Текст книги "Обещание"

От этих мыслей слезы снова показались на глазах, и Майкл поспешно вышел на улицу.

На этот раз он не стал ловить такси, а просто медленно пошел куда глаза глядят. Инстинктивно Майкл придерживался верного направления, с каждым шагом приближаясь к центру города, однако в голове у него не было ни одной связной мысли, а сердце словно обратилось в холодный, мертвый камень. Казалось, что пока он словно лунатик бродил в полутьме вонючего торгового зала, его жизнь кончилась. Во всяком случае, теперь Майкл окончательно осознал, чтó с ним произошло и как невосполнима его потеря.

И, стоя под светофором в ожидании зеленого света, хотя на самом деле ему было глубоко плевать, сменится ли когда-нибудь красный сигнал зеленым, и думая обо всем этом, Майкл словно бы отключился и потерял сознание.

Он очнулся через несколько минут. Его перенесли на пыльный жесткий газон, а вокруг уже собралась небольшая толпа зевак. Прямо над Майклом склонился грузный полицейский и пытливо заглядывал в глаза.

– Оклемался, сынок?

Коп был совершенно уверен, что этот молодой парень не пьян и не под наркотиками, но уж больно он был бледен. «Быть может, – подумал полицейский, – он болен или ослаб от голода?» Впрочем, на нищего он не был похож.

– Д-да, все в порядке, – ответил Майкл слабым голосом. – Спасибо... Я только недавно выписался из больницы и, похоже, переоценил свои силы.

И он неуверенно улыбнулся, хотя лица стоявших вокруг людей продолжали нестись в стремительном хороводе, сливаясь друг с другом. К счастью, коп скоро разобрался, что происходит, и велел зевакам расходиться. Потом он снова повернулся к Майклу.

– Сейчас я вызову патрульную машину, – сказал он. – Они подбросят тебя до дома.

– Да нет, не беспокойтесь. Я дойду...

– До первого столба. – Полицейский хмыкнул. – Может, тебя лучше отвезти обратно в больницу, сынок?

– Нет, только не туда! – запротестовал Майкл.

– Хорошо, тогда мы отвезем тебя домой. – Полицейский сказал что-то в маленькую портативную рацию, потом присел на корточки рядом с Майклом. – Вот, сейчас подъедут, – сказал он. – Ты долго проболел, сынок?

Майкл отрицательно покачал головой, потом зачем-то посмотрел на свои руки:

– Две недели.

Майкл знал, что у него на виске остался небольшой шрам, но он был слишком мал, и полисмен его не заметил.

– Ты молодой и сильный, скоро совсем поправишься.

В этот момент к ним плавно подкатила патрульная машина, и полицейский помог Майклу подняться. Парень явно чувствовал себя намного лучше; правда, он все еще был бледен, но зато достаточно уверенно держался на ногах.

– Спасибо. – Обернувшись через плечо, Майкл попытался улыбнуться полисмену, но эта жалкая полуулыбка только укрепила копа в мысли, что дело тут вовсе не в болезни, а с парнем приключилось что-то серьезное. Слишком много было в глазах Майкла отчаяния и боли.

Патрульным полицейским Майкл назвал вымышленный адрес в одном квартале от отеля. Когда они доехали до места, он выбрался из машины и, поблагодарив копов за помощь, дошел до гостиницы пешком. Мать еще не вернулась, и Майкл подумал о том, чтобы раздеться и снова лечь, но сразу же отказался от этой мысли. Продолжать валяться в постели целыми днями не было никакого смысла.

То, что он задумал, Майкл исполнил, и, хотя это ничего ему не дало, он все же был рад, что съездил на квартиру к Нэнси. Теперь он точно знал, что, ищи – не ищи, он не найдет свою Нэнси ни дома, ни где-либо еще. Она ушла, и единственным местом, где она все еще жила, было его любящее сердце.

Когда дверь номера отворилась, Майкл стоял у окна и равнодушно смотрел на улицу. Обернулся он не сразу. Ему не хотелось ни видеть мать, ни слушать ее рассказ о том, как прошли переговоры, ни притворяться, будто с ним все в порядке. Ему было плохо, очень плохо, и он подумал, что, возможно, уже никогда не сможет избавиться от этой боли.

– Что ты там делаешь, Майкл? – спросила Марион таким тоном, словно ему было всего семь, а не двадцать пять, и Майкл медленно повернулся.

Несколько мгновений он молчал, потом устало улыбнулся матери и Джорджу:

– Пора возвращаться к нормальной жизни, мама. Я не могу оставаться в постели до конца моих дней. И еще... Сегодня вечером я еду в Нью-Йорк.

– Куда ты едешь?

– В Нью-Йорк, мама.

– Но зачем?! Ведь ты сам хотел пожить в Бостоне несколько дней... – Марион растерянно посмотрела на Джорджа, потом снова перевела взгляд на сына.

– Но ведь у тебя больше нет здесь никаких дел, – ответил Майкл и мысленно добавил: «И у меня тоже». – Не вижу смысла и дальше оставаться здесь. К тому же я хочу выйти на работу завтра. Что скажешь на это, Джордж?

Джордж неуверенно посмотрел на Майкла. Боль и отчаяние, застывшие в глазах этого молодого парня, пугали его. «Может быть, ему в самом деле лучше заняться работой?» – подумал он. Правда, Майкл выглядел еще не совсем здоровым, но лежать в постели ему было бы труднее, чем работать. Одни только мысли о том, что случилось, могли свести его с ума.

– Возможно, ты прав, Майкл, – ответил он сдержанно. – Во всяком случае, мне кажется, что никакой беды не случится, если поначалу ты будешь работать неполный день.

– Вы оба спятили! – резко перебила его Марион. – Он же только сегодня утром выписался из больницы!

– Послушать тебя, мама, так можно подумать, будто ты всегда заботишься о своем здоровье.

Марион медленно опустилась на ближайшую кушетку.

– Ну хорошо, сдаюсь. – Она через силу улыбнулась. Нечего было возразить ему на это.

– Как прошла встреча в мэрии? – Майкл сел напротив и постарался сделать вид, будто этот вопрос ему небезразличен. Впрочем, он знал, что отныне ему придется часто притворяться, скрывая от посторонних глаз свое горе. Отныне он будет жить только ради одной-единственной вещи – ради работы. Ничего другого ему не оставалось.

Глава 8

– Готова?

– Думаю, да...

Местный наркоз потихоньку начинал действовать, и Нэнси перестала чувствовать свое тело от плеч и выше. Можно было подумать, что ей отрубили голову. Яркие бестеневые лампы операционной били Нэнси прямо в глаза, и ей захотелось зажмуриться, но даже этого она не могла сделать. Единственным, что она видела более или менее ясно, было лицо склонившегося над ней Питера. Его аккуратно подстриженная бородка была скрыта под голубой хирургической повязкой, но глаза смотрели уверенно и ободряюще.

Почти три недели Питер изучал рентгеновские снимки ее лица, моделировал, чертил, делал наброски и говорил, говорил с Нэнси без конца, исподволь готовя ее к тому, что ей предстояло. У него была только одна ее фотография – та самая, сделанная в день катастрофы, где они с Майклом снимались на ярмарке. К сожалению, часть лица Нэнси была скрыта фанерным щитом, в отверстие которого она просунула голову, но Питеру этого было вполне достаточно. Любая, даже самая хорошая, фотография все равно служила бы ему только отправным пунктом, моделью, черновиком, отталкиваясь от которого он собирался вылепить новую личность, нового человека. Когда операция – вернее, серия операций – будет позади, Нэнси станет совсем другой девушкой не только внешне, но и внутренне.

Питер увидел, что отяжелевшие веки Нэнси дрогнули, и улыбнулся ей.

– Не спи, Нэнси, – сказал он. – Продолжай разговаривать со мной. Ты можешь почувствовать сонливость, но спать тебе нельзя.

Во сне Нэнси могла захлебнуться собственной кровью, но знать это ей было совсем не обязательно, и Питер продолжал развлекать ее забавными шутками и смешными историями из своей жизни, задавал ей вопросы и требовал ответы, заставлял вспоминать имена всех сестер-воспитательниц, с которыми она сталкивалась в детском доме.

– Ну как, – спрашивал он, – ты точно больше не хочешь стать сестрой Эгнесс-Марией?

– Да, я обещала, но я не уверена... – отвечала Нэнси.

Так они дразнили и подначивали друг друга на протяжении всех трех часов, что шла операция, и руки Питера ни на мгновение не прекращали своей кропотливой работы. Изящно и уверенно они порхали над самым лицом Нэнси, и она невольно подумала, что наблюдать за ними – все равно что смотреть балет.

– Только подумай, – сказал ей Питер, – через пару недель мы поселим тебя в твоей собственной квартире, с отличным видом из окон, а потом... Эй, соня, что ты думаешь насчет вида из окна? Хочешь видеть море из окна спальни или тебя больше устраивает городской ландшафт?

– Конечно, море лучше.

– Чем это оно лучше, хотел бы я знать? Да, по-моему, тебе не нравится вид, который открывается из окна твоей палаты. Так мы тебя в два счета оттуда переселим!

– Это неправда, – защищалась она. – Мне там очень нравится.

– Тогда мы с тобой съездим и подыщем такую квартиру, чтобы из спальни был вид на залив, а из гостиной – на горы. Договорились?

– Хорошо... – Голос у Нэнси был совсем сонный, она держалась из последних сил. – А когда мне можно будет заснуть?

– Скоро, принцесса, скоро, – пообещал доктор. – Мне нужно еще несколько минут. Потом мы отвезем вас в вашу комнатку, и вы сможете спать сколько вашей душеньке угодно.

– Хорошо.

– Я тебе еще не надоел, Нэнси?

Она хихикнула:

– Нет.

– Ну вот и отлично... Готово!

Питер сделал знак ассистентке и отступил от стола. Медсестра сделала Нэнси в бедро укол, и Питер снова склонился к ее лицу. Он улыбался глазам, которые за эти три часа успел так хорошо узнать. Остального он пока не представлял, но и глаз было достаточно. Для него глаза Нэнси уже стали глазами близкого человека; впрочем, и ей его глаза и улыбка тоже были хорошо знакомы.

– Ты знаешь, что сегодня особенный день? – спросил Питер.

– Знаю.

– Знаешь? Откуда?

«Потому что сегодня – день рождения Майкла...«, – подумала Нэнси, но ничего не сказала. Ей не хотелось, чтобы Питер знал. Сегодня Майклу исполнялось двадцать пять лет. Интересно, что он делает сейчас?..

– Просто знаю, и все, – ответила она.

– Так вот, этот день – особенный, потому что сегодня мы с тобой сделали первый шаг к новой тебе. Что скажешь?

Он снова улыбнулся ей, но Нэнси уже не видела этой улыбки. Она закрыла глаза и уснула. Это подействовал укол, который сделала ей сестра.

* * *

– С днем рождения, босс!

– Не называй меня боссом, подлиза. – Майкл поднял голову. – Господи, Бен, да ты выглядишь просто ужасно!

– Огромное тебе спасибо, дружище, ты очень любезен! – Бен с укором поглядел на друга и неловко двинулся на костылях к ближайшему креслу. Вошедшая вместе с ним секретарша помогла ему сесть и удалилась.

Бен оглядел роскошный кабинет Майкла и хмыкнул.

– Ничего себе кабинетик они для тебя отгрохали. Интересно, у меня будет такой же или все-таки поменьше?

– Если хочешь, можем поменяться. Я ненавижу эту комнату.

– Это мило... – протянул Бен. – Ну а что слышно вообще?

Беседа не клеилась, поскольку в обществе друг друга Бен и Майкл все еще чувствовали себя неловко. С тех пор, как Бен вернулся из Бостона, они виделись уже дважды, однако подсознательное стремление не упоминать о Нэнси продолжало сковывать обоих, поскольку ни Бен, ни Майкл не могли думать ни о чем другом.

– Между прочим, – добавил Бен, – врачи говорят, что на следующей неделе я могу начать работать.

Майкл недоверчиво взглянул на него и покачал головой:

– Ты просто спятил, Бен.

– А ты нет?

По лицу Майкла пробежало облачко.

– Я, по крайней мере, ничего себе не сломал. – «Во всяком случае, не кости», – подумал он про себя. – Я же сказал тебе: у тебя есть еще месяц, чтобы прийти в норму, а если понадобится – и больше. Почему бы тебе не съездить с сестрой в Европу или куда-нибудь еще?

– И что я там буду делать? Сидеть в инвалидной коляске и пускать слюни при виде девушек в бикини? Я хочу работать, Майкл. Как насчет того, чтобы мне выйти хотя бы через две недели?

– Посмотрим. – Майкл немного помолчал и неожиданно взглянул на друга с такой горечью, какой Бен еще никогда у него не замечал. – А что дальше, Бен?..

– Что ты имеешь в виду? – не понял Бен. – Что значит «дальше»?

– «Дальше» значит дальше. Что, так и будем пахать, выкладываться на работе, пока нас не свалит инфаркт? Будем укладывать с собой в постель всех смазливых баб, какие попадутся, покупать все новые машины, зарабатывать деньги, и так до самого конца? Для чего все это? Зачем?

– Ты что, палец себе прищемил? – поинтересовался Бен. – Ну и настроеньице у тебя!

– Ради всего святого, Бен, постарайся хоть раз отнестись к делу серьезно. Хотя бы для разнообразия... Неужели ты никогда не думаешь о том, зачем ты живешь?

Бен прекрасно понял, что имеет в виду Майкл, как понял и то, что на сей раз от прямого ответа ему не отвертеться.

– Я понимаю, Майкл, – негромко ответил он. – Эта авария... Она и меня заставила задуматься о том, для чего я живу. Теперь я часто спрашиваю себя, во что я верю и что значит моя жизнь.

– Ну и что ты решил?

– Не знаю... Пока не знаю. Пожалуй... пожалуй, я просто благодарен судьбе за то, что я живу. Эта катастрофа открыла мне глаза, и я увидел, что жизнь сама по себе удивительна и прекрасна и что человек может быть счастлив уже одним тем, что она у него есть. – На глазах Бена выступили слезы, но он не замечал их. – Чего я никак не могу понять, так это того, почему все случилось именно так. И иногда я просто жалею, что... – Его голос чуть заметно дрогнул. – Жалею, что это не я погиб тогда...

Глаза Майкла тоже застилали слезы, и он на мгновение крепко зажмурился. Потом он вышел из-за стола и, подойдя к другу, крепко обнял его. Оба беззвучно плакали, но в конце концов взаимное чувство товарищества и мужской дружбы – дружбы, которая связывала их уже без малого десять лет, – утешило обоих.

– Спасибо, Бен, – сказал Майкл и выпрямился.

– Послушай, Майкл... – Бен вытер слезы рукавом пиджака и предложил: – Давай напьемся к чертовой матери, а? Ведь сегодня твой день рождения, в конце концов...

Майкл невольно рассмеялся, потом на лице его появилось заговорщическое выражение, и он кивнул.

– Давай. Уже почти пять, и на сегодня у меня вроде бы не назначено никаких встреч, на которых мне надлежит присутствовать. А куда пойдем? В «Дубовый лист»? Я слышал, что это самая приличная забегаловка в радиусе пятнадцати миль.

С этими словами он помог Бену подняться, а потом подсадил его вместе с костылями в такси. Каких-нибудь полчаса спустя друзья были уже на полпути к блаженному забытью.

В квартиру матери Майкл вернулся далеко за полночь, да и то ему понадобилась помощь консьержа, чтобы подняться на свой этаж.

Когда на следующее утро в его комнату зашла горничная, она обнаружила Майкла спящим в костюме на полу. День рождения был позади.

Когда Майкл вышел к завтраку, его мать была уже в столовой. Сидя за столом в безукоризненном деловом костюме, она читала утренний выпуск «Нью-Йорк таймс». На столе дымился горячий кофе и лежали очень аппетитные свежие булочки, но от одного их запаха Майкла едва не вывернуло наизнанку.

– Должно быть, вчера ты неплохо провел время, – ледяным тоном заметила Марион, скептически рассматривая его опухшее лицо и темные круги под глазами.

– Д-да... Ко мне заходил Бен.

– Твоя секретарша так мне и сказала. Надеюсь, это не войдет у тебя в привычку.

О господи! Почему бы и нет?

– Что ты имеешь в виду? То, что я напился с другом?

– Нет, только то, что ты рано ушел с работы. Кстати, напиваться тоже не следует. Говорят, ты приполз домой буквально на четвереньках.

– Может быть. Я не помню. – Майкл склонился над чашкой с кофе, изо всех сил сдерживая позывы к тошноте.

– Есть еще одна вещь, которой ты не помнишь... Не потрудился запомнить. – Марион отложила газету и с упреком посмотрела на сына. – Вчера вечером мы с тобой договаривались поужинать в «Двадцать и одно». Я ждала тебя целых два часа. Я и еще девять человек. Может, ты забыл, что вчера у тебя был день рождения?

«Господи! – пронеслось в голове у Майкла. – Торжественный ужин с девятью будущими и настоящими деловыми партнерами – именно так всю жизнь я мечтал отметить свое двадцатипятилетие!»

– Ты ничего не говорила мне про этих девятерых, – попытался оправдаться он. – Ты просто сказала, что приглашаешь меня на ужин. Я думал, нас будет только двое – ты и я.

– Конечно, ужином с матерью можно пренебречь, – с обидой сказала Марион, и Майкл опустил голову еще ниже.

– Прости, мам. Совсем из головы вылетело... Я вообще не хотел отмечать этот день рождения.

– Мне очень жаль, но... – В ее голосе не было ни малейшего намека на то, что она знает, почему этот день рождения стал для Майкла особенным, не таким, как все предыдущие. А может, ей действительно было все равно.

– И еще одно... – Майкл поднял голову и посмотрел матери в глаза. – Поскольку мне как-никак исполнилось двадцать пять, я собираюсь переехать. Снять квартиру и жить самостоятельно.

Во взгляде Марион промелькнуло какое-то странное выражение, и Майкл понял, что каким-то образом больно ее задел. Впрочем, на лице Марион ее чувства не отразились.

– Но почему, Майкл? – спросила она почти безразлично.

– Потому что я уже взрослый, мама. И если я у тебя работаю, это вовсе не значит, что я должен жить с тобой.

– Ты ничего не «должен», Майкл. – Марион на мгновение задумалась, прикидывая, уж не влияние ли это Бена Эйвери. Неожиданное решение сына было вполне в его духе.

– Давай не будем говорить об этом сейчас, мама, – попросил Майкл. – У меня голова раскалывается.

– Это называется похмельный синдром. – Она посмотрела на часы и встала. – Увидимся в офисе через полчаса. Не забудь: сегодня мы встречаемся с заказчиком из Хьюстона. Как ты думаешь, хватит этого времени, чтобы прийти в норму?

– Я постараюсь. И, мам... Ты не расстраивайся насчет переезда. Просто я думаю, что мне пора это сделать. Давно пора.

Марион сурово посмотрела на сына, потом взгляд ее смягчился.

– Может быть, Майкл, может быть... Кстати, с прошедшим днем рождения... – Она наклонилась и поцеловала его в лоб. – Я приготовила тебе маленький подарок. Я оставила его на твоем рабочем столе.

– Спасибо, мама, – ответил он без всякого воодушевления. Ему было не до подарков. Бен это понимал и не подарил ему ничего. – Тебе не надо было...

– День рождения есть день рождения, Майкл. А теперь поторопись. Я жду тебя через полчаса, – повторила Марион и вышла.

Когда дверь за матерью закрылась, Майкл отвернулся к окну и долго сидел неподвижно. Какую ему снять квартиру? Он знал одну подходящую, только она была в Бостоне. Ну, ничего, он здесь все вверх дном перевернет, а найдет такую же или хотя бы похожую...

И, подумав об этом, Майкл сразу понял, что он все еще не расстался с надеждой... хотя цепляться за нее было, конечно, чистым безумием.

Глава 9

– Привет, Сью. Мистер Хиллард у себя?

У Бена, появившегося в приемной перед кабинетом Майкла, вид был уже вполне нерабочий. Не то чтобы он был растрепан или пиджак его не был застегнут на положенное количество пуговиц, просто время близилось к пяти, и чувство облегчения, которое Бен в связи с этим испытывал, уже наложило свою печать на его облик. Понять Бена было нетрудно: за весь день у него едва ли нашлась свободная минутка, чтобы присесть, не говоря уже о том, чтобы передохнуть и расслабиться.

– Да, у себя. Доложить?

Секретарша улыбнулась, и Бен с удовольствием оглядел ее ладную, словно точеную, фигурку, скрытую, впрочем, просторным жакетом. Марион Хиллард не одобряла секретарш с чрезмерно сексуальными формами; даже для сына она не сделала исключения. Или, быть может, особенно для него?..

– Не стоит. – Бен покачал головой. – Я сам.

С этими словами он прошел мимо стола секретарши и, неловко прижимая к груди несколько папок, которые он захватил с собой в качестве предлога, постучал в тяжелую дубовую дверь.

– Тук-тук, кто-нибудь дома?

Ответа не было, и Бен постучал снова. Когда и на этот раз никто не отозвался, он вопросительно оглянулся через плечо:

– Ты уверена, что он там?

– Абсолютно, – ответила секретарша.

– О'кей.

Бен постучал в третий раз – чуть погромче, – и из-за двери ему ответил хриплый, словно спросонья, голос Майкла. Осторожно открыв дверь, Бен боком протиснулся внутрь.

– Ты спишь, что ли? – спросил он.

Майкл оторвал взгляд от каких-то бумаг и невесело усмехнулся:

– Увы, нет. Ты только взгляни, что тут творится!

И он кивком головы показал на разложенные по столу папки, планшеты, рулоны чертежей, сметы, факсы, буклеты и компьютерные распечатки. Их было столько, что десять человек могли бы разбираться с ними целый год, и все равно осталось бы еще порядочно.

– Садись, Бен.

– Спасибо, босс. – Бен не удержался, чтобы не поддразнить друга.

– Да хватит тебе, – отмахнулся Майкл и вопросительно покосился на папки в руках Бена. – Давай, что там у тебя?

С этими словами он устало провел рукой по волосам и откинулся на спинку большого кожаного кресла, к которому уже успел привыкнуть. Он привык даже к старинным гравюрам на стенах – ему было абсолютно безразлично, что на них изображено. Ничто больше не имело для него значения. Майкл не смог бы даже сказать, какого цвета стены в коридоре, а встретив на улице свою секретаршу, он вряд ли узнал бы ее, и не потому, что утратил способность сосредоточиваться и запоминать. Просто ему уже давно было наплевать на все... в том числе и на собственную жизнь. Единственное, на что Майкл еще мог смотреть с интересом, это на бумаги на своем столе, но и только.

– Только не говори, что хочешь посоветоваться со мной насчет этого проклятого торгового центра в Канзас-Сити, – добавил Майкл со вздохом. – На сегодня с меня хватит. Эти проблемы сведут меня с ума.

– По-моему, тебе именно этого и хочется, Майкл. Скажи, как назывался последний фильм, который ты смотрел, – «Мост через реку Квай» или «Фантазия»? У меня такое ощущение, что ты вообще не выходишь из своего кабинета.

«Мост через реку Квай» или «Фантазия» – это были фильмы, которые они смотрели, когда были студентами.

– Почему, выхожу... иногда. – Отвечая, Майкл продолжал просматривать какой-то документ. – Так что у тебя в этих папках?

– Да так, какая-то макулатура. Мне нужно было поговорить с тобой, а это я захватил для вида.

– А ты не мог зайти ко мне просто так, без всякого предлога? – Оторвавшись от бумаг, Майкл бросил на друга быстрый взгляд. На какое-то мгновение он как будто снова вернулся в детство, когда, учась в частном пансионе, они с Беном то и дело бегали друг к другу в дортуар якобы для того, чтобы проконсультироваться по поводу домашнего задания.

Бен понял.

– Я как-то все время забываю, что твоя мать – вовсе не старик Сандерс из колледжа Святого Иуды.

– И то слава богу...

Оба прекрасно знали, что на самом деле Марион была гораздо хуже, но ни один из них не посмел бы признаться в этом вслух. Она терпеть не могла, когда, как она выражалась, «люди слоняются без дела», и, встреться ей Бен с его жалкими папочками, она не постеснялась бы полюбопытствовать, что это у него в руках.

– Так как дела, Бен? Как успехи «Хэмптонов» в этом сезоне?

Бен некоторое время сидел неподвижно, внимательно наблюдая за другом, потом спросил:

– А тебе не все равно?

– Насчет «Хэмптонов» действительно все равно. Что касается тебя... – Улыбка Майкла казалась приклеенной к губам, а кожа была по-зимнему бледной, хотя на дворе стоял погожий сентябрь и позади было жаркое, богатое солнечными днями лето. – Ты никогда не был мне безразличен, Бен, ты же знаешь.

– Зато ты наплевательски относишься к себе, Майкл. Давно ли ты в последний раз смотрел на себя в зеркало? С такой рожей ты мог бы напугать и мамочку Франкенштейна. Поверь, мы все хотим, чтобы ты отдохнул. Твоя мать, я, все... Съездил бы, что ли, на мыс Код – там скоро начнется бархатный сезон. А если вздумаешь упрямиться, я своими руками вытащу тебя из этого паршивого кабинета и уложу хотя бы на травке перед офисом. Тебе просто необходимо развеяться, слышишь?

Бен больше не улыбался. Он был серьезен как никогда, и Майкл понимал, что друг настроен решительно. Но уступать он не собирался.

– Я бы и рад, Бен, но не могу. – Он покачал головой. – Сам знаешь, сколько проблем у нас с канзасским проектом. А ведь, кроме него, у меня есть еще сотни других дел, и каждое нужно довести до конца. Впрочем, зачем я это тебе говорю? Ты же сам был вчера на заседании и прекрасно все знаешь.

– На заседании, кроме нас с тобой, было еще двадцать человек, – возразил Бен. – Вот пусть они этим и занимаются. Съезди куда-нибудь хоть на уик-энд – за два дня ничего с твоим канзасским проектом не случится. А может быть, ты до такой степени эгоист, что просто не хочешь ни с кем делиться своей работой?

Но и Бену, и Майклу было слишком хорошо известно, что дело вовсе не в этом. Работа, напряженная работа с утра и до позднего вечера, была для Майкла наркотиком, позволявшим ему хотя бы на время отключиться от всего остального и перестать вспоминать. И с каждым днем Майкл нагружал на себя все больше и больше дел.

– Ну же, Майкл, – продолжал уговаривать Бен. – Подумай о себе, отдохни... Хотя бы попробуй.

– Я просто не могу, Бен.

– Ну тогда я просто не знаю, что тебе сказать. – Бен развел руками. – Посмотри на себя, Майкл, неужели тебе не все равно, что с тобой будет? Ты же просто убиваешь себя, и ради чего? – Голос Бена неожиданно набрал силу, так что его, наверное, было слышно даже в приемной, и Майкл чуть заметно поморщился. – Зачем ты делаешь это с собой, Майкл? Что толку, если ты загонишь себя в гроб работой – этим ты ее не вернешь. Ты жив, черт побери, тебе двадцать пять лет, но ты тратишь свою жизнь неизвестно на что. Ты стал совсем как твоя мать – готов костьми лечь ради своей драгоценной работы. На кой черт это тебе? Жить, есть, пить, спать и умереть ради своего треклятого бизнеса – неужели это все, что для тебя теперь существует? Неужели ты стал таким, Майкл? Я в это не верю! Я знаю, у тебя внутри живет совсем другой человек, и он мне нравится больше, но ты обращаешься с ним, как с паршивой собакой, и мне надоело на это смотреть. Я не дам тебе гробить себя. Послушайся моего совета – пошли эти бумаги к черту, выйди на улицу, вспомни, что ты еще не умер. Пригласи к себе домой эту свою секретаршу и займись с ней тем, чем мужчина должен заниматься с женщиной. Оторви же наконец свою задницу от этого кресла, Майкл! Неужели ты не слышишь, что на крышку гроба, в который ты добровольно себя заточил, уже сыплется земля? Но ведь еще не поздно, Майкл!..

Он осекся, потому что Майкл, привстав и перегнувшись через стол, смотрел на него с лютой ненавистью во взгляде. Кожа его стала еще белее, чем была, и на ней выступила испарина, губы злобно кривились и дрожали.

– Убирайся отсюда, пока я не убил тебя! Вон!!!

Это был вопль раненого льва, и Бен невольно вскочил. Несколько секунд двое мужчин стояли друг против друга, потрясенные и напуганные тем, что каждый из них выслушал и почувствовал. Потом Майкл сел и провел ладонью по лбу.

– Извини, – проговорил он, пряча лицо в ладонях.

Он так и не взглянул больше на друга, и Бен, выждав немного, пожал плечами и на цыпочках вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. Сказать ему было нечего.

Секретарша Майкла вопросительно покосилась на Бена, но промолчала. Должно быть, она слышала и его прочувствованную речь, и яростный вопль Майкла. Впрочем, его-то, наверное, слышал весь этаж.

Возвращаясь в свой кабинет, Бен встретил в коридоре Марион, но она была слишком занята разговором с Каллоуэем, а Бен был не в том настроении, чтобы обмениваться с ней обычными любезностями. Его буквально тошнило и от нее, и от того, что она спокойно смотрит на то, как Майкл буквально губит себя. Конечно, с ее точки зрения, это было только полезно – полезно для бизнеса, для корпорации, для династии... И именно от этого Бена Эйвери и тошнило.

В тот день он ушел с работы только в половине седьмого, но, остановившись на улице и задрав голову, Бен увидел, что в кабинете Майкла все еще горит свет. И Бен знал, что свет этот будет гореть до одиннадцати, а то и до полуночи. Почему бы, собственно, нет? Что Майклу делать дома – в небольшой, но одинокой и пустой квартире, которую он снял месяца два тому назад?

Квартира эта находилась на Сентрал-Парк-Саут и расположением комнат напоминала дом Нэнси в Бостоне. Бен был уверен, что и Майкл это знал; быть может, поэтому он остановил свой выбор именно на этой квартире. Но потом что-то случилось. Искра интереса к жизни, которая на первых порах еще теплилась в Майкле, окончательно погасла, и он начал этот свой бесконечный рабочий марафон, который не мог привести ни к чему хорошему. Благоустроить свою новую квартиру у него уже не дошли руки, да он, как видно, не очень-то этого хотел, и она оставалась пустой, холодной и одинокой. Обстановку ее нельзя было даже назвать спартанской – скорее квартира напоминала тюремную камеру. Из мебели там были только два складных стула, кровать и нелепая настольная лампа, которая стояла на полу. Голые стены отзывались гулким эхом на каждый шаг, на каждое слово, и Бен даже не мог представить себе, каково Майклу возвращаться туда каждый день. Одно это могло свести с ума кого угодно.

Впрочем, Бен уже начал серьезно сомневаться в том, что Майкл обращает хоть какое-то внимание на то, что его окружает. Так, например, в начале июля Бен подарил Майклу три комнатных растения в горшках, причем нельзя было сказать, чтобы они были очень уж прихотливыми или требовали какого-то особенного ухода. Но к концу месяца все они пожелтели и высохли, а земля в горшках сделалась твердой, как камень. Несмотря на это, все три горшка с мертвыми цветами продолжали красоваться на подоконнике в гостиной, прекрасно сочетаясь с горбатой черной лампой и нагоняя своим видом еще большую тоску.

Бен видел все это, и сердце у него сжималось от боли и беспокойства, но он не знал, что здесь можно сделать. Наверное, этого не знал никто, кроме Нэнси, но она была мертва. Неужели и Майкл хочет последовать за ней в вечную тьму?..

При мысли о Нэнси Бен почувствовал в сердце почти физическую боль, подобную той, что пронзала его сломанную ногу, когда он пытался встать слишком резко. К счастью, Бен был молод – сломанные кости срослись быстро, и ему оставалось только надеяться, что молодость поможет и Майклу. Впрочем, Бен знал, что душевные раны не заживают порой годами и десятилетиями, а то, что Майкл измучен и изранен, его друг понимал очень хорошо. Майкл храбрился, пытался выглядеть беззаботным, но глаза выдавали его затаенную боль. Или лицо в конце рабочего дня... Или бескровные, плотно сжатые губы, которые начинали жалко дрожать каждый раз, когда Майкл терял над собой власть и позволял взгляду унестись куда-то за окно, в бесконечное и пустое пространство, пронизанное яркими лучами летнего солнца.