Текст книги "Пять дней в Париже"

– Я бы не советовал вам гулять одной по ночам. Это опасно.

Оливия взглянула на прохожего и старого клошара и пожала плечами. А затем вновь подняла глаза на Питера.

– Зачем вы шли за мной следом? – спросила она, что называется, в лоб. Ее карие глаза в неярком свете фонарей казались бархатистыми.

– Я… я не знаю, – честно признался он. – Наверное, из любопытства, из желания защитить или просто… по глупости.

Он хотел сказать ей, что сражен наповал ее красотой, но не смог.

– Хотел убедиться, что с вами все в порядке, – попытался оправдаться Питер, но затем решил, что в данных обстоятельствах лучше всего быть честным. У него сложилось впечатление, что Оливия человек добрый и наверняка его поймет. – Вы ведь просто взяли и ушли с площади… ведь так? И никто об этом не знает?

Впрочем, ее отсутствие уже могли заметить и теперь, наверное, повсюду искали. Но судя по Оливии, ей это было безразлично. Когда она посмотрела на него, он увидел в ее глазах лукавую искорку, сейчас она напоминала нашалившего подростка.

– Думаю, никто не заметит моего отсутствия, – покачала она головой. – Мне захотелось побыть одной. Как говорится, «мои туфли мне порой слегка жмут».

Оливия посмотрела на него испытующе, пытаясь определить, знает ли он, кто она такая. И если не знает, то пусть и дальше остается в неведении.

– Любые туфли порой жмут, – философски заметил Питер. «Его туфли» тоже порой заставляли испытывать дискомфорт, хотя, наверное, не так сильно, как ее. Он вновь с сочувствием посмотрел на нее. Уж раз он дошел за ней до площади Согласия, не будет особого вреда сделать еще один шаг. – Давайте, я угощу вас кофе?

Фраза, конечно, избитая. Оба улыбнулись, понимая это. Оливия на какое-то время задумалась, гадая, что за этим кроется: то ли он действительно просто предлагает ей кофе, то ли преследует какие-то свои цели. Заметив ее растерянность, Питер улыбнулся:

– Это искреннее предложение. Поверьте, я довольно смирный, и чашка кофе в моем обществе еще никому не навредила. Я бы предложил сделать это в моем отеле, но, похоже, там возникли проблемы.

Она рассмеялась его словам, было видно, что напряжение оставило ее. Да, она его узнала: они встречались в лифте и в бассейне «Ритца». Оливия окинула взглядом высокого привлекательного, хорошо одетого мужчину с умным и ироничным взглядом.

– Хорошо, я согласна на чашку кофе, только не в вашем отеле, – сказала Оливия. – Мне кажется, там чересчур шумно. Что вы скажете насчет бистро на Монмартре? – неуверенно предложила она, но ее предложение Питер воспринял с воодушевлением.

– Отличная идея! Возьмем такси?

Она кивнула, и они направились к ближайшей стоянке. Здесь он помог ей сесть в машину, а Оливия назвала адрес бистро, которое, как ей было известно, работало всю ночь и где столики стояли на тротуаре.

Вечер был теплый, и никому из них не хотелось возвращаться в отель, хотя оба чувствовали себя довольно скованно в обществе друг друга. Оливия первой нарушила неловкое молчание.

– И часто вы это делаете? Я имею в виду, преследуете женщин? – Внезапно ситуация показалась ей забавной. Ее вопрос заставил Питера покраснеть.

– Сказать по правде, еще ни разу, – признался он. – То есть сегодня я это сделал впервые и до сих пор толком не понимаю почему.

Наверное, потому, что она показалась ему такой ранимой, такой хрупкой, и по какой-то безумной причине Питеру захотелось взять ее под свое крыло. Впрочем, вслух он этого не сказал.

– Что ж, я даже рада, – призналась она с улыбкой, чувствуя, как в ней тает недоверие и напряженность.

Наконец они подъехали к уличному кафе и спустя пару минут уже сидели за столиком, а перед ними стояли две чашки ароматного напитка.

– Замечательная идея, – улыбнулась Оливия. – А теперь расскажите о себе, – добавила она и, поставив локти на стол, положила подбородок на ладони. В эти мгновения она напомнила ему Одри Хепберн.

– Рассказывать особенно нечего, – слегка смущенно ответил он. Как здорово, что они сюда приехали.

– Неправда. Откуда вы? Из Нью-Йорка? – довольно точно угадала она. По крайней мере, он там работал.

– Почти. Я работаю в Нью-Йорке, а живу в Гринвиче.

– А еще вы женаты и у вас двое детей, – добавила она недостающую информацию и задумчиво ему улыбнулась. Его жизнь такая счастливая и, похоже, такая обыкновенная. Не то что у нее: сплошные трагедии и разочарования.

– У меня трое сыновей, – поправил ее Питер. – И да, разумеется, я женат.

Стоило ему подумать о своих трех мальчишках, как он тотчас почувствовал себя виноватым перед ней. Ее собственный сын умер в раннем детстве от рака. Это был ее единственный ребенок, и Питер – впрочем, как и многие другие телезрители – знал, что с тех пор других детей у нее больше не было.

– А я большую часть времени живу в Вашингтоне, – негромко сказала Оливия. Она не стала предлагать ему, чтобы он угадал, есть ли у нее дети, а Питер не стал спрашивать. Не хотел бередить старые раны.

– И как вам нравится Вашингтон? – решил он задать нейтральный вопрос. Его собеседница лишь пожала плечами и сделала глоток кофе.

– Не очень. В молодости я его просто ненавидела. Наверное, если бы я хорошенько подумала, то возненавидела бы его и сейчас. Не могу сказать, что мне не нравится сам город. Скорее, его обитатели и то, что они делают со своими жизнями. Да и с чужими тоже. Ненавижу политику и все, что с ней связано, – сказала она с таким жаром, что он ничуть не усомнился в ее искренности. Имея в семье политиков в лице брата, отца и мужа, она вряд ли могла вырваться из ее цепких объятий.

Оливия посмотрела на него, вспомнив, что так и не представилась. Ей хотелось верить, что ее спутник пребывает в неведении, кто она такая. Обычная женщина, в мокасинах, джинсах и футболке.

Но нет, по его глазам было видно, что инкогнито ей сохранить не удалось. И трудно сказать, не потому ли он сейчас, в два часа ночи, сидит рядом с ней в кафе. Но то, что он в курсе, кто она такая, сомнений не было.

– Думаю, с моей стороны было бы наивно полагать, что вы не знаете моего имени. Я права? – уточнила она.

Питер моментально проникся к ней сочувствием и кивнул.

Может, анонимность и устраивает Оливию, но это явно не ее судьба. Как говорится, не в этой жизни.

– Знаю. И действительно, было бы наивно полагать, что люди не знают, кто вы такая. Правда, это ничего не меняет. Ваше право – ненавидеть политику или что-то еще, гулять по площади Согласия и высказывать свое мнение о чем угодно. Это нормально.

Он нутром чувствовал, как ей всего этого недоставало.

– Спасибо, – тихо ответила она. – Кстати, вы только что сказали, что «туфли» жмут всем. И вам тоже?

– Случается, – признался Питер. – У нас у всех бывают сложности. Например, я возглавляю компанию, и иногда мне хочется, чтобы этого не было, чтобы я мог делать то, что мне по душе.

Как, например, сейчас. Хотя бы на какое-то мгновение он был бы рад вновь обрести свободу, забыть о том, что он женат. Вместе с тем Питер знал, что никогда не предаст Кейт. Он ни разу не изменил ей за всю их совместную жизнь и не собирался делать это теперь, даже с Оливией Тэтчер.

– Думаю, мы все время от времени устаем от той жизни, которой живем, от той ответственности, что лежит на нас. Возможно, не так сильно, как вы, но все же, – сочувственно произнес он. – И все мы так или иначе хотели бы в один прекрасный день уйти с Вандомской площади и на какое-то время исчезнуть. Как Агата Кристи.

– Меня всегда занимала эта история, – кивнула Оливия. – И мне всегда хотелось последовать ее примеру.

Ей было приятно, что ему известно про этот случай. Однажды Агата Кристи взяла и исчезла. Ее машину нашли разбитой, врезавшейся в дерево. Сама же известная писательница как сквозь землю провалилась. Интересно, почему? Оливии давно не давал покоя этот вопрос.

Агата Кристи пропадала несколько дней, а когда нашлась, то никак не стала объяснять свое отсутствие. В ту пору исчезновение писательницы наделало много шума. Газеты наперебой кричали об ее исчезновении, причем не только британские, но и газеты всего мира.

– Теперь вы повторили ее поступок, пусть всего на несколько часов. Как и она, вы оставили надоевшую вам жизнь.

Питер улыбнулся ей, она же посмотрела на него лукавым взглядом и тоже улыбнулась.

Ей понравилась эта идея.

– Но ее не было несколько дней. Меня – всего несколько часов, – добавила Оливия и как будто расстроилась.

– И тем не менее все уже, наверно, сошли с ума от беспокойства и вас ищут везде и повсюду, уверенные в том, что вас похитил Халед, – пошутил он.

Она искренне рассмеялась его шутке. Спустя еще несколько минут Питер заказал им по сэндвичу, которые они съели с завидным аппетитом. Было поздно, и оба изрядно проголодались.

– Вряд ли меня станут искать, – после паузы заговорила Оливия. – Даже если бы я по-настоящему пропала, это вряд ли бы кто заметил, если только в тот день не было запланировано какого-нибудь мероприятия, митинга или предвыборной речи в женском клубе. В такие моменты от меня бывает польза. В остальные – я ничего не значу. Я что-то вроде искусственного дерева, которые для красоты выносят на сцену. Его не нужно ни поливать, ни подкармливать, главное, поставить у всех на виду, чтобы оно радовало глаз и отвлекало внимание от менее симпатичных вещей.

– Вы говорите ужасные вещи, – укоризненно произнес Питер. Хотя, судя по тому, что он видел, похоже, так оно и было. – Неужели вы и вправду воспринимаете так вашу жизнь?

– Да, примерно так, – ответила она, зная, что ступает на зыбкую почву. Если он окажется репортером, причем, что еще хуже, репортером таблоида, к утру ей перемоют все косточки. Впрочем, какая разница. Ей так хотелось кому-то излить душу, а в Питере было нечто удивительно теплое и располагающее. Она еще ни с кем не разговаривала так искренне, как с ним сейчас, и ей не хотелось останавливаться и возвращаться к своей прежней жизни или хотя бы в отель «Ритц». С какой бы радостью она осталась с ним на Монмартре навсегда.

– Почему вы вышли за него замуж? – рискнул спросить Питер после того, как она какое-то время смотрела в темноту, а затем снова заглянула ему в глаза.

– Тогда он был не такой… В самом начале все было прекрасно. Мы любили друг друга, заботились один о другом. Энди даже поклялся мне, что никогда не пойдет в политику. Но все быстро изменилось. Мы пережили много несчастий.

Я видела, что отцовская карьера сделала с нашей семьей, особенно с моей матерью. Энди собирался стать юристом. Мы мечтали о детях. Хотели иметь лошадей и собак и жить на ферме в Виргинии. И мы там жили, примерно полгода, а потом все перевернулось. В семье Тэтчеров политиком был его брат, а не Энди. Не сомневаюсь, что Том со временем стал бы президентом. И если мне и грозило бывать в Белом доме, то только на Рождество, когда там зажигают елку и приглашают близких родных.

Но через полгода после того, как мы поженились, Тома убили, и тогда политические заправилы положили глаз на Энди. Не знаю, какая муха его укусила, но после смерти брата он счел своим долгом занять его место и сделать, как он сам выразился, «что-нибудь важное для страны». Я слышала эту фразу столько раз, что теперь мне от нее тошно. В конечном итоге Энди влюбился в политику. Политические амбиции – крепкое зелье, они легко кружат голову. Политика требует от вас даже большей самоотдачи, чем ребенок, и дарит больше волнующих моментов и страсти, чем женщина. Она поглощает любого, кто только рискнет подойти к ней слишком близко. Нельзя любить политику и остаться прежним человеком. Это невозможно. Сужу по своему опыту. В конце концов она выгрызает человека изнутри, уничтожает все лучшее, что было в нем, – любовь, доброту, порядочность. Она выедает целиком человеческую личность, а на ее месте оставляет лишь личину политика. Страшный обмен.

Так у нас с ним все изменилось. Энди с головой ушел в политику, а потом, чтобы чем-то заполнить мою жизнь, мы завели ребенка. Не скажу, что сын был ему нужен.

Когда родился Алекс, Энди разъезжал по стране в рамках избирательной кампании. Его не было со мной рядом. Как не было и тогда, когда наш сын умер.

Она произнесла эти слова, и лицо ее словно окаменело.

– Подобные вещи кардинально меняют все. Том, Алекс, политика. Как правило, такое бесследно не проходит. Для нас уж точно не прошло. Не знаю почему, но я думала, что все образуется.

Не то чтобы я очень на это надеялась. Просто когда Том умер, он забрал с собой какую-то часть моего мужа. То же самое случилось со мной, когда умер Алекс. Жизнь порой сдает нам плохую карту. И как ни старайся, все равно не выиграть, сколько бы денег ни было поставлено на кон. Лично я поставила много. И играла долго. Мы женаты уже шесть лет, и наш брак никогда не был безоблачным.

– Тогда почему вы все еще с ним? – В разговоре двух малознакомых людей это был довольно странный вопрос. Оба удивлялись и его смелости, и ее искренности.

– А как люди уходят из семьи? Что они говорят в таких случаях? Мол, извини, твой брат умер, и твоя жизнь полетела вверх тормашками, ты уж прости, но наш единственный ребенок… – Оливия умолкла. Она хотела договорить, но не смогла.

Питер взял ее руку в свою, и она не стала сопротивляться. Еще вчера вечером они были совершенно посторонними людьми, просто случайными постояльцами одного отеля, как вдруг, всего сутки спустя, сидят в уличном кафе на Монмартре и ведут задушевный разговор.

– А завести второго ребенка? – осторожно спросил Питер. Никогда не знаешь, что случается с людьми, что они могут, а чего нет. Но он хотел спросить ее и услышать ответ.

Она печально покачала головой:

– В принципе можно было, но я не захотела. По крайней мере, не сейчас. Я с трудом представляю, как бы я стала вновь заботиться о крошечном человеческом существе. Скажу больше. В том мире, в котором я сейчас живу, мне не нужен ребенок. С мужем-политиком – ни за что! Политика едва не испортила жизнь мне и моему брату, когда мы были детьми. Но, что еще хуже, она загубила жизнь моей матери. Она продержалась почти сорок лет и ненавидела каждое прожитое мгновение. Нет, вслух она этого не говорила, она вообще в этом никому не признается, но политика сгубила ей жизнь. Она живет в вечном страхе, что люди подумают что-то не то, не так поймут ее слова, не так воспримут тот или иной поступок. В результате она боится открыть рот, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего. Ей страшно думать, ей страшно чувствовать, ей страшно быть собой. И вот теперь Энди хочет сделать меня такой же. Но я не хочу!

Произнеся это признание, она как будто испугалась сказанного в порыве откровенности, снова стала замкнутой и настороженной. И Питер догадался, о чем она думает.

– Не бойтесь, Оливия. Я ничего плохого вам не сделаю. Я никому ничего не скажу. Никто никогда не узнает содержание нашего разговора. Все останется между нами и Агатой Кристи.

Он улыбнулся, и она с опаской посмотрела на него, не зная, можно ли ему верить. Как ни странно, она ему поверила. Ей хватило одного взгляда, чтобы понять: он ее не предаст.

– Будем считать, что сегодняшнего вечера никогда не было, – осторожно подбирая слова, произнес он. – Мы поодиночке вернемся в отель, и никто не узнает, где мы были и что мы вообще были вместе. Для всех мы незнакомые люди. Никогда не встречались.

– Договорились. Спасибо вам, – совершенно искренне кивнула Оливия. Она была ему благодарна, и она ему верила.

– Вы ведь когда-то писали? – спросил Питер, вспомнив, что читал об этом в газете. Интересно, пишет ли она до сих пор?

– Да. И моя мать тоже. У нее настоящий талант. Когда-то, в самом начале отцовской карьеры, она написала роман о Вашингтоне. Роман был опубликован, но отец больше не разрешил ей печататься. Она подчинилась, а зря. По части таланта мне до нее далеко. У меня ничего не опубликовано, но я давно мечтаю написать книгу. О людях, о человеческих отношениях, о компромиссах… О том, что бывает, когда мы слишком часто идем на компромиссы.

– Ну, так и напишите! – воскликнул он с жаром.

Оливия рассмеялась его порыву и покачала головой.

– И что будет, если я напишу книгу? Пресса сорвется с цепи. Энди скажет, что я поставила под удар его карьеру. Такой книге никогда не увидеть свет. Его подручные сожгут ее на каком-нибудь складе.

В общем, Оливия Тэтчер была пресловутой птичкой в золотой клетке, лишенная права быть собой, ибо это может навредить ее мужу. Но все же она ускользнула от него и вот теперь сидит в кафе на Монмартре и изливает душу малознакомому мужчине.

Оливия вела странную жизнь, и, глядя на нее, Питер видел, как близко она подошла к опасной черте. Ее ненависть к политике, одиночество и душевные страдания – все это в избытке присутствовало в ее жизни.

– А вы? – спросила она, глядя на него своими бархатными карими глазами.

Она знала о нем совсем немного: он женат, живет в Гринвиче, у него три сына и свой бизнес. Еще он умеет слушать. А когда Питер прикоснулся к ее руке, Оливия почувствовала, как внутри нее что-то шевельнулось – та самая ее часть, о которой она привыкла думать, что уже лишилась ее. Совершенно неожиданно выяснилось, что она жива и напоминает о себе.

– А что привело в Париж вас, Питер?

Питер ответил не сразу. Какое-то время он сидел молча, держа ее руку в своей и глядя ей в глаза. Она была с ним откровенна, доверяла ему, и он должен ответить ей тем же. Он устал носить все это в себе.

– Я здесь по делам фармацевтической компании, которую возглавляю. В течение четырех лет мы разрабатывали сложный лекарственный препарат. На самом деле это не такой уж и долгий срок, но мне он показался вечностью. Не говоря уже о вложенных в разработку препарата деньгах.

Препарат этот способен произвести революцию в онкологии, и он очень важен для меня. Он – мое детище, нечто такое, что я принес бы в этот мир. Он стал бы искуплением за все мои прежние легкомысленные и эгоистичные поступки. Он значит для меня все. Многочисленные тесты препарат прошел очень удачно. Во всех странах, где есть филиалы нашей компании. Последние тесты проходят здесь, во Франции, и я приехал для завершения работ.

Мы хотим получить у FDA разрешение на клинические исследования на людях. Результаты наших внутренних тестов дают на то основания. Тестирование препарата выходит на завершающий этап, и до настоящего момента он вел себя безупречно.

Но есть одно «но». Результаты тестов во Франции дают несколько иную картину. Испытание еще не окончено, но во время вчерашней встречи глава нашей французской лаборатории сказал, что с препаратом возникли серьезные проблемы. Грубо говоря, вместо того, чтобы cтать спасителем человечества, он может стать убийцей.

Окончательный вердикт я узнаю лишь в конце недели, но боюсь, что он может послужить концом моей мечты и началом нового, причем длительного, периода дальнейших исследований. В этом случае я должен буду вернуться домой и сказать председателю компании, между прочим, моему тестю, что наш продукт либо нуждается в доработке, либо его можно выбросить на свалку. Не думаю, что он будет рад этому.

Оливия слушала его внимательно, не перебивая, а когда он закончил говорить, кивнула.

– Представляю. Вы ему уже сообщили об этом?

Она не сомневалась, что он именно так и поступил, вопрос был скорее риторическим. Каково же было ее удивление, когда Питер с виноватым видом отрицательно покачал головой.

– Не хочу ничего говорить, пока не буду иметь полной картины, – уклончиво ответил он.

– Да, вам не позавидуешь! Представляю, каково это ждать целую неделю, – сочувственно сказала Оливия, поняв по его глазам, насколько для него это важно. – А как отреагировала ваша жена? – спросила она, почти не сомневаясь, что у других людей в семьях царит взаимное доверие. Откуда ей было знать, что он ничего не мог доверить Кейт, чтобы она потом не передала его слова своему отцу.

Но Питер вновь удивил ее, причем на сей раз еще больше.

– Я ей ничего не сказал, – негромко признался он.

Оливия удивленно посмотрела на него.

– Ничего не сказали? Но почему? – Она не могла даже представить себе причину такой скрытности.

– Это долгая история. – Питеру не очень хотелось углубляться в свои семейные дела.

Оливия задумалась. Было нечто такое в его глазах, что свидетельствовало об одиночестве и разочаровании. Впрочем, это было заметно очень внимательному взгляду со стороны, так что, наверное, он сам об этом даже не догадывался.

– Она слишком близка со своим отцом, – произнес Питер, осторожно подбирая слова. – Ее мать умерла, когда Кэти была еще ребенком, так что ее растил отец. Она рассказывает ему все.

Питер снова посмотрел на Оливию. Похоже, она его поняла.

– Даже те вещи, которыми вы делитесь с ней по секрету? – недоверчиво уточнила Оливия.

– Даже их, – кивнул он. – Потому что от отца у нее нет никаких секретов.

Ему было больно произносить эти слова. Он не мог сказать почему, но сейчас осознание этого факта сильно ранило его.

– Да, вам нелегко, – сочувственно сказала Оливия.

Она не могла разобраться, счастлив ли он в браке или такая дочерняя преданность жены устраивает его, кажется ему вполне приемлемой.

И все же его глаза говорили иное. Может, именно на это он и намекал, когда говорил, что «любые туфли» иногда жмут? Для Оливии такт и порядочность значили очень многое. «Туфли» Питера натерли бы ей ноги до крови.

– Вот так обстоят мои дела, – подвел он итог. – Я давно уже свыкся с таким положением. Не думаю, что это заговор жены и тестя против меня. Просто я знаю, что есть вещи, которые ей лучше не говорить, потому что Кейт и ее отец слишком привязаны друг к другу.

Оливия подумала, что дальше развивать эту тему ему не стоит. Какое право имеет она лезть ему, малознакомому человеку, в душу, портить ему настроение критикой в адрес его жены? Никакого.

– У вас сегодня был нелегкий день. Весь день в одиночку переживать по поводу тестов и не иметь возможности перекинуться с кем-то даже словом.

Она сочувственно посмотрела на него. Ее слова тронули его до глубины души. Они понимающе улыбнулись друг другу. Оба тащили на плечах нелегкую ношу.

– Да, поговорить мне было не с кем, и я пытался чем-нибудь занять себя, – негромко признался Питер. – Съездил в Булонский лес. Посмотрел, как играют дети. Затем прогулялся вдоль Сены и побродил по Лувру. В конце концов вернулся в отель и сел за работу, пока не сработал сигнал тревоги. – Он улыбнулся. – И с этого момента день стал просто замечательным.

Более того, уже начинался день новый. Было почти пять часов утра. Оба понимали, что пора возвращаться в отель.

Проговорив еще полчаса, они в половине шестого утра неохотно поднялись из-за столика и отправились на поиски такси. Они медленно, держась за руки, шагали по улицам Монмартра, она в футболке и джинсах, он без пиджака, словно подростки на первом свидании. Им было на удивление легко друг с другом.

– Какие странные сюрпризы порой преподносит нам жизнь, – заметила Оливия, подняв на него глаза. Она снова подумала про Агату Кристи. Интересно, что делала она во время своего исчезновения? Это было желание просто побыть в одиночестве или нечто более личное? По возвращении знаменитая писательница не обмолвилась об этом ни словом. – Мы думаем, что одиноки, но вдруг, словно из тумана, совершенно неожиданно появляется кто-то, и одиночества как не бывало, – задумчиво произнесла Оливия.

Она даже не мечтала, что когда-нибудь встретит такого человека, как Питер. Наверное, то же может сказать и он. Боже, как она истосковалась по нормальным человеческим отношениям.

– Будет что вспомнить в трудные минуты. Никогда ведь не знаешь, что ждет тебя буквально за углом, – с улыбкой произнес Питер.

– Думаю, что меня за углом ждут президентские выборы. Или, что еще хуже, пуля какого-нибудь безумца.

Это была неприятная мысль, которая тотчас пробудила воспоминания об убийстве ее деверя. Питер понимал: когда-то она любила своего мужа, и ей было больно от того, что жизнь так жестоко с ними обошлась, причем не один раз.

В некотором смысле Питеру было жаль их обоих, но в первую очередь, конечно же, Оливию. У него в голове не укладывалось, как можно игнорировать собственную жену, а Энди Тэтчер именно это и делал. Питер не раз мог наглядно убедиться в этом. Сенатор демонстрировал к супруге такое вопиющее безразличие, как будто для него она была пустым местом и он в упор ее не замечал. Что, кстати, по его примеру делали и те, кто входил в его ближайшее окружение.

Так что, наверное, она права. Для них она не более чем некий декоративный элемент.

– А вас? Что ждет вас? – спросила Оливия с искренним участием. – Что будет, если ваш препарат и в самом деле окажется опасным? Что с вами сделают, когда вы вернетесь в Нью-Йорк?

– Подвесят за ноги и высекут, – ответил Питер с горькой усмешкой, а затем вновь посерьезнел. – Вы правы, мне придется нелегко. Мой тесть в этом году решил отойти от дел. Думаю, в какой-то степени это вотум доверия мне. Но если препарат не пройдет тестов, он наверняка останется на посту. И мне будет стоить немалых усилий отстоять свою правоту.

Впрочем, дело даже не в нем самом. Он для того и разрабатывал викотек, чтобы спасать людей, чтобы они не умирали раньше времени, как его мать и сестра. Викотек значил для Питера слишком многое. И дело было не в деньгах и не в том, что скажет Фрэнк Донован. И вот теперь его мечты грозили рухнуть. Одна только мысль об этом убивала его.

– Мне бы ваше мужество, – заметила Оливия, и в ее глазах Питер заметил ту же печаль, которая была в них, когда он увидел ее в первый раз. Неизбывную, глубокую печаль.

– От неприятностей не убежишь, – произнес он. Впрочем, она знала это сама – двухлетний сын умер у нее на руках. Бывает ли в жизни большее мужество? Питер решил, что просто не имеет права читать ей лекции на эту тему.

– Но что, если нужно бежать для того, чтобы выжить? – спросила она, серьезно на него глядя. Питер осторожно обнял ее за плечи.

– Прежде чем это делать, следует убедиться, что другого выхода нет, – ответил он ей с той же серьезностью.

Боже, с какой бы радостью он ей помог! Она отчаянно нуждалась в друге, и он стал бы им, пусть даже всего на несколько часов. Впрочем, знал он и то, что как только они расстанутся у двери отеля, он больше не сможет ей позвонить, не говоря уже о том, чтобы встретиться с ней снова.

– Мне кажется, что я уже почти убедилась, – тихо призналась Оливия. – Почти. Не до конца.

Это было честное, хотя и нелегкое признание. Какой бы несчастной, какой одинокой ни ощущала она себя, ей еще предстояло принять окончательное решение.

– И куда вы убежите? – спросил Питер, когда они наконец поймали такси и попросили довезти их до Рю де Кастильоне. Он не хотел подъезжать прямо ко входу в отель. Кто знает, впустили ли уже эвакуированных постояльцев внутрь или они все еще ждут на площади?

Ответ на его последний вопрос у Оливии имелся. Ей уже доводилось бывать в этом месте, и она точно знала, что лучшего убежища ей не найти.

– Есть одно подходящее место. Я бывала там много лет назад, когда на год приезжала сюда на учебу. Маленький рыбацкий поселок на юге Франции. Я обнаружила его случайно, а потом часто приезжала туда на выходные. Там совсем не шикарно, наоборот, все очень даже просто. Но это единственное место, куда я могла приехать, когда мне хотелось побыть наедине с собственными мыслями. Я провела там неделю после того, как умер Алекс, но мне было так страшно, что газетчики найдут мое тайное пристанище. Я уехала оттуда прежде, чем это произошло. В один прекрасный день было бы здорово снова вернуться туда и, может, даже написать там книгу, которую я давно вынашиваю в мыслях. Может, и вправду получится. Это волшебное место, Питер. Жаль, что я не могу его вам показать.

– Может быть, когда-нибудь и покажете, – ответил Питер и привлек Оливию к себе, желая поддержать и утешить ее.

Он не предпринимал никаких попыток навязать себя ей. Никаких объятий, никаких поцелуев. Даже если ему страстно этого хотелось, из уважения к ней, из уважения к своей жене он никогда себе ничего подобного не позволит.

В некотором смысле Оливия была его фантазией. Уже то, что они проговорили с ней всю ночь напролет, стало бесценным подарком судьбы, который он будет хранить до конца своих дней. Ему казалось, что все это не происходит с ним наяву, а он смотрит фильм с собственным участием.

– И как называется это место? – поинтересовался он.

Оливия улыбнулась ему и произнесла название деревушки. Оно прозвучало как тайный пароль.

– Ла Фавьер. Это на юге Франции, неподалеку от Кап Бена. Ты тоже мог бы туда съездить. Лучшего места не найти на всем свете, – прошептала она, положив ему на плечо голову.

Оставшийся путь до отеля они ехали молча. Но он и без слов догадывался, чего ей не хватает.

Ему хотелось сказать Оливии, что он всегда останется ее другом, что всегда придет ей на выручку, пусть она не колеблясь звонит ему, если ей понадобится помощь. Увы, он не знал, как облечь все это в нужные слова, и просто еще крепче прижал ее к себе. А в какой-то безумный момент он едва не сказал, что любит ее. Он спросил себя, давно ли ей кто-нибудь признавался в любви? Давно ли кто-то разговаривал с ней как с дорогим и близким человеком? Давно ли кто-то проявлял к ней участие?

– Вам везет, – негромко сказала Оливия, когда такси, не доезжая до Вандомской площади, остановилось на Рю де Кастильоне, как они и велели водителю.

– Почему вы так думаете? – искренне удивился Питер. Если ему в чем-то и повезло, так это в том, что они провели вместе целую ночь, изливая друг другу душу, держась за руки, делясь секретами.

– Потому что вы довольны вашей жизнью. Вы верите в то, что делаете, и вообще не утратили веры в человеческую порядочность. Про меня этого не скажешь.

Ее жизнь никак нельзя сравнивать с его жизнью. К нему по большей части она была добра, в то время как к ней – жестока.

Впрочем, Оливия не стала говорить ему, что его брак, похоже, не такой счастливый, как ему кажется. Наверное, он даже не догадывается об этом. В некотором смысле ему даже повезло, что тут он слеп. Зато он честный и отзывчивый, он привык трудиться и даже готов закрыть глаза на тот факт, что жена равнодушна к нему, что для нее на первом месте – она сама и ее отец, который считает себя вправе вмешиваться в их жизнь, диктовать свои условия.

По мнению Оливии, ему повезло, что он не замечал царившей вокруг него пустоты. Не то чтобы он ее вообще не чувствовал. Просто не обращал внимания. Но какой он добрый, порядочный человек. В эту ночь от него исходило такое тепло, такое участие, что сейчас ей совершенно не хотелось с ним расставаться.