Текст книги "Леди-босс"

– Вот теперь до тебя дойдет моя мука! Как я за ним ходила, только чтобы увидеть! Но тебе от меня за Гришеньку по гроб жизни спасибо, Лизочка! Ну выходит так… Так выходит!

Мы ушли.

Когда мы возвращались в Москву, Михайлыч связывался по мобильнику с кем-то, кого-то поднимал по тревоге, что-то отменял и кого-то тормозил.

Мне уже все было по фигу…

Часть четвертая

РОКОВЫЕ ДНИ

В ту, первую ночь без Гришки Карловна осталась у меня ночевать. Чичерюкин подсадил в дежурку к домовому охраннику кого-то из своих парней и приказал меня никуда не выпускать.

Он все понимал правильно. Он не верил в мою покорность. Зная меня, он мог предугадать мои дальнейшие действия.

Часа в три ночи я поднялась с постели и деловито начала собираться туда, на Большую Волгу, к Гришке. Элга в моем купальном халате и перепуганная Арина обнаружили меня в детской, когда я, что-то бормоча, заталкивала в сумку его любимые игрушки. Я точно знала, что он насмерть перепуган, не спит и ждет меня. Нянька и Карловна повисли на мне, пытаясь остановить, но я расшвыряла их, протащив на себе до передней. Все это совершенно молча, будто онемела, оглохла и ослепла, заведенная, как робот, и нацеленная на одно.

Когда я вышла из лифта на первом этаже, чичерюкинский парень (это был не Костя) уже ждал меня. Видно, Элга позвонила ему. Домовой мужик стоял поодаль, но пока ни во что не вмешивался. У парня было испуганное лицо. Может быть, с леди он никогда не имел до этого дела.

Он хотел что-то сказать, но я его с ходу боднула головой в лицо. Этой штуке я научилась еще в светлом детстве, когда воевала со шпаной из нашей слободы. Я ему раскровенила нос и губы, но с таким же успехом могла бодать бетонную стену. Подключился другой охранник.

Это меня не остановило. Я пробивалась к двери наружу, царапаясь, лягаясь и вырываясь из их рук. Все кончилось тем, ч го они придавили меня сверху, связали руки брючным ремнем и отнесли на наш этаж по черной лестнице. Потому что в лифт они меня впихнуть так и не смогли.

В передней я умудрилась вырваться, уселась на полу и стала материться по-черному. Тем более что в зоне мой арсенал значительно пополнился. Я никогда не позволяла себе плакать при посторонних, но в эту ночь все запреты рушились и летели к чертям.

Я выла, визжала, хрипела и даже молила просительно:

– Отпустите меня… Что я вам сделала?

И в то же время пыталась достать их ногами наподобие кикбоксерши.

Позже Элга как-то мне сказала:

– Вы вели себя как взбесившаяся сноповязалка! Она же и вызвала спешно профессора Авербаха.

Тот примчался очень быстро в сопровождении той же мужеподобной медсестры-ассистентши. Они меня обездвижили, как вырвавшуюся из зоопарка на волю гиену, ширнули два укола, в задницу и предплечье, и отключили.

Пришла в себя я поздним утром, в постели, и представляла нечто киселеобразное, будто из тела вынули все косточки и пропустили меня через мясорубку. Все болело.

Авербах держал меня за руку, психотерапевтически обволакивал меня своим бездонным цыганским взором, перекачивал свое тепло и успокоение в мою душонку, в общем, пытался обмыть меня и расслабить в своей психосауне.

Мне было себя очень жалко, и я со странным удовлетворением думала о том, что теперь меня никто не выковырнет из кровати и я имею полное право не колыхаться, а лежать в тепле, тишине и уюте. И если еще позвать Гашу, то все станет, как когда-то в детстве, когда я болела и все вокруг ходили на цыпочках и любили меня, Гаша поила травами, а Панкратыч не отходил от кровати и читал мне вслух «Волшебника Изумрудного города» или рассказывал о моих предках, среди которых был даже лейб-медик двора его императорского величества, что тоже походило на сказку.

И мне страшно хотелось рассказать Авербаху, какая я несчастная и хорошая, и попросить его, чтобы он остался со мной, если не навеки, то хотя бы на ближайшие годы. Чтобы он так же гладил меня по голове, касался сисечек, засовывая свой стетоскоп под рубашку, и поил меня из чашки теплым молоком.

Где-то подспудно гнездилась мыслишка о том, что профессор самое то, от него исходили токи мощной самцовой силы, он был как бронированная дверь, которой я могла отгородиться от всего света, и, если это будет нужно для сохранения этой двери, я могу согласиться и на воспроизводство маленьких авербахчиков, пойти на такую жертву.

Но профессор Авербах неожиданно повел себя, как последний подонок, растоптал белую лилию моих мечтаний и надежд и выбил меня пинком под зад из той избушечки, куда я спряталась.

– Что вы разлеглись тут, как корова, мадам? – осведомился он. – Устроили плач на реках вавилонских! Ваши дамы рассказали… Вам больно? Невыносимо, говорите? Когда невыносимо, не меня зовут, а молитвы читают! Чем я вам могу помочь, если вы сами себе помогать не хотите? Да бросьте вы, я вас знаю как облупленную! Удар вы держите классно… И нечего саму себя отпевать. Вы тут слюни размазываете, а между прочим, вы ведь тоже Туманская? Уж Нину Викентьевну я многие лета пас! Вот она черта лысого сама себя топить бы стала из-за того, что вы концом света вообразили! Вы хотя бы соображаете, сударыня, кто вы? Вон телефоны плавятся – десятки людей вас ждут, работа. Клин клином вышибают!..

– Как… вы… смеете?

– Ишь ты… Соображаете, значит, что мне позволено сметь, а чего не позволено?

– Это что, господин Авербах, такая новая методика обращения с больными? – психанула Карловна.

– Больных здесь нет! – отрезал он. – Здесь есть разнузданная, не очень умная истеричка, которая хочет, чтобы все прыгали вокруг нее! Мадам считает, если у нее понос, вокруг ее ночного горшка все человечество тоже должно на горшки усесться! Дабы разделить ее муки! Встать!

Самое смешное, что я действительно встала. И все мои боли куда-то пропали. Вообще, кроме злости, ничего не осталось.

– Влейте в нее кофе, Карловна, – приказал он. – Приоденьте, марафет наведите… Это в морге ей будет все равно. Когда-нибудь. Лет через семьдесят. И – на трудовой пост, мадам! К штурвалу!

Потом я поняла, что, если бы он не вонзил в меня светлое имя незабвенной Викентьевны, я бы вряд ли воскресла.

Но он ловко подцепил меня на крюк.

Через час я уже была на Ордынке.

* * *

Я до сих пор не знаю, по какой причине веселый доктор Авербах выбил меня из моей постели грубо и шоково, вернув в кабинет Туманских в офисе. Спас ли он меня от падения в новую шизу, руководствуясь клятвой Гиппократа, или это была затея Кена и его команды, которые продвинули свою комбинацию уже к финалу и которым просто нужно было, чтобы я была, присутствовала, все еще считалась Главным Лицом, ответственным за все, что деется в "Системе "Т", включая и наш банк. Если иметь в виду козла отпущения (в моем случае – козу), которая будет лично отвечать за полный обвал всех дел, я их всех вполне устраивала, во всех позициях, юридических в том числе. Поскольку, ставя свою подпись на договорах, соглашениях, платежах и всей прочей мутоте, я отвечала за обязательства не только всем имуществом Туманских, но и собой персонально.

Наверное, мой срыв из-за Гришуньки мог стать прекрасным поводом для того, чтобы я отправилась в тевтонскую психушку, или как она там называется, на пару месяцев. И в этот раз я бы, наверное, согласилась. Только для того, чтобы не думать, забыться. Но они на такое не пошли.

В конце концов, несмотря на усилия Михайлыча, меня могли бы просто пристрелить, тем более что ни у кого это не вызвало бы особого удивления. Отечество уже привыкло к отстрелу персон, имеющих отношение (реально или нет – неважно) к Большой Монете. Но и это для них было бы несвоевременным и пока излишним, поскольку трагическая безвременная кончина фактической владелицы и генеральной управляющей поставила бы под сомнение безупречность репутации «Системы».

Так что мне еще давали пожить и продолжали бить в бубны и тамтамы, разрисовывая, как я делово и финансово динамична и какое неизбежно светлое будущее ждет «Систему» в грядущем.

Я напрасно грешила на Главного Кукольника. В этот раз он был ни при чем. За невидимые веревочки, к которым я была привязана, умело дергали совершенно другие, земные кукловоды, среди которых были и самые близкие мне (во всяком случае, я была в этом уверена) люди. Правда, узнала я об этом, как всегда, слишком поздно.

Если честно, с того дня, как у меня отобрали Гришку, я сломалась. Только-только начала всплывать после смерти Сим-Сима, и тут меня снова обрушили.

То, что я всерьез разбираюсь в собственном хозяйстве, было видимостью. Конечно, я торчала на всех этих оперативных летучках, очередных и внеочередных совещаниях, принимала каких-то ближних и дальних переговорщиков, но от меня осталась только оболочка, будто у меня все высосали из мозга и сердца. Я как бы отсутствовала, лишь внешне проявляя некую заинтересованность, а в действительности хотела только одного: чтобы меня оставили в покое.

Карусель вертелась, поскрипывая, но все летело как бы мимо меня. Я целиком доверилась Белле Зоркие, перегрузила кое-что на Элгу и Вадика. Более или менее я интересовалась «четверговыми» приемами, только попросила Вадима, чтобы он допускал всех, даже явных психов. В общем, любой псих по-своему интересен, нормальные типчики, тащившие проекты немедленного обогащения как себя лично, так и всей "Системы "Т", были скучны. Хотя и среди них попадались еще те экземплярчики.

Среди прочих вдруг неожиданно возник наш Цой. Он вернулся из поездки к своим азиатским родичам, решил, что не имеет права козырять своей близостью к Туманским, и заявился в порядке очереди. Я его облизала, как родного, и он сказал:

– А ты еще, оказывается, черовек, Ризавета… Цой страшно переживал, что наша территория прикрылась, и сказал, что хочешь не хочешь, но придется перебираться в Москву, что его зовут в ресторан «Чингисхан» и еще куда-то, но он хочет открыть свой ресторан, на паях с сородичами. И даже помещение нашел подходящее под аренду, первый этаж небольшой чулочной фабрики, где когда-то была столовая, со всеми коммуникациями, на бойком месте, вблизи Сущевского вала. Фабричка еле дышала, отечественных носков и колготок выпускала чуть-чуть, а потому сдавала помещения, чтобы чулочницы окончательно ноги не вытянули. Репертуар предполагался, само собой, экзотический, с китайско-корейско-японским уклоном.

– Я тебя беспратно кормить буду, Ризавета, – пообещал Цой.

– А как назовешь кабачок?

– Не знаю.

– Пусть будет «Сим-Сим», – предложила я. – В память о Семеныче. Ты ж помнишь, я его так называла. Ему бы было приятно.

Он подумал и записал на бумажке «Сим-Сим».

Денег у него с сородичами не хватало, я позвала Беллу Львовну.

Та страшно сопротивлялась, орала, что это гиблое дело, потому что этих экзотических гадюшников в Москве и так видимо-невидимо и что это выброшенные деньги, но в конце концов я ее дожала.

Из остальных просителей запомнился странный человек, который приволок с собой кучу чертежей и картонных моделей пирамид и всерьез объяснял мне, что он открыл магические свойства пирамид, когда служил военным советником в Египте, что любая пирамидальная конструкция – это мост между планетой и космосом, отсасывающий белую жизнетворную энергию. И спасение россиян он видит в том, чтобы понаставить всюду пирамид-самоделок и ежедневно проводить в них сколько-то там часов. Он, оказывается, ставил опыты, и в его пирамидках картошка не гнила, вода не портилась, молоко не скисало, полежавшие в пирамиде семена давали высокие урожаи, а беременные женщины, проведя курс пирамидального облучения, рожали легко и беспроблемно исключительно здоровых и спокойных детей.

Как-то завалилась компания студентов-контактеров, им были нужны деньги на экспедицию куда-то под Пермь, в зону приземления НЛО. Они мне даже показали уфологическую кассету. Действительно, там летало что-то. Тарелочное.

Кого-то я подпитывала, кому-то приходилось отказывать, но с этими посетителями всегда было весело. Они не талдычили о том, что доллар полез вверх, или про торги фьючерсами и опционами, или про то, что доходность ГКО упала до сорока процентов годовых (скоро и это покажется сказкой). Наш рублишко, высунув язык, то и дело догонял доллар, но все они верили, что это обычные валютные игры. Вообще, по-моему, никого из нормальных людей это не волновало. По всем каналам демонстрировалось процветание тех, кто успел финансово процвести. «Четверговые» же не процветали.

Больше всего среди них было бывших киношников. Удушенное российское синема уже и не трепыхалось, а эти бедолаги все еще на что-то надеялись. Мне их было безумно жалко, и я угощала их водочкой и коньячком, но завет Сим-Сима исполняла железно: денег даже на самые заманчивые кинопроекты он никому не давал и меня предупреждал, что это дело гиблое. Что на съемки, что просто кошке под хвост. Прокат загудел в тартарары, кто-то успел урвать мощный кусман на прокрутке штатовской дешевки, но без госбюджетной и партийной подкормки все уже сдохло. Как-то меня здорово развеселил художник из подмосковного Пушкина, кажется, по фамилии Морозов. Потрясающе красивый седоватый мужик, с совершенно иконным ликом, похожий на чуть застаревшего Иисуса, благополучно избежавшего Голгофы, он притащил не какое-нибудь там полотно, а здоровенную холщовую торбу, в которой что-то звякало. И с ходу попросил, чтобы я заперла дверь в кабинет и удалила Элгу, потому что разговор будет совершенно секретный.

– Чтобы не украли, – пояснил он, подмигнув. Когда мы остались одни, он выволок из торбы двухлитровый китайский термос, в котором звякали кусочки пищевого льда, бережно нацедил мне в стакан какого-то пойла и кивнул:

– Пробуйте!

Я отпила глоток. Жидкость была коричневатая, с перламутровым отливом, чуть-чуть припахивала свежевыпеченным хлебом, с можжевеловой горчинкой, в общем, это оказалось обалденно вкусно и необычно. Ничего похожего я никогда не пробовала.

– Мое открытие, – шепотом сказал Морозов. – Рецепт еще не патентован. Нравится?

– Колоссаль!

Как все великие открытия, он сделал свое совершенно случайно.

Сидел на даче в своем Пушкине, рисовал иллюстрации для детских книжек, подхалтуривая за гроши, и как-то, изнывая от жары и жажды, обнаружил, что в холодильнике на всю творческую ночь остались только даренная кем-то бутылка голландского джина и поллитровка обычного хлебного кваса. И тогда он сделал то, что в здравом уме до него никто, наверное, не делал: смешал в кружке дорогой джин с копеечным квасом. Вкус коктейля настолько потряс художника, что он тут же стрельнул у соседей энную сумму, купил на вокзале в киоске ящик бутылочного кваса и, насколько хватило денег, разных джинов и начал экспериментировать. То есть добавлял, отливал, перемешивал и дегустировал. Со льдом и без.

От меня он потребовал полного соблюдения авторской тайны, поведав, что рецепт той же кока-колы известен только трем директорам компании, которым запрещено ездить всем вместе в автомобиле или летать самолетом, поскольку при единовременной гибели хранителей фирменной тайны рецепт будет утерян навеки. Я поклялась, что его тайна умрет только вместе со мной.

– Я назвал напиток «кваджи»! – с гордостью сообщил он. – Звучит заманчиво, почти как «Фиджи». И вряд ли до кого-нибудь дойдет, что это просто сокращения! От «ква-с» и «джи-н»… Доходит?

– Плесните еще… – попросила я.

Он плеснул. Мне и себе. И мы с ним чокнулись за успех возможного предприятия.

Помимо базового и отработанного напитка в термосе, он, оказывается, притащил в торбе составляющие компоненты – литровую бутылку семидесятиградусного джина, произведенного в Голландии, и четыре бутылки останкинского кваса.

– Я хочу продемонстрировать вам ряд вариантов, – сказал он. – От облегченного, для экваториальных стран, до крепкого, от которого обалдеют эскимосы! Их надо будет выпускать под номерами «Кваджи № 1», «Кваджи № 2» и так далее…

– Логично! – согласилась я, разглядывая свой пустой стакан, и налила себе сама.

У него было все продумано. Он вынул из торбы папку со своими рисунками. Это были возможные этикетки для «кваджи». Эскизы мне понравились тоже. Но еще больше мне понравилось то, что автор не требовал немедленных крупных капиталовложений. Сначала мы с ним должны были прощупать московский рынок, где нам, возможно, предстояло схватиться насмерть с конкурентами, со всеми этими кока, пепси, тархунами и «байкалами».

– Дальше действуем элементарно, – продолжал он тоном заговорщика. – Вы втихую закупаете вагон джина на европейском рынке…

– С вагонами морока, лучше фуру…

– Вам виднее. Все это перегоняете в Москву. Здесь закупается квас. Компоненты тщательно перемешиваются, как в шейкере… Но ни в коем случае не в заводском варианте. И разливаются вручную, без всех этих разливочных автоматов. Мы и охнуть не успеем, как секрет «кваджи» упрут… Я уже все спланировал! В Москве до черта этих желтых бочек на колесах, из которых квасом когда-то торговали или молоком. Большинство еще не порезано налом. Мы их наполняем по точной дозировке, цепляем к грузовикам и отправляем в пробег вокруг Москвы…

– По окружной?

– Нет… По проселочным дорогам! Их там будет так трясти, все перемешивая, наши бочки на наших колдобинах, что мы добьемся идеальной кон-си-стен-ции…

Слово было трудное, и он спотыкался языком. Впрочем, я это слово тоже уже вряд ли бы одолела. «Кваджи» оказался мягким и нежным, но коварным. Тем более что от варианта «Кваджи № 1», чуть-чуть крепленого, мы переходили к дегустации вариантов, предназначенных для потребления на наших северах в суровые зимы. В общем, я страшно воодушевилась. Он тоже.

Минут через сорок мы приступили к стратегической разработке рекламной кампании по внедрению «кваджи» на российский рынок. Идея была грандиозная, новый продукт должен стать олицетворением культурного моста между двумя цивилизациями: европейский джин гармонично сочетался с древним славянским квасом, британский (или голландский?) лев по-братски обнимался с нашим медведем. Синие ягоды можжевельника сплетались с алой российской рябиной и желтыми хлебными колосьями.

Через час мы с автором перевели пару стеклозаводов под штамповку фирменных бутылочек для «кваджи», открыли новый комплекс по разливу в Перове, уставили улицы в обеих столицах нашими киосками по продаже исключительно «кваджи» и размышляли над тем, какой вид спорта или искусства новая фирма «КВАДЖИ» должна спонсировать в благотворительно-рекламных целях. Морозов настаивал на футболе, я склонялась к всемирному конкурсу балета.

Всех этих так называемых гигантов, пепси, колу и прочие иноземные фанты мы уже смяли, сокрушили и напрочь выбросили не только за пределы Федерации, но и прочих стран СНГ.

Через полтора часа мы вышли на мировой рынок и приступили к освоению тех стран, где всегда жарко и хочется пить. Больше всего нам нравилась Индонезия. Но Африку мы тоже со счетов не сбрасывали.

Я не знаю, каких вершин мы бы еще достигли в своем неумолимом и прекрасном бизнес-взлете, если бы, привлеченная нашими ликующими воплями, в кабинет не вошла Элга Карловна. Ей пришлось пройти черным ходом и через комнатку отдыха, потому что дверь в приемную была заперта. Она озверела, принюхавшись к запаху несравненного «кваджи», и, точно определив причину нашего оптимизма, сказала:

– Этот господин очень пьян. Вы нетрезвы, Лиз, как рыбак из колхоза «Саркана бака», который пропивает улов салаки…

Очевидно, в глазах Карловны поддавший латышский рыбак из этой самой «Сарканы», что означало по-русски «Красный маяк», представлял крайнюю степень загула.

Короче, она нас разогнала. Художника выставила через тот же ход, чтобы не приводить в изумление коллектив, а меня с той же целью уложила отсыпаться на диванчик в комнате отдыха.

Морозов больше почему-то не появился, но его адрес я занесла в блокнот для будущего. В число других нестандартных персон. Я постепенно приходила к убеждению, что в придумке или проекте любого безумца таится рациональное зерно. В свихнувшейся стране могут преуспеть только психи. Или жулики. Но последнее было примитивно и скучно.

В общем, я занималась черт знает чем и только позже поняла, что именно в эти самые дни подписала смертный приговор всей "Системе "Т" и себе лично. Дня три Белла Львовна морочила мне голову, загрузив мой стол папками с документацией, в которой мне было просто неохота разбираться, устроила два или три толковища с участием юрисконсультов и вежливых финансовых мальчиков из дружественного Туманским коммерческого банка «Пеликан», который тесно контачил с какими-то тевтонскими и скандинавскими инобанками. Речь шла о том, что близилась осенняя страда на Украине и наши украинские партнеры на этот раз потребовали предоплаты за кукурузное зерно, которое они поставят «Системе», в валюте. Так как свободных денег мы не имели, все было в работе, нам надлежало взять в «Пеликане» на три месяца кредит, под процент, конечно, но довольно пристойный. Шесть «лимонов», в общем, если в долларах, но украинцы были согласны и на немецкую марку. К большим нулям я уже относилась спокойно, к тому же меня убедили, что это рутинная комбинация. Я подмахнула пакет документов почти не глядя, тем более что Вадик Гурвич сказал мне небрежно:

– Делов-то! Викентьевна еще и не так выкручивалась…

Я безмятежно засунула башку в долговую петлю, из которой мне не суждено было выбраться.

Лето было в разгаре, и тот же Вадик как-то сказал мне, что мы можем подать пример всем на свете, поступив так, как принято, к примеру, во Франции, то есть отправить в отпуск одновременно весь ордынский персонал, оставив лишь нескольких человек, которые будут по необходимости заниматься текучкой. Возможно, таким образом подальше убирались люди, которые могли бы помочь мне, ткнуть носом в кашу, которая уже варилась, промыть глаза… Но я не врубилась и согласилась и с этим. И в середине июля офис опустел. Белла выбила из одной турфирмочки льготный круиз, почти вся шарашка отправилась на Мальорку. Частично за счет фирмы.

Меня уговаривали возглавить всю эту орду, разложиться на средиземноморском пляже, ну и так далее.

Но на это я не пошла. Может, это было предчувствие беды, может, набухала, как гнойный нарыв, и вот-вот должна была лопнуть тоска по Гришуньке, но я осталась в раскаленной каникулярной Москве.