Текст книги "Сага о Фениксе. Часть 1. Из пепла"

Пенни или Пенелопа Илья2626
  в переводе с эллерийского «несгибаемая ива»


[Закрыть] – не красавица, но несомненно, привлекательная и милая девушка с цветущим нежным лицом, серо-голубыми глазами, солнечным сплетением волос; нос пуговкой и чувственная форма губ дополняли её парящий портрет целомудренной доброты; утонченная девственная фигура, эльфийский взгляд невинно покорял выборочных эстетов женской красоты. Ей очень шли природные цвета сирени, пионов и майской зелени.

Сверстница и ближайшая подруга Эмели отличалась от других «хороших» девушек естественной сдержанностью и наблюдательной эмпатией: она часто ловила себя на сопереживании к проблемам других людей, ценила личные и чужие границы, относилась просто к бесцеремонности юмора и не важничала перед Джеймсом или другими парнями, имевшие потребность иногда покрасоваться перед ней – почувствовать достойной их внимания, позволить в компании подруги не строить из себя «недотрогу» и чрезмерно «правильную» особу.

Больше всего на свете Пенни уделяла внимание образованности и грамотности: очень много читала, занималась и практиковала знания везде, где только могла – от того её образ прилежной отличницы часто привлекал романтиков и искушал циников, но она не особо это замечала, продолжая непринужденно уживаться с разными взглядами на жизнь, так как была идеалисткой и часто уходила в размышления.

Единственной страстью, помимо занятий ботаникой и химией, была музыка. Несмотря на то, что дотошная мать пытались воспитать в ней образцовую модель благовоспитанной и идеальной дочери, она испытывала любовь только к музыкальным инструментам, а не круглосуточной игре и занятиям на них. Родительская строгость и семейный перфекционизм сбавлялись убедительностью бабушки – матери её слабовольного, но любящего отца – она-то всегда уговаривала внучку в свободную минуту плевать на все правила и приличия, всаженные с раннего детства гиперопекой невестки, и веселится с обычной ребятнёй в деревенских двориках.

Переходы из одной крайности в другую давались Пенни с трудом, и только музыка спасала в минуты дисгармонии. За какой инструмент она бы не бралась, он покорялся её умелым и ласковым рукам. Полная самоотдача наколдованными нотам погружала в мелодичный мир внутренней гармонии, которую никто не нарушал или испытал.

Чаще всего Пенни практиковалась игре на скрипке или фортепьяно в пустующей музыкальной аудитории, где давным-давно устраивались концерты: он состоял из кристальных пещерных стен и потолков, усиливавшие природную акустику – её наичистейшее эхо проносилось на всем нижнем уровне и гуляло в самом начале спутанных тоннелей-катакомб в Ильверейн. Практически ни единая душа не нарушала музыкальные фантазии девушки, исполнявшая композиции ради умиротворенной и аплодировавшей тишины, которая одаривала мелодии непорочностью и надземной филигранностью. Девушка в жизнь не догадалась, что за ней появился хвостик, который по счастливой случайности, прогуливаясь в незнакомых уголках замка не впервой натыкался на уединенные концерты.

Дружеские отношения с Дэниелом завязывались еще с первую половину сентября. Тогда стояла летняя духота, зелень нехотя желтела, солнце сжигало облака в предчувствии недельных дождей от вскипающего побережья. По обыкновению, Пенни шла под руку с Эмели и слушала её небылицы, огибая Античный дворик и всматриваясь в аллею пирамидальных тополей, озиралась на морскую видовую, которая сворачивала высеченной каменной дорогой к скалистому причалу и рассветному вою пунцовых волн. Непредугаданные порывы ветра заставили подруг завернуть в открытый павильон и выйти к каноническим флорентийским садам.

Перед каскадным фонтаном мифологического божества и нимф расстилалось царство приторных и лилейных цветов: при одном дыхании зимнего холода они могли разбиться стеклышками и оставить стебли голыми, но местный климат держал их на пике поздней красоты, одаривая по утру бриллиантами освежающей росы. Размах и потерянный пафос сменились полянами, уводившие в опушки дальних зон садов. Парковые каштаны и вишни, старческие дубы укрывали от зноя бабьего лета и затмевали предыдущую скульптурность. В тенистых уголках приятно было поседеть в беседках у широких прудов и наблюдать за утками, полоскавшиеся в зеленоватых водоемах.

За речушкой, в отдаленной части рощ, которая брали истоки за сопками, Пенни заметила голос Вани и Джеймса за стенами давней заброшенной живой изгороди. Она увидела, что в ней появился вход, которого раньше не было, как ей и остальным показалось. Девушки решили узнать, что такого интересного там нашлось, отчего парни оживленно шипели и ругались. Они вошли внутрь.

Территория потайного сада была маленькой за невысокой разваленной каменной стеной виднелся открытый лес, доносивший с моря легкие дуновения морской соли и распаренной листвы. Запушенное местечко подходило для уединений – скамейка, мраморный источник, большой вяз покоились вместе с мертвыми от одиночества кустами диких роз.

Выяснилось, что тайный сад отыскал Дэниел и попросил у Вани помощи, чтобы навести порядок, когда встретил их с Джеймсом (тот впервые упрекал друга в безотказности). Пенни, видя начинания, тоже захотела присоединиться и упрашивала Эмели не проявлять брезгливость к общему труду. Работа составилась хлопотной: хочешь-не хочешь, а пришлось выкапывать треклятые корни засохших сорняков, аккуратно обрезать разросшиеся колючие мертвые ветки розовых кустов, – заодно исцарапать руки в разодранных перчатках – на следующий воскресный день провести воду, смазав специальным маслом кран и починив умелыми руками несколько труб; на следующей недели навести генеральную уборку от листьев и веток, которые сжигались испепеляющим заклинанием Вани; оставшийся пепел рассыпался удобрением на почву. Маленькие зародыши кровожадной и пленительной зимней розы были посажены Дэниелом только в самом конце, после того как сад восполнился потерянными саженцами жасмина и морского шиповника. Пенни несколькими сеансами излечивала растения от прежней чахлости и болезненности, подарила им новую жизнь, сохранив крохотную часть забытого прошлого.

Со временем и как любой, кто любил Дэниела будут приходить в его сад и обретать противоречивое чувство единодушного покоя и сладостного забвения. Дикие алые розы будут цвести и пахнуть вместе с ним, даже когда посреди руин они покроются тоннами пепла и запахом смерти – их аромат останется в памяти навечно….

Кропотливый труд объединился радостью, когда Джеймс магией воды начал всех обливать из-под шланга, и Эмели, не страшась кары от стараний подруги, кинула сырую почву ему в лицо за мокрую рубашку – в ответ он напакостил ей в двойне, облив её с головы до ног. Ваня применил магию, чтобы высушить её волосы. Как уморительно смеялись все, увидев на голове Эмели прическу «пуделя», а также её нервно дергавшийся глаз – она обещала отомстить неугомонному хихиканью Пенни и Дэниела, которые, по её мнению, должны были задать Джеймсу «нагоняй»:

– Просто немыслимо… Ну я вам это припомню! – доброжелательным рычанием угрожала она.

Пенни с первого момента дружбы с Эмели знала её экспрессивные реакции, ухитрявшиеся замещаться отходчивостью, особенно если это касалось пакостливых шуток.

С того момента прошел целый месяц и ежедневное присутствие Дэниела за трапезами позволяли ей многое узнать о том, что их объединяло – любовь к природе. К всеобщему удивлению и Пенни, и Дэниел были родом из Лимфреи, оба обожали сезоны сбора ягод и грибов, увлекались поиском редких лекарственных трав. Она смущалась, слушая похвалу юноши, который разделял взгляды остальных по поводу её таланта в приготовлении отваров и целебных снадобий.

Так, наступила пора золотой осени, ветер становился прохладнее, листья в одночасье пожелтели, вобрав свет летних лучей, лениво опадали и слабо держались букетами на отяжелённых ветках. Короткая, но яркая осенняя пора практически стремилась к апогею, однако солнце на Айседале светило намного чаще и дольше, а багряно-пламенные краски листопадов и стойких крон деревьев тлели в серости миролюбивых ливней и дождей, мягкая влажность сопровождалась мечтательной меланхолией в воздухе.

Теплица академической оранжереи никогда не пустовала, если в ней ковырялась Пенни. Она каждые выходные навещала только-что посаженные ростки азафия, славившийся лечебными свойствами при профилактике болезней желудочно-кишечного тракта; окрепшие корневища абраксуса использовались в препаратах от тяжелых психозов, а агрессивная лаза плотоядных пуценкратов, чей наружный покров выделял особенный яд, боролся с раковыми клетками или его въедливый запах помогал человеку выйти из состояния тяжелой комы.

В один из таких дней её случайно навестил Дэниел и оказал помощь при залечивании ранки растения, из которого вытекал сок. Пенни просила отвлечь очередное дитя природы в момент нанесения на очаг заражения маслянистой жидкости из пипетки.

– Очень хорошо. – хвалила его она, – Ты умеешь обращаться с капризными растениями. Спасибо, что смог успокоить этих недотрог. – и поблагодарила. – Эмели не очень-то любит этих непослушных созданий…

– Но не лучше тебя. – добавил Дэниел.

– Я просто натренирована, но иногда помощь необходима как ни крути… – оправдывалась девушка.

– Иногда я бываю неуклюжим и рассеянным, – делал то же самое он.

– Бывает, – смирялась она, но потом уточнила: «Зато у тебя заботливые и аккуратные руки».

– Скорее изнеженные… – произнес Дэниел, увидев приятный смешок в ответ, и его щеки покраснели, глаза сильнее раздобрели улыбчивым смущением.

Пенни было приятно видеть Дэниела каждый день, но она не чувствовала ничего большего чем дружбу, и он тоже, хотя считал милую девушку в десятки раз лучше превосходящей уверенности и раскрепощенности Эмели; в ней тоже была свобода – внутренняя, одухотворенная идеалами. По его мнению, из неё выходила отличная эйра природы, которая оправдывала образ лесной нимфы, олицетворявшая весну.

Когда у Дэниела наладился график работы ассистента, и половина дней в неделе оставались свободными, Пенни стало приятно проводить с ним время на кружке профессора Уильямсона, который уговорил директрису Олдридж позволить ему посещать его дополнительные занятия.

Это случилось при забавных обстоятельствах. Как обычно Дэниел проходил мимо аудиторий и составлял отчет о реализации образовательных программы – одно неловкое движение заставило его потерять контроль и упасть за проход, где проходило занятие.

– Ах Риллем, вы опять опоздали! – заявил профессор, не отвернувшись от доски, чтобы проверить лицо «опоздавшего», и просил не отвлекать других от важной темы лекции, и наконец-то занять своё место – Давайте… Живо, живо!

Ни один студент не посмел нарушить хода мыслей профессора, читавший лекцию с практическим разбором нового химического соединения, и не рассекретил Дэниела, пока тот в конце занятия сам не увидел ассистента директрисы, разрываясь от хохота:

– Вам в разведчики нужно идти, мой дорогой! – весело заметил он. – Наша директриса не прогадала в вас! Да! Вот вам… старость – не радость! – обращался он к остальным.

Пенни не пожалела, что решила промолчать и найти хорошего партнера в пятничном кружке, помогала новичку освоиться с техникой ухода за растениями и лабораторными инструментами, находила с ним общий язык при обсуждении свойств трав и прочих настояв, эликсиров и ядов, трудных органических и неорганических соединений. Она теперь не чувствовала себя одинокой посреди других отличников, которые проводили время в лаборатории или оранжереи только чтобы убить время.

В один пасмурный вечер они решили встретиться и пойти вместе на занятие. Перед тем этим Дэниел вручил ей в руки шелковый нежно-розовый платок.

– Ты думаешь, я была той дриадой в танце? – прикинулась неуверенной она.

– Эмели сказала, что такая традиция. – Дэниел был решителен. Уж как-то становится не по себе, не так ли? Он сомневался, но только не в действии, которое совершал, и сказал: – Надо сделать выбор, и я его сделал.

Пенни взяла подарок в руки и не показывала на лице ни одного подозрения. Поздно вечером играл дождь, она аккомпанировала ему сквозь непроницаемую толщу стен нижнего уровня Ильверейн, взявшись за скрипку. Прежде чем начать исполнять композицию плавным движением смычка, ей бросился шёлковый платок.

– Угадал… – подумала она вслух и приготовилась играть. – Жаль, что мне нельзя ему это сказать, иначе счастливое суеверие не принесет ему удачу.

Музыка наполнилась каплями, кристаллы в аудитории накапливали невидимое, но чуткое только трепетному слуху натуральное волшебство звуков. Мелодии рассказывали о том, о чём Пенни не догадывалась.

В судьбе Дэниела, Пенни станет не просто верным другом, а искуплением, чьи искусные и терпеливые руки исцелят любого, кто прислониться к ним. Рядом с ней он поймет, что значит «сила», что есть «милосердие» и что есть «любовь» в мыслях о смысле жизни. Её же «Временам года» посреди лесных троп и непривычных морских побережий наполнялись ароматом Эмпирея.

Теодор О’Прайор – красивый и симпатичный пятнадцатилетний парень скандинавской внешности: высокий и жилистый, с широкими и свободными плечами, холодным оттенком голубых глаз, блондинистыми длинными волосами, которые убирались за уши, был пределом фантазий не только сверстниц, но и дам по старше, однако он держался относительно строго к влюбленностям и посвящал всего себя только саморазвитию, предпочитая общаться только с ограниченным кругом людей, в который входил в первую очередь Мелдор (тот самый, с кем Дэниэл в тайне от остальных враждовал), а также одногруппница Кесседи, изредко подвижные и активные Ваня и Джеймс.

Предрасположенный к магии воздуха, он в одиночестве проводил всё время на тренировочной базе Ильверейн, вне зависимости от дня недели или даже погоды. На ужинах Тед появлялся редко, только по воскресеньям, предпочитая в вечернее время оставаться немного голодным. Он обожал слушать сплетни Эмели, но сам говорил только по делу и сдержанно высказался, словно пастырь, слушавший исповедания грешников.

Дэниел сразу понравился Теду, как Эмели и Ване, даже Кесседи, столкнувшаяся с ним в библиотеке: она при встрече с одногруппником сказала, что тот был «неискушенным безумцем» или «отрешенным гением» – для человека с аутизмом такие слова походили на комплимент. Конечно, существовала другая сторона, представленная придирчивыми и нелестными высказываниями Джеймса, но пятна тут же успевали размазываться антитезой Вани.

Именно Ваня познакомил в открытую Дэниела с Тедом незадолго до наступления ноября: суровые холода задерживались – оставалась последняя зелень, не опавшие листья на потускневших каштанах и ясенях, красовавшиеся среди оголенного дубняка за территорией академии; коричневые сопки теряли молочно-кофейный окрас и чаще напоминали серые нагромождения, сливавшиеся в пасмурном небе.

На летающем острове пока не протекала ранняя осень, за исключение буйных ветров. Помниться, Тед тренировался с воздушным посохом и обещал показать Ване несколько боевых и не агрессивных приёмов, но не ожидал увидеть Дэниела, ведь не запланированные посторонние сбивали иногда его с толку (чаще всего огромным количеством вопросов, на которые он отвечал только из-за врожденной с детства тактичности), но почему-то почувствовал облегчение и сразу приступил к тренировке.

Оба мага оттачивали личное мастерство, в котором, безусловно, парировал все сильные и неоднозначно уместные атаки Тед. Огненные бумеранги отскакивали от воздушных барьеров словно грубые удары мячиков, и в последствие стремились сбить противника с ног, но к счастью, Ваня успевал не быть жертвой вышибала.

Дэниела захватывало. Он не в первый раз наблюдал за тем, как магия приводилась в действие и какие имела особенности, и все же он находился под искренним впечатлением. Ему тоже хотелось хоть на маленький атом почувствовать себя собирателем и пользователем такого тонкого взаимодействия с материей и энергией. Тед заметил это желание – различать его правду от быстротечного выгорания поверхностного любопытства.

– Хочешь научу? – предложил он.

– Я?! – стыдливо переспросил Дэниел – Но я ведь не маг?

– Но ты глаз не сводишь с моего посоха и моих рук, – Тед пытался утереть страх юноши, и решил действовать иным методом – Иди, не стесняйся!

– Правда?!

Детская, первооткрывательская «правда!?» покорила его – уже не терпелось испытать возможные навыки начинающего учителя.

– Мне говорили, что «магия» есть в каждом человеке, а значит её искусство тоже принадлежит всем. – говорил он, чтобы доказать Дэниелу право извлечь из его мастер-класса пользу.

Тед сразу приступил показывать правильное расположение, в особенности движение рук, и его осенило – у Дэниела проблема состояла в слабой разработанности плечевого состава и спинной группы мышц, и он рассчитывал исправить положение, приметив достоинство – свободную пластику запястий и пальцев, поворотливость туловища.

– Надо поработать с телом. – делал корректные замечания – Расправь его, особенно плечи…

– Я очень нескладный! – снимал с себя ответственность Дэниел, но это не удивило Теда, который хотел, чтобы его ученик увидел всё не так плачевно, как предполагал и по этой причине сразу опускал руки.

– Дело вовсе не в этом. Тело выдает тебя: оно очень зажато и хочет раскрепоститься. Об этом говорят твои руки, – говорил старшекурсник. – Они хоть маленькие и слабые, но достаточно пластичные.

Тед пошел на эксперимент и попросил произвольно изобразить движение воздуха. То, что он увидел от импровизации вселило веру в неплохие способности Дэниела, если бы тот был магом, – он не страшился представлять картину, в которой, при альтернативе, тот обладал элементом воздуха, сочетавшая в классических приемах несколько разных техник.

– Вот, видишь теперь… – старался он придать уверенности своим правдивым догадкам – Твоё запястье напрягается наподобие струны или тетивы. Талия неустойчивая, но обожает при всяком удобном случае выворачиваться. Это техника применяется только магией воздуха. Она наисложнейшая, сочетает анатомическую метафизику водного приема….

– Ты думаешь… – не видел еще никаких особенностей Дэниел: для него это были красивые движения, которые выходили нелепыми.

– Ничего страшного. – подбадривал Тед, и озвучил следующую идею: «Знаешь, что я тебе посоветую?»

– Что же? – заинтересовался юноша вместе с Ваней.

– Учится стрелять из лука. – после послышался щелчок пальцев. – Стрельба отлично помогает сфокусировать корпус талии, ровно стоять и развить мышцы рук, нерабочих плеч, а про спину я уже ничего не говорю – это поможет тебе с нынешней координацией вынести на новый уровень…

Тед дал хороший адрес и имя человека. Странно: он как будто угадывал потайные и нереализованные прихоти Дэниела, мечтавший испытать на себе образ крепкого и прозорливого воина, который обладал превосходными навыками защиты и самообороны, владел оружием, видел словно филин, а нападал словно ястреб.

Далее он решил показать, то, чему собирался значительно позднее научить Ваню, сделав исключение из правил:

– Я осваиваю это уже два года с тех пор, как нашел свою родную стихию.

Они втроём начали двигаться, следуя наставлением «ведущего». Получался особенный круговой танец с вытянутыми скрещенными руками: верхняя ладонь левой руки едва касалась запястья, а когда цикл заканчивался пальцы другой ладони сменялись, с каждой минутой то поднимались (но не выше груди), то спиралевидно опускались планомерным тактом часовой стрелки, то соединялись и разъединялись.

– Это самый главный и тяжелый прием во всем магическом искусстве. – убеждал старшекурсник. – Он называется «Круговорот эллей». – и возвращал внимание к Дэниелу. – И кстати, это у тебя получается гораздо лучше.

Как покажет позднее время, старания Теда окажутся не напрасными….

Мало кто знал, но Тед был глубоко несчастным юношей, который умел самым любимым всё прощать и терпеть их «выходки». Он много лет страдал с тех пор, как родной отец ушёл из дома и перестал его практически навещать из-за жены, не принимавшая развода. Ему было семь, и через полгода он нашёл заботливую мать в ванне – в момент её попытки совершить самоубийство. Тогда, вернувшись из начальной школы, хватило ума понять, что других успокоительных объяснений и родительских оправданий было недостаточно. Как-только у отца завелся роман на стороне и не понятно с кем, Тед испытал на себе чувство брошенности, хотя никогда и ни в чем не смел винить слабость матери – он сам порой подумывал о смерти, когда дрался с мальчишками, называвшие его слабаком – всегда отвечал сполна и злость выпускал до конца, и в итоге перешёл на домашнее обучение. До занятий толком руки не доходили, с появлением бабушки-судьи, поселившаяся, чтобы хоть как-то присматривать за любимой невестой и внуком, вместо выслушивания душевной правды её сына.

В тихо и уютно свитом гнезде спокойно не становилось. Через полгода нервные и неконтролируемые вспышки маниакально-депрессивного поведения заточили мать в тяжелую форму психического расстройства. Соседи старались сочувствовать, а глупые дети и сверстники насмешливо шептались, называя миссис О’Прайор «сумасшедшей» и после дали ей кличку «Шаткая Клавдия». Тед сумел все смолчать, лечил мать и ни разу не жаловался, не понадеялся на помощь безучастных родственников, особенно устойчиво держался при переменных визитах старшего брата и двух сестер-близнецов – никто не верил в её выздоровление кроме него и бабушки.

Жизнь в родном Айседале придавалась смыслом только частыми рассветами и закатами уходящих надежд. Маленькое хозяйство, а именно огород, облагораживался стараниями Теда, который пытался радовать мать самым малым – большим урожаем терпкой смородины и прихотливой крохотной водянистой после дождей клубники; ясной погодой, ухоженным домом, где всё лежало на своих местах; поездке на часовой электричке до ближайшего укромного побережья. Бесснежными и ветреными зимами было куда морально сложнее, но он не сдавался.

С поступлением в Ильверейн, Тед первые два года не находил себе места и выглядел зашуганным, неусидчивым и несобранным. В первые каникулы усугубленный препаратами вид матери пугал его, но бабушка заставила внука вернуться и не сметь думать об исключении из академии – глубоко в душе она знала, что ему нужен глоток чистого не обременительного воздуха, нужно будущее. Клавдия, сумев немного оклематься, оставшись в подвешенном состоянии в каждом письме молила сына не переживать понапрасну и не думать о несчастном исходе, советовала обзавестись друзьями – он же ей отвечал примерно так, используя ручные слова на бумаге:

Дорогая мама, с последнего письма прошло около двух недель. Мне приятно слышать, что у вас с бабушкой всё хорошо. Писала Эйда, вы уж пожалуйста не ссоритесь – она очень склочная, но все же моя сестра. Я выписал со своих стипендиальных накоплений билет в Восточный Босфор, сходите пожалуйста в театр, ради меня… Там будут показывать новый балет, такой красивый и не долгий (мне посоветовал Мелдор, он сам там не был, но слышал замечательные отзывы от сокурсников). У меня все хорошо, правда, не волнуйся… Учусь прилежно, как подобает любящему сыну. Жду не дождусь уже лета. Можно побыть подольше, съездить на Сосновую бухту. Вода там чудесная, теплая…. Я сейчас сижу в комнате, один, как всегда, после тренировки.

В новом письме появились, незнакомое матери лицо в пронзительных предложениях:

Знаешь, мама, у нас в Ильверейн появился очень удивительный парень. Его Дэниел Сноу зовут. Он знаком с Ваней, я тебе уже рассказывал много раз. Дэниел… Такой…. Как тебе объяснить? Необычный, не как все….

Он очень добрый. Нет, слишком однозначно пишу…. Вот, если бы ты его видела вместе со мной, сказала, что мы с ним братья, но он другой. Он работает у директрисы Олдридж, Мелдор говорит о его рассеянности и нерасторопности, но удивительно, наша директриса его очень ценит – ей трудно угодить, она ведь довольно строгая и принципиальная, а на днях, я увидел её немного что ли отдохнувшей, или расслабленной. Не знаю в чем дело, но Дэниел мне тоже понравился. Кстати, он сегодня с Ваней был в качестве ученика, изучал некоторые приёмы, хотя совсем не маг. Представляешь, что он сделал после занятия? Он поклонился мне и назвал меня «мастер»! Мастер?! Так приятно стало, и никакой лести я не увидел. У него глаза тоже карие, это такая редкость, особенно сейчас. Они, конечно, намного темнее, но твои глаза не сравняться…

Так хочется съесть твою любимую ореховую пасту с шоколадом. Если сможешь – сделай, я буду очень благодарен. Бабушка писала, что вы были у доктора. Слава богу, всё хорошо. Скоро выпишут новые препараты. Я договорился с отцом Пенни, он в этом разбирается. Тебе же в ответ она присылает специальный отвар. К письму я прикреплю посылку. Пей этот чай, он помогает. Пей и думай о том, как она для тебя старалась…

Я очень тебя люблю, напишу как обычно,

Искренне и со всей душой обнимаю,

Твой сын, Тео.

Письма с матерью и адаптация в Ильверейн облегчали внутренние страдания Теда, делали его счастливым, особенно после дружбы с Мелдором. Они были очень близки, у обоих в жизни происходило нечто похожее – только с ним он чувствовал себя в полной безопасности, спокойно тренироваться и становиться достойным в будущем звания мага воздуха, пока не встретил Дэниела. В голове кружились много непонятного. Ему казалось, что у юноши тоже было нечто сравнимое с его бедой, в нём проснулось желание посодействовать их дружескому сближению, и он не видел ничего в этом дурного, если бы не одно, но…

Одним субботним утром Мелдор встретился с Тедом и заявил, что следил несколько раз за ним и заставал того за тренировками с Дэниелом. Надо заметить, претензии не касались ни Джеймса (юмор и вездесущность которого он едва ли выносил в своей компании, пытался потушить огонь незаметной конкуренции), ни простачка Вани, клюнувший на угодливое поведение доброты ассистента. Тед, обескураженный эмоциональностью и наглым недовольством, прямо заявил, что не собирается уступать в глупом требовании.

– Ах, так! – давил на него Мелдор.

– Да, – спокойно ответил он и положил посох о камень – Чем он тебе не угодил? – Не твоё дело! – пугала взбешённая отговорка.

– Тогда не твоё дело лезть в мои отношения с другими людьми. – защищался Тед. – Я сам решаю с кем общаться и с кем тренироваться, и кого тренировать.

– Давно ли ты так осмелел? – отыскивал близкий товарищ слабину. – Забыл, как ты мне плакался?

– Ну знаешь ли… – Тед не ожидал проявления таких манипуляций, и разочарованно отказался говорить дальше с Мелдором.

Ссора никак не вылилась на Дэниела, и никто о ней не знал. Один раз в неделю, по субботам Тед помаленьку обучал нового знакомого, и наконец-то понял в чем была между ними похожесть. Дело заключалось в упорстве, существовавшем по принципу «курочка по зернышку». Отличило их только проницательное умение Дэниела выходить за рамки чего-то просто «нормального», в нём чувствовался невероятный потенциал.

Дэниел через долгое время узнает всё и будет считать себя камнем преткновения в чужой, крепкой, но былой близости двух одаренных студентов, что встретились благодаря общим пережитым душевным волнениям, Тед же переубедит его не испытывать чувства вины, поймет, что в жизни ничего не происходит просто так, и наступает время что-то с легкостью обретать, а что-то с трудом терять.

Кружился отчетливый момент дня рождения Теда, когда он присел на сухую траву и открылся на этот раз Дэниелу – не просил ни о чём, кроме того, чтобы послушать игру на деревянной флейте, которая всегда привычно лежала в кармане куртки или мантии, а после достал её и начал играть в одиночестве. Тед создавал мелодию, перемещая пальцы с одного отверстия на другое, закрытыми глазами, а Дэниел молча лежал, смотрел на небо и покорялся музыке. Грустный мотив. Очень протяжный, лирический и светлый. Он трогал за душу и позволял заглянуть за высоту несущихся облаков. Они оба закинули руки за голову и не сводили взора с холодного голубого неба, просвечиваемой на солнце разбавленной синевы. Еще одно блаженное чувство ёкнуло и замерло в безвременье.

Да, судьба Теда не внушала иллюзий о вечном счастье или покое через сотни человеческих страстей и испытаний. Близкий друг открыл для Дэниела, наверное, важную вещь – он помог найти ему веру в себя самого, продолжить поиски с единственной безусловной оговоркой – ничто не забудется и ничто не заставит даже погибшую и потерянную душу оказаться в вечной власти пустоты. У Теда находилось этому доказательство – даже, если все обстоятельства против тебя, не надо говорить и с уверенностью утверждать, что нельзя в дальнейшем стать этими обстоятельствами. Всегда есть выход, даже в замочной скважине без ключа, потому что этим ключом являешься только ты сам.