Текст книги "Обещание"

Глава 10

– Ну что, юная леди, разве я не сдержал своего обещания? По-моему, из ваших окон открывается вид на сто тысяч долларов...

Питер Грегсон и Нэнси, сидевшие на балконе ее новой квартиры, обменялись улыбками. Лицо Нэнси все еще было забинтовано, но глаза, смотревшие сквозь щелочки в повязке, смеялись. Руки ее теперь были свободны. Правда, они выглядели несколько по-другому, но они сохранили свою изящную форму и были подвижны и легки.

С того места, где они сидели, была прекрасно видна вся бухта: мост Золотые Ворота находился слева, Алькатрас лежал справа, а прямо виднелся округ Марин. С другого конца вытянутого вдоль всего фасада балкона открывался красивый вид на восточную и южную часть города. Подобное расположение дома позволяло Нэнси любоваться в равной степени и восходами, и закатами, и она порой просиживала здесь целыми днями, благо с тех пор, как Питер снял для нее эту квартиру, погода была ясной и теплой.

– Ты меня совершенно избалуешь, Питер, – ответила Нэнси, с наслаждением потягиваясь.

– Ты этого заслуживаешь, – ответил он серьезно. – Кстати, хорошо, что напомнила... Я тебе кое-что принес.

Нэнси выпрямилась в кресле и радостно захлопала в ладоши, словно маленькая девочка в ожидании подарка. Питер никогда не приходил к ней с пустыми руками. Это мог быть цветок, новый журнал, книга, смешная шляпка, прелестный платок из полупрозрачного газа или пара деревянных браслетов – вроде тех, которые Питер подарил ей после того, как закончил работу над ее руками. Эти небольшие знаки внимания были очень дороги Нэнси.

Но сегодня Питер, похоже, задумал что-то совсем особенное. Когда он вошел, она сразу обратила внимание на большой сверток в его руках и догадалась, что Питер принес ей еще одну «пустяковину», однако вручать подарок он не спешил. Сверток остался лежать под зеркалом в прихожей, и заинтригованная Нэнси весь вечер сгорала от любопытства.

И вот теперь Питер поднялся с кресла и с таинственной улыбкой ушел в дом. Когда он вернулся, Нэнси заметила, что сверток не просто велик, но и довольно тяжел, и не ошиблась. Питер положил его ей на колени и чуть отступил назад.

– Что это, Питер? Какой тяжелый!.. Как камень. – Ей не терпелось поскорее развернуть сверток и узнать, что там.

– Да, это самый большой изумруд, который я только смог найти в ближайшей лавчонке, – с усмешкой сказал Питер.

– Сейчас посмотрим... – Нэнси развернула бумагу и охнула, увидев, что принес ей Питер. В коробке лежал очень дорогой фотоаппарат.

– Ах, Питер, ты просто гений! Какой замечательный подарок! – вырвалось у нее. – Но мне, право, неловко...

– Ничего особенного тут нет, – перебил Питер с неожиданной горячностью. – Кроме того, я рассчитываю, что ты отнесешься к этой штуке со всей серьезностью.

Они оба хорошо знали, как сильно беспокоило Нэнси то обстоятельство, что после аварии ей больше не хотелось рисовать. И дело было не в искалеченных руках – Питер сумел полностью восстановить двигательные функции, так что после небольшой тренировки Нэнси могла бы вернуться к любимому занятию. Но она не хотела, вернее – не могла. Каждый раз, когда она задумывалась о красках и кистях, что-то как будто останавливало ее. Ее старые картины, которые сиделки привезли из Бостона, так и остались нераспакованными и пылились в кладовке. Нэнси не хотелось даже смотреть на них, не говоря уже о том, чтобы создавать что-то новое.

Другое дело – фотоаппарат.

В глазах Нэнси вспыхнул восторг и радостное нетерпение, и Питер мысленно поздравил себя с удачей. Похоже, он нашел правильное решение. Нэнси просто необходимо было новое дело, новые возможности, ибо прежние только будили в ней тяжелые воспоминания. И это было правильно – из старых кирпичей новый дом не построишь.

– Между прочим, – сказал Питер, прикидываясь равнодушным, – там внутри есть инструкция по пользованию этим аппаратом. Чертовски сложная штука! Во всяком случае, чтобы разобраться в ней, моего медицинского образования не хватило. Может, у тебя что-нибудь получится.

– Гм-м, посмотрим...

Нэнси достала из коробки инструкцию и углубилась в чтение. Время от времени она откладывала ее в сторону и принималась вертеть фотоаппарат в руках, чуть слышно бормоча что-то себе под нос. Она была так поглощена этим занятием, что Питер подумал, уж не забыла ли она о нем. Он уже собирался напомнить Нэнси о своем существовании, когда она выпрямилась и небрежно взмахнула маленькой книжечкой.

– Это очень просто, Питер, – сказала она. – Смотри, если не хочешь пользоваться автоматикой, то вот это колесико устанавливает диафрагму...

Питер понял, что угодил в десятку, и, довольный, откинулся на спинку кресла. Прошло еще полчаса, прежде чем Нэнси снова вспомнила о нем. Она неожиданно подняла голову и посмотрела на него, и по ее глазам Питер понял, как она рада и благодарна ему.

– Это самый замечательный подарок, какой я когда-либо получала, – с чувством сказала она. «Если не считать голубых бус, которые Майкл подарил мне на ярмарке», – мысленно добавила Нэнси, но тут же усилием заставила себя не думать о них. – А пленка? Ты принес пленку?

Питер заметил темную тень, промелькнувшую в ее глазах. Он уже привык к этим призракам прошлого, которые посещали Нэнси довольно часто, но тут он был бессилен. Впрочем, Питер был уверен, что со временем грустные мысли перестанут навещать ее.

– Конечно. – Наклонившись вперед, он достал из свертка, где, кроме фотоаппарата, лежали еще кое-какие фотопринадлежности, маленькую коробочку с кассетой. – Разве я мог забыть про пленку?

– Нет, – произнесла Нэнси. – Ты никогда ничего не забываешь.

Она ловко вставила кассету в аппарат и принялась снимать сначала Питера, потом – бухту, потом – птиц, стайками пролетавших перед балконом.

– Фотографии скорее всего будут неудачными, но ведь это только начало... – извиняющимся тоном сказала она, поворачиваясь к нему, но Питер отрицательно покачал головой:

– Разве только те, где ты сфотографировала меня. У тебя все получится, Нэнси...

Он еще долго сидел и любовался ею, потом встал и, обняв Нэнси за плечи, увлек ее в комнату.

– У меня есть для тебя еще один сюрприз, Нэнси, – сказал он.

– Знаю, «Мерседес»! Я угадала, да?

– Нет. На этот раз я говорю серьезно. – Он с ласковой улыбкой поглядел на нее сверху вниз. – Я хочу познакомить тебя с одним своим другом. Это совсем особенная женщина, Нэнси. Я уверен, она тебе понравится.

В первое мгновение Нэнси испытала какое-то странное чувство, которое было подозрительно похоже на ревность, но что-то в лице Питера подсказало ей, что ее опасения беспочвенны. Он, в свою очередь, почувствовал ее напряжение, но продолжал как ни в чем не бывало:

– Ее зовут Фэй Эллисон, мы вместе учились. По-моему она самый опытный психоаналитик на всем Западном побережье, а может быть – и в Штатах. Кроме того, Фэй очень интересный человек и надежный товарищ, и я не сомневаюсь, что она тебе понравится.

– И?.. – Беспокойство и любопытство сражались в Нэнси, и Питер успокаивающе улыбнулся.

– И... Я думаю, тебе будет полезно пройти курс психоанализа. Впрочем, мы с тобой уже об этом говорили.

– Ты считаешь, что со мной что-то не так? – Нэнси опустила фотоаппарат и серьезно посмотрела на него.

– Ничего подобного. Ты поправляешься на удивление быстро, но... Тебе уже пора готовиться к возвращению в большой мир. С кем ты сейчас общаешься? Только со мной, с Гретхен и с Лили. Неужели тебе не хочется поговорить с кем-то еще?..

«Хочется. С Майклом», – подумала Нэнси. Майкл был ее лучшим другом, но он был далеко. Пока же ей вполне хватало Питера.

– Я... я не знаю.

– Думаю, что, когда ты познакомишься с Фэй, ты больше не будешь колебаться. Она... – Его губы тронула легкая улыбка, которая заставила Нэнси испытать новый укол ревности. – Она настоящая болтушка, хотя для психоаналитика это не самое хорошее качество. Психоаналитик должен уметь слушать, но в твоем случае это не главное. Фэй очень искренний и добрый человек, и она очень тебе сочувствует.

– Она знает о... о том, что со мной случилось?

– Да, давно знает.

Фэй была у него в тот момент, когда из Бостона позвонил сначала Викфилд, а потом – Марион Хиллард, но Нэнси было вовсе не обязательно об этом знать. Питер и Фэй Эллисон были любовниками уже довольно давно; на протяжении десяти с лишним лет они то расходились, то сходились вновь, но в их отношениях товарищества и привязанности было гораздо больше, чем страсти.

– Сегодня во второй половине дня она зайдет на чашечку кофе. Ты не против? – спросил Питер, но Нэнси знала, что никакого особенного выбора у нее нет.

– Нет, нисколько, – ответила она, но настроение у нее сразу упало, и, накрывая в гостиной стол, Нэнси думала о том, что ей вовсе не хочется, чтобы в ее теперешней жизни появился какой-то новый персонаж, в особенности – женщина. Настороженность, недоверие, чувство соперничества – все это не позволяло ей успокоиться.

Нэнси действительно очень волновалась, но только до тех пор, пока она не встретилась с Фэй Эллисон лицом к лицу. Как бы ни расхваливал ее Питер, никакие слова не могли подготовить Нэнси к тому, что она увидела и почувствовала. Фэй буквально излучала ласковое участие и тепло, от которого у каждого, кто ее видел, сразу становилось легче на душе.

Фэй была высокой блондинкой – настолько высокой и худой, что даже казалась несколько угловатой, но черты ее лица были мягкими и подвижными, глаза смотрели открыто и внимательно, и в них светилась готовность мгновенно откликнуться на шутку, рассмеяться, дать добрый совет. Вместе с тем в ней чувствовались и серьезность, и способность к искреннему состраданию, и Нэнси сразу ощутила, как ее напряжение спадает.

Питер пробыл с ними около часа, а потом ушел, оставив женщин вдвоем, и Нэнси нисколько об этом не жалела. Они говорили о Бостоне, живописи, Сан-Франциско, детях, о медицинском колледже и тысяче разных вещей и при этом ни словом не обмолвились об аварии. Фэй без стеснения рассказывала о своей жизни, а Нэнси вспоминала кое-какие случаи из детства и юности, которыми она не делилась еще ни с кем.

Нисколько не приукрашивая действительность, как она частенько делала в разговорах с Майклом, Нэнси описывала своей новой знакомой жизнь в сиротском приюте, какой она была на самом деле. Одиночество, бесконечные вопросы о том, кем были ее родители и почему они ее бросили, каково это – быть одной-одинешенькой на всем белом свете, – все это она выкладывала без утайки.

А под конец, сама не зная почему, рассказала Фэй о своем договоре с Марион Хиллард. И Фэй не стала охать и ахать, не стала ни упрекать, ни бранить Нэнси; даже в том, как она слушала сбивчивую речь Нэнси, было столько понимания и участия, что мало-помалу Нэнси справилась с собой, заговорила спокойнее. Сама не заметив как, она поделилась с Фэй мыслями и чувствами, которые занимали, а порой просто мучили ее на протяжении всей жизни, а не только последних четырех месяцев, и испытала от этого огромное облегчение.

Особенно она была рада тому, что могла рассказать кому-то о сделке с матерью Майкла.

– Я не знаю, может быть, это покажется странным или глупым, но... – проговорила Нэнси, глядя на свою новую подругу с почти детской, наивной робостью. – Дело в том, что у меня никогда не было семьи. Моим самым близким человеком была мать-настоятельница. Она была доброй, ласковой женщиной, но она относилась ко мне как... как бездетная тетка может относиться к своей племяннице. Что касалось Марион, то – вопреки всему, что я чувствовала, что я о ней знала от Майкла и от его приятеля Бена – я продолжала мечтать о том, что в конце концов я сумею ей понравиться, что мы станем друзьями и даже...

Глаза Нэнси неожиданно наполнились слезами, и она поспешно отвернулась.

– Ты надеялась, что она сможет заменить тебе мать?

Нэнси молча кивнула и, яростно заморгав, чтобы стряхнуть с ресниц слезы, хрипло рассмеялась.

– Ну разве это было не глупо?

– Совсем нет, – серьезно ответила Фэй. – Твое предположение вполне естественно. Ты была влюблена в Майкла, у тебя никогда не было своей семьи. То, что тебе хотелось, так сказать, «усыновить» его родных, и объяснимо, и понятно. Скажи только, именно поэтому тебе так больно вспоминать о вашем с Марион договоре?

– Да. Это было самое серьезное доказательство того, как она меня ненавидит.

– Ну, Нэнси, на твоем месте я бы не стала утверждать это так категорично. Все-таки, что ни говори, миссис Хиллард многое для тебя сделала. Она отправила тебя к Питеру, оплатила лечение... – «Не говоря уже о том, – подумала Фэй, – что та же самая Марион Хиллард обеспечила девочке безбедное существование на все полтора-два года, пока она будет лечиться».

– Но ведь все это она дала мне за то, что я отказалась от Майкла! Если бы я не согласилась отречься от него, стала бы она так... тратиться? Нет, Фэй, Марион просто купила меня. Она пожертвовала мною ради сына и ради... себя. Именно тогда я окончательно поняла, что всем моим мечтам насчет того, что когда-нибудь у нас с ней будут близкие, дружеские отношения, не суждено сбыться никогда. И это было ужасно... – Нэнси поникла головой и печально вздохнула. – Что ж, в моей жизни были и другие потери, но я их пережила. Переживу и на этот раз.

– А ты помнишь своих родителей?

– Нет, совсем нет. Я была слишком мала, когда умер отец, и немногим старше, когда мать оставила меня в приюте. Зато я хорошо помню день, когда мне сказали, что она умерла. Я тогда заплакала, хотя до сих пор мне непонятно, отчего. Нет, свою мать я не помню... Должно быть, мне было просто горько и обидно, что меня все бросили.

– Как сейчас? – Это была просто догадка, подсказанная интуицией, но она оказалась правильной.

– Может быть... Да. – Нэнси тряхнула головой. – Ощущать себя брошенной, одинокой – это просто ужасно!.. В голове бьется только одна мысль: «Кто же будет обо мне заботиться теперь?» Откровенно говоря, и сейчас часто об этом думаю. Тогда-то я, по крайней мере, знала, что сестры-воспитательницы будут заботиться обо мне, пока я не вырасту. Теперь обо мне заботится Питер, да и деньги Марион, откровенно говоря, пришлись очень кстати, но вот меня «подлатают», и что потом?

– А Майкл? Как ты думаешь, он вернется к тебе?

– Думаю, что да. Чаще всего я думаю именно так... – Она замолчала, не докончив фразы.

– А в остальное время?

– Я... – Голос Нэнси дрогнул от обиды. – Иногда я начинаю сомневаться. Сначала я думала, что он просто боится увидеть меня изуродованной, боится отвращения, брезгливости, жалости, которые может вызвать в нем мое лицо. Но ведь Майкл знает, что я лечусь у лучшего врача и что за четыре месяца со мной должны были произойти какие-то изменения. Так почему же тогда он не дает о себе знать? – Нэнси повернулась и посмотрела прямо в лицо Фэй: – Почему?!

– И как бы ты сама ответила на этот вопрос?

– Не знаю... – Нэнси беспомощно пожала плечами. – Конечно, мне приходят в голову кое-какие варианты, но я стараюсь о них не думать – очень уж все это безрадостно.

– Какие, например?

– Ну, иногда мне кажется, что Марион все-таки сумела убедить Майкла, что девушка с таким «сомнительным происхождением», как у меня, может повредить его профессиональной карьере. Она рассчитывает на Майкла, хочет, чтобы он продолжал ее дело, дело своего отца. Руководство могущественной корпорацией – это уже семейная традиция, в которую не вписывается женитьба на сироте из приюта, у которой нет ни имени, ни цента за душой, на безвестной художнице, которую никто не знает и никогда не узнает. Уж наверное, Марион хочется, чтобы ее сын женился на какой-нибудь девушке, которая будет равна ему и по рождению, и по богатству.

– Ты думаешь, это имеет значение для Майкла?

– Раньше не имело, но теперь... Теперь не знаю.

– Что ты будешь делать, если ты его потеряешь? Ты уже думала об этом?

Нэнси ничего не ответила. Впрочем, этого и не требовалось – ее глаза говорили яснее всяких слов.

– Что, если он просто не чувствует себя способным вынести все, через что ты прошла и через что тебе еще придется пройти? – снова спросила Фэй. – Такое бывает. Некоторые мужчины совсем не такие сильные и храбрые, какими кажутся нам, «слабым» женщинам.

– Я не знаю, – грустно повторила Нэнси. – Мне хотелось бы думать, что он просто ждет, пока все будет позади.

– И ты не осудишь его? Ты готова простить Майклу, что его не было рядом с тобой, когда ты в нем нуждалась?

Нэнси протяжно вздохнула:

– Наверное, готова. Откровенно говоря, у меня пока есть только вопросы и совсем мало ответов.

– Ответы даст тебе только время. Сейчас же для тебя важно только твое новое самоощущение. Ты должна твердо знать, кто ты такая, что ты чувствуешь, как ты относишься к новой себе. Скажи, ты волнуешься, боишься, чувствуешь облегчение или, наоборот, сердишься, что теперь у тебя будет другое лицо?

Нэнси ненадолго задумалась.

– Пожалуй, всего понемногу, – ответила она наконец, и вместе с Фэй они дружно засмеялись этому откровенному ответу. – По правде сказать, – добавила Нэнси уже более серьезным тоном, – иногда эта перспектива меня просто ужасает. Мне трудно себе представить, что однажды утром я подойду к зеркалу и увижу там чужое лицо. Если бы Питер меня не готовил, я, наверное, описалась бы от страха. Впрочем, я еще не знаю, как все будет, когда мне снимут бинты.

– И этот страх преследует тебя постоянно?

– Нет, только иногда. В основном я стараюсь об этом не думать.

– О чем же ты тогда думаешь?

– Честно?

– Честно.

– О Майкле. Иногда – о Питере, но чаще о Майкле.

– А какие чувства ты испытываешь к Питеру? Не кажется ли тебе, что ты слишком привязалась к нему? – В голосе Фэй не было ни любопытства, ни ревности, это был чисто профессиональный вопрос. Доктор Эллисон обязана была думать в первую очередь о пациентке, а не о собственных чувствах.

– Нет. – Нэнси покачала головой. – Наверное, я не смогла бы полюбить его. Он очень хороший человек и хороший друг, но мне он представляется скорее в роли старшего брата, доброго брата, которого у меня никогда не было. Он все время меня подбадривает, дарит мне подарки, но ведь я люблю Майкла!

– Ладно, как говорится, поживем – увидим.

Фэй Эллисон потянулась, поглядела на часы и чуть не подпрыгнула от удивления. На часах было начало восьмого, а это значило, что после ухода Питера они проговорили без малого три часа подряд.

– А ты знаешь, сколько времени?

Нэнси тоже посмотрела на свои часики, и ее глаза удивленно расширились.

– Ничего себе! Как это мы так заболтались! – Она не заметила, как быстро пролетело время. – А ты придешь еще раз, Фэй? Питер был прав – ты удивительная женщина, и мне бы очень хотелось снова встретиться с тобой.

– Спасибо, Нэнси. Честно говоря, мне тоже было очень интересно поговорить с тобой. Вообще-то... Питер хотел, чтобы на протяжении некоторого времени мы с тобой встречались регулярно. Как ты на это посмотришь?

– Мне кажется, было бы очень хорошо, если бы у меня появилась подруга, с которой я могла бы изредка поговорить вот так – как мы сегодня.

– Ну, откровенно говоря, я не могу обещать, что каждая наша встреча будет продолжаться по три часа. – Фэй улыбнулась. – Как насчет одного часа, но зато три раза в неделю? Это будут чисто профессиональные беседы; кроме этого, мы можем встречаться отдельно, просто как друзья. Ну, договорились?

– Это было бы просто чудесно!

На прощание они пожали друг другу руки, и Фэй ушла. И, не успела входная дверь закрыться за ней, как Нэнси поймала себя на том, что с нетерпением ждет первого сеанса.

Но до него было еще целых два дня.

Глава 11

Нэнси удобно расположилась в глубоком кресле возле камина и со вздохом откинула голову на его спинку. Сегодня она пришла к Фэй на пять минут раньше – так ей хотелось поскорее увидеться с нею. Вскоре в коридоре послышался стук высоких каблуков Фэй. Она приближалась к дверям кабинета, где она обычно принимала пациентов, и Нэнси выпрямилась в кресле. У них с Фэй уже установились тесные, дружеские отношения, но это вовсе не значило, что Нэнси могла вести себя развязно.

– Доброе утро. Ранéнько ты сегодня, – сказала Фэй, входя в кабинет. – А как тебе идет красное!.. Впрочем, черт с ним, с красным – дай-ка мне взглянуть на твой новый подбородок.

– Ну что, тебе нравится? – с легкой тревогой спросила Нэнси.

Фэй приблизилась к креслу и остановилась напротив, внимательно глядя на нижнюю, свободную от бинтов часть лица Нэнси. Наконец она заговорила, не скрывая своей радости:

– Поздравляю, Нэнси, ты выглядишь просто замечательно, – сказала Фэй, нисколько не кривя душой.

Она была восхищена ювелирной работой Питера и радовалась за свою подругу.Теперь, когда марлевая повязка на голове уже не так приковывала к себе внимание, Фэй смогла по достоинству оценить линию плеч, грациозно изогнутую шею, изящный подбородок «сердечком» и мягкий, чувственный рот. То, что было открыто взгляду, выглядело очень привлекательно и вполне соответствовало личности и характеру Нэнси. Питер потрудился на славу – его бесчисленные модели и наброски не пропали даром.

– Придется попросить Питера, чтобы он, когда закончит с тобой, сделал мне такое же милое личико, – добавила она, и Нэнси, облегченно вздохнув, откинулась на спинку кресла, пряча все еще забинтованную верхнюю часть лица под широкополой шляпой из мягкого коричневого фетра, которую она купила несколько недель назад.

Эта шляпа очень шла к ее новенькому бежевому шерстяному жакету, наброшенному поверх красного трикотажного платья. Фигура у нее была просто безупречной, и Фэй с легкой завистью подумала, что со своим новым лицом Нэнси будет потрясающе красива. А в том, что новое лицо будет ярким, индивидуальным, ни на кого не похожим, Фэй не сомневалась – Питер был мастером своего дела.

А главное – теперь, когда Нэнси могла видеть хотя бы часть своего нового лица, она снова начинала чувствовать себя красивой, и это придавало ей уверенности в себе.

– Не говори так, Фэй, мне неловко, – проговорила она. – Впрочем, что скрывать: я чувствую себя так здорово, что хочется визжать от радости. И, самое странное, я отлично вижу, что это не мой подбородок, и все же он мне нравится!

– Я рада. И все же, Нэнси, я хотела бы знать, как ты на самом деле относишься к тому, что больше никогда не будешь выглядеть как раньше? Может быть, тебя это беспокоит, смущает, тревожит? Что?..

– Ну, если и тревожит, то совсем не так сильно, как я раньше думала. Наверное, мне просто продолжает казаться, что, хотя подбородок не мой, все остальное будет более или менее похоже. В конце концов, подбородок – это только подбородок, отдельный кусочек лица. Что касается губ, то они никогда мне особенно не нравились. Может быть, мне станет не по себе, когда я увижу, что и остальное не похоже на меня, а может быть, и нет. Не знаю...

– Мне хотелось бы дать тебе один совет, Нэнси. Следовать ему вовсе не обязательно, но хотя бы выслушай... Я не знаю, как я сама повела бы себя на твоем месте, но сейчас мне кажется, что в твоей ситуации самое разумное – это успокоиться и попытаться полюбить свое новое лицо. Попробуй этак «поиграть» с этой мыслью... Ведь не каждому в жизни выпадает такая возможность – изменить свою внешность, стать красивее, чем прежде. Многие женщины всю жизнь мечтают об этом, но обычно хирурги – даже такие опытные, как Питер – не решаются браться за кардинальную перестройку внешности. В твоем случае никаких других вариантов просто не было... В общем, я советую тебе попробовать изменить свой внутренний настрой и попытаться взглянуть на все это под другим углом.

– Я... не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.

– Сейчас объясню. Пока ты подсознательно стремишься вернуться к прежней Нэнси. Но ведь и Питер, и я тоже – мы оба порой сознательно отказываемся от той женщины, какой ты когда-то была, потому что какие-то части твоего характера или, прости за напоминание, тела просто мешают нам двигаться вперед. Пока у нас это получается, но если ты не будешь помогать нам, мы можем застрять на полдороге. Ты должна... – Фэй замешкалась, словно подыскивая слово. – Ты сосредоточилась на деталях, Нэнси, я же советую тебе отступить от холста и посмотреть на всю картину в целом. Кстати, ты никогда не обращала внимания на свою походку?

Нэнси озадаченно поглядела на Фэй. Нет, она никогда об этом не задумывалась. За все время, что Нэнси встречалась с Фэй, они еще никогда не говорили об этом, и вопрос подруги ее несколько озадачил.

– Я никогда об этом не думала. А что такое с моей походкой? – спросила она настороженно.

– Давай подумаем об этом вместе. А заодно – и о твоем голосе. Ты никогда не хотела позаниматься с преподавателем, который мог бы должным образом его поставить? У тебя от природы очень приятный, глубокий и мягкий голос, но ты не умеешь им пользоваться. В любом случае несколько занятий тебе бы не повредили. Петь ты, может, и не будешь, но разве не приятно говорить без усилий, плавно, полнозвучно? Словом, я предлагаю тебе поиграть с тем, что у тебя уже есть и что будет, и – в конечном счете – попробовать стать чуточку лучше, чем была. Питер все время так и делает – почему ты не можешь?

Глаза Нэнси невольно загорелись от волнения, словно ей передалась часть уверенности Фэй.

– А ведь и правда! – воскликнула она. – Ведь развивать в себе новые способности очень, очень интересно! Я могла бы изменить походку, научиться играть на пианино, выучить иностранный язык. Я могу даже изменить имя!

– Э-э! – Фэй шутливо погрозила ей пальцем. – Давай-ка не будем слишком увлекаться. Я не сомневаюсь, что ты все это сумеешь, просто мне не хочется, чтобы потом тебе начало казаться, будто старая Нэнси Макаллистер умерла, а вместо нее появилась какая-то незнакомая женщина. Я хочу, чтобы ты чувствовала себя лучше, чем была, и чтобы ты гордилась тем, что добилась этого сама. Давай подумаем над этим. У меня, например, такое предчувствие, что это будет весьма интересно и, главное, принесет пользу.

– Хочу новый голос! – Нэнси снова откинулась на спинку кресла и прыснула. – Вот такой, – добавила она почти басом, вызвав у Фэй улыбку своей детской выходкой.

– Если будешь продолжать в том же духе, Питеру, пожалуй, придется пересадить тебе чью-нибудь бороду.

– Как у «Зи Зи Топ»! Это будет просто шикарно!

Нэнси неожиданно почувствовала себя необыкновенно счастливой. Сорвавшись с кресла, она, пританцовывая, прошлась по комнате, а Фэй неожиданно подумала о том, как же Нэнси все-таки молода. Ей было всего двадцать три, и хотя сиротское детство и авария не могли не наложить на нее свой отпечаток, во многих отношениях Нэнси оставалась совсем юной и по-прежнему беззаботной.

– И еще одна вещь, Нэнси, – сказала Фэй серьезно, и Нэнси остановилась.

– Какая?

– Мне кажется, ты должна понимать, почему, на самом деле, тебе так хочется стать новым человеком. Это весьма характерно для сирот. Те, кто, подобно тебе, воспитывался в приюте, как правило, не до конца осознают себя и свое собственное «я». Например, ты не знала своих родителей, и от этого тебе кажется, будто в тебе чего-то не хватает. В результате твоя связь с реальностью гораздо слабее, чем у большинства людей. Благодаря этому тебе гораздо проще начать с чистого листа, отказавшись от человека, которым ты когда-то была. Люди, которые хорошо помнят родителей, ощущают свою тесную связь с ними, и она мешает им расстаться с прошлым. В этом отношении тебе повезло, Нэнси, и ты обязательно должна этим пользоваться.

Нэнси некоторое время молчала. Потом она вернулась в уютное кресло у камина, и Фэй ободряюще улыбнулась ей. Ее кабинет был очень подходящим местом для приема пациентов – он буквально настраивал человека на нужный лад, помогал расслабиться, успокоиться. Бывало, Фэй не успевала задать вопрос, а пациент уже сам начинал рассказывать о том, что его больше всего волновало.

В самом деле, что лучше располагает к откровенной беседе, чем огонь в камине, надежное молчание отделанных мореным дубом стен, мягкие тона старинного персидского ковра, приглушенный свет медных светильников на столах? Каминная решетка была сделана из потемневшей кованой меди, окна занавешены плотными бархатными портьерами с кистями, а в простенке и в углах висели небольшие картины в рамах. Цветов в кабинете не было, зато было много резных папоротников в терракотовых горшках. Словом, каждый, кто попадал сюда, сразу настраивался на спокойную, дружескую волну и был готов к искренней откровенной беседе, а именно этого Фэй и добивалась.

– О'кей, – сказала она, видя, что Нэнси сосредоточенно хмурится. – Тебе понадобится время, чтобы все это как следует обдумать. Сейчас же я хотела затронуть еще одну серьезную тему. Как ты собираешься провести праздники?

– А что – праздники? – Нэнси подняла глаза, и Фэй увидела, что недавняя веселость исчезла из них, уступив место тоске и одиночеству. Это, однако, ее не удивило – другой реакции она и не ожидала. Именно поэтому вопрос с праздниками непременно нужно было решать.

– Как ты собираешься провести Рождество? Ты не боишься?

– Нет. – Лицо Нэнси – во всяком случае, видимая его часть, – осталось неподвижным – изящный подбородок не дрогнул, губы не сжались в напряженной гримасе.

– Тебе не будет грустно, одиноко?

– Нет.

Фэй немного помолчала.

– Ну ладно, хватит играть в угадайку, – сказала она решительно. – Давай, выкладывай, что ты думаешь по поводу праздников.

– Хочешь знать, что я думаю? – Нэнси неожиданно посмотрела прямо на нее, глаза в глаза, потом встала и зашагала из стороны в сторону по кабинету. – Хочешь знать, что я чувствую? Так вот, я чувствую себя обиженной.

– Обиженной?

– Да, очень обиженной, страшно обиженной, чертовски обиженной. Суперобиженной!

– На кого?

Нэнси плюхнулась обратно в кресло и мрачно посмотрела в огонь. Когда она снова заговорила, ее голос был мягок и тих.

– На Майкла. Я надеялась, что он меня найдет, ведь прошло уже больше семи месяцев. Я думала, что к Рождеству мы будем вместе, а оказалось...

И, стараясь сдержать слезы, она закрыла глаза.

– На кого еще ты обижена? На себя?

– Да.

– Почему?

– Потому что пошла на эту сделку. Потому что позволила Марион Хиллард уговорить себя. Я ненавижу ее хладнокровие, но себя я ненавижу больше. Я продалась...

– Разве?

– Я так думаю. И все – ради нового подбородка... – Теперь Нэнси говорила почти с презрением, хотя еще совсем недавно она почти гордилась своим преображением.

– Я не согласна с тобой, Нэнси. Ты сделала это не ради нового подбородка, губ и прочего. Ты сделала это ради новой жизни. Разве в твоем возрасте это не важнее всего? А кстати, чтó бы ты подумала о человеке, который на твоем месте поступил бы так же, как и ты?