Текст книги "Беременна ангелом"

Три жизни на дне песчаного грота

Часть 1

На другом конце песчаного грота ветеран второй цусимской компании Суй Хуй был скопцом по происхождению. И грудь у него была, как у бабы – толстая и висела, а соски большие и торчали.

– Ты настоящий урод, – сказал ему как-то дважды герой народа с глубокими продольными шрамами на животе, – ты должен этим гордиться. А это значит, что каждый гордый человек обязан проветривать свой живот раз в месяц, как это делаю я и мои покойные друзья, – он снял шапку и добавил – давно. Смотри! – сказал герой и бжик бегунком на пузе по молнии вправо и вверх.

Кишки выложил в таз, кипятком залил, зажмурился и затянул черного ворона. Допел, как полагается до конца, кишки встряхнул и словно курицу в духовку, загрузил их обратно в пузо. Бегунком бжик и живот закрыл.

– Вот так-то.

Суй Хуй стоял, и в глазах его светилось непомерное восхищение, замешанное на злобной зависти.

– Я тоже хочу бегунок, – сказал он, и липкая слюна вывалилась из его маленького злобного рта и смачно плюхнулась на бетонное покрытие борцовского казимата.

– Хуй! – сказал ему дважды, – тебе не положен бегунок. Ты урод, а урод должен начинать с более простого.

– Какого?

– С гвоздей, болтов, шурупов.

– Но я хочу бегунок! – захныкал, как маленький Хуй.

– Суй, сначала гвозди, – сказал ему сердито дважды, – и только потому, что урод и гордо несешь то, что намотано на твоей заднице.

Дважды герой посмотрел и вынес вердикт.

– Будем резать, скидавай хлам.

Суй Хуй хлам сбросил, чем ввел дважды в состояние близкое к клиническому.

– Что это? – выпучив глаза и слегка оттопырив набедренную повязку, спросил дважды, тыкая в грудь Суй Хуй.

– Грудь, – гордо произнес Суй.

Кома отступила, дважды смахнул тыльной стороной ладони пот с куперозного лба и чуть подтолкнул глаза, для того что бы они заняли свое первоначальное положение, а затем откашлявшись произнес:

– Подобрать, а то глядишь всяк так распустит, то нас любой враг одолеет и перестанет уважать. Ясно? Подобрать.

– Но, как?… А… Я…

– Не пререкаться в строю, – заорал дважды и сунул свою кулачину, весом в два мешка риса, в морду Суй Хуй.

Хуй упал, разбросав все титьки по животу, срамно и неприлично.

– Ты не только урод, но и позор нации, – сказал герой и пнул поверженного. – В живот тебе, Хуй, не только не положен бегунок, но и гвозди нельзя осквернять таким срамом. – сказал дважды герой народа и закопался в песок, терзаемый тяжелыми мыслями о здоровье нации.

А Суй Хуй валялся размазанный по бетонному полу и хныкал, проклиная дважды, грудь и прочее дерьмо не позволяющее ему иметь на пузе бегунок.

Часть 2

А в это время на другом конце песчаного грота шел урок.

– Ты будешь это читать! – сказала Марья Ивановна и саданула Аполлона Коврижкина по башке четвертым томом Войны и мира Толстого.

– Он уебок и читать я его не буду! – придя в чувство, сказал Аполлон – я Достоевского буду, он не уебок.

– Кто не уебок? – возмутилась Марья, – кто если не он?

– Толстой, – бескомпромиссно произнес Коврижкин.

– Значит, Толстой… – побагровела от злости Марья и со всей силы лягнула Аполлона в зубы.

Коврижкин рухнул на пол, разбрасывая по блестящему паркетному полу выбитые зубы и пачкая его кровью.

– Собирай! – заорала Марья, указывая на зубы, – и не пачкать здесь! Ты что же не уважаешь труд уборщиц, а может быть ты вообще не уважаешь труд или может ты… – она хотела сказать пидор, но промолчала.

Коврижкин молчал, сплевывая неугомонность плазматической жидкости на блестящую плешь паркета. Класс молча наблюдал за происходящим, не решаясь вступать в ссору. Однако, 95 процентов учеников морально поддерживали Коврижкина и считали Толстого именно тем, кем его считал Аполлон, самый красивый и элегантный мальчик класса. Марья Ивановна пронеслась черным мессершмиттом взгляда по головам собравшихся и слета оценила ситуацию.

Она водрузила свою ногу победительницы на поверженную голову Коврижкина, острой шпилькой нарушив целостность его барабанной перепонки.

– По-моему, он не любит нашего кормчего.

– Кормчего? – вознегодовала толпа.

– А что он любит? – потихоньку набирая обороты, входила в раж Марья.

– Что? Что? – кричала голодная стая.

– По-моему, Британию.

– Да, да! Британию! – заревели негодующие глотки, лязгая зубами и разбрасывая слюни.

– А что, я вас спрашиваю, является символом страны если не флаг?

– Флаг, флаг! – заорала ненасытная толпа, превращаясь в единый механизм праведного гнева карательной машины, и набросилась на неприятеля.

В результате четко проведенной спецоперации Аполлон Коврижкин в облике британского флага был водружен на стену подвального помещения школы, где располагался музей уродов, а Толстой был признан самым почитаемым автором за всю историю человечества и полностью реабилитирован.

Часть 3

А в это время на другом конце песчаного грота, зарывшись в песок, насиловал свои мозги дважды герой, размышляя о том как с помощью второго закона Ньютона и чертова третьего правила Лопеталя вынуть из пропасти застрявшую там совесть, ум и честь нации и избежать потопа после нас. Пока он размышлял, горючие слезы отчаяния Суй Хуй просочились сквозь песок и залили подземное убежище дважды.

– Потоп! – заорал герой и вылез в свет.

– А, это ты, урод, а я уж думал потоп после нас настиг нас при нас, – успокоился дважды.

Но вдруг героический взгляд его в очередной раз приковал неприлично деформированный бюст Суй Хуй.

– Что? – разорвался, словно артиллерийский снаряд, герой дважды, – почему не исполнено по сю пору? Убрать, убрать, убрать сейчас же!

– Я в Сунь Мо был записан в детстве, – попытался выстроить непрочный барьер своей страдающей от нападок состоятельности Суй, – по этой вот самой и разжился фамилием, будь она тудыт.

– Фамилия какая? – выстрелил слюной в лицо Суй Хуй дважды.

– Суй Хуй, – четко произнес оплеванный.

– А звать? – рявкнул герой, прикусив, подло вылезший не известно по какой такой причине язык.

– В, – ответил Хуй.

– Ну так, Суй Хуй В, мне похрен куда ты там был записан, хоть в жопу, а раз сказал убрать, то дважды повторять не стану и не проси, – угрожающе произнес дважды и для острастки выплюнул откушенную часть языка.

– Что ж мне их обезглавить что ли? – захныкал урод.

– Хоть в жопу, – без всякой интонации сказал герой, беззаботно гоняя поврежденным языком слюни по бескрайним просторам полости рта.

– Да куда еще-то? – в голос заревел Суй Хуй В.

– Что? – забасил герой и смачно сплюнул накопленную во рту влагу.

Урод скинул набедренную повязку на бетон. От чего слегка оттопыренная повязка, прикрывающая героические части дважды, оттопырилась в два раза пуще прежнего, а сам герой приобрел вид крайнего негодования и досадной неопределенности, что не замедлило отразиться на его закопченном и уставшем от подвигов лице. Он вдруг ощутил невыносимую потребность закопаться, но переборол свое малодушное желание.

– Где? Суй Хуй В, – заорал он так, что густая поросль в ноздрях его поредела, как скошенный лесорубами лес. – Где? – и он брезгливо указал трясущимся от возбуждения и негодования пальцем туда, где ничего не болталось, а должно было болтаться обязательно по великому убеждению дважды.

На что Суй Хуй В только развел руками.

– Потерял? – засуетился герой, ища оправдания уроду, – нельзя, нельзя бездействовать, надо искать, нельзя сдаваться, искать! – повелительным тоном заорал он. – А это убрать, убрать! Сутки на все про все, чтобы здесь не было, а там было! и чтобы было все, полный боекомплект. Пшел, урод и лучше не возвращайся. Если не исполнишь, можешь откусить себе язык под корень.

Суй Хуй В опустил голову и заплакал, по лицу и ногам его предательски потекли воды различной консистенции. А разъяренный и раздосадованный герой, не в силах выносить дальнейшее, зарылся в песок, переполняемый яростью и гневом.

Часть 4

А в это время на другом конце песчаного грота Марья Ивановна озадачилась параноидальной мыслью. При росте два метра тридцать пять сантиметров и весе тридцать пять кило она решила похудеть для преодоления своего же собственного рекорда, поставленного ею в прошлом году, и закрепления непререкаемого авторитета среди учащихся, появившегося в результате успешно проведенной карательной операции над Аполлоном Коврижкиным.

Уринодиета, включающая в себя ежедневный прием собственной мочи, через пару недель дала не совсем ожидаемые результаты. У Марьи Ивановны на большом, сверкающем, словно полированный стол, лбу выросло то, что люди невоспитанные и грубые называют хуй, а воспитанные и негрубые – мужским половым членом. И вот это самое вылезло совершенно странным образом и к тому же без всего прочего, что к этому члену-хую прилагается. Имеется в виду, хотя и без этих сопутствующих шариков, Марьин вид оставлял желать лучшего. Она не на шутку приуныла и перестала ходить в школу. Мочу, сочащуюся теперь сразу из двух отверстий, она пить перестала, дабы не усугубить вред, а, напротив, жадно, фанатично до неприличия, принялась поглощать запасы съестного. При этом, как у тараканьего выводка, съестным у нее считалась все то, что в рот пошло, а в рот шло все, вплоть до обоев и коврового покрытия. В скором времени Марья так раздалась во всех без исключения своих членах, что просто жуть. Не избежал этой участи и головной хуй-член. Он толстел и крепчал как на дрожжах, каждый божий день прибавляя в весе и объеме. По этой причине Марье Ивановне стало все сложнее держать голову прямо и оставаться в вертикальном положении. По пустой изъеденной квартире она передвигалась на четвереньках, таща свой головной член по дощатому полу, подвергая его неприятному трению и занозам, от этого член-хуй твердел, багровел и принимался фонтанировать Марьиным головным веществом, таким образом избавляясь от избытков мозга, за неимением выработок своего продукта либо по причине крайней возбужденности, соседствующей с бескрайней ненавистью к своей мучительнице. Однако, находчивая училка, как только член делал стойку, опускала его в ведро с холодной водой и торжествовала очередную победу. Не смотря на это член выработал партизанскую тактику ведения войны, он под покровом ночи, когда Марья сладко посапывала, причмокивая своим натруженным ртом, потихоньку избавлялся от ее мозгов, маскируя их под слюну, утраченную толстушкой во время сна.

Через две недели от свирепых учительских мозгов практически ничего не осталось. Отяжелевшая на шестьсот сорок килограмм, Марья Ивановна вдруг испытала такой дикий сексуальный голод, что даже стены в ее, изрядно похудевшей, берлоге содрогнулись от ужаса. Все предметы в доме, которые могли бы хоть как-то помочь в этом нелегком деле, для этого нелегкого тела, увы, были съедены. И бывшая училка, повинуясь своим низменным желаниям, решилась на крайний шаг. Стоя на четвереньках, она уперлась пустой головой в исхудавшую стену и, скрипя жировыми отложениями, отягощенными последней стадией целлюлита, принялась подтягивать изнывающую промежность ко лбу, на котором зиждился вросший, откормленный до состояния нестояния, покрытый занозами и гниющими болячками член-хуй. Как ни пыхтела Марья Ивановна и как ни упиралась, а толку было чуть: член висел, расстояние между воспаленной промежностью и закормленным объектом вожделения не сокращалось, хоть тресни. Бывшая училка решила поменять тактику. Повинуясь своим врожденным обезьяньим инстинктам, она яростно схватила висячий головной отрост и принялась тянуть его что есть мочи в направлении расплескивающей свои забродившие соки вульвы. Марья Ивановна была далеко не некрасовской женщиной, в два, в десять раз мощнее и выносливее, в двадцать раз сильнее и беспощаднее, она была, хоть и бывшей, но учительницей. Вполне резонно, что Марья его оторвала, но дело в том, что вместе с членом-хуем, оторвалась от пышного страдающего звериным, непреодолимым сексуальным голодом тела и безмозглая голова.

Часть 5 Заключительная

А тем временем, с той стороны песчаного грота в поисках лучшей доли шел навстречу счастью своему Сунь Хуй В.

Зайдя в хлипкую избушку, страдающую дистрофией и разваливающуюся от внутренних неурядиц на другой стороне песчаного грота, напиться воды с маслом, он обнаружил нечто страшное и пугающее, но в тот же момент радостное и обнадеживающее на пути к идеалу, мечте всей своей жизни – бегунку на пузо. Сунь Хуй В профессиональным взглядом криминалиста оценил обстановку и сделал умозаключение о суицидальных наклонностях чудовища. Размышляя о похищении улики, отсутствие которой может пустить следствие по ложному пути и пагубно отразиться на свободе, а может быть даже и жизни самого Сунь Хуй В, но, с другой стороны, нельзя было упускать шанс, посланный ему свыше. Он принял решение согласно внутренним позывам своего кишечника, пренебрегая законом. Безмозглая голова чудовища, в которую был встроен детородный орган слоновьих размеров, в планы захвата преступника не входила, но и то, что из нее торчало, тоже слегка обескураживало своей грузоподъемностью. Поэтому Сунь Хуй В решил отхватить лишь половину от жирного питона, выросшего на лбу обезглавленной головы. Он вгрызся зубами в, на вид вялый, но упругий как бетон, член, при этом повредил себе зубы и чуть было не вывихнул челюсть. Тогда Сунь Хуй В раздобыл на улице гвозди и молоток. Вернувшись в дом, прибив оторванную безмозглую голову Марьи Ивановны к полу, он принялся что есть мочи тащить член, как некогда репку дедка, бабка, жучка, внучка, мышка и кошка. Гордый и своенравный мутант-червяк упирался что было сил, но на помощь слабому тщедушному человечишке пришел стальной молоток, и они сообща, мобилизовав все силы в неравной схватке с оборонявшимся противником, одержали верх над стойким продолжателем рода бегемотьего. Слава молотку. Член-хуй был извлечен из бывшей головы бывшей училки и лежал, свернувшись в клубочек, неподалеку от мясистого обезглавленного тела.

Сунь Хуй В выволок поверженный член на улицу. Один конец он водрузил на телегу, а другой, преждевременно подработанный молоточком, глубоко ввел себе между ног и направился в другую сторону песчаного грота.

По дороге местный кузнец удалил жирные обвислые титьки Сунь Хуй В и с помощью нехитрых приспособлений пришпандорил их к похищенному у безмозглой оторванной головы члену.

Довольный и радостный Сунь Хуй В с чувством выполненного долга направился к покоящемуся в песке дважды герою в надежде обрести заветный бегунок на пузо. Однако, вылезший из песка дважды, увидев преображенного урода во всей своей красе, тут же лишился дара речи, глаза его потрескались и вывалились из орбит. Не управляя собственным рассудком, он вновь закопался в песок, да так глубоко, что уже никогда не смог разыскать обратного пути. Через несколько лет от недоедания и вечной земляной сырости дважды усох и превратился в крота. Обучившись кротовьему делу, он вскоре достиг потрясающих результатов и был возведен в ранг дважды почетного крота всех времен подземного летоисчисления.

А тем временем, убитый горем Сунь Хуй В страдал от голода из-за своей медлительности и неповоротливости, причиной которой был трижды проклятый мутант-член-хуй, но еще больше он страдал от отсутствия на своем пузе бегунка, с помощью которого можно проветривать запревшее нутро и гордиться до скончания своих дней, бжикая вправо, вверх, вниз, влево.

– Ты всему виной, – сказал в конец отчаявшийся Сунь Хуй В своему развалившемуся на тележке чудовищу и с остервенением принялся его пожирать. Не прошло и двух лет, как Сунь Хуй В съел извлеченный некогда из безмозглой головы детородный орган вместе с придатками в виде обвислых жирных титек, а после принялся поглощать свое никчемное осиротевшее тело, так и не познавшее радости от мерного бега бегунка. От былого уродства Сунь Хуй В остался лишь один язык.

p.s.

На том и другом конце, по мере того как разлагалась туша бывшей училки, как усыхал дважды, как пожирал себя Сунь Хуй В, время сжималось и становилось все меньше и меньше, и вскоре превратилось в маленькую какашку, которую шаловливый ветерок перемешал с бесплодной почвой песчаного грота.

Сказ про Мале Бжика, Катьку Се и ее мужика

Все персонажи данного рассказа являются вымышленными.

Любое сходство с реальными лицами является случайным

и не преднамеренным. Посвящается Куликовой О.

Часть 1. Мале Бжик и его головы

Жил был Мале Бжик и был он велик, как немногие из великих, и равных ему в его величии почти не было. И было у Мале Бжика шесть голов и две по половинке. Головы Мале Бжику совсем не мешали, он даже иногда гордился ими, если был не в бане. Баню Мале Бжик презирал так как никогда не расставался со своей любимой бас-балалайкой, на которой в три глотки орал решительные песни, которые, в свою очередь, вычитывал из актуальных газет и журналов одновременно. Конечно же, он не был Александром Македонским, он был Мале Бжиком, что не менее важно в наше суровое житье бытье, и в этом ему помогали головы. У Мале Бжика была излюбленная пословица, которая ни днем, ни ночью не сходила с двух его уст. Она являла кредо Мале Бжика и была словно некая повинность у всех голов, принадлежащих его титанической личности. Две караульные головы должны были в унисон, не создавая диссонансов звучания, повторять – «Одна голова – хорошо, две – лучше, а шесть – ха-ха-ха – превосходно».

Головы сами по себе занимались каждая своим делом: одна спала, другая пела, третья плевалась, четвертая бредила строительным мусором и требовала каску, пятая внимательно наблюдала за происходящим, изредка критически высказываясь всего лишь одним единственным, но не вполне благозвучным словом, берущим начало со второй буквы русского алфавита, шестая голова обладала огромных размеров языком, с помощью которого постоянно ухаживала за своими и соседними ноздрями, постоянно жуя, пережевывая склизкие продукты их жизнедеятельности.

Все головы водке предпочитали пиво, ничуть не заботясь о мочевом пузыре Мале Бжика, который, нужно сказать без лишней скромности, страдал и страдал жестоко. Как только в поле зрения голов оказывался хмельной, покрытый пенной шапкой, напиток, тут же они разом бросали свои насущные дела и принимались употреблять данный продукт, нисколько не заботясь о состоянии всего организма Мале Бжика. И лишь две печальные половинчатые головы грустили как никогда.

Нельзя сказать, что головы Мале Бжика вели стадный образ жизни, это было бы в корне ошибочно, скорее, это был племенной союз, где каждая отдельно взятая голова несла функциональную нагрузку, а вместе они делали общее дело на благо Мале Бжика. И лишь две половинчатые головы не имели ни прав, ни обязанностей в силу своей неполноценности. Они лишь занимали место на широких плечах хозяина. И чего уж там кривить душой, угнетали Мале Бжика и раздражали своим присутствием трудолюбивые полноценные головы. В часы отчаяния Мале Бжик втайне помышлял о том, чтобы удавить во сне басовой струной эти две бесполезные головы. Но ему мешало то, что половинчатые никогда не спали и вообще отвергали возможность сна, не говоря уже о сновидениях и тем паче теоретических выкладках ненавистного Зигмунда, которого неполноценные не переваривали на дух. Шесть полноценных голов втайне от Мале Бжика строили козни и плели сети заговора против семейного урода в лице двух половинчатых голов.

Часть 2. Визит Катьки Се к Мале Бжику

Как-то раз к Мале Бжику пришла Катька Се, его давняя подружка. Выпятив губы, она произнесла в знак приветствия то, что произносила всегда, увидев своего закадычного Мале Бжика:

– Канифольно мозга запухлярно выпячиваешь!

Головы, почуяв знакомый запах Катькиного подлого нутра, пришли в возбуждение и стали замышлять презлое.

Промедление смерти подобно, электричеством пронеслось по шести черепкам, отчего глаза в этих черепках завращались с такой дикой скоростью, что Катька Се, нужно отдать ей должное, перестала выпячивать губы, но рот закрыть побоялась. Из множества вращающихся глаз один все же не вращался. Он пристально хватал Катьку Се за горло, подтаскивал поближе и тыкал опухшей от пены мордой в выбивающиеся из стандартов половинки. После 35-го столкновения Катькиной морды с малебжикинскими полуголовинами и, не получив никакого, хоть самого малюсенького, эффекта, бдящее око решило внедриться в мозг тупоумной гусыни.

На шестом часу бурения Катькиного черепа, глаз обнаружил угреобразную извилину беспредметно разгуливающую в пустошах Катькиного черепа.

– Эврика! (что значит нашел) – сказал почерневший от натуги глаз, успевший завербовать глистообразную мозгу, проживающую в Катькином черепе, и, вывалившись из гнезда, издох.

– А что Мале Бжик подарит мне, на мой 82-х летний юбилей творческой деятельности? – в тот же момент, словно пораженная шаровой молнией, или посаженная голой задницей на муравейник, расположившийся вокруг кактуса, поросшего крапивой, заорала во всю свою луженую глотку Катька Се, предоставив раскрасневшимся, набирающим вторую космическую скорость глазам приятеля заслуженный отдых.

– Ну, ну, ну, ну, ну… – сказал Мале Бжик, – не знаю, не знаю, не знаю, не знаю, не зна…

– А подари-ка ты мне – крякнула Катька Се, не дав закончить, начинавшую стремительно развиваться, искрометную мысль Мале Бжика, – эти головные аппендиксы! Они тебе все равно что собаке Мерседес-бенс, а мне приятно.

– Да ты что, – возмутился Мале Бжик, – да я же, это тебе того…

– А чего, и в правду подари, хоть пустяк, а порадуешь. Значит, решено.

– Ничего не решено (6 раз), чего это я тебе их буду дарить. Если у тебя 14 титек, это не значит, что две из них ты должна подарить мне.

Последующие четыре часа Катька разыскивала свою куда-то запропавшую глистовую мозгу, и еще два дожидалась ее экскрементов, надрывно повторяя с интервалом в пол секунды, первую букву русского алфавита.

Наконец, дождавшись результата анализов головного угря, произнесла:

– Хорошо, полторы титьки взамен на две половинчатые головы. И не спорь, у тебя явная некондиция, а у меня первый сорт, высшее качество. Я думаю, нет смысла рассказывать, ты и сам превосходно знаешь лицо моего товара. И еще, если на мой 82-х летний юбилей творческой деятельности не принесешь мне эти чертовы полуголовинки, останешься и без титек, и без… в общем думай. Моего мужика ты знаешь. Все пока.

– Ну когда, – жалостливым голосом проскрежетал полный злорадства и надежно скрываемого самодовольства Мале Бжик, – когда юбилей-то?

– Завтра в 7 утра. Не опаздывай!

Ликование Мале Бжика не знало границ. Великий деятель искусств был счастлив, как бывает счастлив человек, избавившийся от 8-ми дневного запора. Непревзойденный мастер интриг ликовал, ему без всякого труда, не беря в расчет геройски павший глаз, удалось не просто так впарить свои некондиционные головы, но при этом еще поиметь 1,5 Катькиных грудей, привлекающих к ней львиную долю фанатов. Мале Бжик уже в тайне составлял процентную пропорцию оттока почитателей Катькиного таланта и возрастающее количество у себя.

В 7 утра Мале Бжик появился у Катьки Се. В 7.05 Катька Се имела две малебжикинские половинчатые головы. В 7.10 Катька Се осиротела на 1,5 титьки, с грустью размышляя о функциональном применении некондиционных голов.