Текст книги "Страх"

Дэн Гарднер
Страх. Почему мы неправильно оцениваем риски, живя в самое безопасное время в истории

Издано с разрешения Penguin Random House Canada Limited и Synopsis Literary Agency

Все права защищены.

Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

This edition published by arrangement with Penguin Random House Canada Limited and Synopsis Literary Agency

© Dan Gardner, 2008

© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2020

* * *

Посвящается Сандре

Страх дан человеку, чтобы уберечь его от сотворения зла. Но, как и любая другая страсть, страх должен не подавлять разум, а действовать в согласии с ним.

Сэмюэл Джонсон

Введение

Каждый, кто видел, не забудет этого до конца своих дней. И, наверно, нет человека, который бы этого не видел.

Когда первый самолет рассек прозрачное голубое сентябрьское небо и врезался в здание Всемирного торгового центра, этот момент запечатлела одна-единственная телевизионная камера, снимавшая на улице сюжет о повседневной работе муниципальных чиновников, – сегодня уже никто и не вспомнит, о чем именно. Здание загорелось, и информация о пожаре мгновенно разнеслась по всем службам. Электронные глаза всего мира распахнулись, повернулись в сторону источника и застыли в ожидании. Когда появился второй самолет, огромная аудитория – возможно, сотни миллионов человек, – увидела сначала его, а затем мощный взрыв, клубы дыма, обломки стальных конструкций и стекла, сыплющиеся сверху, словно конфетти на параде. Люди наблюдали за этим в прямом эфире. Так четко и так близко. Все равно что смотрели это ужасное шоу из окна своей гостиной.

Те, кто не увидел атаку в прямом эфире, вскоре наверстали упущенное. В последующие часы и дни, которые были охвачены хаосом и безумием, эти кадры повторяли снова и снова. Они были на всех телеэкранах – от Лондона до Москвы и Токио, от горной гряды Анд до лесов Мадагаскара и пустыни Австралии. Их показали в каждом городе, регионе, деревне, где есть современные средства коммуникации, – практически в каждом уголке мира. Все человечество стало свидетелем этой трагедии.

Почти три тысячи погибших. Сотни тысяч потеряли родных и друзей. Ужасное преступление. И все же атаки 11 сентября напрямую не затронули подавляющее большинство американцев и еще меньше они коснулись населения всего остального мира. 12 сентября большинство из нас вернулись к повседневной рутине. Но мир изменился. Разве могло быть иначе после того, что произошло?

Некоторые перемены были весьма незначительными, по крайней мере, они казались таковыми на фоне случившегося. Например, люди перестали летать на самолетах. Когда несколько дней спустя были восстановлены пассажирские авиаперевозки, самолеты, выполнявшие рейсы, были почти пустыми.

В частности, из-за телевизионных кадров. Они действовали на подсознательном уровне. Конечно, ежедневно совершается огромное число рейсов и шанс попасть на самолет, который угонят террористы и направят на офисное здание, ничтожно мал. Но это не имело никакого значения. Аэропорты наводили на людей панику. Любые полеты казались опасными.

В последующие недели и месяцы СМИ были полны душераздирающих историй и интервью с семьями погибших, что делало эту трагедию почти личной для каждого, – мы сроднились с этими людьми. Кроме того, непрестанно велись разговоры, что нужно готовиться к худшему. Политики, аналитики и эксперты рассуждали о терроризме, словно о пятом всаднике Апокалипсиса. Они предупреждали нас, что у смерти и разрушений множество лиц: яд в городской системе водоснабжения; самолеты, врезающиеся в атомные реакторы; генетически созданный вирус оспы, распыленный в метро; бомба в чемодане на борту грузового корабля.

Затем появились новости, что несколько человек умерли из-за полученных по почте писем со спорами сибирской язвы. Никто не мог такого предвидеть. Несколько месяцев назад мы чувствовали себя защищенными. И вот неожиданно оказались бабочками в эпицентре урагана. Политики с мрачными лицами рекомендовали обращать внимание на уровень террористической угрозы, запастись самым необходимым, не забыть купить скотч, чтобы заклеить окна и двери в случае биологических или химических атак. И пока все это продолжается, молиться Господу Всемогущему, чтобы он позволил нам увидеть утро следующего дня.

Это было нереальное, наполненное страхом время. Предсказуемо, что люди избегали аэропортов. На удивление, они не стали рыть бомбоубежища на заднем дворе, а вернулись к повседневной жизни и работе. Они просто перестали летать. Самолетам они предпочли автомобили.

Политиков беспокоило, как массовый отказ американцев от самолетов в пользу автомобилей скажется на отрасли авиационных перевозок, они даже выделили ей государственную помощь. При этом никого не волновал резкий рост числа автомобильных поездок. Что такого? Привычное, повседневное действие. Как будто нет более серьезных поводов для беспокойства.

К сожалению, ни один политик не упомянул о том, что путешествие на самолете безопаснее поездки на автомобиле. Безопаснее настолько, что в наше время самой опасной частью обычного перелета стал трансфер до аэропорта.

Разница в уровне безопасности между автомобилем и самолетом такова, что самолеты все равно остались бы гораздо более безопасным средством передвижения, даже если бы угроза терроризма была значительно выше, чем она есть. Один американский профессор подсчитал, что, даже если бы террористы взрывали один самолет в неделю в США, вероятность погибнуть в результате этого у человека, путешествующего самолетом раз в месяц, составляла бы 1:135 000. Это ничтожно малый риск по сравнению с вероятностью 1:6000 погибнуть в автомобильной катастрофе.

Риск-аналитики знали об этой разнице и отдавали себе отчет, к чему может привести столь масштабный сдвиг в предпочтении пользователей. Это простая математика. Если один человек отказывается от относительно безопасного средства передвижения в пользу гораздо более опасного, в этом нет ничего страшного. Он почти наверняка выживет. Но когда на аналогичный риск идут несколько миллионов человек, стоит ожидать, что часть из них проиграет в этой игре, где ставка – их жизнь.

Но автомобильные катастрофы – это не террористические атаки, их не показывают в эфире CNN. Они не становятся темой бесконечных обсуждений экспертов. Они не вдохновляют Голливуд на создание художественных фильмов и телевизионных шоу. Это не та карта, которую разыгрывают политики в своих предвыборных кампаниях. И вот через несколько месяцев после 11 сентября, когда журналисты и политики все муссировали тему угрозы терроризма, сибирской язвы и атомных бомб, простые американцы, избегавшие аэропортов, чтобы не стать жертвой террористов, попадали в автокатастрофы и умирали на дорогах страны. Но этого никто не заметил.

Точнее, заметили единицы. Герд Гигеренцер, психолог из Института Общества научных исследований имени Макса Планка в Берлине, тщательно собирал данные по числу жертв автомобильных аварий. В 2006 году он опубликовал научную работу, в которой сравнивал показатели за пять лет до 11 сентября и за пять лет после.

Выяснилось, что сдвиг в предпочтении автомобилей самолетам продолжался один год. Затем характер пользования разными видами транспорта вернулся к привычной модели. Герд Гигеренцер также отметил, что, как и ожидалось, число погибших в автомобильных авариях на дорогах США после сентября 2001 года резко возросло, а в сентябре 2002 года вернулось к стандартному показателю. На основе этих данных Гигеренцер смог вычислить, сколько американцев погибли в автомобильных катастрофах, воспользовавшись автомобилем вместо самолета.

1595 человек. То есть примерно половина от числа жертв самой страшной в истории человечества террористической атаки. В шесть раз больше, чем пассажиров на борту двух самолетов, угнанных 11 сентября.

Этого не заметил почти никто, кроме семей погибших. Но даже семьи погибших не понимали, что на самом деле произошло. Они были уверены – и продолжают так считать, – что потеряли своих мужей, жен, отцов, матерей и детей в результате обычных ДТП – горькая плата за жизнь в современном мире.

Но это не так. Причиной смерти их родных и близких стал страх.

Глава 1. Общество риска

Франклин Делано Рузвельт знал кое-что о страхе. Когда он произносил слова присяги, после которой официально стал 32-м президентом США, плотный и серый, как туман, страх висел над Вашингтоном. Это был разгар Великой депрессии. Банки терпели крах один за другим, словно демонстрируя эффект домино. Уровень промышленного производства в США упал больше чем в два раза. Цены на сельхозпродукцию рухнули. Каждый четвертый потерял работу. Два миллиона американцев стали бездомными.

В подобной ситуации заботу о стране возложили на плечи частично парализованного человека, который чудом остался жив после совершенного на него за месяц до этого покушения. Вполне понятно, почему Элеонор Рузвельт описывала инаугурацию своего мужа как «жуткое зрелище».

В своей первой речи в качестве президента Рузвельт говорил о преобладающих в обществе настроениях: «Я уверен, что мои дорогие соотечественники американцы ждут, что, вступая в должность президента, я обращусь к ним с прямотой и решимостью, как того требует положение, в котором находится наша страна. Самое время говорить правду, всю правду, открыто и смело. И нам нет нужды уклоняться от честного взгляда на ситуацию. Эта великая страна выстоит, как это бывало и прежде, возродится и расцветет. Поэтому первым делом разрешите мне высказать твердое убеждение, что единственное, чего нам следует бояться, это страха – отчаянного, безрассудного, неоправданного ужаса, который парализует усилия, необходимые для преобразования отступления в наступление».

Разумеется, Рузвельт знал, что помимо самого страха есть множество вещей, которых следует бояться. Знал он и о том, что каким бы серьезным ни было положение дел в стране, «неоправданный ужас» лишь усугубит ситуацию, если разрушит веру в демократические ценности. Великая депрессия могла нанести вред. Страх мог ее уничтожить.

Мысль, высказанная Рузвельтом, была старше, чем государство. Он позаимствовал ее у Генри Торо[1]1
  Я работаю журналистом в ежедневной газете и привык предоставлять достаточно информации в тексте, чтобы читатели могли легко найти источники по именам или ключевым словам. При написании книги я руководствовался тем же подходом. В примечаниях я указываю, где можно получить более подробную информацию по конкретным вопросам.
  Генри Дэвид Торо (1817–1862) – американский писатель, мыслитель, натуралист, общественный деятель, аболиционист. Прим. перев.


[Закрыть], который, в свою очередь, процитировал французского философа Мишеля Монтеня, написавшего более трех с половиной веков назад: «Больше всего я боюсь собственного страха».

Страх может быть конструктивной эмоцией. Когда мы боимся риска, мы уделяем своему занятию больше внимания. Страх помогает нам оставаться в живых и добиваться успеха. Не будет преувеличением сказать, что именно страху человечество обязано своим существованием. Однако «неоправданный ужас» – это совсем другое дело. Неоправданный ужас мог смести США с политической карты мира во время Великой депрессии. Неоправданный ужас убил 1595 человек, убедив их пересесть в автомобили вместо самолетов после атак 11 сентября. Рост неоправданного ужаса во всех современных странах западного мира заставляет нас принимать все более нерациональные решения по проблемам, с которыми мы сталкиваемся повседневно.

Риск и страх – популярные темы для обсуждения у социологов, которые пришли к согласию, что у современных людей уровень тревоги гораздо выше, чем у предыдущих поколений. По некоторым утверждениям, нашему обществу свойственна «культура страха». Терроризм, киберугрозы, птичий грипп, ГМО, зараженные продукты питания – новые угрозы вылезают как поганки. Изменение климата, канцерогены, «эпидемия ожирения», пестициды, вирус лихорадки Западного Нила, тяжелый острый респираторный синдром (SARS). Список можно продолжать еще долго. Просто возьмите свежую газету или посмотрите выпуск новостей. Каждый день можно увидеть чье-то предупреждение – журналиста, эксперта, консультанта, топ-менеджера компании или политика – о скорой «эпидемии» того или иного, что угрожает вашей жизни и жизни ваших близких.

Периодически эти страхи выливаются в полномасштабную панику. Сегодня это охота за педофилами в парках и интернет-чатах. В 1990-х – агрессивное поведение на дорогах. Еще десятилетием ранее – герпес. Сатанинские культы, коровье бешенство, стрельба в школах – все эти темы в какой-то момент волновали общество и были у всех на устах, а потом о них так же быстро забывали. Некоторые из них поднимают время от времени. Некоторые перешли в разряд не таких важных и больше не вызывают оживленных обсуждений. Прощай, герпес.

Ежедневные новости пестрят подобными темами. Авторы, общественные активисты, консультанты и футурологи постоянно предупреждают нас о таких экзотических угрозах, на фоне которых многочисленные сценарии ядерного Армагеддона меркнут и кажутся примитивными. Генетически усиленное биооружие, самовоспроизводящиеся нанотехнологии, превращающие все на своем пути в «серую массу», жуткие физические эксперименты по созданию черной дыры, которая поглотит планету и все живое. «Проблема 2000» оказалась бурей в стакане воды, но это не остановило появление новых многочисленных теорий гибели человечества, которые плодятся так быстро, что мы почти свыклись с мыслью, что человечеству повезет, если оно переживет следующее столетие.

Ульрих Бек не так пессимистичен. Немецкий социолог и профессор Лондонской школы экономики всего лишь заявил газете Guardian, что считает «маловероятным», что человечеству удастся выжить «после XXI века, не вернувшись вновь к варварству». Мнение Бека считается авторитетным, так как он был одним из первых ученых, кто осознал, что современный социум становится «обществом риска». В 1986 году он ввел понятие «общество риска» для описания общества, излишне озабоченного разного рода рисками, особенно связанными с развитием технологий.

Но чего же мы все так боимся? Это действительно сложный вопрос. Разумеется, терроризм – это вполне реальный риск. Так же как и изменение климата, птичий грипп, рак груди, похищение детей и все остальные вопросы, по поводу которых мы коллективно заламываем руки. Но человечеству постоянно что-то угрожает – не одно, так другое. Почему мы должны переживать больше предыдущих поколений?

По мнению Ульриха Бека, ответ очевиден: мы боимся больше других поколений, потому что больше сталкиваемся с рисками. Развитие технологий опережает нашу способность держать их под контролем. Экологические проблемы становятся все серьезнее. Социальное давление растет. Перед нами маячит угроза глобального катаклизма, и люди ощущают опасность, словно олени, почуявшие запах приближающихся волков.

У Бека много сторонников. Составление прогнозов – один страшнее другого – давно стало чем-то вроде настольной игры для интеллектуалов. Самые амбициозные из них превращают свои мрачные фантазии в бестселлеры. Вот только если бы эти авторы меньше воображали будущее и больше думали о прошлом, они бы осознавали: что-то всегда может пойти не так, а считать, что потенциальные катастрофы, с которыми мы можем столкнуться сегодня, более страшные и невероятные, чем те, с которыми нам приходилось иметь дело в прошлом, это признак невежества и высокомерия. Если проявить чуть больше внимания к истории человечества, становится очевидным, что всегда находились люди, пророчившие скорый Страшный суд, при этом способность предвидеть будущее у них была не больше, чем у трех слепых мышат из детского стишка.

Кроме того, есть факты, которые говорят сами за себя. В следующий раз, когда кто-то с уверенностью заявит о скором падении небес на землю, подумайте вот о чем.

В Великобритании ожидаемая продолжительность жизни младенца, родившегося в 1900 году, составляла 46 лет. Его внук или внучка, родившиеся в 1980 году, могут рассчитывать в среднем уже на 74 года. А его праправнук, родившийся в 2003 году, в среднем должен прожить почти восемь десятилетий.

То же справедливо и для всех остальных западных стран. В США ожидаемая продолжительность жизни составляла 59 лет в 1930 году, а в 2000-м достигла уже 78 лет. В Канаде ожидаемая продолжительность жизни сегодня превышает 80 лет.

На протяжении всей истории человеческого вида рождение ребенка всегда было одной из самых опасных вещей для жизни и здоровья женщины. В большинстве стран развивающегося мира этот риск велик и сегодня: материнская смертность составляет 440 женщин на каждые 100 тысяч новорожденных. Однако в развитых странах аналогичный показатель равен всего 20, и для нас рождение и смерть больше не ходят рука об руку.

То же относится к детской смертности. Еще сравнительно недавно риск потерять ребенка в младенчестве был не таким уж редким, сегодня шансы, что малыш благополучно задует свечи на торте в честь своего пятилетия, несравнимо высоки. В Великобритании в 1900 году доля младенческой и детской смертности составляла 14 %, к 1997 году этот показатель снизился до 0,58 %. С 1970 года в США уровень детской смертности в возрасте до пяти лет упал на две трети, в Германии – на три четвертых.

Мы не просто стали жить дольше. Мы стали жить лучше. По результатам исследований, проводившихся в Европе и США, сегодня меньше людей страдают от хронических заболеваний сердца и легких, от артрита, а у тех, у кого эти заболевания все-таки развиваются, это происходит на 10–25 лет позже и в менее серьезной форме. Кроме того, мы стали физически крупнее. Средний американец почти на 7,5 см выше и на 22 кг тяжелее, чем его предок сто лет назад. Так что реконструкторам Гражданской войны, которые используют исключительно аутентичные вещи, весьма непросто помещаться в армейских палатках. Мы становимся умнее: коэффициент IQ стабильно повышается на протяжении нескольких десятилетий.

Современное человечество прошло «эволюцию, которую можно назвать уникальной не только с точки зрения природы, но и тех семи тысяч поколений людей, которые когда-либо населяли Землю», – заявил газете New York Times лауреат Нобелевской премии экономист из Чикагского университета Роберт Фогель. Счастливая судьба людей, рожденных в наше время, а также надежда на большее нашли отражение в названии одной из его книг The Escape From Hunger and Premature Death, 1700–2100 («Избавление от голода и преждевременной смертности, 1700–2100 гг.»).

Политические тенденции[2]2
  См.: Karatnycky, A. ‘A Century of Progress’. Journal of Democracy, January 2000. Обратите внимание, что в 1900 году по современным стандартам всеобщего избирательного права ни одна страна не могла считаться полностью демократической.


[Закрыть] тоже обнадеживают, несмотря на газетные заголовки. В 1950 году на политической карте мира было 22 страны с полностью демократическим строем. К концу века таких стран было уже 120, и почти две трети всего населения мира имеют право на голосование. Что касается массового кровопролития и хаоса, которые, по мнению некоторых, повсеместно набирают обороты, это просто не соответствует действительности. «Сегодня вероятность развязывания войны между странами, как и гражданской войны, самая низкая с 1960 года», – заявил газете New York Times Монти Маршалл из Университета Джорджа Мейсона в 2005 году. Результаты серьезного исследования центра Human Security Centre Университета Британской Колумбии[3]3
  См.: Human Security Report, 2005.


[Закрыть], опубликованные чуть позже в том же году, подтвердили и дополнили это оптимистичное заявление.

Известно, что те из нас, кому посчастливилось жить в западных странах, – это самые процветающие и благополучные нации всех времен и народов. Мы даже испытываем чувство вины, говоря об этом и зная, что остальным не повезло в той же мере. При этом гораздо меньше известно, что развивающиеся страны тоже добились значительных улучшений.

За два десятилетия после 1980 года число голодающих в развивающихся странах снизилось с 28 до 17 %. Это все еще много, но лучше, чем было.

Кроме того, существует такой показатель, как Индекс человеческого развития ООН (ИЧР)[4]4
  Индекс человеческого развития (ИЧР), до 2013 года – Индекс развития человеческого потенциала (ИРЧП) – интегральный показатель, рассчитываемый ежегодно для межстранового сравнения и измерения уровня жизни, грамотности, образованности и долголетия как основных характеристик человеческого потенциала. Индекс публикуется в рамках Программы развития ООН в ежегодных отчетах о развитии человеческого потенциала с 1990 года. Прим. перев.


[Закрыть]. Он, вероятно, лучше всего отражает уровень развития человечества, так как опирается на данные по уровню дохода, здоровья и грамотности. Последнюю строчку в списке ИЧР из 177 стран занимает африканское государство Нигер, и все же индекс Нигера в 2003 году был на 17 % выше, чем в 1975-м. Аналогичная тенденция наблюдается практически во всех бедных странах. ИЧР Мали вырос на 31 %, ИЧР Чада – на 22 %. «Пророки Апокалипсиса» уже давно разыгрывают карту резкого роста населения бедных стран как потенциального источника будущей катастрофы. О чем они никогда не упоминают, так это, что рост населения обеспечивается не за счет увеличения рождаемости, а за счет улучшения ситуации с детской смертностью, что не может не радовать всех, кроме сварливых мальтузианцев[5]5
  Последователи Томаса Мальтуса. Томас Мальтус (1766–1834) – английский священник и ученый, демограф и экономист, автор теории, согласно которой неконтролируемый рост народонаселения должен привести к голоду на Земле. Прим. перев.


[Закрыть].

О чем говорят эти цифры? Если кратко: мы – поколение самых здоровых, богатых и долго живущих людей в истории человечества. И при этом с самым высоким уровнем страха и тревожности. Это один из самых серьезных парадоксов нашего времени.

Таким образом, многое из того, что мы думаем о риске и предпринимаем по этому поводу, лишено смысла. В научной работе, опубликованной в 1990 году, Джордж Лоуэнстейн и Джейн Матер (Jane Mather) сравнили уровень озабоченности людей девятью факторами риска – в их числе СПИД, уровень преступности и уровень подростковых самоубийств – с объективными оценками этих рисков. Результаты оказались непредсказуемыми. В одних случаях уровень озабоченности повышался и снижался, следуя за ростом или падением объективно существующего риска. В других – наблюдались «беспорядочные колебания» уровня озабоченности, которые не имели никакой связи с объективно существующим риском. Как корректно сформулировали авторы исследования: «Не было выявлено общеприменимой динамики взаимоотношений между воспринимаемым и фактическим риском».

Есть множество наглядных примеров, насколько запутанные и сложные у нас взаимоотношения с восприятием риска. Например, единственный серьезный фактор риска для развития рака груди – это возраст: чем старше женщина, тем он выше. В 2007 году исследователи из Оксфордского университета провели опрос среди британских женщин. На вопрос, в каком возрасте у женщин выше всего риск развития рака груда, больше половины опрошенных ответили, что «возраст не имеет значения». Каждая пятая опрошенная считала, что выше всего риск у женщин в возрасте старше 50 лет; 9,3 % считали, что в возрасте старше 40 лет; 1,3 % – что в возрасте старше 70 лет. Всего 0,7 % всех опрошенных выбрали правильный ответ: «В возрасте старше 80 лет». Проблема рака груди служит серьезным источником для беспокойства и активно обсуждается в обществе по крайней мере с начала 1990-х. И все же результаты опроса показали, что подавляющее большинство женщин понятия не имеют о самом важном факторе риска. Как такое возможно?

В Европе число мобильных телефонов превышает численность населения[6]6
  См.: Eurobarometer/Vision, 2006.


[Закрыть], и уровень продаж продолжает неуклонно расти. При этом, по результатам опроса, более половины европейцев склонны верить спорным заявлениям, что мобильные телефоны представляют серьезную угрозу для здоровья. Кроме того, существует разительный контраст между привычкой европейцев к курению и их неприятием продуктов питания, содержащих генетически модифицированные организмы. Несомненно, одна из самых больших загадок, на которую у науки нет ответа, как те же люди, которые не задумываясь зажигают сигарету, устраивают уличные протесты с требованием запретить продукты, которые за все время наблюдений не вызвали ни одной проблемы со здоровьем, кроме единственного случая расстройства желудка.

В Европе, как и везде, люди дрожат от страха при виде ядерного реактора, но равнодушно пожимают плечами и платят тысячи долларов за возможность улететь на какой-нибудь удаленный курорт, чтобы лежать на песочке и поглощать радиацию, излучаемую солнцем, несмотря на то что число жертв аварии на Чернобыльской АЭС (девять тысяч) не идет ни в какое сравнение с числом американцев, у которых ежегодно диагностируют рак кожи (более миллиона человек), и числом умерших от этого заболевания (более 10 тысяч человек).

Или сравните отношение к автогонкам и стероидам и другим формам допинга: за пять лет пилоты NASCAR попадали в аварии больше трех тысяч раз. Гибель Дейла Эрнхардта стала седьмым смертельным случаем за семь лет. Пилотам NASCAR официально разрешено подвергать себя такому риску, а зрители ходят на гонки всей семьей как на увеселительное мероприятие.

При этом одна из причин, по которой любые формы допинга запрещены в спорте, – это убеждение, что они настолько опасны, что даже атлеты, осознающие степень риска, не должны их употреблять. Однако во многих случаях сами виды спорта, в которых соревнуются атлеты, могут быть гораздо опаснее допинга. В лыжной акробатике – ограничимся одним примером – требуется, чтобы спортсмен на лыжах, разогнавшись и выпрыгнув с трамплина, выполнил в воздухе сложный акробатический прыжок, который может включать сальто, перевороты и другие элементы, а затем безопасно приземлился. Самая незначительная ошибка грозит закончиться падением и серьезными травмами, вплоть до сломанной шеи. Но лыжная акробатика не запрещена. Этот вид спорта у многих вызывает восхищение. Одним из героев Олимпийских игр 2006 года стала канадская лыжница: за несколько месяцев до этого она сломала шею, но вышла на олимпийскую трассу с железной пластиной, на которой держался ее позвоночник, чтобы еще раз рискнуть остаться парализованной или вообще умереть. «Я бы предпочел, чтобы мой ребенок принимал анаболические стероиды и гормон роста, чем играл в регби, – заявил газете Financial Times британский ученый, занимающийся исследованием допинга. – Мне не известно ни об одном случае тетраплегии[7]7
  Тетраплегия – паралич всех четырех конечностей, обычно при повреждении шейного отдела спинного мозга. Прим. перев.


[Закрыть], вызванной гормоном роста». Это также верно в отношении американского футбола – нашего национального вида спорта, в котором подростки время от времени сворачивают себе шеи, а звезды Национальной футбольной лиги превращаются в переломанных, трясущихся инвалидов средних лет.

Огнестрельное оружие приводит нас в ужас. А поездка на работу на автомобиле? Нет, это всего лишь скучная часть повседневной рутины. Стоит ли удивляться, что об убийствах с применением огнестрельного оружия трубят все СМИ, политики используют эту тему в своих предвыборных кампаниях, в то время как автомобильные аварии проходят неприятным фоновым шумом. При этом во всех странах, включая США, в автомобильных авариях гибнет гораздо больше людей, чем от огнестрельного оружия. В Канаде на каждого погибшего от огнестрельного ранения приходится 26 смертей в результате ДТП. Если вы не наркоторговец или не друг наркоторговца и не бываете в местах, где проводит время эта категория людей, то вероятность получить огнестрельное ранение у вас снижается почти до нуля, в отличие от риска погибнуть в автокатастрофе, которому подвержен любой севший за руль.

Поговорим о детях. Было время, когда считалось нормальным, что ребенок набивает шишки и набирается опыта. Это воспринималось как неотъемлемая часть взросления. Те времена давно прошли. Сейчас в учебных заведениях на дверях стоят решетки и вооруженный охранник на случай появления маньяка с оружием, а детей с самого первого дня в школе учат в любом незнакомце видеть потенциальную угрозу. С игровых площадок убрано все, на что можно вскарабкаться, подвижные игры без присмотра взрослых запрещены, чтобы никто из детей случайно не растянул лодыжку или не расквасил нос. Детям больше не разрешают одним играть на улице, как это делали все поколения до них, так как их родители убеждены, что за каждым кустом прячется по извращенцу – и ни одна статистика не убедит их в обратном. Детство все больше начинает напоминать тюремный приговор: почти ежеминутно дети находятся за закрытыми дверями, и каждое их движение – под наблюдением и контролем. Может, так они хотя бы в большей безопасности? Скорее всего, нет. Ожирение, диабет и другие проблемы со здоровьем, вызванные в том числе тем, что они проводят слишком много времени в помещении, представляют гораздо более серьезную опасность, чем дурные предчувствия, преследующие их родителей.

И, разумеется, терроризм. Чума нашего века. С того ужасного сентябрьского дня борьба с терроризмом стала главным пунктом повестки дня американского правительства, и если брать шире, то и всего международного сообщества. По словам Джорджа Буша – младшего, на карту было поставлено выживание США как государства. Тони Блэр пошел еще дальше, заявив, что весь западный мир стоит перед лицом угрозы – «реальной и экзистенциальной».

И все же за последнее столетие в 20 террористических атаках погибло чуть больше сотни человек. Даже 11 сентября террористы лишили жизни меньше одной пятой от числа американцев, погибающих ежегодно от рук обычных преступников. Что касается сценариев конца света, которые настолько популярны в прессе, единственный раз, когда террористам действительно удалось получить и применить оружие массового поражения, стала атака с применением зарина в токийском метро в 1995 году. Ее организатором стала секта «Аум Синрикё», последователи которой были достаточно состоятельными и имели поддержку опытных ученых. Их цель – всегда переполненная людьми система метрополитена – идеально подходила для атаки. Погибло 12 человек.

Сравните это с числом умерших от ожирения, диабета, болезней сердца и других распространенных заболеваний, которые обычно не кажутся нам такими уж страшными. Ежегодно в среднем 36 тысяч американцев умирают от гриппа и сопутствующих ему осложнений. Ожирение становится причиной смерти почти 100 тысяч человек каждый год. По оценке Центра по контролю и профилактике заболеваний (США), «сотни тысяч» людей ежегодно умирают из-за отсутствия доступа к «услугам по профилактике заболеваний».

Все эти риски нельзя назвать новыми, очень сложными или малоизученными. Человечество добилось огромного прогресса с точки зрения заботы о здоровье, но можно сделать еще больше с помощью доказавших свою эффективность стратегий, затраты на реализацию которых окупятся сторицей. К сожалению, мы этого не делаем. Мы предпочитаем тратить огромные суммы на борьбу с терроризмом, хотя по любым оценкам этот риск на фоне риска заболеваний кажется таким же, как жук на фоне слона. В результате подобного нерационального распределения ресурсов мы теряем огромное число жизней.

Это пример того, что происходит при необъективной оценке риска. Последствия поистине смертельные.

Важно понять, почему мы так часто поддаемся заблуждениям. Почему мы боимся огромного числа незначительных рисков и равнодушны к действительно серьезным угрозам? Почему в нашем обществе сформировалась «культура страха»?

Частично потому, что мы сами в этом заинтересованы. Игра на человеческих страхах – отличный двигатель продаж. На страхе можно хорошо заработать. Это прекрасно известно многочисленным консультантам и компаниям, бизнес которых – защитить клиента от того, что он боится (что бы это ни было). Чем больше страх, тем лучше идут продажи. Поэтому компании, занимающиеся домашними сигнализациями, пугают пожилых людей и молодых мам, показывая в своих рекламах испуганных пожилых людей и молодых мам. Поэтому компании, разрабатывающие программное обеспечение, раздувают тему педофилов в интернет-пространстве, чтобы напугать родителей. Консультанты по безопасности пугают сценариями террористических атак, чтобы еще больше денег налогоплательщиков было спущено на обеспечение безопасности. Страх – фантастически эффективный маркетинговый инструмент. Именно поэтому и дня не проходит, чтобы мы не увидели его в действии, когда в очередной раз включаем телевизор или берем в руки газету.