Текст книги "Эрелинги"

– А наместник?

– Он хорошо служил нам. Другой может оказаться хуже…

Лертэно снова кивнул и спросил:

– Для чего со мной едет Армондэ Форльдок?

Рэссимонд впервые улыбнулся и ответил:

– Пусть поедет. В конце концов, ему просто необходимо подтвердить свое рыцарство. А я так хочу осчастливить хоть кого-то из своих подданных… И, Лертэно, помни, что ты непременно должен быть на Королевском совете.

Герцог задумался.

– Я, по всему, должен успеть, – сказал он. – А тебе к Совету было бы неплохо заручиться поддержкой Бенна через свою жену. По крайней мере, три герцогства – это уже ощутимая сила. Еще уговорить бы кого-нибудь из князей Церкви – и к нам примкнет Сантар… И вот еще. Король обязательно узнает, кто подавлял мятеж в твоем городе. Представить его реакцию будет не трудно. Поэтому предупреди через некоторое время Его Высочество герцога Милертского.

Герцог Артехейский согласно кивнул и, помолчав, произнес:

– Мне успели рассказать, что Шарлика провела ночь в твоей спальне.

Лертэно удивленно приподнял брови:

– В такую рань? Не спится же… А тебе не рассказали, что в той же спальне этой ночью были ее братья, которые, очевидно, охраняли ее честь?

– А ты? – нетерпеливо спросил Рэссимонд.

– А вот где и с кем был я, тебе непременно донесут чуть позже. И есть у меня подозрение, что у своих людей тебе выспрашивать не придется, дама сама всем и все расскажет.

Рэссимонд рассмеялся и благодушно проговорил:

– Лертэно, все-таки не затопи кровью мой город, как…

– Мне до скончания века будут припоминать Арктер? – с усмешкой бросил Эртер и встал.

Герцог Артехейский дождался, когда Эртер скроется в потайном ходе, обернулся и холодно спросил:

– Кто же вас научил подсматривать и подслушивать, сударыня?

Глава 3

Армондэ Форльдок без дела шатался по лагерю баронов, взявших в осаду Артехей. Он уже полдня как прибыл с герцогом Гвернским под стены мятежного города и никак не мог найти себе применения. Эртер от него просто-напросто отмахивался, бароны Барса и Эльм, казалось, и вовсе не замечают его присутствия. Дерк, прошедший в свое время с Лертэно от Кальярда до Сьера, а затем взявшийся за обучение маленького Армондэ воинским премудростям, пропал с другими гвернскими солдатами в обозе и будто позабыл о существовании своего воспитанника. И оттого младший сын первого маршала слонялся среди белоснежных шатров с весело развевающимися разноцветными флажками.

В центре лагеря гвернцы под присмотром Туларо ставили сборный деревянный павильон, где герцогу Гвернскому предстояло жить во время артехейской кампании. Оруженосец важно раздавал приказания и иногда грозно покрикивал. Армондэ, обрадовавшись знакомому лицу, позвал его. Эльжен обернулся и, увидев Форльдока, широко улыбнулся.

– До вечера управимся, – сказал он, кивнув на гвернцев.

– Значит, надолго здесь задержимся? – спросил маршальский сын.

Туларо беспечно пожал плечами и ответил:

– Вряд ли. Не для этого мы сюда приехали, чтобы сидеть и ждать, когда Нормар откроет нам ворота.

Младший Форльдок посмотрел в сторону Артехея и подумал, что, благодаря милости Рэссимонда, там его ждет слава, которую он так жаждал заполучить. Ему представлялось, что за этими неприступными стенами, выдержавшими столько штурмов и осад рользатцев, его подстерегает блестящая судьба воина. И он, наивный, прекраснодушный юноша, напичканный пафосными рыцарскими романами, не ошибался – в Артехее его, действительно, поджидала судьба. Однако, если бы Армондэ знал, какова будет его участь, он проклял бы милость своего сюзерена.

Эльжен проследил за взглядом Форльдока и спросил:

– Мечтаешь о штурме?

Сын первого маршала вздохнул. Ему не нравилось спокойствие герцога Гвернского, когда тот говорил об Артехее. Выходило, будто кампания – дело обычное, не требующее особых проявлений доблести. Разумеется, это повергало в смятение, ведь в мечтах он уже видел себя героем. Армондэ все же улыбнулся Туларо и ответил:

– Надеюсь, Господь подарит мне день славы.

Курносый гвернец наморщил лоб и кивнул.

– Если где ее и раздобыть, то только под Артехеем, – сказал он. – Я тебе точно говорю – осады не будет. Сам от герцога слышал. А значит, он нас бросит на штурм. И вот тогда мы им всем покажем.

Эльжен, будучи оруженосцем, мечтал быстрее стать рыцарем. Ему не повезло так же, как и младшему Форльдоку: на его долю не выпало большой войны. Как и Армондэ, он завидовал Эртеру, который в шестнадцать лет брал города, завидовал Рэссимонду Артехейскому и Гьюрту Форльдоку, чьи раны на теле и лице свидетельствовали о пройденных битвах. И в самых дальних закоулках своей души он лелеял надежду, что однажды его постигнет участь отца и старших братьев, погибших под Сьером. Потому-то радость от предвкушения штурма горячила кровь, и гордость, что он избранный, что он будущий рыцарь, переполняла его душу. Глядя на младшего Форльдока, Эльжен искренне не понимал, чем тот терзается. Хотя, казалось бы, оба юноши были одержимы одной жаждой славы.

– Все равно не возьму в толк, отчего ты не хочешь стать епископом? – недоуменно проговорил Туларо. – Я слышал, барон приложил немало усилий, чтобы конклав согласился на твое назначение. Только представь, ты мог бы стать Первосвященником, а это власть куда большая, чем королевская.

Армондэ воззрился на оруженосца с удивлением, будто его спросили о чем-то совершенно очевидном.

– Что бы ни думал мой отец, я воин, а не монах.

Словно в насмешку над его словами, солдаты герцога браво промаршировали мимо них, надменно кивнув Туларо. Младшего сына маршала они и вовсе за человека не считали, поэтому даже не удостоили Форльдока взглядом. Армондэ посмотрел им вслед и сказал:

– Когда мы сюда ехали, мне показалось, будто его светлость всех их знает по именам.

Эльжен махнул рукой.

– Конечно нет, – произнес он. – В лицо помнит многих… А чтобы по именам… Если кого-то совсем выдающегося. Но герцог их любит, как и они его. Многие шли за ним от Сьера и первыми признали в нем владетеля Гверна. Они приняли его в свое братство, как Эртера, которого они долго ждали. Сапфировая серьга означает, что он один из «свободных сынов», но среди них – он первый. И даже Первосвященник не заставит его снять знак их доверия.

– Отец говорил, чтобы носить этот сапфир, нужно быть лучшим.

– А он и есть лучший, – уверенно заявил Туларо.

В это время «лучший среди сынов Гверна» стоял в шатре барона Барсы и, склонившись над столом, рассматривал план Артехея. Такой большой город ему еще не доводилось брать. Затея казалась почти невыполнимой, особенно с тем количеством людей и орудий, которые были в его распоряжении. Сейчас он немного сожалел, что так неосторожно пообещал взять столицу герцогства за три дня. Здравый смысл твердил о безумии и провале этой авантюры. Но упрямство и гордость постоянно напоминали, что шанс есть, и что фортуна – шалая девка, которая любит безумство храбрых. Оторвавшись от карты, Эртер обратился к Барсе, стоявшему рядом.

– И что у нас здесь происходит, барон?

Рыжеволосый Ишар Барса, едва перешагнувший порог восемнадцатилетия, наиболее верный претендент на графство Морксар, устало усмехнулся и, прищурив зеленые глаза, ответил:

– Да все то же, что и неделю, и месяц назад: Нормар осаждает Арисиля, а мы осаждаем Нормара.

Герцог рассмеялся, ему определенно нравился этот парень. Он чувствовал в нем родство по крови и духу, ведь род барона принадлежал к «морксарским псам», что могли посоперничать в ратном искусстве со «свободными сынами Гверна». Эртер глядел на юного Барсу: на жесткую щетину подбородка, на волосы, собранные в хвост, на запыленную бригандину, – и очень хотел, чтобы графская корона досталась именно ему, а не тем лизоблюдам, застрявшим в Армакере, ожидая, когда Рэссимонд проявит свою благосклонность.

– Ну что же… постоянство – тоже неплохо, – произнес Лертэно.

– Положение странное: Нормар не впускает нас в город, но почти не делает попыток нас атаковать. Благодаря этому мы не несем особых потерь среди людей. Насколько мне известно, он ждал прибытия или его высочества или же доверенного лица короля, кто мог бы разрешить его распрю с наместником. Реши он выйти из города с теми, кто недоволен правлением Арисиля, нам пришлось бы туго. У меня же нет никаких приказов, кроме как стоять под стенами и не выпускать Нормара… Признаюсь, ваша светлость, я ждал большего подкрепления. Как-то все надеялся, что артехейские ублюдки, засевшие в Армалоне и жаждущие графства, окажутся под этими стенами. Мне откровенно плевать, что там не поделили Нормар с Арисилем, но я уже потерял людей, пока мои так называемые братья по оружию грели свои задницы при дворе.

Эртер подумал, что барон нравится ему все больше и больше.

– Увы, – проговорил Лертэно, – кроме меня, вам ждать некого. И потому будем думать, что мы можем с теми силами, какие у нас есть в распоряжении.

Барса не сдержал тихого ругательства.

– Я, например, ваша светлость, не представляю, что мы можем сделать в таком случае, – сказал он.

Эртер вновь склонился над картой. По дороге в Артехей он прочитал все послания баронов и уже знал, что ответить Барсе.

– Насколько это старый план? – спросил герцог.

Барон задумчиво потер подбородок и ответил:

– Если не ошибаюсь, его делали год назад по заказу наместника. Я прошелся по нему, вроде бы все верно. И смотрите, из шести ворот четыре временно замурованы, действуют только северные и южные.

– На севере понятно – там казармы. А замок наместника ближе к южным воротам… Неплохо, неплохо. И как же у вас оказалась эта карта?

– Один из людей Арисиля выбрался из города и передал нам.

– Значит, из города выйти можно?

Барса кивнул.

– Есть узкий потайной проход в замок наместника. Думал я о нем, но там не разойтись, да к тому же с оружием. Через него мы точно не попадем в Артехей. Были ходы, по которым к нам отправляли лазутчиков, однако после того как мы отловили парочку, Нормар приказал их обвалить. Наверняка еще есть, но их пока не нашли, а наместник, как оказалось, знает меньше, чем ему полагается.

– А что же Арисиль не покинул город? Возможность-то у него есть.

– Говорит, что, как наместник принца и как человек чести, он не оставит вверенный ему город.

Лертэно присвистнул и сказал:

– Достойно, ничего не скажешь.

Барон вздохнул и раздраженно проговорил:

– Да кто же спорит. Тут, ваша светлость, все исключительно благородны, доблестны, преданны и даже куртуазны. Арисиль благородно не покидает замок, Нормар благородно нас не режет, а наш принц благородно присылает другого принца с несколькими сотнями солдат, чтобы, видимо, благородно пристыдить мятежного Нормара. Только вот Артехей выдержит очень длительную осаду. У Нормара, как мне известно, десять тысяч вооруженных людей, горожан – сто тысяч. И нас с вашими гвернцами – три тысячи человек. Мы с Эльмом можем призвать с баронств еще несколько тысяч. Но это время… и деньги. Осада будет затяжной. Сам-то Нормар к нам не выйдет, он хочет говорить только с герцогом Артехейским.

– Осады не будет. Мне нужно как можно быстрее вернуться в Армалон.

– Простите мою дерзость, ваша светлость, а как вы себе представляете штурм стотысячного города тремя тысячами человек?

Герцог Гвернский пожал плечами и с улыбкой ответил:

– Штурма тоже не будет.

Барса растерянно на него посмотрел и развел руками.

– Тогда я совсем ничего не понимаю, – сказал он.

– Как бы ни был укреплен город, как бы ни были отважны его защитники, всегда найдется щель, в которую пройдет верблюд с золотом.

– Верблюд?

– Так говорят оркалы. В нашем случае пусть это будет осел.

По глазам барона Лертэно увидел, что тот все понял. Эртер продолжил:

– Нам с вами, Барса, очень повезло, что за стенами Артехея все очень благородны и верят в справедливость своего сюзерена. Нам также на руку, что Нормар пока не знает о наших планах и что никто, кроме моих людей, не придет под стены. И главное, он продолжает ждать самого герцога Артехейского… Насколько я помню по вашим донесениям принцу, из десяти тысяч вооруженных людей мятежника: пять тысяч – это городская милиция и ополчение. Остальные пять тысяч – вассалы Нормара и наемники.

– Да, наемники-морксарцы под началом Фрейка и гвернцы под началом Лортара.

– Видите, Барса, нам опять везет. Нормар не ожидал увидеть меня под стенами Артехея, иначе не нанял бы «свободных сынов». Так что теперь нам остается только ждать.

– Ждать чего, ваша светлость?

– Когда нам откроют ворота… Какой сегодня пароль?

– «Святой крест».

Герцог Гвернский вышел из шатра и бросил взгляд на лагерь Барсы, окруженный сцепленными повозками и полевыми укреплениями. Он легко переносил бивуачную жизнь, и запах войны, неизменно сопутствующий шатрам, пушкам, франдиболам, мелькающим бригандинам, рыцарским ливреям и доспехам, обычно доставлял ему удовольствие и даже радость. Но в этот раз все было по-другому. Лертэно смотрел на возвышающийся помост, где гвернцы ставили для него павильон, и думал о том, что через пару дней в Артехее возведут похожий, и будут на нем стоять виселица и плаха. Эту навязчивую мысль не могли прогнать ни удивительной синевы небо, разлившееся над столицей герцогства, ни солнце, ослепительно игравшее в золотых волосах Форльдока. Он ввязался в кампанию, как в забавную игру, до конца не понимая ее исхода. Теперь же, находясь так близко от белокаменных стен, казалось бы, неприступного города, герцог с ужасом осознал, что ему придется сделать, когда Артехей будет взят. В глубине души еще теплилась слабая надежда на самоубийственную гордость Лортара и Фрейка, которая остановит его удар по Нормару. И как бы ни были сильны честолюбие и тщеславие молодого Эртера, пока не знающего поражений, он все же не хотел, чтобы наемники предали мятежного вассала Рэссимонда.

Однако поздно вечером дозорные доложили, что Лортар и Фрейк, а также младший Арисиль, тайно покинувшие Артехей, хотят видеть герцога Гвернского. Туларо, появившись у входа в шатер, сообщил:

– Ваша светлость, капитан Лортар просит разрешения поговорить с вами наедине.

Лертэно жестом отослал личную охрану и коротко сказал:

– Зовите.

Капитан Лортар, чей статус подтверждался сердоликовой серьгой, по праву мог считаться олицетворением всех «свободных сынов»: невысокий и жилистый, с выбритыми у висков иссиня-черными волосами и с жуткими глазами профессионального убийцы. Он долго мерил Эртера тяжелым, неприязненным взглядом и молчал. Герцог заметил, с каким презрением наемник посмотрел на его холеные руки в перстнях, и с трудом сдержал улыбку.

– Я тебя не помню… и не знаю, – прервал молчание Лертэно.

– Зато я знаю вас, господин, – голос Лортара был спокоен и тих. – Меня не было под Сьером, но про человека, носящего сапфир, я слышал.

– И как же ты пропустил Сьер?

– Десять лет назад меня нанял Первосвященник. Я со своими ротами вернулся в Мезеркиль лишь полгода назад. Мы славно погуляли, а вот теперь нанялись к Нормару. Утром я увидел ваши знамена и решил прийти к вам прежде, чем вы сами меня призовете. И мне кажется, я знаю, о чем вы попросите.

Герцог с холодным удивлением приподнял бровь.

– Я никогда никого не прошу, Лортар.

Наемник уже с интересом взглянул на него.

– Значит, прикажете… и я знаю – что. Только как мне быть? Деньги у Нормара я взял, но обязан и вам подчиниться, как носящему сапфир. Нашими гвернскими законами пренебрегать не след, но кто меня после наймет?

– Тот, кто не ведет войны с Гверном и лично со мной. К тому же, если ты хороший капитан и люди твои знают свое дело, останешься при мне.

Лортар неопределенно покивал головой и продолжил откровенно рассматривать «лучшего, среди сынов Гверна». «Видимо, слухи со мной соотносит… сука», – подумал Лертэно и не отвел взгляда. Что уж там увидел наемник в глазах герцога – неизвестно, но после короткого молчания он все так же тихо и спокойно проговорил:

– Ваша правда, господин. К тому же когда меня нанимал Нормар, то разговор шел лишь о том, чтобы пощекотать нервы наместнику, заставляя его не высовывать носа из замка, и сдерживать баронов, прогуливающихся вокруг Артехея. А вышло-то совсем нехорошо. И дело не только в этом, – Лортар коснулся серьги в ухе. – Мы с Фрейком посидели, прикинули: не хочется нам ссориться с принцами, совсем не хочется – проиграем при любом раскладе. Но вот как быть с уже полученной оплатой?

Лертэно усмехнулся и произнес:

– Я удвою ту сумму, которую вам заплатил Нормар. Этого достаточно?

– Да, господин

– Сколько гвернцев в гарнизоне?

– Моих людей – тысяча.

– Всего?

– У его святейшества сильные враги, оттого-то моих людей и поубавилось. А новых я еще не набрал.

– У Фрейка?

– Две. Этого хватит на мужичье и рыцарей, господин.

Герцог возражать не стал; что такое гвернские и морксарские наемники, он знал не понаслышке. Позвав Барсу, Эльма, Фрейка и Арисиля, Лертэно уверенно отдал приказ:

– Завтра в полночь мы должны войти в Артехей. Арисиль, с вами сейчас пойдут сто моих гвернцев. С ними и наемниками вашего брата вы пробьетесь к южным воротам и откроете их для Эльма. Фрейк и Лортар, на вас казармы и северные ворота. С людьми Нормара поступайте по своему усмотрению, но в плен их лучше не брать: они уже лишены принцем чести и состояний, поэтому выкуп вы за них не получите. Рядом с казармами – квартал оружейников. Лортар, нужно, чтобы твои солдаты его оцепили. Ни один дом, ни один человек оттуда не должен пострадать. Считайте это за мой каприз.

– Но люди Нормара могут попытаться уйти через него.

– Сделайте так, чтобы они туда не отошли. Можете прогуляться по улицам яростных мятежников, не жалейте никого, я даю вам день на разграбление. Остальных горожан не трогать. В конце концов, мы не рользатцы.

– А что делать с Нормаром?

Эртер на мгновение задумался.

– Нормар – изменник, – медленно проговорил он, – правосудие требует его сурового наказания. Но мы, как люди чести, дадим ему достойно погибнуть в бою… И пока ворота не будут открыты, потише, господа, потише. Выполнять.

Оставшись один, Лертэно закрыл лицо руками. Он чувствовал, как подступают слезы бессилия оттого, что уже ничего нельзя изменить. Окажись рядом с ним отец Альранд, Эртер услышал бы от священника-философа какую-нибудь красивую хорошую фразу. Что-то вроде: победа герцога обернулась поражением человека. А еще месяц назад, всего месяц назад он мог отказаться. Лертэно замутило, и он вышел из шатра.

На помосте его ждал Барса. Юный барон, не дождавшись, пока герцог первый к нему обратится, торопливо заговорил:

– Ваша светлость, мы войдем в город на предательстве. Мы им не оставим даже шанса…

– Да, барон, именно так, – прервал его Лертэно.

– Среди людей Нормара – многие, кого я знал в детстве… Почему принц сам не приехал и не начал переговоры? Ведь можно было устроить суд, да хоть Божий суд – все едино! Это лучше, чем так.

«Сейчас и я хотел бы знать – почему?» – подумал Лертэно, но вслух произнес:

– Дела вашего принца требовали его присутствия в столице. А что до тех, кого вы знали в детстве… Они там, за стенами, вместе с мятежником, а вы, не изменивший присяге, – здесь. За них сделал выбор Нормар, и его вина, что они погибнут. Теперь ступайте, барон, мне нужно побыть одному.

Герцог посмотрел на стены Артехея, и холодок пробежал по его спине. Расспрашивая графа Вользуанского о рыцаре Нормаре, Лертэно лукавил: он хорошо помнил, что это за человек. Отдавая приказы баронам и капитанам наемников, он знал, кому будет палачом.

* * *

Дользанина Нормар не была красавицей. В ней никто не нашел бы хрустальной хрупкости признанных прелестниц двора, ее глаза не сияли лазурью, и вряд ли кто-нибудь посмел сравнить эти темные кудри с нежнейшим золотым руном. Однако Тория Нормар, млеющий от одного взмаха ее длинных ресниц, погибающий под взглядом ее невозможно черных глаз, считал, что более прекрасного создания не найти не только в Артехее, но и во всем Мезеркиле. Когда же эта девушка, его двоюродная сестра и воспитанница его отца, уступила, сказав долгожданное «да», Тория почувствовал, как весь мир распахнулся перед ним.

Оставался час до полуночи. Свеча скупо освещала комнату, и свет ее едва попадал в альков, где на смятой постели белело тело Дользанины, прикрытое тончайшей сорочкой. Тории совсем не хотелось вставать, но скоро должен был вернуться отец, пропадавший весь день в казармах. Застань рыцарь Нормар сына в постели со своей воспитанницей – его ярости не было бы предела. Юноша вздохнул и намотал на палец темно-каштановый локон возлюбленной. Это была та минута, когда вроде бы все сделано, все сказано, но еще хочется задержать мгновенье прикосновением, шепотом, молчанием.

Дользанина лениво перевернулась на спину, обнажив розовый сосок маленькой груди. Тория провел по нему ладонью и сказал:

– Когда мятеж закончится, мы с тобой сбежим и обвенчаемся. И тогда отец ничего не сможет нам сделать.

Девушка кивнула, а про себя подумала: «Какой идиот». От удивления Тория сел и с обидой спросил:

– Ты… Ты не хочешь?

На языке Дользанины вертелась издевка: «Всю жизнь мечтала», однако вместо этого она устало ответила:

– Конечно хочу.

И даже улыбнулась. Лицо Тории озарила радость, и, переполненный нежностью, он поцеловал ее в нос.

– Приедет принц и во всем разберется, – проговорил юноша. – Надо немного подождать.

«Ну, правда, идиот», – снова подумала Дользанина и искоса взглянула на Торию. Для артехейца у него были слишком темные волосы, а смуглая кожа и вовсе не была свойственна жителям северо-западного герцогства Мезеркиля. Наверное, он был хорош собой, возможно, даже не лишен ума. Но она этого совершенно не замечала, испытывая лишь раздражение от его слов и прикосновений. Если бы ее спросили: как же она уступила человеку, которого не любила и презирала, то без тени сомнения Дользанина ответила бы, что деваться некуда. Все, что она могла в этом доме, – терпеть. Терпеть жестокость дяди, назойливость кузена, унизительную доброту двоюродной сестрицы. Терпение и красота – главные добродетели бесприданниц и содержанок. А Дользанина была бесприданницей. Ее невообразимо прекрасная мать, носившая гордое имя Нормаров, к шестнадцатилетию дочери объявила, что наследство, оставленное девушке отцом-оружейником, увы, растрачено, и счастливо вышла замуж за юного подмастерья покойного супруга. Молодой муж намекнул, что взрослую дочь-бесприданницу неплохо бы отправить в монастырь от греха подальше. Однако, по неизвестным причинам, вмешался благородный брат матери, взяв Дользанину к себе в дом и испросив разрешения у принца даровать племяннице родовое имя. Право называться Нормар, а не Эверкер, было последней милостью Рэссимонда Артехейского, дарованной рыцарю Эрку. И за эту милость дочь оружейника платила каждый день терпением, улыбками и отчаяньем. Избалованная отцом, ни в чем не знавшая отказа до его смерти, она в одночасье стала никем, приживалкой.

По прошествии времени Дользанина узнала, что ее мать, синеглазая Мария Нормар, более двадцати лет назад пропала из отчего дома. Эрк считал, что сестра сбежала с кем-то из гвернских рыцарей, приехавших в Артехей на турнир. Через десять лет Мария вернулась с мужем-оружейником и маленькой дочкой. И, видимо, рыцарь не простил сестре позор, которым она покрыла их семью. Только отвечала за это Дользанина, жившая уже два года в его доме. Все это время она задавалась вопросом: отчего же судьба оказалась к ней несправедлива, отчего Господь не сделал ее мужчиной? Отец позаботился о том, чтобы дочь не только научилась читать и писать, но и говорить на лакрассарском, старо-кальярдском и рользатском, тайком от матери давал ей труды древних философов и теологов. Она умела играть в шахматы и изумительно владела лютней. Рыжебородый капитан «свободных сынов Гверна» по просьбе оружейника учил ее обращаться с холодным оружием. Но зачем это было нужно, если ей приходилось тайком пробираться в библиотеку и оружейную, а за шуточные бои на палках с Торией получать побои от дяди?

Девушка смотрела на младшего Нормара и ловила себя на мысли, которая ее пугала: она его не презирала – она его ненавидела… ненавидела их всех. И вот что ей теперь делать, Дользанина совершенно не представляла. Не побоявшись гнева дяди, она сходила на крепостную стену, за что, естественно, потом получила пощечину. До сих пор перед ее глазами стояли черные знамена с золотыми леопардами, и безумная идея закралась в голову: почему бы не сбежать с гвернцами, как когда-то ее мать?

Стук в дверь заставил Дользанину и Торию одновременно вздрогнуть.

– Отец! – с придыханием прошептал юноша и начал быстро одеваться.

За дверью раздался тонкий голос Тэмы Нормар.

– Тория, отец послал за тобой. Ты ему нужен в казармах.

Дользанина облегченно вздохнула и села на кровати, наблюдая за любовником. Застегнув перевязь на бедрах, он склонился к девушке и, поцеловав ее в лоб, тихо произнес:

– Я скоро к тебе вернусь.

Когда за ним закрылась дверь, дочь оружейника встала и, закутавшись в покрывало, подошла к узкому окну, около которого опустилась в кресло и задумчивым взглядом окинула комнату. Сумрак скрывал расписной потолок и часть стены с гобеленом, изображающим роскошную рыцарскую баталию. В свете свечи тускло играл золотом герб Нормаров – светильник, вышитый на красных бархатных подушках, разбросанных по скамьям. И снова перед глазами встали черные полотнища с ощерившимися леопардами.

Когда в спальню вошла Тэма, любимица Эрка, такая же смуглая, как и ее брат, Дользанина даже не пошевелилась. Дочь рыцаря опустилась рядом с ней и положила голову на колени.

– Ты скоро станешь моей сестрой, – сказала она.

«Я и так твоя сестра», – подумала Дользанина и ответила:

– Видимо, да.

Ее удивляло, что Тэма сочувствовала необъяснимой любви брата и ничего не говорила отцу.

– Я боюсь, Дользани.

– О, Тэма! Чего нам бояться? Артехей невозможно взять. Да и не будут ни гвернский принц, ни барон Барса на нас нападать. Приедет Рэссимонд и рассудит твоего отца с Арисилем.

Дочь рыцаря подняла голову и удивленно посмотрела на двоюродную сестру.

– Ты не понимаешь? – проговорила она. – Мой отец – мятежник. Он восстал против своего сюзерена. А это страшное преступление. Думаешь, герцог Артехейский станет его слушать?

Дользанина постаралась беззаботно улыбнуться и произнесла:

– Конечно. К тому же не нам вмешиваться в дела мужчин. Лучше прясть, вышивать и молиться. Зачем ты думаешь о худшем?

За окном послышался шум. Дочь оружейника подошла к окну и выглянула наружу. «Драка, что ли?» – подумала она, но, присмотревшись, оторопела: на улице шел бой. Точнее, не бой, а резня. Нападавшие, в них Дользанина узнала гвернских наемников, орудуя мечами, свинцовыми молотами и боевыми топорами наносили удары по едва проснувшимся артехейцам, не понимающим происходящего. В доме послышались крики служанок и топот ног. Девушки посмотрели друг на друга, одновременно пораженные страшной мыслью.

– Тэма… – прошептала Дользанина. – Тэма, что это?

– Там же Тория и отец…

– При чем здесь они?! Гвернцы ломятся к нам дом!

Впоследствии Дользанина не понимала, как ей удалось выжить той ночью. Наспех одевшись, она металась по дому, судорожно придумывая, куда бы спрятаться от людей, шедших их убивать. В последний момент, когда послышался треск разносимой двери, девушка успела забежать в маленькую потайную комнатку, примыкавшую к библиотеке и оружейной. Спрятавшись в темноте пахнувшего пылью и затхлостью помещения, она с удивлением обнаружила, что держит за руку икающего и дрожащего от страха поваренка. Они сели прямо в крысиный помет и, прижавшись друг к другу, слушали, что происходит в доме. Впервые за свою жизнь Дользанина испытала нечеловеческий ужас, от которого все платье насквозь пропиталось потом, а волосы прилипли к щекам. Она услышала странный звук и поняла, что это стучат ее зубы. Под поваренком образовалась лужа, ударившая в ноздри острым запахом мочи. Мальчик тихо всхлипывал, но Дользанине казалось, что он ревет на весь дом. Она зажала ему рот ладонью и прошептала:

– Миленький, не надо! Помолчи! Пожалуйста!

Хаос, творящийся в доме, казался ей неправдоподобным безумием: вопли и стоны женщин, гогот и похабные выкрики наемников, лязг оружия, звон посуды, звук рвущихся портьер и падающей мебели. И среди этого ночного кошмара единственная мысль – выжить, выжить любой ценой.

Дользанина не знала, сколько они просидели в комнатке. Мужские голоса не утихали, только стоны женщин становились слабее. Прятаться до бесконечности было невозможно. Рано или поздно их все равно найдут. А вот что с ними сделают – лучше не думать вовсе. Страшная мысль вдруг озарила дочь оружейника: ведь если гвернцы подожгут сейчас дом, то она с мальчиком не успеет выбраться.

Поваренок перестал икать да всхлипывать и только дрожал, вцепившись в ее юбку. Девушка прислушалась. В оружейной и библиотеке стало тихо. Дользанина потормошила мальчика и тихо проговорила:

– Мы сейчас постараемся выбраться, ты пойдешь через библиотеку…

– Не, не, не! – отчаянно замотал головой поваренок, и дочь оружейника влепила ему оплеуху.

– Ты пойдешь через библиотеку, – повторила она. – Солдаты успокоились, даже если и увидят тебя, может, пожалеют – ты все-таки маленький.

– Мамка там, – вдруг вспомнил мальчик.

– Нет уже твоей мамки.

Дользанина открыла дверь в библиотеку и подтолкнула ребенка со словами:

– Беги скорее.

Сама она подошла к противоположной двери и, собрав все свое мужество, переступила порог оружейной. В комнате никого не было. Мечи, секиры, драгоценные кинжалы были сняты со стены наемниками, ковры содраны, скамьи перевернуты. В этом беспорядке Дользанина увидела лежавший на столе рядом с уцелевшим светильником «кинжал милосердия»[10]10
  Кинжал милосердия (мизерикордия) – кинжал с узким 3–4-гранным клинком (20–40 см), для проникновения между сочленениями рыцарских доспехов. Использовался для добивания противника, чтобы избавить его от мучительной агонии.


[Закрыть]. Взяв оружие, она услышала шум за спиной и медленно обернулась, боясь представить, что ее ждет.

В комнате, прислонясь к стене, стоял невысокий гвернец в неполном доспехе. Его виски были выбриты, в ухе алела сердоликовая серьга. И таких страшных глаз Дользанина еще не встречала. Завидев ее, он радостно оскалился и произнес:

– Ммм… Храбрая девочка! И красивая. Ну, давай, покажи, что ты им будешь делать?

– А ты иди сюда… И узнаешь.

Гвернец сделал шаг к ней и, наклонив голову набок, задумчиво произнес:

– Может, не отдавать тебя ребятам, себе оставить, а? Что думаешь, черноглазая?

Наемник легко прыгнул к ней и перехватил правую, занесенную для удара руку. Он совершил непростительную ошибку, не заметив, что ее свободная левая рука схватила горящий светильник, опустившийся ему на лицо. Гвернец взвыл от боли и на мгновение выпустил Дользанину. Этих секунд ей хватило, чтобы нанести всего один удар, которым гордился бы ее рыжебородый учитель.