Текст книги "Колокол по Хэму"

– А тебе и впрямь приходилось водить малые суда, Лукас.

Я уже говорил ему об этом и не видел смысла повторять.

Сзади и внизу над чем-то смеялись Ибарлусия с Гестом. Море было слишком бурным для рыбной ловли.

Хемингуэй спустился по лестнице и тут же поднялся обратно с чехлом из промасленной ткани. Переждав поток брызг, он вынул из чехла винтовку. Я мельком взглянул на нее: „манлихер“ калибра 6,5 мм.

– Мы собирались бросить якорь в одной укромной бухте, – сказал Хемингуэй. Он прицелился в летучую рыбу, которая выпрыгнула из воды перед носом яхты, потом опустил оружие. – Хотели пострелять по мишеням. Но при таком волнении об этом нечего и думать.

Вероятно, в этом и состояло мое морское испытание – привести „Пилар“ в точку с заданными координатами и состязаться в стрельбе с тремя людьми, которые пили с самого утра. А может, меня попросту обуяла мания преследования.

Хемингуэй спрятал винтовку в чехол и положил ее у стойки штурвала. Он указал в сторону берега.

– Я знаю там уютную маленькую пещеру. Давай подойдем к ней, пообедаем и вернемся в Кохимар, пока буря не разыгралась всерьез.

Он задал курс, и я повернул нос яхты к берегу. „Пилар“ была превосходным судном, хотя, на мой вкус, ей не хватало остойчивости и она реагировала на повороты руля с небольшим запозданием. Если Хемингуэй хотел уклониться от встречи с надвигающимся штормом, нам следовало повернуть назад, а не останавливаться на обед. Но он не спросил моего мнения.

Теперь, когда волны били в корму, яхта пошла быстрее, и к тому времени, когда мы бросили якорь в просторной пещере, вновь ярко светило солнце, и никто даже не вспоминал о буре. Мы сели в тени рулевой рубки и принялись за толстые сэндвичи с остро приправленной жареной говядиной. Гест и Ибарлусия взяли к обеду еще по банке холодного пива, а Фуэнтес сварил густой черный кубинский кофе, и мы втроем с Хемингуэем выпили его из белых щербатых кружек.

– Эрнесто, – заговорил Фуэнтес, вставая с поручня. – Посмотри вон туда, на скалу у берега. Какая огромная!

До берега было более ста шагов, и только через секунду-другую я понял, что он имел в виду.

– Грегорио, – сказал Хемингэуй, – принеси бинокль.

Мы вчетвером по очереди посмотрели в бинокль. Игуана действительно была очень большая. Она грелась в лучах солнца на черной скале, медленно моргая. Я увидел, как поблескивают перепонки на ее глазах.

Хемингуэй взобрался по трапу, мы – вслед за ним. Он вынул „манлихер“ из чехла, обернул ремень вокруг левой руки, как это принято в пехоте при стрельбе на средней дистанции, широко расставил ноги, борясь с легкой качкой, и крепко упер приклад в плечо.

– Лукас, – распорядился он, – следи за тем, куда я попаду.

Я кивнул и навел бинокль на игуану. Рявкнул выстрел.

– Низко, – сказал я. – Игуана даже не шелохнулась.

Вторая пуля прошла выше. На третьем выстреле игуана словно взлетела в воздух и исчезла за скалой. Ибарлусия и Гест разразились торжествующими криками. Фуэнтес спросил:

– Это будет сумочка для мисс Марты?

– Si, дружище. Сумочка для Марты, – ответил Хемингуэй и первым спустился по трапу на палубу.

– Жаль, что мы не взяли с собой „Крошку Кида“, – сказал Гест, имея в виду маленькую гребную шлюпку, которую Хемингуэй оставил в порту, не желая тащить ее за собой.

Хемингуэй усмехнулся.

– Черт возьми, Волфер, здесь воды по колено. Или ты боишься акул? – Он сбросил свитер и шорты, оставшись в изрядно поношенных плавках. Его тело было очень темным и намного более мускулистым, чем я думал. На его груди не было ни одного седого волоска.

– Эрнесто, – заговорил Ибарлусия, на котором были только крохотные шорты. Его тело тренированного атлета состояло из одних гибких мышц. – Эрнесто, тебе ни к чему мокнуть. Я сплаваю к берегу и прикончу рептилию, а ты тем временем прикончишь свой обед. – Он взял винтовку.

Хемингуэй перепрыгнул через борт и протянул руку за винтовкой:

– Dame аса, cono que a los mios los mato yo!

Я задумался над тем, что он сказал – „Давай ее сюда, черт побери; я сам буду стрелять!“ – и впервые ощутил нечто вроде родства душ с Эрнестом Хемингуэем.

Хемингуэй высоко поднял оружие над водой и поплыл к далекому берегу, загребая левой рукой. Ибарлусия нырнул, не подняв даже слабой ряби, и вскоре обогнал писателя. Я снял блузу и шорты, сбросил туфли. Несмотря на приближающийся шторм, воздух был горячим, и солнце обжигало меня.

– Я останусь на яхте с Грегорио, – сказал Гест.

Я неторопливо поплыл к берегу. Волнения в широкой пещере почти не чувствовалось. Пэтчи и Хемингуэй шагали по полоске сухого песка за нагромождением камней, на которых нежилась игуана.

– Она исчезла, Эрнесто, – сказал Ибарлусия. – Должно быть, тот выстрел лишь спугнул ящерицу. – Он прищурился и посмотрел на северо-восток. – Надвигается буря, Папа.

Пора подумать о возвращении.

– Нет, – отрезал Хемингуэй. Он внимательно осматривал скалу, ощупывая ее пальцами, словно в поисках кровавых следов. Мы втроем двадцать минут бродили по берегу вдоль уреза воды, изучая каждый камень, каждую впадину. Темные тучи все приближались.

– Вот! – наконец воскликнул писатель, присев на корточки в двадцати пяти футах от скал.

Мы подошли к нему, а Хемингуэй разломил на кусочки высохший прутик и, отмечая ими крохотные капельки крови, двинулся в сторону суши, так низко склоняясь над песком, что был похож на гончую, которая выискивает след по запаху.

– Вот, – повторил он, пройдя десяток шагов и указывая на кровавые капли. – Вот!

Дорожка капель оканчивалась у кучи камней рядом со скалами. Мы остановились под невысоким выступом, разглядывая узкий вход в маленькую пещеру. На камнях блестела кровь.

– Она там, – заявил Хемингуэй, выбрасывая оставшиеся палочки и снимая винтовку с плеча.

Он прицелился в отверстие, и я отступил в сторону.

– Может получиться рикошет, Эрнесто, – заметил Ибарлусия, также отходя в сторону. – Не прострели себе живот.

Дамская сумочка того не стоит.

Хемингуэй лишь презрительно фыркнул и выстрелил.

В пещере что-то судорожно забилось.

– Ей конец, – сказал Хемингуэй. – Принесите палку подлиннее.

Мы отыскали полутораметровый сук, выброшенный морем на камни, но, сколько ни тыкали в отверстие, не смогли нащупать игуану.

– Вероятно, она заползла глубже, – сказал Ибарлусия.

– Нет, – ответил Хемингуэй. – Мой выстрел прикончил ее. – Он рассматривал вход в пещеру. Отверстие было уже его плеч.

– Я полезу за ней, Папа, – сказал Пэтчи.

Хемингуэй положил руку на загорелое плечо спортсмена и улыбнулся мне:

– Лукас, ты, пожалуй, втиснешься туда. Не хочешь подарить Марте сумочку?

Я опустился на четвереньки и пополз вперед, обдирая о камни кожу на плечах. Мое тело заслонило свет. Туннель уходил вниз, и, следуя наклону, я опустил голову, чтобы не удариться о скалу затылком. У меня не было ни малейшего желания забираться на такую глубину, откуда меня нельзя было бы вытащить снаружи. Продвинувшись на три метра, я нащупал покрытые твердыми пластинками ребра и брюхо игуаны.

Я провел рукой до ее горла, и мои пальцы стали липкими от крови. Крепко ухватив ящерицу за гребень на спине, я попятился назад, останавливаясь всякий раз, когда мои плечи застревали в туннеле.

– Вытягивайте меня, и помедленнее! – крикнул я. – Я ее достал.

Крепкие руки ухватили меня за лодыжки и, обдирая кожу на моих коленях и плечах, неторопливо вытянули на свет, Хемингуэй сунул „манлихер“ Ибарлусии, похлопал меня по руке, избегая прикасаться к окровавленной спине, и я подал ему трофей. Он улыбался во весь рот, радуясь, словно мальчишка.

Мы поплыли на яхту; Пэтчи высоко держал винтовку над набегающими волнами, Хемингуэй плыл на спине, подняв игуану над водой, а я болезненно морщился, когда соленая вода окатывала ссадины на моих плечах и спине. На борту последовали охи и ахи по поводу размеров ящерицы, мы отпраздновали событие, выпив по банке пива, и уложили игуану в ящик для рыбы. Подняв якоря, мы завели машины и выплыли из пещеры навстречу сильной волне.

Шторм настиг нас через три мили. Хемингуэй велел мне спуститься в носовой кубрик, достал аптечку и смазал мне спину. Потом он вынул из буфета дождевики, и мы поднялись на палубу в тот самый момент, когда судно захлестнул первый шквал.

Следующий час мы пробивались на северо-восток. Яхту непрерывно бросало вверх и вниз. Ибарлусия спустился в каюту и лег на койку, Гест с бледным лицом сидел на верхней ступеньке трапа. Мы с Фуэнтесом привязались по обе стороны крытой рубки и смотрели на вздымающиеся волны, а Хемингуэй искусно управлялся с румпелем.

У меня возникло ощущение, будто бы именно в этой обстановке Эрнест Хемингуэй, человек, которого я до сих пор видел только в разнообразных позах, под вымышленной личиной, – по-настоящему чувствует себя в своей тарелке.

Волны становились все выше, „Пилар“ продиралась сквозь них, разбрасывая тучи брызг, почти заслонявших вид из иллюминатора рубки, но Хемингуэй комментировал происходящее спокойно и хладнокровно. Ливень барабанил по крыше над головой, открытая палуба за нашими спинами стала скользкой от воды.

– Еще час или около того, и мы увидим… – заговорил было писатель и тут же умолк. Мы вышли из бурлящей воды на более спокойный участок моря, однако с трех сторон над океаном носились сплошные стены дождя. Хемингуэй вынул бинокль и посмотрел на северо-восток. – Будь я проклят, – пробормотал он.

– Que? – осведомился Фуэнтес, высовываясь из рубки и вглядываясь в тучу брызг. Яхта вползала на гребень очередной высокой волны. – А, все ясно… сам вижу.

Сначала я увидел огни, вспыхивавшие примерно в миле от нас и почти терявшиеся среди молний. Я решил было, что это сигналы Морзе, но понял, что ошибся. Справа, милях в трех от нас, виднелся большой силуэт, почти скрытый подвижными стенами дождя. На первый взгляд мне показалось, что, судя по размерам, это эсминец, но обводы корпуса исключали это предположение. Слева, уходя прочь от нас и большого корабля, мелькала едва заметная полоса серого металла, вздымавшаяся над серой водой на фоне серых облаков.

– Будь я проклят! – Хемингуэй не скрывал радости и возбуждения. Он передал бинокль Фуэнтесу и открыл дроссели обоих двигателей на две трети, с такой силой врезавшись в волны, что Геста едва не сбросило с трапа, а из носового кубрика донесся вскрик Ибарлусии.

– Ты видел, Лукас? – спросил Хемингуэй, передвигая рукоятки еще на деление вперед.

Фуэнтес протянул мне бинокль. Я попытался сфокусировать взгляд на большом корабле, но из-за волн и качки это было трудно сделать.

– Да, – сказал я минуту спустя. – Что-то вроде огромной яхты. Впервые вижу частное судно такого размера.

Хемингуэй покачал головой.

– Ты не туда смотришь. Повернись налево. Видишь силуэт, пересекающий линию шторма?

Я навел бинокль, поймал в поле зрения силуэт, потерял его, потом нащупал вновь.

И вытаращил глаза.

– Это подводная лодка, – в полный голос произнес писатель. – Нацистская субмарина. Ты заметил форму ее ходовой рубки? Видишь номер на ней? Немецкая субмарина. Она сигналила яхте. И я собираюсь ее поймать.

– Яхту? – спросил Гест, поднимаясь на мостик с раскрасневшимся от возбуждения лицом.

– Нет, Волфер, – ответил Хемингуэй, вновь передвигая вперед рукоятки дросселей. Он взял у меня бинокль и навел его на рубку подводной лодки. – Мы поймаем и возьмем на абордаж вот эту субмарину.

Глава 9

– Зачем тебе информация о „Южном кресте“? – спросил Дельгадо.

Мы встретились на заросшей грунтовой дороге к югу от Сан-Франциско дель Паула. Старая заброшенная ферма осела к земле, словно плавясь на солнце. С покрытого сорняками поля на нас с дружеским подозрением взирал одинокий ослик. Мой велосипед стоял у разбитого забора. Дельгадо прислонил свой старый мотоцикл к телефонному столбу без проводов.

– В согласии с инструкциями господина Гувера, – сказал я, – вы обязаны поставлять мне все необходимые сведения, не спрашивая, зачем они требуются.

Дельгадо посмотрел на меня мертвенным непроницаемым взглядом. Несмотря на жару, он надел поверх нижней рубашки дорогой кожаный жилет с пуговицами, столь же выразительными, как его глаза.

– Когда тебе нужны эти сведения? – спросил Дельгадо.

В этом и состояла главная трудность. Чтобы получить из Вашингтона ответ на стандартный запрос, в Мексике, Колумбии и Аргентине обычно приходилось ждать около десяти дней. Если требовались особые документы, ожидание растягивалось на месяц и более. Как правило, ко времени их прибытия мы уже приступали к другим делам. В данном случае „Южный крест“ вполне мог покинуть порт еще до того, как мой запрос будет удовлетворен.

– Как можно быстрее, – ответил я.

– Завтра во второй половине дня, – сказал Дельгадо. – В явочном доме, в семнадцать ноль-ноль.

Я промолчал, хотя сомневался, что информация может достичь Кубы к завтрашнему вечеру. Даже если она поступит… то каким образом? Через курьера? Зачем посылать секретные данные с нарочным для агента, ведущего заведомо тупиковое дело? В конце концов, кто же он такой, этот Дельгадо?

– Только о яхте? – спросил он, делая пометку в крохотной записной книжке на пружине.

– И обо всем, что непосредственно касается ее, – добавил я. – Любые данные о расследованиях в отношении экипажа, владельцев… все, что может оказаться полезным.

Дельгадо кивнул, подошел к мотоциклу и забрался в седло.

– А что бы стал делать твой писатель, если бы догнал субмарину, Лукас? – спросил он.

Я вспомнил о безумной гонке по бурному морю, о серой ходовой рубке, которая исчезала то в волнах, то в пелене дождя, вспомнил, как Хемингуэй стоял на мостике с каменным лицом, широко расставив ноги и до такой степени открыв дроссельные заслонки, что мне казалось, будто бы корма или нос „Пилар“ вот-вот отломится на волнах, брызги, насквозь промочившие яхту и всех, кто на ней был… Все мы – Пэтчи, Уинстон Гест, невозмутимый Фуэнтес, даже я – ревели от восторга, подгоняя криками яхту, словно лошадь на ипподроме. И вдруг подлодка исчезла, окончательно и бесповоротно.

Хемингуэй разразился проклятиями, ударил по переборке ладонью и дал полный назад, разворачивая нос к северу и сокращая дистанцию между „Пилар“ и огромной яхтой. Он велел Фуэнтесу посмотреть в бинокль и прочесть название корабля на его корме.

– Вздумай вы приблизиться к субмарине вплотную, – продолжал Дельгадо, – она подняла бы вас на воздух.

– Да, – отозвался я. – Значит, завтра, в пять? Я постараюсь быть на месте.

Дельгадо улыбнулся и завел двигатель.

– Кстати, – прокричал он, – ты заметил „Бьюик“ с двумя людьми, которые следили за вашим отправлением из порта?!

Он стоял на вершине холма над Кохимаром.

Я заметил „Бьюик“. Его укрыли в тени, поэтому даже через бинокль я смог рассмотреть только два неясных силуэта на переднем сиденье – один высокий, другой коротышка, как было и в прошлый раз. Бим и Бом.

– Водителя я не разглядел, – продолжал Дельгадо, – но пассажиром был плешивый горбатый карлик. Тебе это ничего не напоминает?

– Вы шутите, – сказал я. – Мне казалось, его перевели в Лондон.

– Его действительно перевели, – ответил Дельгадо и повернул рукоятку газа так, что теперь ему приходилось кричать еще громче. – Я никогда не шучу!

„Плешивым горбатым карликом“ был не кто иной, как Уоллес Бета Филлипс, знаменитый руководитель латиноамериканского отделения военно-морской разведки США. Филлипс действительно был лыс и сутул, но никак не карлик – просто человек невысокого роста. Я участвовал в нескольких операциях в Мексико-Сити, которые разработал и возглавлял Филлипс, и относился к нему с искренним уважением. Под его руководством BMP, OPC, ФБР и тогда еще неоперившаяся британская КСК начали работать против нацистских агентов в Мексике как единая команда. Всю зиму 1941–1942 годов Филлипс настаивал на расширении сотрудничества агентств, несмотря на то что Гувер требовал прекращения деятельности КСК в Западном полушарии и ограничения ответственности BMP исключительно морскими вопросами. После решительной схватки в Вашингтоне, в ходе которой Гувер окончательно прибрал к рукам OPC и все прочие контрразведывательные службы Запада, местные агенты ФБР перехватили у Филлипса бразды власти.

Несколько последних месяцев, завершившихся весенним провалом двух операций, агенты Филлипса в Мексике, а также в остальных странах Латинской Америки подвергались все более настойчивому давлению со стороны Гувера. В апреле я получил приказ следить за людьми Филлипса, которые совместно с агентами Донована охотились за последними немецкими шпионами в двух крупнейших морских портах Мексики. Вскоре Гувер напрямую обратился к Рузвельту, потребовав ликвидировать КСК и наказать Филлипса за сотрудничество с этой организацией.

Донован, проходивший в Нью-Йорке курс лечения после тяжелой автомобильной катастрофы, случившейся месяцем раньше – у него в легком был обнаружен тромб, который, как тогда полагали врачи, мог привести к смерти, – выступил против Гувера, назвав его обвинения „грязной омерзительной ложью“, и Рузвельт поверил ему. КСК на время оставили в покое, однако сотрудничеству агентств в Мексике и всей Латинской Америке пришел конец. Лысый карлик, Уоллес Бета Филлипс, подал рапорт о переводе из BMP в КСК, и его просьбу удовлетворили. Последней новостью, которую я узнал перед вылетом в Вашингтон, было то, что Филлипс отправился в Лондон.

Какого дьявола он делает на Кубе, зачем следит за тем, как я выхожу в море на рыболовной яхте Хемингуэя с его разношерстной компанией?

Я не стал спрашивать об этом Дельгадо, лишь повторил:

– Завтра в пять вечера.

– Не наткнись в темноте на дерево, когда будешь ехать на велосипеде, – со смехом отозвался Дельгадо. Он пришпорил мотор и с ревом понесся по дороге к Сан-Франциско дель Паула, окутанный облаком пыли, которая оседала на меня, будто пепел после кремации.

* * *

– Вперед, на штурм, Лукас! – прокричал Хемингуэй из-за сетчатой двери вечером того вторника. – Повяжи свой лучший шпионский галстук. Мы едем в посольство, чтобы сбагрить старику идейку!

Сорок минут спустя мы вошли в кабинет посла Брадена.

Яркие лучи вечернего солнца Гаваны просачивались сквозь жалюзи, под потолком вертелся вентилятор, силясь разогнать застоявшийся воздух. Нас было пятеро. Кроме посла, Хемингуэя, Эллиса Бриггза и меня, присутствовал новый шеф Военно-морской разведки в Центральной Америке полковник Джон Томасон-младший, крепкий подтянутый мужчина, объяснявшийся быстрыми точными фразами с техасским акцентом.

Я слышал о Томасоне, но, судя по непринужденности, с которой он заговорил с Хемингуэем, прежде чем перейти к делу, они были хорошо знакомы. Оказалось, Томасон был консультантом антологии военного рассказа, которую сейчас редактировал Хемингуэй. В сущности, полковник и сам был писателем – Хемингэуй дважды упомянул о биографии Джеба Стюарта, составленной Томасоном, и предложил включить в антологию один из его рассказов.

В конце концов Браден призвал собравшихся к порядку.

– Эрнест, насколько я понимаю, у вас к нам новое предложение.

– Совершенно верно, – ответил Хемингуэй, – и весьма дельное. – Он указал на меня и повернулся к полковнику. – Джон, Спруилл, вероятно, говорил тебе, что Госдеп прикомандировал Лукаса к „Хитрому делу“ в качестве специалиста по контрразведке. Я обсудил с ним свой замысел и проработал кое-какие детали…

Хемингуэй ничего со мной не обсуждал; пока мы сломя голову мчались к Гаване в его черном „Кадиллаке“, он лишь объяснил, что именно намерен предложить. Томасон, прищурясь, посмотрел на меня с подозрением, которое всякий военный и разведчик испытывает к Госдепартаменту.

– Полагаю, Спруилл либо Эллис уже рассказали тебе о нашей вчерашней встрече с немецкой субмариной, – продолжал тем временем Хемингэуй.

Полковник Томасон кивнул.

– Ты уверен, что это было немецкое судно, Эрнест? – спросил Эллис Бриггз.

– Еще бы, черт возьми, – ответил Хемингуэй и объяснил, какой формы была ходовая рубка, как выглядела палубная пушка и какие цифры были изображены на борту.

– Это почти наверняка германская субмарина серии „740“, – сказал Томасон. – И каким же курсом она шла непосредственно перед тем, как погрузиться?

– Лукас? – окликнул меня Хемингуэй.

– На северо-северо-запад, – сказал я, чувствуя себя актером, играющим эпизодическую роль в дешевой мелодраме.

Томасон кивнул:

– Сегодня рано утром неподалеку от Нью-Орлеана была замечена подлодка класса „740“. Полагают, что она могла выбросить трех-четырех агентов в устье Миссисипи. Вероятно, это то самое судно, с которым ты встретился, Папа.

Я посмотрел на полковника. „Папа“? Томасону было около пятидесяти лет, Хемингуэю – сорок один. Какой еще „Папа“?

Почему все так охотно подхватывают дурацкую игру Хемингуэя в прозвища и клички… и вообще все его детские забавы?

Сейчас мы играли в подводные лодки. Все присутствующие говорили серьезными мужественными голосами.

Хемингуэй поднялся на ноги, кивая, размахивая руками и покачиваясь с пятки на носок, отрывистыми жестами подчеркивая слова, которые казались ему наиболее важными. Посол Браден выглядел умиротворенным и довольным, словно домашняя хозяйка, которая приобрела дорогой пылесос у разъезжего торговца и теперь готова выложить деньги за дополнительные устройства, призванные облегчить ее труд.

– Мой план состоит в следующем, – произнес Хемингуэй, широко разбрасывая руки, как будто хотел заключить всех нас в объятия. – Агенты „Хитрого дела“ докладывают, что за последний месяц немецкие подлодки задержали и ограбили множество местных рыболовецких посудин. Один старик, который промышляет у Нуэвитоса, был вынужден отдать им весь свой улов и запас фруктов. Как бы то ни было, я думаю, что капитан „семьсот сороковой“ присматривался к „Южному кресту“, решая, следует ли взять яхту на абордаж или потопить огнем из пушки. Яхта выглядит подозрительно… она почти с эсминец размером. Но море было слишком бурным, и когда мы там появились…

„Что за чушь он несет?“ – гадал я. Мы видели сигнальные огни на яхте и на рубке подлодки. Передача велась особым кодом, отличным от общепринятой азбуки Морзе. Весь обратный путь, пока мы следовали за огромной яхтой до места ее якорной стоянки в гаванском порту, Хемингуэй разглагольствовал о том, что подлодка и яхта действуют заодно. Он решил, что частное судно использовалось как заправочная станция для субмарины – немцы называли такие корабли „дойными коровами“, – и разработал план добычи информации о „Южном кресте“, его экипаже, грузе и предполагаемой миссии. Он трудился до поздней ночи, раздавая задания по сбору сведений агентам „Хитрого дела“ – портовым бродягам, официантам и кабатчикам. И вот теперь он говорит совсем другое. К чему он клонит?

– План состоит в следующем, – повторил Хемингуэй. – Мы берем мою яхту „Пилар“ и маскируем ее под местное рыбацкое судно… либо корабль, выполняющий научные исследования, гидрографическую разведку или что-нибудь в этом роде. Мы позволим немцам рассмотреть себя сквозь перископ, разбудим их любопытство, и когда они всплывут на поверхность и приблизятся, чтобы захватить нас – бац! Мы забросаем их гранатами, обстреляем автоматами, пулеметами, базуками… всем, что попадет под руку.

– Научное судно, – произнес посол Браден, которому эта идея явно пришлась по вкусу.

– Совершенно верно, – подтвердил Хемингуэй.

– Это опасно, Эрнест, – сказал Эллис Бриггз.

Писатель пожал плечами:

– Я соберу хорошую команду. Семь-восемь крепких парней справятся с задачей без труда. Если хотите, Спруилл, можете послать с нами кого-нибудь из своих людей… например, морского пехотинца, который умеет обращаться с радиостанцией и крупнокалиберным пулеметом.

– Разве на „Пилар“ есть рация и пулемет, Папа? – спросил Томасон.

– Пока нет, – ответил Хемингуэй и улыбнулся.

– Что еще вам потребуется? – осведомился посол, делая пометки в блокноте серебряной авторучкой.

– Только ручное оружие, о котором я говорил. Несколько автоматов Томпсона будет вполне достаточно. Гранаты для взлома люков подлодки, как только она окажется вблизи…

Может быть, базука или две. Армейская радиостанция. И, кстати, радиопоисковое оборудование. Мы можем пеленговать сигналы субмарин методом триангуляции, действуя совместно с морскими базами на побережье и эсминцами, которые курсируют в этой части Карибского бассейна. Я обеспечиваю питание экипажа. Разумеется, нам нужно горючее. При нынешнем режиме нормированного распределения я не смогу приобрести топлива даже на пять дней патрулирования, тем более – на несколько недель или даже месяцев, которые будет длиться операция.

– А как же прочие цели вашего э-ээ… „Хитрого дела“? – спросил посол Браден. – Насколько я понимаю, вы собирались не только организовать его, но и управлять повседневной работой. Неужели вы готовы бросить все ради „научной экспедиции“?

Хемингуэй покачал головой:

– Мы можем совмещать то и другое. Ведь если подлодки шныряют в окрестностях для того, чтобы высаживать на кубинские и американские берега все больше агентов… а наши данные свидетельствуют именно об этом… то, чтобы выслеживать и обезвреживать их, нам потребуется действовать как на море, так и на суше.

Полковник Томасон откашлялся и заговорил – медленно, но без той ленцы в голосе, которая свойственна техасцам:

– Что, если вы выйдете в открытый океан под видом невинного рыбацкого судна, а на подлодке что-то заподозрят и расстреляют „Пилар“ из пушки? Что тогда, Папа?

– Значит, такая у нас судьба, – ответил Хемингуэй. – Но зачем субмарине привлекать к себе внимание артиллерийским огнем, если капитан может попросту послать на яхту своих людей и потопить нас, открыв кингстоны? Его заинтересуют рыбаки, промышляющие в океане в военное время.

Он захочет узнать, что за отчаянные головы ловят марлина в Гольфстриме, когда вокруг ведутся боевые действия.

– А если он узнает вас? – спросил полковник. – „Пилар“ хорошо известна в здешних водах. И если ваши подозрения верны и капитан подлодки действительно связан с разведкой, он вполне может знать о сумасшедшем писателе-гринго и его рыболовной яхте.

– Тем лучше. – Хемингуэй просиял. – Он увезет с собой в Берлин бумагомараку-противника сочинять для фюрера грязные лимерики. Herr Kapitan получит перо для шляпы, а его люди – славу и продвижение по службе. А что? Эти подводные парни очень падки на популярность.

Полковник кивнул, но было видно, что Хемингуэю не удалось до конца рассеять его сомнения.

– Но, Папа, даже если вам прикажут подойти к подлодке вплотную, ее капитан – отнюдь не простак. Вряд ли он пригласит тебя к себе, чтобы распить по стаканчику шнапса. А на палубе будут стоять его люди – не забывай, они воюют на море уже третий год и вооружены не пугачами и не рогатками.

– Вот именно, – сказал Хемингуэй. – Вот зачем, кроме гранат, нам нужен крупнокалиберный пулемет. Я отлично стреляю из автоматического оружия, Джон. Тренировался на своей бабушке. Нацисты даже не успеют понять, какая смерть их настигла. Еще мы с Лукасом хотели бы знать, насколько велика рубка типичной немецкой подлодки, какова ширина люка. Но больше всего нас интересует, какое действие оказывает граната, попавшая внутрь субмарины? Есть ли у нас шанс взять ее на абордаж и притащить этих мерзавцев в гаванский порт либо на одну из военно-морских баз США?

Я перестал его слушать. Это уже была не просто фантазия, а бред сумасшедшего. Однако посол Браден, первый секретарь Бриггз и шеф военно-морской разведки в Центральной Америке полковник Джон Томасон-младший воспринимали его всерьез. Прошло еще тридцать минут, и, хотя Браден сказал, что, прежде чем дать окончательный ответ, ему нужно посоветоваться с остальными, было очевидно, что Хемингуэй получит горючее, гранаты, автоматы и каперское свидетельство. Настоящее безумие.

– Кстати, Эрнест, – добавил посол, когда мы вновь пожали друг другу руки и я вместе с писателем стоял в дверях, – входит ли эта экспедиция в ваш план „Хитрого дела“?

– Надо дать ей другое кодовое наименование. – Хемингуэй откашлялся. – Например, „Френдлесс“[8]8
  Френдлесс – враждебный, недружелюбный (англ.).


[Закрыть].

– „Френдлесс“… ага… очень удачно, – отозвался посол, черканув что-то в своем блокноте.

Выйдя наружу и оказавшись под палящими лучами солнца, я спросил:

– „Френдлесс“?

Хемингуэй потер подбородок и посмотрел в обе стороны, как будто что-то потерял или забыл.

– Ты уже знаком с Френдлесс, – рассеянно ответил он.

– Правда?

– Правда. Это большой бесхвостый кот на кухне, отличающийся злобным характером. – Хемингуэй просиял, словно вспомнив нечто важное. – Сейчас мы поедем во „Флоридиту“, – заявил он, бросив взгляд на запястье. – До ужина осталось четыре часа. Мы выпьем дайкири.

* * *

Три часа и множество бокалов дайкири спустя я сказал Хемингуэю, что приеду в финку вечерним автобусом.

– Чушь. Последний автобус, который туда идет, отправляется из центра в семь часов.

– Тогда отправлюсь пешком.

– Тебе придется шагать всю ночь. Ты опоздаешь на ужин в финке.

– Я и не знал, что меня пригласили на ужин.

– Разумеется, пригласили. Точнее, пригласят, как только я переговорю с Мартой. Во всяком случае, я надеюсь.

– Я поужинаю в городе и как-нибудь доберусь сам, – сказал я.

Хемингуэй пожал плечами.

– Я и забыл. Ты ведь должен докладывать своим хозяевам.

Так и быть. Отлично. Ну их всех к черту, кем бы они ни были.

Проследив за тем, как „Линкольн“ отъехал от обочины и покатил в сторону площади Кафедрального собора, я кружными путями добрался с улицы Обиспо до Обрапии, прошел два квартала до улицы О'Рили и вновь вернулся на Обиспо.

Я не заметил ни своего связного, ни высокого человека, который, по словам Дельгадо, служил в Кубинской национальной полиции, но на углу Обиспо и Сан-Игнасио ко мне подъехал темный „Бьюик“, и лысый гном, сидевший в заднем кресле, спросил через открытое окно:

– Вас подбросить, господин Лукас?

– Благодарю.

Я сел рядом с ним. Водитель машины, худощавый мужчина примерно моего возраста, был мне незнаком. Он носил дымчатые очки и твидовый костюм, который был бы куда уместнее осенью где-нибудь в Новой Англии, нежели весной в Гаване. Что-то в его облике – вероятно, чересчур напряженная поза и пальцы, судорожно стискивавшие руль, – подсказало мне, что он не профессионал.

– Это господин Коули, – произнес Уоллес Бета Филлипс, кивком указывая на водителя. – Он не имеет никакого отношения к погибшему специальному агенту из Чикаго. Господин Коули, это Джозеф Лукас.

– Рад познакомиться с вами, – сказал водитель.

Я мельком посмотрел на его затылок и перевел взгляд на Филлипса. Слова „лысый горбатый гном“ наводили на мысль о смешном забавном человечке, но во плоти Филлипс не производил такого уж странного впечатления. Да, он был невысок, но вовсе не карлик. Его дорогой костюм был сшит так, чтобы скрадывать изгиб спины. Самыми примечательными в его облике были безволосая голова, умные глаза и то, что он, по-видимому, совершенно не потел. До сих пор мы не встречались, но коротышка держался так, словно мы были давними знакомыми.