Текст книги "Леди-босс"

ТОРМОЗНОЙ ПУТЬ

Элга и Вадим страшно удивились, когда я сказала им, как выковыривала наличку из Беллы Львовны Зоркие.

– Ерунда какая-то! – пожал плечами Гурвич. – Бред, в общем… Она прекрасно знает, что Туманские всегда держали в нашем банке заначку. И именно наличные… У них в депозитарии своя ячейка. Я знаю, пару раз с Викентьевной мотался. И она всегда подпитывала свой персональный загашник. После нее Семеныч распоряжался. Теперь это твое… Тоже личное. К банку это отношения не имеет. Просто там безопаснее, сейфы, шифры… Такой аварийный фондик. Когда срочно на лапу надо дать. Или на личные расходы… Всяких инспекторов она тоже оттуда подкармливала.

Я припомнила, что, когда Туманский собирался уезжать, мы с ним зарулили в банк "Славянка "Т", и я подписывала бумаги, касающиеся какого-то ключа или ключей. Но, во-первых, бумаг было много, во-вторых, я почти ничего не соображала, занятая одним – Сим-Сим смывается, а в-третьих, члены правления, среди которых была и Белла Львовна, были изумлены, если не больше, тем фактом, что на их горизонте возникла новая Туманская, а главное – тем, что Сим-Сим делал все, не объясняя причин, и старался провернуть оформление передаточных документов как можно скорее, так что я запомнила только это – их недоумение и тревогу. Банк "Славянка "Т" на банк был похож, как ворона на лебедя, Туманские открыли его на самой окраине, вблизи метро «Орехово», в «спальном» районе, арендовав и приспособив под невеликую банковскую команду стекляшку магазина «Союзпечать», пристроенную к громадному жилому корпусу. И если бы не мощные решетки на окнах и вывеска из черного стекла с надписью золотом, догадаться, что тут коммерческий микробанк, было бы трудно. Но подземелья у него были серьезные: бронированные двери, главное хранилище и отдельно – серые металлические стеллажи с выдвигающимися ящиками-сейфиками… Сим-Сим сказал мне:

– Сюда только в крайнем случае! Если припрет всерьез. Но лучше без меня ничего не трогай. Вернусь – разберемся.

Я хотела позвонить в банк и узнать, сколько там и чего в депозитарии. Но Вадим заржал:

– Откуда они знают? Если только отмычками не обзавелись… В заначку только ты имеешь право нос сунуть! Даже если там бриллианты из короны Российской империи – их дело десятое… Что кладешь, что берешь, никто не видит, тебя же одну оставляют с ящиком! Можешь хоть дохлую крысу хранить…

– Крыса будет иметь запах! – дернула носом Карловна. Она косилась на меня с любопытством. – Разве вы имеете нужду в наличных купюрах?

– Поимела! – огрызнулась я.

– Вам надлежало звонить мне.

– Звонила. Не знаю, где вы там в воскресенье шлялись.

– Я посещала дневной спектакль в театре по Метерлинку… «Синяя птичка».

Ага, вот оно в чем дело! Карловна уже сопровождает Михайлыча с его детворой в их культпоходах? Приручает она их или как? И знает ли про это законная мадам Чичерюкина или ушами хлопает? И что ей плетет Михайлыч? Дескать, товарищ по работе двинул в тот же театр на те же игрища?

Элга будто и не заметила моей озадаченности, заперла дверь в кабинет, передвинула стул к стене, на которой висели маски, влезла на него и сняла с крюка здоровенную, оскаленную клыками из слоновой кости эбеновую харю с выпученными глазами из океанских ракушек. Оказывается, харя прикрывала нишу в стене, в которой стояла картонная коробка из-под куриных кубиков «Кнорр», перевязанная шпагатом и проклеенная скотчем.

Она поставила коробку на стол, срезала шпагат и открыла ее. Пачки неновых хоженых долларов, немецких марок и еще чего-то европейского были перехвачены резинками.

– А-а, – протянул Вадик, – «четверговые», что ли?

– Да, это предназначалось для четвергов… Она называла это «мой чулок». Я полагала, Лиз, что вас Туманский поставил в известность.

– Ерунда! – сказал Вадик. – Он про эту заначку ни ухом ни рылом! Викентьевна боялась, что, если он разнюхает, тут же на фиг все спустит на ипподроме или в казино! Он же даже с охраной в «очко» дулся… Как только в кармане купюры зашевелятся – тут же все в игру! Между прочим, Лизавета, возле Маяковки такая контора есть, тотализаторная, с выходом на Европу. Там даже ставки на скачки в Ипсоме британском принимают, футбольное тото тоже. Скажем, продует какой-нибудь «Челси» «Манчестеру» и с каким счетом. Очень приличные ставки накачивались… Он оттуда не вылезал. Вот она его и держала на голодном пайке, в смысле начички. И наша касса была предупреждена, и в банке знали: без нее ему ничего не выдавать. Только с ее визой.

Это было еще одно открытие для меня. В смысле семейной жизни Туманских. Но больше всего меня интересовало, почему Нинель держала тут, под рукой, эту заначку.

– «Четверговые» – это как понимать?

Они мне объяснили, что при жизни Туманской вся просвещенная Москва знала, что по четвергам в офисе на Ордынке весь рабочий день Туманская посвящала приему не просто просителей, но разных творческих личностей, самодеятельных изобретателей и оставшихся не у дел ученых, доморощенных Кулибиных и Менделеевых, тащивших сюда свои проекты. Предварительный отбор делал как раз Вадим, отсекая явных безумцев и прохиндеев. И если кто-то становился интересен Туманской, он мог рассчитывать на подпитку небольшими разовыми суммами, до полутыщи баксов. В самом благоприятном случае умельцы могли рассчитывать и на постоянный контракт с "Системой "Т". Но даже при крайней сомнительности своего проекта визитеры кое-что получали, просто чтобы не откинуть копыта, как говорится, для поддержания штанов. Конечно, до великого Сороса, закачивавшего мощные гранты в раздрызганную российскую науку, Туманской было далеко, но в очередной раз я убедилась, что по-настоящему не могу понять ее, и белоснежный монумент, в виде коего я ее представляла, уже треснувший и осыпающийся декоративной крошкой, кажется, снова окутывался сияющей аурой, и на скупую рыцаршу, сидящую на своих сундуках, она опять переставала быть похожей.

Я спросила Вадика, может ли он вспомнить что-нибудь из особо значимых проектов, которые пошли в дело. Но вместо него ответила Карловна:

– Самое интересное – это программа по яйцам!

– Чьим? – удивилась я.

– Страусиным, – сказал Гурвич, усмехаясь. Оказывается, года два назад к Туманской на прием пробился отставной контр-адмирал, оказавшийся не у дел в связи с усечением флотов и осевший на родовом хуторе на Кубани. Адмирал свихнулся на страусах. Ему удалось упереть с территории самостийной Украины из разоренного заповедника Аскания-Нова еще не съеденных аборигенами двух страусов-эму. С целью создания страусиной фермы, которая в грядущем должна была дать диетическое мясо, перья для украшения дам, классную кожу на перчатки, сумочки и прочее. С первой парой, которая должна была стать основой династии кубанских, то есть российских, страусов, дела не сложились. Страуса-папу порвали местные собаки, подкопавшиеся под вольер, но страус-мама успела отложить два яйца. Адмирал заложил их в самодельный инкубатор. Из одного яйца ничего не вылупилось, из другого проклюнулась страусиная девочка. Адмирал для убедительности привез в корзине страусенка в Москву и долго гонял по банкам и спонсорам, безуспешно пытаясь увлечь финансистов своим проектом. Кто-то вывел его на Туманскую, и он появился в этом кабинете с той самой корзиной и познакомил Нину Викентьевну со своей питомицей. Вадим собирался выставить адмирала, но Туманская не дала.

Дева-страус гуляла в этом кабинете и метила ковер пометом.

Адмирал напирал на то, что для продолжения дела ему нужны новые яйца, из которых он надеялся вывести хотя бы одного страуса-джентльмена, дабы образовать новую семью.

– Она была такая очень миленькая птичка, – вспомнила Элга.

– Голая она была, потому что от злости сама себя общипывала, и величиной с индюка! И клюв как десантный штык-нож! Долбанула в ботинок так, что я полгода хромал… Меня Викентьевна в Испанию сгонять заставила. Там один хмырь этих страусов развел, как мух! И за яйца слупил, будто они золотые. Сейчас я покажу вам этого адмирала.

Вадим порылся в столе Туманской, который все не решался очистить, и вынул какой-то снимок.

Судя по всему, адмирал процветал, разумно используя кредитную подкормку от "Системы "Т". На фотографии он, коротенький и толстый, стоял на зеленой лужайке, в полной парадной форме, якорях, галунах и орлах на погонах и фуражке, с кортиком, по стойке «смирно». Слева и справа от него вытянулись рослые страусы. Было похоже, что они у него ходят строем, маршируют, как новобранцы, и, возможно, исполняют прочие команды, потому что в руках в белоснежных перчатках адмирал держал медный флотский рожок-флюгорн, явно для того, чтобы подавать сигналы «Становись!» и «Шагом марш!». Впечатлившись рассказом Вадима, а также фотографией, я сказала, что традиции, заложенные Туманскими, мы должны блюсти.

В середине мая, в первый четверг после праздников, на Ордынку начали подтягиваться непризнанные гении. Вадим их не фильтровал, потому что они все мне были интересны. Белла Львовна с неожиданным для меня энтузиазмом одобрила возобновление «четвергов», заявив:

– Это еще один плюсик к вашему имиджу, деточка…

Позже-то до меня дошло, что так одобрительно она отнеслась бы к любому моему действию или решению, лишь бы я не совала нос в то, что в действительности происходило в недрах корпорации. Но для того чтобы все это сразу просечь, надо бы было быть Викентьевной, с ее чутьем на внутренние и внешние опасности. От нее ничего не могли скрыть, меня же умело держали на дистанции. Всегда находились разумные причины, по которым мне приходилось откладывать на будущее то, что я хотела сделать немедленно. Я решила задействовать вертолет, на котором летала Туманская, и мы с Вадимом даже разработали маршрут по ближним и дальним областям, где располагались подразделения и фирмы и фирмочки, входившие в "Систему "Т", включая кирпичный завод под Тулой, производство какой-то патоки на Большой Волге и стеклозавод имени Дня Парижской коммуны под Петрозаводском. Но тут выяснилось, что старенький Ми-8, купленный корпорацией по случаю еще в девяносто втором, нужно немедленно ставить на капитальный ремонт в связи с заменой выработавшего свой ресурс мотора, лопастей и прочей фигни. Инспекционную поездку Л. Ю. Туманской пришлось отложить на конец года.

Я пробовала разбираться в делах банка "Славянка "Т" и в игре на фондовой бирже, со всеми этими акциями, векселями… Но мне объяснили, что для этого необходим аудит, то есть серьезная проверка банка и биржевых операций экспертами со стороны, коих в данное время к финансовым тайнам корпорации допускать нельзя, год еще не перевалил через биржевые вершины, все в процессе и тому подобное. В конце каждой недели на стол мне ложилась сводная рапортичка по платежам, взаимным расчетам, прохождению грузов через таможенные терминалы, и у меня начинала трещать голова, когда я пыталась разобраться во всех этих цепочках. К примеру, за партию компьютеров, отправленных на Украину, тамошние фирмачи расплачиваются не валютой, а кукурузным зерном, каковое поступает вагонами на переработку на крахмал и патоку, а та отправляется на кондитерские фабрики, нам не принадлежащие, где превращается в карамель, карамель передается на реализацию оптовикам и так далее и так далее… Цепочка, протянувшись через Китай, Корею, Тайвань и Подольск, замыкается на той же Украине, которая расплачивается… Далее – все по сказке про белого бычка: лыко да мочало, начинай сначала!

Я никак не могла понять, почему кирпичный заводик в Подмосковье, принадлежавший корпорации (правда, через подставу – родственника нашей Зоркие), гонит кирпич частным строителям коттеджей в долг, и те вроде бы расплатятся, но только после продажи вышеупомянутых коттеджей. Но мне, вежливо улыбаясь, растолковали, как это выгодно: процентные накрутки и все такое… И какой будет окончательный навар. А пока кирпичный завод брал кредиты, но не в нашем банке, а в малоизвестном «Пеликане».

Наверное, я бы в конце концов сама разобралась, в чем тут дело и где зарыта дохлая крыса, если бы меня не тормозили, переключая мое внимание на иные проблемы и настойчиво убеждая меня, что именно они до чрезвычайности важны для новой Туманской как фирменному знаку и лицу корпорации. То вдруг оказывалось, что я включена в состав жюри фестиваля рок-музыки в Сочах, и я, прихватив Гришку и Арину, летела на пяток дней на юг, глохла от грохочущих звукоустановок и воплей полуголых пацанов и девиц… То устраивалось бесконечное толковище по поводу проекта современного Дома моды, где она, Викентьевна, предполагала собрать молодых и малоизвестных отечественных кутюрье, и я целые дни гробила на обсуждение того, каким должен быть этот Дом моды, потянет ли "Система "Т" такие затраты и вообще на кой черт все это надо. В конце концов выяснялось, что это полная лажа, но время ушло безвозвратно.

Единственное толковое дело, которое мне удалось провернуть в мае, прямого отношения к хозяйству не имело. Мне даже не пришлось ни на кого давить. Все дружно согласились, что благотворительная акция, которую я хотела провести втихую, без огласки, весьма полезна, но только в том случае, если она получит паблисити. Деньги на нее нашлись. На Север, в женскую колонию, где я тянула свой срок, о чем, конечно, никто не догадывался, мы отправили две автофуры «вольво», загруженные продовольствием, включая всякие тушенки, крупы, вермишели и сухое и сгущенное молоко, чай, сигареты и кофе (я помнила, что больше всего я мечтала о чашечке нормального кофе), лекарствами (в санчасти на монастырском острове был только йод, зеленка и аспирин), стиральными порошками (мне приходилось стирать черным мылом) и всем прочим, что, по моему разумению (включая знаменитые прокладки), могло хоть как-то скрасить жизнь узниц. Раздули это дело до гомерических размеров. При отправке фур присутствовал тот самый милицейский генерал, много говорилось о благородстве "Системы "Т" и лично моем, нас помянули в программах новостей почти на всех каналах, и Белла одобрительно сказала:

– Самое то, деточка. Вы умнеете прямо на моих глазах!

Вообще-то я собиралась лично навестить узилище, но потом побоялась, что это будет выпендрежно, а главное, может всплыть и начать раскручиваться мое уголовное прошлое. Что делу Туманских может навредить.

Но в общем-то я если и не понимала по-настоящему, то ощущала, что за моей спиной идет какая-то тихая возня, что-то постоянно происходит, но я отнесла это за счет того, что меня, как неумеху, вежливенько придерживают, дабы я сдуру не наломала дровишек.

Михайлыч вел себя как-то непонятно, куда-то пропадал на целые недели. Когда я как-то спросила, что нового по убийству Сим-Сима, ответил вопросом:

– Кино такое знаешь – «Следствие ведут знатоки»?..

Время от времени он требовал у Беллы и меня какие-то суммы, которыми оплачивал услуги неизвестных мне людей. Зоркие молча выписывала, я ставила подпись, и Чичерюкин топал в кассу. Эта сторона дел обсуждению не подлежала.

Как-то я застала его в нашем буфете, он что-то жевал и читал журнал «Эксперт» с портретом нового премьер-министра, известного под кликухой «киндер-сюрприз», такого умненького и оптимистичного мальчика, который предвещал взлет и расцвет Отечества, если оно последует его рекомендациям, и сказала:

– Слушай, Михайлыч, есть у меня такое ощущение, что со мной многие тут темнят. Во всяком случае, чего-то недоговаривают.

– В каком смысле?

– В деловом.

– Извини, Лизавета, я в этих делишках ни ухом ни рылом… У меня другие песни. Впряглась – значит, тяни! Больших глупостей ты уже не делаешь. Все вроде чин чинарем. Идет нормальная притирка. Ну а если кому не доверяешь, у тебя право есть – в три шеи! Это же твое! Все твое. Ну почти что все… Я быстренько свернулась и слиняла, потому что боялась, что проговорюсь про Горохову. Недавно я пришла к выводу, что разумно было бы подключить к этому делу многоопытного Чича, а не решать все с бухты-барахты. Про мою историю с Ираидой Анатольевной в прошлом он знал все и как-то предрекал, что добром она не кончится и Ирка обязательно возникнет, как только учует запах деньги. Но пока я не была готова к этому разговору.

У них с Элгой, похоже, все устаканилось, Карловна перестала вести себя, как Колумб, открывший Америку, и единственное, что меня еще бесило, так это то, что все чаще по вечерам она оставляла меня одну, смывалась на рандеву с Михайлычем.

Я сидела на Ордынке допоздна, домой возвращаться не хотелось – там была холодная постель, недалекая Арина. Был, конечно, и Гришка, но он так выматывался в своем саду, что чаще всего я видела его уже спящим.

Я полюбила эти поздние часы в уже моем кабинете, когда контора пуста, по зданию гуляет ветерок, пахнет зеленью из окна, когда тишина и покой и можно наконец, ни о чем не думая, завалиться в любой кабак, отправиться на шоу, поиграть фишками за рулеткой, но мне это было не нужно. Мне казалось, что я в чем-то предам Сим-Сима, если стану делать это одна, без него. Иногда, размечтавшись, я останавливала себя, как будто, разогнавшись на «Дон Лимончике», била по педали, прочерчивая позади на асфальте четкий тормозной путь…

Где-то около полуночи я убиралась с Ордынки. За «фиатиком» следовал «жигуль» охранника, который уже знал, где я по пути буду останавливаться. Я заходила в ночной супермаркет на Новом Арбате, бродила но пустым залам с тележкой и выискивала вкусненькое или экзотическое. Загружалась какими-нибудь лобстерами, мадагаскарской ягодой, черным виноградом и желтыми китайскими грушечками, благо теперь все эти фрукты-ягоды были в Москве круглогодично, покупала что-нибудь сладкое, мороженое, брала бутылку хорошего красного вина, обычно испанского, из сухих, и отправлялась дальше.

Цветы я всегда покупала в павильоне на Маяковке, иногда подходила к бабкам у метро, которые торговали первой редиской, укропом и кинзой, не столько для того, чтобы что-то купить, а чтобы просто потрепаться. Тетки сильно походили на Гашу, и я, вспоминая о ней, думала о том, что ее мне не хватает. Но Гаше было не до меня, у Гаши была ее деревня Плетениха, многоголовое семейство и огород, который в такую майскую теплынь требовал заботы.

Но помимо этих забот было еще что-то, что не позволяло мне погнать «Дон Лимончика» к Гаше, хотя до Плетенихи была всего пара часов езды. Что-то останавливало меня, словно и перед Гашей была какая-то моя вина…

Дома я влезала в джакузи, ополаскивалась, подремывая, потом в кухне устраивала ночную пирушку, благо на все диеты я чихала и могла трескать что угодно, попивала винцо и часами смотрела видачок. Арина обычно крутила секс-штучки и слезливые мелодрамы, затерла почти до дыр кассету с «Эммануэлью», но я смотреть все это не могла и ставила что-нибудь из мультяшек Гришки. Только звук убирала. Смешные звереныши, человечки и монстрики двигались на экране, я бездумно смотрела на них и засыпала прямо за столом. Арина уже тоже знала, когда наступит этот момент, сонно вздыхая, появлялась в кухне и тащила меня в спальню, в постель.

Все эти недели за моей спиной что-то копилось и набирало силу, сжималась какая-то пружина, которая неизбежно должна была распрямиться и безжалостно ударить по мне. Но предчувствия не мучили меня, мысли мои были заняты одним: как мне жить без Сим-Сима? Я мучительно пыталась понять, чем же я прогневала Главного Кукольника, за что он меня так приложил. Дернет ли он за свои веревочки, чтобы я затрепыхалась на них по новой и мне стало еще хуже?

Он и дернул.

Согласно роскошному буклету, разосланному каждой из дам, приглашенных на парти в отель «Балчуг», миссис Мэрион Гиббс-Хофман стукнуло семьдесят два года, то есть она достигла возраста, который уже не скрывают. Прием для бабульки устраивал тот самый дамский двухнедельник, который меня уже засветил, и отказывать редакторше мне было неудобно. Из буклета я почерпнула, что заморскую миссис интересуют россиянки из числа уже прогрызшихся в деловые сферы, то есть бизнес-леди, сделавшие сами себя. Сообщалось, что миссис всю жизнь волокла свой воз, как ломовая лошадь, и до сих пор правит целой империей отелей, турфирмой и даже владеет круизными судами.

Я сразу поняла, что бездарно влипла.

На стандартный прием с поддавоном и закусью встоячку, с неизбежным присутствием халявщиков, известных всей Москве и проникавших через любые заслоны на дармовую жратву и выпивку, это ни с какого боку похоже не было.

В конференц-зале на возвышении стояла деревянная кафедра и рядом с ней электронная фисгармония. Мы с Элгой немного опоздали, и, когда уселись неподалеку от дверей, миссис уже толкала речугу. На английском, конечно, переводила редакторша, мадам Рында, на этот раз в темно-зеленом френче, брюках цвета хаки, шляпке типа фуражки, что делало ее немного похожей на Мао Цзэдуна. Во всяком случае, что-то вождистское в ней ощущалось. Дрессировка в «Торезе» еще не забылась, и я все понимала без перевода.

В зале было десятка четыре приглашенных, в основном дам возраста, приближающегося к неопределенному. Было видно, что дамский двухнедельник был для них чем-то вроде Библии: они точно следовали его указаниям в области моды – что носить, чем душиться, какие цацки на себя навешивать. Было понятно, что все они или почти все из одного прайда. Во всяком случае, фейсы почти у всех были одинаково усиленно-внимательные, как у школьниц, которым вдалбливают урок. Впрочем, больше всего это походило на взбучку, которую сержант задает новобранцам. Многие даже что-то записывали в блокнотики и держали на весу диктофончики, фиксируя каждое драгоценное слово, занесенное в темную Московию.

В миссис Мэрион Гиббс-Хофман было метра два росту. И я бы никогда не решилась назвать ее старушкой. Будто из дерева вырезанное лицо, без следа подтяжек, было сухо-гладким и коричневым от загара, словно она явилась сюда прямо с каких-нибудь жарких Гавайев. Голову покрывал седой пушок, но, по-моему, она ее брила, как боксер. Белоснежный оскал был сработан лучшими дантистами планеты. Но главное – миссис излучала совершенно бешеную, свирепую энергию. Насколько я не забыла инглиша, на прямой мат она не переходила, умело балансируя на грани площадной ругани.

Мне кажется, она вела бы себя точно так же и в каких-нибудь джунглях, растолковывая беременным пигмейкам, какие они идиотки. Во всяком случае, она стреляла, как из пулемета, рявкающим полулаем, коротко и безапелляционно. И коротенький синий балахон-платье развевался на ее остове, как флаг на древке, водруженный над нецивилизованной территорией.

Ни о каком бизнесе речь не шла. Речь шла о священной битве девочек, девиц, молодых женщин, матрон и бабулек Штатов за свои права. Оказалось, что миссис Мэрион Гиббс-Хофман представляла в нашей занюханной Москве некий орден новых амазонок, то есть плюс ко всему еще и рулила собственным движением, которое называлось, кажется, «Дочери Евы». А ярилась миссис оттого, что отечественные дамы по наивности представляют себе Штаты раем небесным и понятия не имеют о тех нечеловеческих условиях, в которых пребывают среднеамериканская бабулька, матрона, молодая семейная женщина, девица на выданье и даже невинная девочка, стонущие под гнетом тех самых, которые в брюках и которые стремятся только к одному, движимые инстинктом: распять, впихнуть и унизить…

За ее спиной у стены стояли три «Евиных дочки», которых она привезла с собой в Москву, но молоденькие. В таких же зеленовато-синих форменных балахончиках и в пилотках с непонятными вензелями. Они держали в руках какие-то книжечки. Одна из них, убойно красивая негритяночка, с чуть вывернутыми алыми губами, сероглазая, еще подросток, жевала резинку и с любопытством разглядывала этих русских теток, которые сияли бирюльками, как елки, и которых надо было обращать в свою веру. Я огляделась и поняла, что почти никого из настоящих деловых женщин здесь нет. Очевидно, в отличие от меня, они просекли, что будет нести пророчица. И если не считать одной рестораторши и знакомой мне директрисы известного охранного агентства, тут собрались в основном вольные читательницы двухнедельника, из тех, кого Элга именовала «нюшками», то есть жены именитых супругов или их подруги.

То, о чем громыхала миссис, им нравилось. Всегда приятно слышать, что кому-то гораздо хуже, чем тебе. Но главное, что, оказывается, там, за океаном, бравые американочки уже пробили то, чего не пробили мы: кадрово служили в пехоте, авиации и даже на флоте, рулили банками и предприятиями, держали супругов в ежовых рукавицах и чуть что – волокли мужика в суд, поскольку даже заинтересованный взгляд какого-нибудь забывшегося бедолаги на твои титьки или коленки, тем паче комплимент, сказанный на ушко, закон расценивает как посягательство на невинность, честь и достоинство, и не один работодатель, ухвативший за задницу в своем офисе секретаршу, уже тянет срок или выплачивает моральную компенсацию, каковая позволяет оскорбленной телке пережить это ужасное унижение.

Но главное было совсем в ином – пророчица расценивала сильную половину человечества как ублюдочное и вымирающее явление. Она предрекла, что Двадцать Первый век будет веком Женщины, то есть такой Всемирной Бабищи, которая наконец возьмет в свои руки планету и оставит мужикам лишь частичное участие в процессе зачатия, без чего, впрочем, в дальнейшем, в связи с развитием генной инженерии, можно будет и обойтись.

Дамы жутко возбудились. Загоготали, как гусыни, им нравилось думать, что они смогут обойтись без своих гусаков.

Ораторша плюхнулась за фисгармонию и заиграла очень профессионально и энергично. Ее девы уткнулись в книжечки, а она призвала жестом всех нас присоединиться к пению. Такие же песенники были разложены на спинках кресел. Публика начала несколько сконфуженно листать книжечки, поскольку в инглише многие не волокли ни уха ни рыла, девы грянули, пританцовывая нечто псалмообразное, на мотив «Выходила на берег Катюша». Песнопение явно было заготовлено для России. «Евины дочери» пели классно, у негритяночки обнаружилось уникальное бархатистое контральто.

– Ну и как это тебе, Карловна? – покосилась я на Элгу.

– К чертовой матери! – фыркнула та. – Я не имела никакого понимания, Лиз, что тут будет. Кажется, эта особа полагает, что прилетела к туземкам?

– А может, ее не дотрахали в молодости? – предположила я. – Или она просто забыла, как это делается? И чему так обрадовались эти коровы? У каждой есть койка, где ее ждут…

Кажется, я ляпнула что-то не то, потому что Элга отчаянно покраснела. Приняла, значит, на свой счет. В отличие от меня, койка, в которой ждут, у нее была.

Музыкальная пауза оборвалась так же резко, как и началась, миссис ухватилась за Библию и стала растолковывать, что из рая нашу прародительницу выперли исключительно по вине Адама. Этого первого супермужичка завело и возбудило известное пресмыкающееся, уговорив его первым куснуть яблочко. И бывший до этого джентльменом парнишка озверел от похоти и разложил Еву под древом познания. Это, оказывается, был первый случай изнасилования в истории человечества, первое оскорбление действием, каковое наследники Адама продолжают и в наши дни.

– С меня хватит! Я линяю… – пнула я Элгу.

– Я тоже.

В обширном холле перед конференц-залом были выставлены столы для безалкогольного файф-о-клока, такого чаепития встоячку, громоздились горы пирожных, выпечки и бутеров, парили заварочные чайники, расписанные под матрешку, и дышал жаром многоведерный электросамовар, тоже расписанный под хохлому. Четыре редакционные девицы из штата двухнедельника скучали в ожидании перерыва. Девчонки, видно по задумке мадам Рынды, изображали сестричек-аленушек, в сарафанах и кокошниках, и должны были разливать чаи для гостий. Но пока томились без дела.

Кроме них в холле был только Кен. Я чуть не охнула от неожиданности. Он был белым с головы до пят, то есть совершенно белоснежен, начиная с белых замшевых туфель и заканчивая капитанкой с яхтсменской кокардой, которую он держал под мышкой. Стрелками наглаженных брюк можно было порезаться, флотского типа сюртуку с лацканами, облекавшему его чуть сгорбленный высоченный остов, не хватало только эполет. От этой белизны загорелое морщинистое лицо его казалось особенно темным. Он отпивал чай из чашки, изящно держа ее на весу, и хрустел сухариком. Чингисханов-ские глаза его вспыхнули приязнью и весельем, когда он увидел меня. Ну просто отец родной, не иначе.

– Какая приятная неожиданность, Лизавета Юрьевна… Не ждал, не ждал! – пошел он нам навстречу.

– У вас неожиданностей не бывает, Тимур Хакимович, – сдержанно заметила я. – И я думаю, что как раз и ждали. Именно меня. У вас неплохие информаторы.

– Поговорим? – предложил он миролюбиво. – Только… Как бы это помягче? Без посторонних.

Он покосился на Элгу.

– У меня от нее секретов нет!

– А вы не допускаете, Лиза, что они есть у меня? Он смотрел почти просительно.

Я его не видела с того зимнего дня, когда он привозил ко мне на территорию Авербаха. Я не знала, как он принял то, что мы выперли его из совета директоров. Я вообще о нем, нынешнем, ничего не знала. Михайлыч как-то проговорился, что в Москве Кен почти не бывает, ввязался в какую-то игру с казахской валютой – теньге, а когда появляется в районе столицы, предпочитает пребывать на борту своей яхты «Хантенгри», которая стоит на приколе на каком-то водохранилище. Яхта тщательно охраняется. В плавании ее сопровождает катерок с охраной. На яхте стояли мощные дизели, никаких бризов и пассатов для ее парусов не требовалось, и люди Чича засекли, что с весны Кен дважды ходил через канал Волго-Балт в Питер, раз спускался до Нижнего, но с чего его бросало туда-сюда, Михайлыч не знал. А если и знал, мне не сообщал.

Выставлять с ходу рога мне не стоит, решила я. Изображу полную дурочку, может, что-нибудь интересненькое и услышу.

– Извини, Карловна, – сказала я Элге. – Уважу дедульку! Все ж таки не совсем чужие. Можно сказать, почти родные… Были.

– Прошу вас…

Мы прошли через холл в курительный закуток у лифтов, где стояли низкий стол и кресла.

– Чаю? – предложил он вежливо.

– Обойдусь.

Он помедлил, раздумывая, и закурил свою китайскую пахучую сосалочку. Я задымила своими.

Из-за дверей конференц-зала донеслось хоровое пение. Пели вразнобой, но уже воодушевленней. Дамы осваивались.

– Как там? – кивнул Кен на дверь.

– Бред.

– Ошибаетесь… – Он покачал головой. – Очень точно просчитанный ход со стороны этой дамы. Я не думаю, что ее так уж волнуют проблемы женской эмансипэ, эгалитэ и фратернитэ… Это разведка куда, как и сколько вкладывать свои деньги. Сегодня вечером каждая из наших леди, все эти жены, любовницы, подруги, неизбежно расскажут своим супругам, любовникам и дружкам о великой Мэрион! Ночные кукушки кукуют победоносно… И завтра перед ней откроются такие двери, перед которыми она вчера бы топталась… Гроссмейстерский класс! Минимум затрат на рекламу собственной персоны, максимум результата. Один Аллах ведает, какими капиталами она оперирует и есть ли они у нее в действительности, но легенда уже создается.