Текст книги "Чародеи и чародейки на Руси (сборник)"

Что сталось с попом Николаем Петровым и был ли наказан ли он «за все его бездельничества, коими он подвел вольский земский суд под нарекания и ответ», – неизвестно.

II.

Подобно тому, как в истории мнимых чародеяний Прасковьи Козыревой, сейчас нами рассказанных, не последнюю роль играет закулисная интрига попа Николая Петрова, так равно в злоключениях другой чародейки Аграфены Безжукловой много повинно варварское невежество доктора.

Вот история чародейки Безжукловой.

Одно из огромных малороссийских поселений саратовского наместничества, слобода Ильмень, Богословское то ж, Камышинской округи, в 1793 году было взволновано странным происшествием, которое привело в ужас всю слободскую громаду и все слободское начальство. Взбунтовался «скотский табун», так что вся слобода не могла его собрать, и это небывалое чудо приписано было колдовству чародейки Безжукловой.

Слободской атаман Семен Зеленский «со обществом» так писали об этом чуде и о других происшествиях в Камышинский нижний земский суд.

«Сего года в генваре месяце, а которого числа не знаем, оной же слободы малороссиянин Герасим Улановский, по согласии слободки Разливки с малоросиянином же Аврамом Толкачевым, отдал в замужество за сына его родного Прокофия дочь свою Анну Герасимову, и неизвестно по каким судьбам оная сделалась беснующеюся, и в таком необходимом случае имея подозрение той же слободы малороссиянина, Ивана Безжуклого на жену Аграфену Архипову дочь, призвав ее к себе, при собрании жителей мною была в порче той Герасимовой спрашивана которая и учинила признание, также при расспрашивании еще показала, что чародейством своим погубила до смерти мужеска и женска пола людей сорок одного человтека, и всё тое чинимо ею было не из корыстолюбия, но по злости и зависти. Почему взята была под стражу, где также чинила обществу пакости, как-то через её чародейство разогнан был скотский табун, коего и собрать никак не можно. Означенную ж женку Герасимову испортила по просьбе вышеозначенной слободы Ильмени малороссиянина Максима Скородька, по причине, что он сватал ту Герасимову за приемыша своего Фоку, но по несогласию с отцом она не выдана, которую женку Безжуклову и с тем ее к таковому злодейству подкупителем малороссиянином Скородькою к поступлению по законам в оный земской суд при сем представляю, также и при ком то признание учинила от собрания сказка для лучшей видимости прилагается у сего».

В мае этого 1793 года чародейка Безжуклая и подкупитель её Скородько были привезены в Камышин под стражею.

В сказке, приложенной к бумаге, при которой Безжуклая и Скородько были присланы в Камышин, перечислены лица, «по христианской должности» давшие подписку в том, что при них чародейка сознавалась как в порче дочери Улановского, так и «в погублении чародейством до смерти мужеска и женска пола сорок одного человека». Во главе свидетелей стоит дьячок Никитин, а за ним уже малороссияне Николай Сытник, Иван Титаренко, Иван Шморгало, Павел Мирошниченко, Григoрий Певень, Герасим Бондаренко, Федор Головко, Назарей Немой, Тимофей Смилянской, Иван Голобородько, Герасим Дрововоз, Роман Сучак, Дмитрий Вороненко, а наконец, атаман Зеленский. Мало того, под сказкой вместо неграмотных и всего общества подписался священник той же слободы Антон Панфилов.

До начала допроса Безжуклая передана была местному коменданту под особый караул, а Скородько был оставлен при суде.

На другой день суд приступил к допросу. Вызван был священник для увещания чародейки. В присутствии земского исправника, священника и других властей, чародейка показала, что «назад тому лет с двадцать пять, по научению умершей, слободы Рудни, малороссиянки Анны Васильевой, испортила слободы Рудни же малороссиянина Серпокрытаго сноху Афросинью, которая на другой день померла; но от других возводимых на нее преступлений отперлась. Она говорила, что хотя и винилась слободскому атаману Зеленскому с обществом в том, что, по просьбе Скородьки, испортила дочь Улановского и погубила сорок одну душу своими чарами, однако, она показывала то под пыткою сама на себя, желая избавиться от мучений, «потому что лекарь, закутав ее кафтаном, курил соломою и ладаном». Безжуклая затем положительно и упорно утверждала на допросе, что, «кроме одной души, она никого не умертвила», что и «Скородько в порче ее не просил и скотского табуна она никаким случаем не разгоняла».

Замечательно, что умерщвление Безжуклою снохи Серпокрытаго, в чем она винилась, совершено ею тогда, когда преступнице было только пятнадцать лет! Этот факт прямо говорить против тех близоруких рутинеров, которые утверждают, будто современная деморализация русского народа дошла до того, что в нем очень много малолетних преступников, тогда как и прошлая история этого же народа разоблачает прискорбные факты, что какая-нибудь пятнадцатилетняя девочка умерщвляла людей порчею (конечно отравою) и малолетние крестьянские дети составляли из себя шайки разбойников и на лодках производили разбои по Волге, как это видно из имеющихся у нас старых архивных дел.

Призван был к допросу Скородько. Это был старик шестидесяти лет. От возводимого на него обвинения в подговоре Безжуклой к порче дочери Улановского он решительно отперся.

Для расследования на месте обстоятельств, по коим Безжуклая обвинялась в чародействе, для производства «больших повальных обысков» и отобрания так называемой «желательной подписки», командирован был в Ильмень чиновник Белицкий, который, впрочем, должен был обследовать это дело и в окрестных селениях, в слободе Рудне и слободке Разливке.

На большом повальном обыске все обыватели слободы Ильменя единогласно показали под присягою следующее: «малороссийская женка Аграфена Безжуклая наперед сего в 788 году из причини по злобе у нас разогнала днем стадо, и оттого бесовским наваждением от побегу на воротах же утоптали корову, да и в людях оная женка Безжуклая очень довольно делала пакостей и похвалок, отчего уже лишаемся своих домов; но как сего 793 года она Безжуклая по допросу словесно лекаря объявила при священнике, что изтеряла своим чародейством сорока-одну душу, то буде оная женка Безжуклая по закону следовать будет к наказанию, то в общество её за беззаконные её поступки к себе на жительство принять не желаем».

О Скородьке на повальном обыске показали: «малороссиянин Максим Скородько напредь сего нередко обращался в ссорах и в судах, то хотя оной Скородько и следовать будет по закону к наказанию, то и по наказании его в общество к себе принять желаем».

По получении этих отзывов, «Скородько по ненайдении виновным», немедленно был освобожден и уволен в свой дом, Безжуклая же вместе с делом отправлена под стражею в Саратов, для разбора её преступлений в совестном суде.

В Саратове чародейка снова была призвана к допросу. Несмотря на увещания судей и священника, она отреклась от признаний, сделанных ею в присутствии слободского общества, а говорила, что признания эти вырваны у неё насильно теми муками, которым её подвергал лекарь, окуривая соломою и ладаном и наглухо закутывая кафтаном. Она и здесь призналась только в том, что «назад тому лет с 25, по просьбе слободы Рудни умершей малороссиянки Анны Васильевой, отнесла она к внучке её Афросинье данный от неё, налитый брагою кувшин, которая после того на другой день и померла», но что «был ли в том кувшине положен какой яд, она не знала».

На другой день допрос Безжуклой был повторен «для обнаружения справедливости»; но она стояла на своем прежнем показании и ничего нового не сказала.

Оставалось судить чародейку на основании этих данных «с подведением приличных законов». Эти «приличные законы» подысканы в следующих статьях действовавших тогда уголовных кодексов:

1) «Ежели кто найдется идолопоклонник, чернокнижец, ружья заговоритель, суеверный и богохулительный чародей, оной по состоянии дела в жестоком заключении в железах, гонением шпиц-прутен наказан или весьма сожжен быть имеет» (1 арт. воин, зак.).»

2) «Того ж артикула в толковании сказано: а ежели чародейством своим никому никакого вреда не учинил и обязательства с сатаною не имеет, то надлежит по изобретении дела того наказать другими вышеупомянутыми наказаниями и при том публичным церковным покаянием».

На основании этих законов совестный суд постановил: «За таковые преступления (за чародейства) хотя и подлежала она, Безжуклая, по неприёму её в жительство, к ссылке на поселение, но дабы судьба её не отягощалась свыше мер ею содеянного, и для того от ссылки ее избавить и отдать на церковное покаяние сроком на шесть недель, слободы Богословской, Ильмень то ж, священнику, с тем, если она по прошествии сего назначенного срока явится достойною, то дабы той слободы жители, видя ее раскаявшуюся, яко истинную христианку, могли принять по-прежнему к себе в жительство, в праздничный день всенародно приобщить её святых тайн, для уверения, что с тайнами Христовыми чародейство сообщиться не может, и тем её избавить от общественного нарекания.»

В августе месяце чародейка вывезена была из Саратова и отдана на духовное попечение того самого священника, при котором её пытал лекарь, заставляя, закутав несчастную кафтаном и подкуривая соломою и ладаном, всенародно признаться, что она чародейка и чарами своими погубила сорок одну душу, разогнала табун и проч.

И всё это было только девяносто лет назад!

III.

13-го октября 1793 года к городничему города Сердобска Агаркову явился тамошний посадский человек Илья Волынкин, с молодой снохой своей Василисой Емельяновой и объявил следующее:

«Уведомился я через жену свою Авдотью Иванову, что невестка наша Василиса Емельянова приходила к живущей подле меня соседке посадской жене Анне Семеновой и просила мышьяку для окормления мужа своего, а моего сына; однако, оная женка Семенова невестке моей того мышьяку не дала; но потом оная невестка принесла к той женке Анне Семеновой наговоренную соль и прочие некоторые травы, с тем, чтоб по случаю принесла она, Семенова, в каковых-нибудь съестных припасах ко мне в дом и дала б мужу её, а моему сыну, чтоб получить ему скорую смерть. Почему Анна Семенова тое соль и травы принесла ко мне в дом и отдала жене моей. А как по уведомлению моему и по неблагопристойным снохи моей к мужу своему, а моему сыну порядкам, как ее, Василису Емельянову, равно и отданные посадскою женкою Анною Семеновою соль и травы при сем на рассмотрение вашему высокоблагородию представляю».

Приведенная к Агаркову молодая сноха Волынкина, обвиняемая «в намерении окормить мужа своего злыми отравами», была тотчас же подвергнута допросу.

Это была молодая женщина восемнадцати лет, недавно вышедшая замуж за сына Волынкина.

«С начала отдания меня за Степана Волынкина в замужество. – говорила обвиняемая, – жизнь свою проводила я с мужем своим добропорядочно, и назад тому спустя недели с две захворала я животом, а по происшедшим слухам, что сего ж города посадская женка Аграфена Егорова Семавская от оной болезни пользует, к которой я и пошла, и по приходе к оной стала ее просить от болезни какого-либо лекарства, на что она мне объявила что от той болезни у нее таковых лекарств нет. И более я, ничего не говоря, пошла было из избы обратно, но оная Аграфена вышла за мною в сени и вдруг спросила: «что-де жив ли твой муж?» На что я отвечала, что жив. И при том еще Аграфена сказала: «В каком-де ты доме, Василиса, живешь! Или-де лучше себе не найдешь». И еще проговорила: «Ты-де мне поклонись, – я-де тебе сделаю, что твой муж скоро исчезнет». Которые речи я по молодому своему разуму от нее Аграфены и приняла. Потом мы обе в избу обратно вошли, и Аграфена, взяв соли в руку и села на печи, стала волшебствовать, но по окончании волшебства, не дав мне той наговоренной соли, а сказала, что-де принеси денег, за которыми я и пошла ко двору своему, и взяв в доме денег двадцать одну копейку, обратно к ней пришедши и те деньги отдала ей, почему от неё и ту соль наговоренную получила, и при том она мне подтвердила, чтоб класть в питьё тое соль, когда-де муж мой попросит пить, да и еще сказала, чтоб я пришла к ней после, для взятия от неё некоторых таковых же волшебных трав. Спустя дня с три, я пошла к ней для получения обещанной ею травы и, по приходе, Аграфена тех трав мне дала, за которые я заплатила еще денег пять копеек, и при том Аграфена подтвердила, что-де с оных трав муж мой скоро умрет, да и дала, бы-де я тебе мышьяку, да у меня его нет, от которой я и пошла обратно в дом свой, которые данные ею как соль, так и траву я у себя берегла тайно, и в одно время в молоко малую часть соли мужу своему сыпала, однако, муж мой в то время того молока не ел. Назад же тому дней с пять пошла я к живущей подле нашего дому посадской женке Анне Семеновой и но сказанным мне Аграфеною словам просила у оной женки мышьяку, которая мне сказала, что она его от роду и не видывала. А потом стала я оную женку просить, чтоб она приняла тайным образом от меня те наговоренные Аграфеной соль и траву и каким бы нибудь случаем дала бы мужу моему в съестных и питейных припасах, которые вещи она от меня приняла и объявила свекрухе моей, а свекровь объявила мужу своему, а моему свекру».

По этим показаниям Волынкиной надо было тотчас же арестовать и самую волшебницу, Аграфену Семавскую. Ее отыскали и привели к Агаркову. Волшебница была женщиной лет под пятьдесят, сердобская посадская женка.

Семавская от звания и ремесла волшебницы и колдуньи отреклась, а показала, что молодая Волынкина действительно приходила к ней недели две назад и просила у неё «для лечения зубов травы», но что от этой «болезни таковой травы она не дала». Затем она призналась в следующему «После того она, Василиса, вызвав меня в сени, стала у меня просить тайным образом, чтоб я дала ей таковых злых трав, чтоб муж ее вскорости умер, с которой я и взошла в избу и взявши соли, наговоря, означенной Василисе дала, за которую и взяла денег двадцать одну копейку. А потом, после того спустя недолгое время, Василиса, пришед ко мне, стала просить еще каких-нибудь трав для такового же мужа её окормления, которой я дала и еще травы называемого чемеричного корня, за что и взяла с неё денег пять копеек, и при том она, Василиса, просила у меня мышьяку, которого я, за неимением у меня такового ей не дала. Напредь же сего я таковых к злу окормлению людей трав никому не давала».

Так как на этом первоначальном допросе молодая Волынкина призналась в намерении «окормить своего мужа злыми волшебными травами к скорой смерти», а Семавская – «в давании Волынкиной наволшебствующих соли и травы чемеричного корня», то Агарков на другой же день отправил преступниц в местный магистрат для производства над ними формального суда.

В магистрате они снова были подвергнуты допросу и священническому увещеванию. Молодая Волынкина и здесь говорила то же, что показала в полиции, но только «примолвила»:

– Хотя я и точно в Аграфене для испрашиванья от нее ко излечению живота и зубов лекарства и травы приходила, но только не для мужа своего окормления. А я, приняв от Аграфены наговоренную соль и чемеричные корни, то учинила по младости лет, по глупости моей, а наиболее от робости, что я напредь сего нигде под судом ни за что не бывала.

Со своей стороны Семавская прибавила: «Хотя я и точно Василисе соли и корней чемеричных давала, но не наговоренных, а с простоты своей, и не для окормления мужа ее, да и наговоров я никаких не ведаю, а действительно ко излечению её живота и зубов».

После этого произвели повальный обыск в городе. Спрошенные под присягою обыватели показали: «молодой Волынкиной – что в ней к художеству ничего не примечено, а единственно слух происходил, что она с мужем своим имеет несогласность». «Семавской же – что она и прежде находилась нередко в необразном пьянстве да и в содержит в доме своем непристойным образом пристани, отчего и имеют живущие близ её дому соседи всегда от злоумышления опасность».

Через месяц и Волынкина, и Семавская были отправлены под караулом в Саратов, для решения их участи совестным судом.

В совестном суде Семавская к прежним показашям добавила, что «соль и траву, называемую чемеричным корнем, она Волынкиной давала не наговоренныя и не имеюпця действ!е отравить человека, а простыя, а что будто б она соль наговаривала, то делала один только вид и скланивала ее ко окормлешю, дабы таковым обманом от нее получить себе какую-нибудь прибыль, что и получала; волшебства же она никакого не знает и не производила».

На основанш этих признашй совестный суд, руководствуясь статьями действовавших тогда законоположений[9]9
  Замечательно, что в числе действовавших тогда законов цитируется знаменитый «Наказ комиссии о составлении проекта нового уложения“, пун. 494 о волшебстве: «надлежит очень быть осторожным при исследовании дел о волшебстве и о еретичестве. Обвинение в сих двух преступлениях может чрезмерно нарушить тишину, вольность и благосостояние граждан и быть еще источником бесчисленных мучительств, если в законах пределу оному не положено. Ибо как cиe обвинение не ведет прямо к действиям гражданина, но больше к понятию, воображенному людьми о его характере, то и бывает оно очень опасно по мере простонародного невежества. И тогда уже гражданин всегда будет в опасности для того, что ни поведение в жизни самое лучшее, ни нравы самые непорочные, ниже исполнение всех должностей не могут быть защитниками его против подозрения в сих преступлениях.


[Закрыть], постановил следующее решительное определение:

«Поелику из показаний вышезначущих женок Василисы Волынкиной и Аграфены Семавской совестный суд не замечает, чтоб их подлинное стремление было на жизнь первой мужа, ибо тут со обоих сторон состоит – с одной обман, а с другой, по небольшим летам, глупость, но вреда чрез то ему не учинено, в рассуждении чего вменяя им немаловременное содержание под стражею, учинить их от сего дела свободными, подтвердя им при том в присутствии, чтоб они впредь сих вредных дел действием и на то помышлением всемерно воздержались и жили б так, как христианкам надлежит быть, о чем их и обязать в сём суде подпискою, с тем если они впредь то чинить будут и кому чрез то вред нанесут, то с ними за то яко с преступницами по всей строгости законов поступлено будет».

Затем Волынкина и Семавская были обратно отправлены в Сердобск и велено было «их тамошнему честного поведения священнику отдать на один месяц, которой бы в течение оного постарался, по преданию святых апостолов и отец, поправить их в разуме и во отвращении столь богопротивного поступка и чтоб одна мужа своего в почитании и в должной к нему любви обращение имела, а другая перестала бы от такова го злого научения той женки, и других, кто к ней, на то прибегать и в том помощи просить будет, тем паче замыслами своими и поданием в сих следствиях дурных советов, вред чинить и маломыслящих людей обманывать и за то деньги брать, и по исполнении всего оного, видя их исправление, отпустили бы их в дом».

Городничему велено было наблюдать за ними самым строгим образом.

IV.

Нижеследующее чародейное дело, производившееся в Саратове в 1795 году, о саратовском купце Даниле Смирнове и посадском Петре Ясыркине, имеет в себе и другие подробности, объясняющие некоторые стороны нашего бытового прошлого, столь близко соприкасающиеся с настоящим.

Вот это интересное дело.

В мае 1795 года в деревне Багаевке, саратовской округи, взяты были по подозрению в чародействе две личности, оказавшиеся: один из них – 27-летний саратовский купец Смирнов, другой – 60-летний старик, посадский человек Ясыркин.

У них нашли коробку с подозрительными бумагами и «круглой лебастренной камень». Между бумагами была маленькая рукописная тетрадочка, озаглавленная так: «Список для составления в пользу всяких списков». Это была просто тетрадка для заговоров (заклинаний), которые и в настоящее время в таком почете между простонародьем. Первый заговор гласил: «Лягу я благословясь, встану я перекрестясь, умоюсь я не водою, утреннею росою, утрусь я матушкиной тканой, пряденой, чистой пеленою; пойду я из дверей в двери, из ворот в ворота, на всход красного солнышка, под май месяц, под светлое небо, под частые звезды; стану я раб Божий (имя рек) против неба на земли, отычусь я раб Божий частыми звездами, вижу я и не вижу раб Божий, слышу я и не слышу, от трезуба отрока (?), от речицы (?), от белой белицы, от девки простоволосой, от лихой думы; на море на окияне сидит старой старец святой…[10]10
  Здесь несколько слов нельзя разобрать.


[Закрыть] он морскую пену припивает и приедает. Так бы тебя мои призоры припивали и приедали, под пнем, под колодою лежаще (?); сам истинный Христос своими огненными стрелами, под шелковыми гайтаны[11]11
  Гайтан (змейка, жгут, колодочка, черенок) – женское нагрудное украшение в виде шнура, связанного из разноцветного бисера.


[Закрыть], загоняет безратна, бестатна, ныне и присно и во веки». Видно, что заговор этот испорчен в переписке и во многих местах в нем недостает смысла.

Другой заговор, по-видимому, от «чирья». Вот его содержание: «Чирий Василий, поди с моего тела в чистое поле, в зеленые луга, с буйными ветрами, вихрями; там жить добро., работать легко, в чем застал, в том и сужду».

Третий заговор начинается так же, как и первый, но содержание разнится от первого. «Лягу я благословясь, встану я перекрестясь, умоюсь я не водою, утреннею росою, утрусь я пряденой, тканой, матушкиной чистою пеленою; пойду я в путь дорогою, узрю я на восточную сторонку; подымается грозная темная туча, узрю я во темной туче самого Христа, на престоле сидит сам Господь Иисус Христос и матушка Пресвятая Богородица с серафимы и херувимы, и Михайла Архангел, и Гавриил Архангел, Иоанн Предтеча, Иоанн Богослов и друг Христов: заприте мое сердце за тридевять замков, за тридевять ключей; отнесите замки и ключи в окиян-море, положите замки и ключи под бел-камень, чтобы не знал ни колдун, ни колдуница, ни еретик, ни еретица».

Вместе с этой «чародейною» тетрадкою найден особый листок, исписанный очень старым почерком. На одной стороне листка: «святейшего правительствующего синода члена преосвященного Палладия, епископа Рязанского и Шацкого десятнику Артемью Иванову память. Ехать тебе туда-то и взять такого-то пономаря и дьякона». Это – официальный приказ. На другой стороне текста – известный заговор о «трясавицах» или лихорадках, список с знаменитой и столь распространенной в древней Руси суеверной сказки Иеремии, попа болгарского[12]12
  Список этого заговора, имеющейся в «чародейном» деле о купце Смирнове и посадском Ясыркине, представляет весьма отличный вариант от тех списков, кои напечатаны гг. Буслаевым и Калачовым. Вот этот текст: «При море Черном каменный столп, а на том столпе седоша святый архангел Михаил и святый великомученик Сисиний. Восстали на море волны, возмутилося море от земли до небес, изыдоша из моря 12 жен окаянных, простоволосых, видом страшных, и вопросиша их святый архангел Михаил и святый великомученик Сисиний: «Что есть вы, злыя жены и злообразные? И они начата говорить: «Мы есть Ирода царя дщери“. И им святые рекоша: «Почто еси вышли из моря?» Рекоша ему трясавицы: «Мы вышли из моря мучити род человеческий. Кто к заутрени не ходит и рано не встает и в праздники Господни Богу не молится, а пьют и едят рано, того мы и мучим разными муками и ранами“. И вопросиша их святый архангел Михаил и святый великомученик Сисиний: «Как вам окаянным нарицаются имена? – 1-я рече; «Мне есть имя Глемея». 2-я рече: «Мне есть имя Тресея». 3-я рече: «Мне есть имя Огиея». 4-я рече: «Мне есть имя Желтея». 5-я рече: «Мне есть имя Лухтея». 6-я рече: «Мне есть имя Ледея». 7-я рече: «Мне есть имя Хрипуга». 8-я рече: «Мне есть имя Хоркота». 9-я рече: «Мне есть имя Лемея». 10-я рече: «Мне есть имя Злобея». 11-я рече: «Мне есть имя Гиетея». 12-я рече: «Мне есть имя Левея», сестра их старшая, и та всех проклятее, ежели которого человека поимлет, то вскоре жив не будет. Аще ли в то время случится быть попу или диакону или и простый человек, который грамоте умеет, и станет говорить сию молитву над водою и над болящею головою, положа крест в воду непитую, и рече: «Заклинаю вас окаянных трясавиц святым архангелом Михаилом и святым великомучеником Сисинием и четыремя евангелисты, Матееем, Маркою; Лукою и Иоанном, побежите от раба божия, имя рек, за тридевять поприщ, и ежели вы не побежите, то мы на вас призовем св. ар. М. и св. вел. Сис. и 4-х ев. М., М., Л. и 1оанн., то начнут вас мучить и дадут вам по триста ран и рекут: крест хрисианам хранитель, крест царем держава, крест недугам и бесам и трясавицам на прогнание, да исцелит его главу нелживу, во веки веков, аминь“. По прочтении оной молитвы, трижды той воды испить, главу и лице облить трижды же, привязать, держать на кресте: во имя отца и сына и св. духа, аминь. Избавьте мя от болезни раба своего, имя рек, святые девятичислении мученицы Феогне, Руфе, Антипатре, Феоктите, Магне, Евлаие, Артемии, Феодоте и Филимоне, яко мы вси усердно к вам прибегаем, вы бо молите о нас Христа Бога нашего». Ср. заговоры о трясовицах у Калачова в «Архиве историко-юридич. свед.» и у Буслаева в «Историч. очерках русской народной словесн.» II, 47 – 48.


[Закрыть].

Смирнов и Ясыркин, имевшие у себя такого рода бумаги, признаны были за чародеев и арестованы, их взял один из саратовских чиновников, Ремер. Мнимые чародеи были привезены в Саратов, и об них началось дело.

Чародеи призваны были к допросу. Первый из них, как мы сказали выше, оказался саратовским купцом Данилою Смирновым. Он показал, что найденные у него в числе прочих бумаг молитвы, из коих одна, о «трясавицах», остались ему в наследство от покойного деда его, бывшего дьяконом в одном из сел рязанского наместничества, а тетрадку с оглавлением «список для составления в пользу всяких списков», содержанием которой были разные заговоры, он, по пересказанию проезжающего незнаемого ему какого-то престарелого человека, ночевавшего на квартире, писал он сам, Смирнов, с его слов». Что касается до арестованного у него вместе с бумагами «круглого лебастренного камня», который властям показался предметом подозрительным и до колдовства относящимся, то подсудимый показал, что он нашел его по дороге из Рыбушки в Саратов, «а для чего той камень приготовлен и кем потерян – не знает».

Ясыркин, со своей стороны, показал, кто он такой, и выразил недоумение, за что его арестовали. То же самое говорил он и относительно бумаг, взятых у Смирнова, и относительно «лебастренного камня», так как все эти подозрительные вещи найдены не у него, а в коробке купца Смирнова, жившего с ним вместе, в качестве зятя.

Но этим признанием арестанты не отделались. Их препроводили в магистрат. В магистрате опять пошли допросы. Смирнов утвердился на своем первом показании и только добавил свое предположение относительно таинственного алебастрового камня. Он говорил, что «найденной им лебастренный камень почитал он с домашними не иначе, как только вместо ребячьей игрушки».

Ясыркин также говорил согласно первому своему показанию. О Смирнове, равно о себе самом и о найденных у Смирнова бумагах, он выразился: «и никаковых я дурных поступков как за зятем своим, так и за собою не имею, ибо точно дочь моя, выданная в замужество за реченного Смирнова, состоит в прежестокой болезни, так что на всякое время бывает в отчаянности; но вынутые у того зятя моего какие-то письменные книжки не для ли иногда какового воспользования над тою моею дочерью, я знать не могу».

После этого старик Ясыркин был освобожден «по некасательности до него», как выразился магистрат, а Смирнов, «как открылся он по видимым книжкам в колдовстве», препровожден был на усмотрение совестного суда. Испугавший же всех «лебастренный камень» порешено было «истребить в безвестность».

В совестном суде опять повторялись допросы, Смирнов стоял на своем – он не признавал себя виновным в чародействе.

Совестный суд решил милостиво. «Как из допроса означенного подсудимая Данилы Смирнова усматривается, что найденные у него молитвы остались после деда его дьякона Лариона Иванова и книжка списана им по сказывании неизвестного ему человека, которые ничего относящегося к колдовству в себе не заключают, а почитает суд сей оные только одному его, Смирнову, суеверию, за что в наказание, в бытность его под судом, уже потерпел изнурение; но дабы он, Смирнов, таковым постыдным суеверством не занимался и вредных рассказов никогда не слушал, за что и впредь не избегнет законного наказания, а верил бы истинному христианскому закону и чистым сердцем всегда прибегал с молитвою к церкви Божией, cиe ему за извещением подтвердить и, обязав подпискою, сделать по сему делу свободным».

Книжку с заговорами и молитвы о трясавицах заключено было уничтожить. Но они не были уничтожены, и пишущий эти строки нашел их подшитыми к делу: то, что предполагалось уничтожить, ныне составляет уже исторические документы.

Смирнов, выходя из-под ареста, дал подписку, в которой, между прочим, обещал: «Обязуюсь, что впредь таковых подобных суеверных бумаг у себя иметь и таковым постыдным суеверствам верить не буду».

V.

Все эти дела о мнимых чародеях и чародейках ясно обнаруживают, до какой степени еще в конце прошлого века боязнь колдовства и ведовства господствовала не только в народе, но и в средних слоях общества, между людом чиновным и духовенством.

Так, в том же 1795 году и в те же именно дни, когда судился купец Смирнов за заговоры от «трясавиц» и от чирья, один аткарский[13]13
  Аткарск – город (с 1780) в России, административный центр Аткарского района Саратовской области. Расположен на Приволжской возвышенности, при впадении реки Аткара в реку Медведица (левый приток Дона).


[Закрыть] священник, а именно Прохоров, возбудил процесс против одного посадского человека за то, что в церкви увидел у него на крестовом гайтане узелок с чем-то в нем зашитым.

Дело было так. Аткарский посадский человек Иван Поляков привлечен был к судебному делу за неотдачу забытого у него в доме одним крестьянином шерстяного войлока с зашитыми в нем деньгами. По этому делу семейство Полякова приводили в церкви к присяге. И вот, во время этой присяги «по обнаружении усмотреть на крестовом гайтане манинкой холстовой узелок, в коем зашит неизвестно какого дерева манинкой же жребий, о котором тот Поляков, на спрос стоящего пред ним со крестом увещевающего священника Михаила Прохорова, при многолюдном собрании и немалого числа благородных, показал, что тот жребий из травного корня, называется Петров крест, и носит он его на кресте года с два, для избавления от болезни сердца и младенческой».

Несчастного крестьянина за этот невинный узелок тотчас же привлекли к суду. Поляков возбудил этим узелком, как выразились его судьи, «сумнительство колдовства». Мнимый колдун был арестован и отправлен в Саратов. С ним отправлен был и возбудивший всю эту бучу «маленький узелок», при особой описи, «о коликой он величины и толщины». Вот эта опись: «мешочек холстовой, манинкой, сшитой из нового посконного белого холста, величиной не более полувершка; в нем корень, в длину в четь, в толщину – в осьмую вершка, а какого дерева и травы неизвестно» (какая скрупулезная точность, достойная лучшего дела!).

В Саратове нашли, что всё это пустяки – и «манинкой мешочек», и неведомый корешок, так что за возбуждение этого нелепого дела из-за узелка аткаркие судьи получили замечание за свое неуместное yceрдие.

Вообще в юридической практике прошлого века судебные процессы о чародеях и преимущественно чародейках играют весьма заметную роль. Дела эти доходили до сената, до самодержавной власти и вызывали даже особые законоположения, силившиеся обуздать возбуждение бессмысленных процессов о колдунах и колдуньях.

Так, в 1770 году в сенате рассматривалось чародейское дело, наделавшее тогда много шуму на всю Pocсию.

В Яренском уезде, в двух волостях, появились будто бы чародеи и делали народу посредством порчи много пакостей. Указывали на крестьян Егора Пыстина, Захара Мартюшева, на Стефана и Илью Игнатовых, как на чародеев. Говорили, что они пускали по ветру каких-то червяков и червяками этими портили, кого хотели. Дело об этих чародеях производилось сначала в городе Яренске, в тамошней воеводской канцелярии, потом в Великом Устюге, сначала в духовной консистории, а потом в провинциальной канцелярии. Как чародеи, так и обвинительницы их, испорченные женщины: солдатская женка Авдотья Пыстина, женки Федосья Мезенцова, Анна Игнатьева и девка Авдотья Бажукова, привезены были в Петербург. Привезены были туда даже чародейственные червяки, пускаемые колдунами по ветру на тех, кого они желали извести. – Сенат рассмотрел этих червяков, сделал допросы и нашел, «к великому сожалению своему, с одной стороны, закоснелое в легкомыслии многих людей, а паче простого народа о чародейственных порчах cуеверие, соединенное с коварством и явными обманами тех, кои или по злобе, или для корысти своей оным пользуются, а с другой, видит с крайним неудовольствием не только беззаконные с сими мнимыми чародеями поступки, но невежество и непростительную самих судей неосторожность в том, что с важностью принимая осязательную ложь и вещь совсем несбыточную за правду, следственно, пустую мечту за дело, внимания судейского достойное, вступили без причины в следствие весьма непорядочное», как выражается сенат в именном указе. Он говорит по этому поводу, что процессами о чародеях сами судьи утверждают народ в «гнусном суеверстве», хотя должны бы были искоренять его. По поводу этих неистовств сенат рассуждал, что если простым крестьянам и простительно верить в чародеяния, то непростительно это присутствующим в судах членам, ибо всякому благоразумному человеку должно быть известно, «что, не давая употребить в пищу каких-либо вредных здравию человеческому вещей и составов, иными сверхъестественными средствами людей портить, а паче в отсутствии находящихся, никому отнюдь невозможно». Далее сенат говорит: «Видно, что в тамошнем краю, по вымыслу таких коварных обманщиков, производится якобы порча людей посредством пущания на ветер даваемых яко бы от дьявола червяков», что «оные пущенные на ветер червяки имели входить в тела таких и порчею действо свое производить над теми только, кои из двора выходят не помоляся Богу и не проговоря Иисусовой молитвы или бранятся матерщиною». Сенат с удивлением восклицает, как судьи могли принять это за дело, «а не за пустую, смеха и презрения паче, а не уважения достойную баснь».