гадалки ассистент попросил нас зажать в руке купюру, перед тем как зайти к ней. Каждый должен сидеть с денежкой в кулаке до конца сеанса.

Когда я зашла, в комнате был тусклый свет, от, стоявшей в дальнем углу, лампы с абажуром. На окнах висели бардовые жаккардовые портьеры, закрывавшие окно наполовину.

Женщина сидела ко мне спиной за круглым столом. Большие черные локоны зловеще струились по ее спине, завораживая и пугая входящих. Ее голова напоминала Медузу Горгону, с шевелящимися по плечам и спине, змеями. Мне не захотелось смотреть ей в глаза. Будто, услышав мои мысли, она не повернулась ко мне. Указав рукой на диван, гадалка спросила: «Что Вы хотите знать?». «Все, что Вы мне скажете», – взволнованно ответила я прорицательнице.

Сидя сбоку от нее, я, молча, наблюдала за ней. Женщина, втянув ноздрями воздух, закрыла глаза и начала раскачиваться. Через какое-то время она глухо замычала, продолжая качаться из стороны в сторону. Ее руки лежали на столе по обеим сторонам от чистого листа бумаги. Вздрогнув, она схватила карандаш и начала что-то судорожно записывать, глаза по-прежнему были закрыты.

Все, словно, замерло в этот миг. Люди за дверью замолчали. За окном перестали щебетать птицы. Автобусы или ехали без звука, или объезжали этот дом. Только глухое мычание из-за ширмы черных волос, да скрип грифеля по бумаге были слышны мне.

Выйдя из транса, гадалка сказала: «Знаю, что у Вас проблема с мужем. Вы – не судьба друг друга! Послушавшись своих родителей, вы не услышали свои сердца и оба сделали неправильный выбор. Теперь, одному из вас придется умереть, и это будете ВЫ! Это случится перед Вашим тридцати четырёхлетием, но если Вы хотите этого избежать, вам нужно срочно развестись! Ваши дети вырастут, но Вы этого можете не увидите!» Посмотрев мне в глаза, она спросила: «Вы мне верите?» Я отрицательно мотнула головой.

«Подойдите ко мне и разверните купюру!» – приказала прорицательница. Я послушно развернула, ставшую влажной в моей руке, мятую банкноту. Гадалка показала мне свой листок, на котором писала во время транса. Там, вперемежку со знаками, иероглифами, были написаны арабские цифры, которые располагались в тексте в той же последовательности, что на купюре. Я была поражена увиденным.

Приехав домой, первым делом я рассказала об этом мужу. Выслушав меня, он не на шутку испугался и со слезами на глазах заявил: «Нет, разводиться не хочу, я пропаду без тебя, Даночка. Давай лучше, я умру вместо тебя. Ты сможешь поднять детей и поставить их на ноги, а у меня это не получится». От стариков я когда-то слышала, что к словам нужно относится очень осторожно. Нечаянно, мы можем стать пророками своей судьбы. За нашими спинами стоят ангелы и на некоторые, оброненные, невзначай, слова, они могут сказать: «Аминь», и тогда они обязательно сбудутся.

Мой мозг, защитив меня от фобии смерти, «стёр» начисто эту информацию. Лишь тогда, когда погиб мой муж, о словах гадалки мне напомнила моя знакомая. Она одна знала о походе к гадалке и о предсказании. Поделившись с ней информацией, я, словно, отдала ее на хранение, напрочь забыв обо всем.

После аварии меня потрясло то, что все произошло с нами по сценарию, каждый из нас исполнил свою роль.

Когда я умирала, мои дети никому не были нужны, кроме меня и бабы Кати, оставив их теперь, наедине с проблемами, я сделаю плохо только им. Осознание отрезвило меня, заставив покинуть мост и свои дурные мысли.

Сандугаш работала продавцом в магазине, который находился рядом с отделением полиции, что недалеко от дома, где мы жили. Возвращаясь с моста, я зашла к ней на работу. У нее было много друзей и подруг, которым она помогала то с жильем, то с работой, то деньгами.

В тот день рядом с прилавком стояла ее землячка Жумагуль, которую все знакомые за глаза называли Жануарией. Она была очень смуглой, полной, и была похожа на героиню одного сериала о жизни темнокожих рабов. Эта женщина пришла к подруге пожаловаться на таджичку, работавшую вместе с ней в одном кафе.

На работе, «не придя к консенсусу», коллеги поссорились и обменялись крепкими словечками из русского фольклора. У Жумагуль у первой закончились аргументы, и она стукнула таджичку кулаком. Хозяину кафе надоело разбирать склоки женщин, еще рукоприкладства между работниками ему не хватало, и он выгнал с работы самую конфликтную из них. «Жануария» осталась без работы. Я стояла в сторонке и наблюдала.

Обиженная женщина с возмущением рассказывала Сандугаш свою историю, стоя спиной к очереди. Все более и более распаляясь к концу своего монолога, уже громко и нервно, не замечая вытянувшихся лиц, стоявших за ее спиной полицейских, она выдала фразу: «Эти чурки задолбали! Понаехали и нервы делают россиянам! Пусть валят в свой Чуркистан!»

Это был обеденный перерыв и все полицейские забежали, чтобы прикупить себе какой-нибудь еды, а вынуждены были слушать возмущения странной нерусской женщины, обзывавшей других нерусских «чурками». Поделившись своими злоключениями, Жумагуль гордая покидала магазин, а я, на ходу перекинувшись парой фраз с Сандугаш, ушла домой.

В дверях, как обычно, встречал меня сердитый Одил, но вопросов мне уже не задавал. Проходя мимо кухни, я увидела грустную Диляфруз, одиноко сидевшую в кресле, с сочувствием и пониманием посмотревшую на меня. Обменявшись с ней многозначительными взглядами, я прошла в комнату.

Лежа на матрасе, я вновь погрузилась в свои мысли, от которых становилась еще горше. Было странно, что в своей стране хороший специалист никому не нужен. Почему одним мешает твоя неславянская внешность, другим – гражданство, третьим – возраст, четвертым – прописка? Что же делать этому бедному человеку?

От этих вопросов, на которые у меня ответа не было, возникала пустота в душе и в голове и полное непонимание действительности. Я чувствовала себя старым воздушным шаром, который пока был упругим, в нем нуждались, а теперь он лежит в углу сдувшийся, авторитета, который был – нет, мои знания, умения и навыки – не нужны, даже моим рукам никто не доверял работы.

С 80-х годов в Москве жила моя подруга детства, с которой мы дружили и мечтали жить в одном городе, когда станем большими, но она не знала, что я была здесь. У меня был ее телефон, адрес, но обращаться к ней за помощью мне не хотелось. Я отложила свой звонок на потом, когда у меня все в жизни устроится.

В этом городе жил еще и Махмуд, моя первая любовь, но его я совсем не собиралась искать. Не то, чтобы мне не хотелось разрушить его жизнь своим появлением в ней, скорее, я боялась разрушить свой воздушный замок Первой любви. Это была моя красивая детская сказка про принца и принцессу, которой всю жизнь любовалась издали.

Одному человеку я все же решилась позвонить в трудный для себя момент, это был мой двоюродный брат Итиль. Тот самый, сын тети Марьям, которому я делала гражданство, которому мама оплатила учебу в ВУЗе. Он уже несколько лет работал в Москве, его другой наш двоюродный брат Диас, работавший директором крупного завода в Казахстане, устроил на работу в компанию своего приятеля. Я не просила у него денег, хотя нуждалась в них. Не просила его помочь с работой, хотя искала ее. Я попросила его лишь зайти в интернет и разместить мою анкету на сайте вакансий.

После первых услышанных от него слов, я пожалела, что обратилась к нему. «Кто тебя звал в Москву? Ты в сорок лет решила начать делать карьеру? Как можно быть такой наивной дурой, решившей, что у нее здесь что-то получится? Тут столько молодых и активных бегают в поиске работы. Мой совет: возвращайся домой в деревню и не высовывайся!» – отчитывал он меня. Опять эта звенящая пустота в ушах, от всех навалившихся на меня проблем, разрывала мозг. Сквозь этот звон, я услышала, как квартира постепенно опять наполнялась людьми.

Я встала и пошла на кухню, чтобы приготовить девочкам ужин. Диляфруз, как мумия, черная и высохшая от ожидания, все еще сидела на кухне. «Ты уже давно сидишь на кухне? Что-то случилось?» – спросила я. «У меня другой работа нет. Я сегодня кухня охранять» – пыталась шутить женщина. Стараясь не погружаться в сочувствие, я начала готовить борщ. Другие жильцы заняли все остальные конфорки своими кастрюльками.

Подошел к плите сосед-узбек со своей сковородкой, хотел пожарить яичницу себе и сыну, но на плите места не было. Мужчина начал возмущаться, даже хотел выключить газ под моей кастрюлей, успев покрутить флажок на плите. Я не дала ему этого сделать. Раздосадованный и голодный он ушел в комнату ждать конфорку.

От нечего делать Диляфруз продолжала сидеть на кухне и с равнодушием наблюдать за происходящим. Дежурные повара, закончив свою работу, расходились по своим комнатам, даже тот узбек успел пожарить яйца и ушел, только Диляфруз оставалась на своем посту.

В разгар ужина, из кухни послышался громкий хлопок, и грохот захлопнувшейся двери. Жильцы выбежали из своих комнат. Самый быстрый из всех был уже на кухне и закрывал газовый кран. Кто-то открывал окна. Остальные стояли, испуганно прижавшись друг к другу в дверях кухни, в ступоре наблюдая за расторопными.

В этой молчаливой суете послышался выдох, как будто сделанный одной грудью. Среди всего этого я с удивлением обнаружила отсутствие Диляфруз и спросила: " А где Диляфруз?» Женщины нигде не было, все растерянно переглянулись. Те, кто был у окна, выглянули на улицу.

Как в фильме ужасов, в самый кульминационный момент, со скрипом открылась дверь ванной комнаты, которая располагалась напротив кухни. Из темноты вышло нечто, с перепуганным, перекошенным от страха лицом. Всклокоченные черные волосы стояли дыбом и обрамляли смуглое и, иссохшееся от душевных страданий, лицо. Это была скорее какая-нибудь таджикская ведьма, чем Диляфруз.

Все, кто находился на кухне, сначала испугались, потом сдержать себя уже не могли. Они гоготали, хватаясь за животы, и падая на пол.

«Привидение» – Диляфруз рассказала, что с ней произошло: «Ой, чуть не умер. Газовый духовка открылся из нее вышел газ как волна и меня понес в ванную. Потом я упал в ванную вниз голова. Испугался, ноги, руки стали слабыми, не слушался. Ели встал, идти не мог». Нахохотавшись, зрители возвращались к своим тарелкам. Все приглашали пострадавшую к себе, но от стресса аппетита у той не было.

Когда мы снова расселись за достарханом я произнесла в задумчивости: «Представьте, если хотя бы одна конфорка горела, нагревшийся и накопившийся в духовке газ взорвался бы на хрен, снося стены. Весь дом рухнул бы на нас, все этажи, сложились бы, как карточный дом, возможно, нас даже не откопали бы. Родственники, услышав по новостям о взрыве бытового газа в московской квартире, даже не догадались бы, что это про нас. Никто из них не знает нашего адреса. Слава Аллаху, что сохранил нам жизнь!» Наступила гробовая тишина, после которой каждый из сидящих, складывая в молитве ладони, прошептал: «Аллах акбар!» (Аллах велик!), благодаря Всевышнего за свое спасение.

Мы сидели с Сандугаш и обсуждали мои дела. Днем в газете я наткнулась на одно объявление, в котором приглашали людей работать промоутерами в сеть колбасных магазинов, никаких ограничений по возрасту не было. Я позвонила и меня тут же пригласили на стажировку. Ни по зарплате, ни по графику работы по телефону мне не стали говорить. «Плохая идея. Поищи что-нибудь другое, ненадежно все это,» – прокомментировала подруга. У меня другого варианта не было, поэтому я промолчала. «Может в торговлю пойдешь? Ты когда-нибудь торговала?» – неуверенно предложила Сандугаш. Я с улыбкой вспомнила свои попытки реализовать себя в торговле, первый был связан с «масло-сметанным бизнесом» в 90-е.

Всем тогда задерживали зарплату, наш педагогический коллектив не был исключением. Полугодовая получка надежно хранилась в каком-то банке, а мы нуждались в «живых деньгах» и не могли получить их. Однако, деревенские люди не привыкли бунтовать. Мы, молча, решали свои проблемы, радуясь тому, что, в отличии от городских, у нас всегда есть еда на столе. На одежду, обувь и многое другое деньги нужно было «добывать». Мы, как «Матроскины», придумывали продать «что-нибудь ненужное», чтобы купить нужное…