Текст книги "Власть и прогресс"

Именно это и произошло, когда в средневековой Англии появились мельницы. Введение новых машин повысило производительность – в результате феодальные господа начали сильнее эксплуатировать крестьян. Их рабочий день удлинился, меньше времени осталось на собственные поля, в результате реальные доходы и уровень потребления снизились.

Распределение власти и господствующее в ту эпоху видение определяли и то, как развивались и применялись новые технологии. Среди важнейших решений был выбор, где строить новые мельницы и кому они будут принадлежать. В сословном обществе Англии считалось вполне естественным, что владеть мельницами должны лорды и монастыри. Эти же люди обладали властью, необходимой для того, чтобы пресечь всякую конкуренцию. Лорд становился монополистом: его мельница обрабатывала все зерно и всю шерсть в округе по ценам, которые сам же лорд и устанавливал. В некоторых случаях феодалам удавалось даже запретить домашние ручные мельницы. Таким образом, технический прогресс в этом случае только обострял экономическое и социальное нервенство.

Синергия принуждения и убеждения

Сочетание убеждений и принуждения, а также их совокупное влияние на распространение новых технологий удобнее всего рассматривать на конкретных примерах. Так, в 1191 году некий Герберт Дин решил поставить на своей земле ветряную мельницу. Настоятеля одного из крупнейших и богатейших монастырей Бери-Сент-Эдмундс такая предприимчивость совсем не обрадовала: мельница Дина составляла конкуренцию монастырским, так что аббат потребовал ее снести. Согласно Джослину из Брейклонда, работавшему на аббата.

«…услыхав об этом, пришел Дин и заявил, что имел право сделать это на своей земле и что свободное право пользоваться ветром ни у кого не может быть отнято; сказал также, что хотел молоть собственное зерно, а не чужое, и не думал наносить ущерба соседским мельницам».

Настоятель был в ярости:

«Я так же тебе благодарен, как если бы ты отрубил мне обе ноги. Перед ликом Божьим клянусь: не стану есть хлеба, пока это строение не будет снесено!»

По мнению настоятеля – так он трактовал обычное право, – если мельница будет существовать, ничто не сможет помешать соседям Дина ею пользоваться, а значит, она составит конкуренцию мельницам монастыря. Поэтому – согласно все той же интерпретации законов – Дин не имел права строить мельницу без позволения аббата.

Подобные аргументы в принципе можно было оспорить, но на практике у Дина такой возможности не было: все дела, относящиеся к монастырю, решались в церковном суде, который, несомненно, вынес бы решение в пользу могущественного аббата. Так что Дин поспешно снес мельницу сам, пока не явились приставы.

Со временем контроль церкви над новыми технологиями только усилился. В XIII веке монастырь Сент-Олбанс в Хертфордшире потратил на усовершенствование своих мельниц сто фунтов, а затем стал настаивать, чтобы его арендаторы приносили все свое зерно и шерсть на эти мельницы. Хоть у арендаторов и не было доступа к другим мельницам, они отказались подчиниться. Обрабатывать шерсть дома вручную им было выгоднее, чем обращаться к монастырю за высокую плату.

Но и эта тень независимости противоречила планам монастыря, желавшего извлекать из новых технологий всю возможную выгоду. В 1274 году аббат предпринял попытку конфисковать у арендаторов шерсть, что привело к физическим столкновениям между арендаторами и монахами. Арендаторы подали жалобу королю – но, как и следовало ожидать, ничего не добились. Теперь шерсть отправлялась на монастырские мельницы, и арендаторы вынуждены были платить за это втридорога.

В 1326 году в Сент-Олбансе произошло еще более жестокое столкновение из-за права арендаторов молоть зерно дома на ручных мельницах. Монастырь дважды осаждали; когда настоятель наконец победил, он отобрал у крестьян мельничные жернова и приказал вымостить ими внутренний двор монастыря. Пятьдесят лет спустя, во время крестьянского восстания, местные жители ворвались в монастырь и разнесли этот двор, «символ их унижения».

В целом средневековая экономика не была лишена ни технического прогресса, ни серьезных преобразований. Но эти времена стали поистине «темными веками» для английских крестьян, поскольку благодаря норманнской феодальной системе повышение производительности было выгодно лишь знати и церковной верхушке. Хуже того: в результате преобразований в сельском хозяйстве у крестьян отбирали все больше излишков и налагали на них все более неподъемные обязательства, так что стандарты их жизни ухудшались. Новые технологии служили элитам, а бедняков делали еще беднее.

Эти тяжелые для простых людей времена стали результатом того, что развитием технологий и экономики занималась религиозная и аристократическая элита – в ущерб благосостоянию большинства населения. Господство этой элиты основывалось на силе убеждения, покоящейся на прочной основе религиозной веры, подкрепленной судебными решениями и насилием.

Мальтузианская ловушка

Другое объяснение тяжелой жизни средневековых крестьян содержится в идеях преподобного Томаса Мальтуса. Этот автор, писавший в конце XVIII века, утверждал, что бедные сами виноваты в своей бедности: они попросту безответственны. Дашь им возможность завести корову – они тут же нарожают детей. В результате:

«…население, ничем не сдерживаемое, растет в геометрической прогрессии. А средства к существованию возрастают лишь в прогрессии арифметической. Даже слабое знакомство с арифметикой подскажет, как велика первая в сравнении со второй».

Поскольку объем плодородной земли ограничен, рост населения приводит к уменьшению производительности земледелия на душу населения; и, следовательно, как ни повышай уровень жизни бедняков, благоденствие долго не продлится – новые рты быстро съедят все.

Однако такой немилосердный взгляд, возлагающий вину за бедность на самих бедняков, не соответствует фактам. Если «мальтузианская ловушка» существует – это ловушка мышления, предполагающая неизбежность развития событий «по Мальтусу».

Бедность крестьянства невозможно понять, не принимая во внимание принудительный труд и то, что политическая и общественная власть определяет и направление прогресса, и его бенефициаров. За тысячи лет до индустриальной революции технологии и производительность вовсе не стояли на месте – хотя росли совсем не так стремительно и неуклонно, как начиная с середины XVIII века.

Кто выигрывал от новых технологий и повышения производительности, зависело от институционального контекста и от типа технологии. Во многие важнейшие периоды – вроде того, что описан в этой главе, – технологии следовали за видением могущественной элиты, и рост производительности не вызывал сколько-нибудь значимого улучшения жизни для большинства населения.

Однако контроль элиты над экономикой то возрастал, то уменьшался, и не всегда средства роста производительности оказывались, как новые мельницы, полностью под контролем власть имущих. Там, где урожай с полей, на которых работали крестьяне, возрастал, а у господ недоставало сил отбирать все излишки, условия жизни бедняков улучшались.

Так, например, после Черной смерти, столкнувшись с недостатком рабочей силы и тем, что некому стало работать на полях, многие английские господа попытались выжать из своих крепостных больше, платя им как раньше. Король Эдуард Третий и его советники, встревоженные тем, что рабочие начали требовать повышения оплаты труда, приняли новые законы, призванные положить конец таким требованиям. В том числе в 1351 году был принят «Статут о чернорабочих», начинавшийся так:

«Поскольку великое множество людей, в особенности из числа челяди и рабочего люда, ныне погибло от чумного поветрия, и некоторые, видя затруднения господ и недостаток слуг, отказываются служить иначе, как за неимоверную плату…»

Статут обещал суровые наказания, вплоть до заключения в тюрьму, любому рабочему, покинувшему место службы. Особенно важно было позаботиться о том, чтобы чернорабочего нельзя было сманить, пообещав платить ему больше, так что статут приказывал: «Далее, пусть никто не определяет и не позволяет определять кому-либо большей оплаты, жалованья, содержания или прокорма, чем полагается по обычаю…»

Но все эти королевские указы и законы были тщетны. Нехватка рабочих рук качнула маятник в пользу крестьян, которые теперь могли спорить с господами, требовать повышения платы, отказываться платить штрафы, а если договориться не удавалось, уходить в другие поместья или в города. Генри Найтон, современный событиям хронист, писал:

«[Рабочие сделались] столь надменны и упрямы, что не повиновались королевскому указу, и если кто-либо хотел нанять их, то должен был давать им все, чего ни попросят».

Результатом стало повышение оплаты труда, о котором так писал еще один современник, поэт Джон Гауэр:

«А с другой стороны, можно видеть, как подорожал нынче труд чернорабочих: кто хочет, чтобы для него что-нибудь сделали, тот принужден платить пять или шесть шиллингов там, где раньше платил два».

Петиция Палаты общин 1376 года возлагает ответственность за это именно на нехватку рабочих рук, наделившую слуг и чернорабочих такой свободой, что они,

«…стоит хозяевам обвинить их в дурной службе или пожелать заплатить им за труд согласно указаниям статутов… бросают работу и бегут прочь».

Проблема в том, что

«…их немедля нанимают в других местах, причем по такой высокой цене, что и для всех прочих слуг это становится примером и приглашением уйти и поискать себе новое место…»

К повышению оплаты труда приводил не только недостаток рабочей силы. Баланс власти между господами и крестьянами в сельской Англии не оставался неизменным; лорды начали жаловаться на недостаток почтения со стороны нижестоящих. По словам Генри Найтона, «в наши дни люди низкого звания так возвысились по одежде и украшениям, что ныне уже невозможно по роскоши платья отличить одного от другого». Или, как афористично выразился Джон Гауэр, «господа нынче стали слугами, а слуги господами».

В других частях Европы, где сохранялось господство сельских элит, такой эрозии феодальных обязательств не происходило; соответственно, нет свидетельств, что там повышалась оплата труда. Например, в Центральной и Восточной Европе даже при недостатке рабочих рук с крестьянами обращались еще жестче, возможности выдвигать требования у них практически не существовало; к тому же было меньше городов, куда можно бежать и где скрыться. Здесь у крестьян почти не было шанса улучшить свою жизнь.

Однако в Англии за следующие 150 лет власть местных элит серьезно пошатнулась. В результате, по известной тогдашней формулировке, «хозяин поместья был вынужден либо предлагать хорошие условия, либо смотреть, как его вилланы бегут кто куда». В таких социальных условиях оплата труда поползла вверх.

Еще одним шагом, изменившим соотношение сил в сельской Англии, стал роспуск монастырей, предпринятый Генрихом Восьмым, и соответствующее преобразование сельского хозяйства. Именно этими переменами объясняется медленный рост реальной оплаты труда английского крестьянства от норманнского завоевания до начала эры индустриализации.

На протяжении Средних веков в целом были периоды, когда высокие урожаи повышали фертильность населения и людей становилось больше, чем земля могла прокормить; иногда это приводило к голоду и демографическому коллапсу. Но Мальтус ошибался, думая, что иначе и быть не может. К концу XVIII века, когда он формулировал свои теории, не только население Англии, но и доходы англичан уже несколько столетий росли по экспоненте, без всяких признаков «неизбежного» голода или чумы. Схожие тренды наблюдались в эти же века в других европейских странах: Франции, итальянских городах-государствах, на территории современных Бельгии и Нидерландов.

Еще сильнее подрывает теории Мальтуса то, что, как мы видели, излишки, порожденные новыми технологиями, в средневековую эпоху пожирали не чрезмерно плодящиеся бедняки, а аристократия и церковь, утопавшие в роскоши и возводившие претенциозные соборы. Часть излишков уходила также на повышение уровня жизни в крупнейших городах, например в Лондоне.

Не только свидетельства средневековой Европы решительно опровергают идею «мальтузианской ловушки». Древняя Греция, во главе с городом-государством Афинами, с IX по V век до н. э. переживала довольно стремительный рост производительности на душу населения и повышение уровня жизни. За этот почти пятисотлетний период увеличились размеры домов, появились ровные полы, разнообразная домашняя утварь, увеличилось потребление на душу населения, а также другие показатели улучшения уровня жизни. Хотя население росло, никаких свидетельств мальтузиан-ской динамики историки не видят. Эру экономического роста и процветания в Греции прервали другие факторы – политическая нестабильность и вторжение внешнего врага.

Аналогичный рост производительности и благосостояния наблюдался, начиная примерно с V века до н. э., в Древнем Риме. Эта эра процветания продолжалась вплоть до первого века Римской империи – и, скорее всего, подошла к концу из-за политической нестабильности и вреда, нанесенного Риму авторитарными правителями в имперский период.

Такие длительные периоды доиндустриального экономического роста, не ограниченные мальтузианской динамикой, известны не только в Европе. Существуют археологические и иногда даже документальные свидетельства подобных продолжительных эпизодов роста в Китае, в цивилизациях Анд и Центральной Америки до европейской колонизации, в долине Инда и в некоторых частях Африки.

Исторические свидетельства ясно говорят о том, что «мальтузианская ловушка» вовсе не закон природы и что вероятность ее возникновения, по-видимому, тесно связана с особенностями политической и экономической системы. В случае средневековой Европы мы имеем дело с сословным обществом, в котором бедность и отсутствие улучшений в жизни для большинства его членов были вызваны многовекторным неравенством, принуждением и искаженным путем прогресса.

Первородный грех земледелия

Влияние классовых интересов на технологический выбор – характерная черта не только средневековой Европы, но и всего доиндустриального общества. Оно появилось вместе с земледелием, если не раньше.

Эксперименты с приручением животных и выращиванием растений люди начали давным-давно. Более 15 000 лет назад собаки уже жили вместе с homo sapiens. Даже продолжая добывать себе пищу охотой, рыбной ловлей и собирательством, люди избирательно поощряли рост некоторых растений и животных и начинали влиять на их экосистему.

Затем, около 12 000 лет назад, начался процесс перехода к постоянному, оседлому сельскому хозяйству, основанному на полностью одомашненных растениях и видах животных. Сейчас нам известно, что этот процесс происходил, по всей видимости, независимо друг от друга как минимум в семи различных местах по всему миру. Растения, игравшие в этом переходе центральную роль, различались в зависимости от места: в Плодородном Полумесяце на современном Ближнем Востоке – пшеница двух типов (однозернянка и двузернянка) и ячмень; на севере Китая – два типа проса (обыкновенное и итальянское), на юге Китая – рис, в Мезоамерике – тыквы, бобы и маис, в Южной Америке – клубневые (картофель и ямс), на востоке нынешних США – различные виды киноа. Некоторые зерновые были одомашнены в Африке, к югу от Сахары; в Эфиопии – за это отдельная благодарность древним! – одомашнили кофе.

Отсутствие письменных источников не позволяет нам точно узнать, что именно и когда происходило. Теории, касающиеся причинно-следственных связей и сроков перехода к земледелию, вызывают жаркие споры, не утихающие со временем. Некоторые ученые считают, что «изобилие плодов земных», вызванное потеплением, в свою очередь вызвало переход к оседлым поселениям и к сельскому хозяйству. Другие специалисты утверждают прямо противоположное: нужда – мать изобретательности, следовательно, к окультуриванию растений людей подтолкнула нехватка пищи. Одни считают, что сперва появились постоянные поселения, а затем – социальная иерархия. Другие указывают на признаки иерархии в погребениях, возраст которых составляет тысячи лет до перехода к оседлой жизни. Некоторые присоединяются к знаменитому археологу Гордону Чайлду, автору термина «неолитическая революция», который считает переход к земледелию ключевым событием в истории человечества и человеческих технологий. Другие, следуя за Жан-Жаком Руссо, думают, что переход к оседлости и обработке земли стал «первородным грехом» человеческого общества, ибо открыл путь бедности и социальному неравенству.

Скорее всего, в действительности все происходило очень разнообразно. Люди экспериментировали со множеством разных растений, с различными способами приручения животных. Ранние культурные растения включали в себя бобовые (горох, вику, нут и родственные им), ямс, картофель, различные овощи и фрукты. Вполне возможно, одним из первых был одомашнен инжир.

Известно также, что земледелие распространялось не быстро, и многие общины продолжали жить охотой и собирательством, даже когда по соседству уже произошел прочный переход к земледелию. Например, недавние исследования ДНК показывают, что европейские охотники-собиратели не принимали земледелия в течение нескольких тысяч лет, и переход к нему в Европе произошел не раньше, чем туда переселились земледельцы с Ближнего Востока.

В процессе этих социально-экономических перемен возникали общества самых разных типов. Например, в Гебекли-Тепе (в центральной части современной Турции) обнаружены археологические следы поселений возрастом 11 500 лет, жители которых на протяжении более 1000 лет сочетали земледелие с охотой и собирательством. Найденные захоронения и предметы искусства свидетельствуют о том, что в этой ранней цивилизации была развита иерархия и имелось значительное экономическое неравенство.

В другом знаменитом месте, Чатал-Хуюке, менее чем в 450 милях к западу от Гебекли-Тепе, археологи обнаружили чуть более позднюю цивилизацию, отличавшуюся совсем другими чертами. Цивилизация Чатал-Хуюка, существовавшая более 1000 лет, по-видимому, представляла собой достаточно эгалитарное общество: в его захоронениях почти незаметно неравенства, нет свидетельств о четкой иерархии, все жители проживали в очень схожих домах (особенно на восточном склоне, где поселения существовали долгое время). Жители Чатал-Хуюка, по-видимому, сформировали себе здоровый и разнообразный рацион, в котором сочетались культивируемые зерновые, дикие растения и мясо, добытое на охоте.

Приблизительно 7000 лет назад по всему Плодородному Полумесяцу начинает распространяться совсем иная картина: единственным средством существования становится постоянное земледелие, часто основанное на одной-единственной зерновой культуре. Возрастает экономическое неравенство, возникает очень четкая социальная иерархия, элитные слои которой много потребляют, ничего не производя. Примерно в это же время у нас появляется больше данных, поскольку возникает письменность. Хотя все письменные источники исходят от элиты и ее писцов, из них очевидно ее богатство и огромная власть над всем остальным обществом.

Египетская элита, возводившая для себя пирамиды и роскошные гробницы, по всей видимости, отличалась относительно неплохим здоровьем. У нее был доступ к медицинским услугам, доступным в то время; по крайней мере, по некоторым мумиям можно сказать, что эти люди прожили долгую здоровую жизнь. Резкий контраст представляют крестьяне: они страдали, среди прочего, от шистосомоза – паразитического заболевания, передающегося через воду, – туберкулеза и грыж. Правящая элита путешествовала с комфортом и, судя по всему, не перетруждалась. А кто не желал платить налоги, обеспечивая власть имущим такой образ жизни, – тех били палками.

Цена зерна

Несмотря на раннее разнообразие одомашненных растений, практически везде, где укоренилось оседлое земледелие, основой его стали зерновые культуры. Пшеница, ячмень, рис, маис – все это плоды травянистых растений: мелкие, твердые, сухие зерна, в ботанике носящие название «кариопсы». Эти растения – зерновые или злаки, как их обычно называют, – обладают общими привлекательными характеристиками. В них низко содержание влаги, поэтому они не портятся и их легко хранить. Важнее всего их высокая энергетическая плотность (измеряемая в калориях на килограмм), благодаря которой сравнительно небольшим количеством зерна можно обеспечить питание множеству людей на долгое время – что очень важно там, где необходимо кормить население вдали от полей и зерно требуется перевозить. Зерно легко обрабатывать, если у вас достаточно рабочей силы, чтобы заниматься вспашкой, посевом и сбором урожая. Клубневые и бобовые в этом смысле далеко не так удобны: их сложнее хранить, они легко гниют и содержат намного меньше калорий (в том же объеме – всего одна пятая от энергетической ценности зерна).

Если говорить о достижении массового производства и получении от сельского хозяйства значительного объема энергии, введение зерновых культур выглядит эталонным примером технического прогресса. Именно такой набор культур и методик производства позволил развивать густонаселенные местности, строить большие города, а затем и создавать крупные государства. Но и здесь обратим внимание на то, что применение этой технологии принесло разным слоям населения очень разные последствия.

До III тысячелетия до н. э. в Плодородном Полумесяце мы не встречаем следов городов более чем с 8000 населения. В начале III тысячелетия резко вырывается вперед Урук (на территории современного южного Ирака) с 45 000 жителей. В течение следующих двух тысячелетий неуклонно повышаются и размеры больших городов, и их количество: 4 000 лет назад мы видим Ур (тоже в современном Ираке) и Мемфис (столицу объединенного Египта) с 60 000 жителей; 3200 лет назад в Фивах (Египет) – 80 000 жителей; 2500 лет назад Вавилон достигает населения в 150 000 человек.

Во всех этих местах имеются четкие данные о централизованной элите, которой технический прогресс был чрезвычайно выгоден, а большинству населения этих обществ никакой выгоды не приносил.

Мы не можем с уверенностью говорить об условиях жизни в ранних земледельческих общинах. Однако, судя по данным из ранних централизованных государств, большинство людей, занятых исключительно производством зерна, жили заметно хуже, чем их предки, занимавшиеся охотой и собирательством. По современным оценкам, охотники-собиратели работали приблизительно пять часов в день, питались разнообразно, с большим количеством мяса, и вели здоровый образ жизни; в результате средняя продолжительность их жизни составляла от 21 года до 37 лет. Младенческая смертность была высока, но человек, доживший до 45, вполне мог прожить еще от 14 до 26 лет.

Оседлые земледельцы работали, по-видимому, вдвое больше – до десяти часов в день. Кроме того, работа сделалась намного тяжелее, особенно когда зерновые стали основной земледельческой культурой. Есть много свидетельств того, что рацион людей после перехода на полную оседлость ухудшился. В результате крестьяне сделались в среднем на четыре-пять дюймов ниже ростом, имели серьезные проблемы с костями и зубами. Они больше страдали от инфекционных заболеваний и умирали быстрее, чем их сородичи-охотники. Средняя продолжительность жизни крестьянина той эпохи оценивается всего в 19 лет.

Крестьянский труд был особенно тяжел для женщин: на их скелетах археологи находят следы артрита от работы на ручных зернотерках. Среди крестьян значительно возросла детская смертность. Как естественное следствие, в этих обществах заметно доминировали мужчины.

Почему же люди приняли – или, по крайней мере, не противились – технологии, означавшей для них изнурительный труд от зари до зари, нездоровый образ жизни, полуголодное и подневольное существование? Разумеется, 12 000 лет назад никто не мог предвидеть, что за общество вырастет из перехода на оседлое земледелие. Тем не менее, как и в средневековый период, технологический и организационный выбор в древних цивилизациях неизменно делался в пользу элиты – за счет большинства населения. В эпоху неолита новые технологии развивались намного медленнее – для этого требовались даже не сотни лет, как в Средневековье, а тысячи – и господствующая элита зачастую складывалась постепенно. Но так или иначе, в обоих случаях важнейшее значение имела политическая система, отдавшая в руки элиты непропорционально большую власть. Разумеется, играло свою роль и принуждение, однако часто ключевым фактором становилась сила убеждения, присущая религиозным и политическим лидерам.

В сравнении с ранними земледельческими обществами широко распространилось рабство; во всех древних цивилизациях, от Древнего Египта до Греции, мы видим значительное количество рабов. При необходимости без стеснения использовалось принуждение. Но, как и в Средние века, вовсе не принуждению подчинялись люди день ото дня. Часто оно находилось на заднем плане, а ведущую роль играло убеждение.

Возьмем пирамиды – символ богатства и могущества фараонов. Постройку пирамиды невозможно считать вложением в общественную инфраструктуру, со временем улучшающую благосостояние простых египтян, хоть такое строительство и создавало много рабочих мест. Так, чтобы возвести 4500 лет назад Великую пирамиду Хуфу в Гизе, требовался труд 25 000 человек единовременно на протяжении примерно 20 лет. Проект намного грандиознее любого средневекового собора! И на протяжении более 2000 лет каждый египетский правитель считал необходимым возвести собственную пирамиду.

Прежде было распространено мнение, что пирамиды возводились принудительно: их строили рабы под кнутами жестоких надсмотрщиков. Теперь мы знаем, что это не так. Среди строителей пирамид было много искусных ремесленников; их труд вполне достойно оплачивался, их хорошо кормили – например, говядиной, самым дорогим в те времена мясом. По всей видимости, на такую тяжелую работу они соглашались из-за денежного вознаграждения и по убеждению.

До нас дошли интереснейшие документы об этой работе, например подробности о том, как проводила время одна «строительная бригада» в Гизе. В этих описаниях мы не встречаем упоминаний о наказаниях или о принуждении. Скорее, дошедшие до нас фрагменты рисуют картину, напоминающую строительство средневековых соборов. Камень для пирамид добывают в нильских каменоломнях, везут по реке на плотах, затем доставляют на место строительства. Сама работа тяжелая, но и требующая мастерства. Рабство не упоминается вовсе; однако некоторые современные исследователи считают, что речь шла о «барщине», подобной той, что существовала в феодальные времена, или той, что использовал Лессепс в 1860-е годы на строительстве Суэцкого канала.

В эпоху фараонов искусные египетские ремесленники могли хорошо питаться и получать достойное жалованье, поскольку элита выжимала из крестьян все соки. Технология производства зерна помогала достичь в плодородной долине Нила большого количества продукции, которую затем перевозили в города. Но важна была и готовность людей выполнять огромный объем работы за столь скудное вознаграждение. А это, в свою очередь, происходило потому, что в необходимости этого их убеждала власть и величие фараона – как и то, разумеется, что при необходимости фараон мог применить насилие.

Чем мотивировались древние, никому доподлинно неизвестно; мы не можем заглянуть в головы крестьянам, жившим 2 000 или 7 000 лет назад, а письменных свидетельств о своих надеждах и тревогах они не оставили. По-видимому, организованная религия помогала убедить их, что их жизнь вполне приемлема – или, по крайней мере, что такова их неизбежная участь. Космологии централизованных сельскохозяйственных обществ выстроены строго иерархично: на вершине боги, в середине – цари и жрецы, а крестьяне всегда занимают нижний ярус. Вознаграждение за то, чтобы безропотно терпеть свою участь, в разных религиозных системах варьируется, но в целом речь всегда идет о какой-то отложенной компенсации. Кроме того, эта роль предназначена тебе богами… короче, закрой рот и иди пахать!

В египетской религиозной системе основной мотивацией стало желание помочь правителям достичь благоприятного посмертия. Простые люди и от загробной жизни особых улучшений не ждали: слуги там должны были остаться слугами и так далее. Но боги одобряли тех, кто служил царям, строил для них пирамиды, отдавал зерно, помогая правителям достичь большей славы и возвести для себя еще более роскошные мавзолеи. Те, кому особенно не повезло, отправлялись в загробный мир немедленно вслед за своими хозяевами: в некоторых пирамидах найдены свидетельства того, что придворных и слуг фараона ритуально убивали во время погребения их властелина.

Правящая элита Египта обитала в городах и сочетала в себе черты жреческой иерархии и «божественных царей», претендуя на преемничество с богами или даже на прямое происхождение от богов. Это далеко не уникально. В большинстве древних цивилизаций мы встречаем храмы и иные священные сооружения, как правило, по той же причине, по которой средневековая церковь строила соборы, – чтобы легитимизировать правление элиты, воплотив в камне почитание ее богов, и поддержать в людях веру.

И монокультура зерновых, и жесткая иерархическая организация общества, отбиравшая у крестьян бо́льшую часть избыточного продукта, были в Древнем мире обычным делом – и все же речь не идет о неизбежности, связанной с самой природой земледелия или выращивания зерновых. Всегда оставался выбор. Были общества, даже в схожих природных условиях специализировавшиеся на других видах земледелия, например на бобовых и клубневых. В Чатал-Хуюке зерновые, по-видимому, сочетались с разнообразным набором плодов диких растений, а также с мясом диких животных, добываемых охотой: туров, лис, зайцев и барсуков. В Египте около 7 000 лет назад, наряду с культивацией пшеницы-двузернянки и ячменя, охотники добывали водоплавающих птиц, антилоп, кабанов, крокодилов и слонов.

Даже выращивание зерна не всегда порождало неравенство и иерархию, как показывают нам более эгалитарные цивилизации долины Инда и Мезоамерики. Выращивание риса в Юго-Восточной Азии на протяжении нескольких тысяч лет велось в намного более свободном и равноправном обществе; появление серьезного экономического и политического неравенства в этом регионе, по-видимому, совпадает с введением новых земледельческих и военных технологий во время бронзового века. Сочетание массового производства зерна, масштабного изъятия излишков и жесткой централизованной власти, как правило, становилось результатом политических и технологических решений, принятых элитами, – там, где элиты обладали достаточной властью и могли убедить остальных с этим смириться.