Текст книги "Колокол по Хэму"

– Господин Коули связан с деятельностью Хемингуэя, – сказал Филлипс. И предложил мне американскую сигарету.

Я отрицательно качнул головой. Филлипс затянулся и выдохнул дым в окошко. „Бьюик“ ехал по Сан-Педро-авеню мимо доков. – Мы решили, что будет полезно заручиться мнением еще одного литератора об операциях господина Хемингуэя, – продолжал Филлипс, аккуратным движением маленького пальца смахнув с губы табачную крошку.

– Зачем? – спросил я.

Уоллес Бета Филлипс улыбнулся. У него были безупречные зубы.

– Господин Коули – новичок в нашей организации. Скорее аналитик, чем полевой агент. Но мы подумали, что его первое задание за пределами кабинетов окажется в равной мере познавательным как для него, так и для нас.

– Кто такие „мы“? – осведомился я. – Уж конечно, не BMP.

– ОСС, – ответил бывший руководитель военно-морской разведки в Латинской Америке.

– Никогда о таком не слышал, – сказал я. – Звучит на немецкий манер. А мне казалось, что вы перешли в БКРГ и уехали в Лондон.

– Да, да, – отозвался Филлипс. – Донован переименовал координационную разведслужбу в Офис стратегической разведки. В ближайшее время это название будет принято официально. Полагаю, не позднее июня. Мы подозреваем, что это даст Гуверу повод прозвать нас „осслами“.

– Вполне возможно, – согласился я. – Говорят, Донован кличет Бюро „Иностранцами ирландского происхождения“[9]9
  FBI – „Foreign Воrn Irish“.


[Закрыть].

Филлипс повернул руки ладонями кверху.

– Только когда у него плохое настроение, – сказал он. – Полагаю, этот стереотип возник из расхожего мнения, будто бы Гувер, хотя и убежденный протестант, предпочитает брать на работу католиков.

– Существует и другое расхожее мнение, будто бы Донован предпочитает брать на работу дилетантов и любителей из числа знаменитостей, – заметил я.

Коули пронзительно посмотрел на меня в зеркальце заднего обзора.

– О присутствующих речь не идет, – сказал я. – Но мне показалось, что ФБР скорее расшифрует ваше новое название как „Общество сборной солянки“.

Филлипс усмехнулся.

– Ваша правда. Донован действительно привлекает к работе самых неожиданных людей. Например, графа Олега Кассини и Джулию Чайлд.

– Никогда о них не слышал, – сказал я. Эти люди никак не могли быть действующими агентами, поскольку Филлипс назвал мне их имена. Наверное, они тоже работали у Донована „аналитиками“.

– Разумеется, не слышали, – подтвердил Филлипс. – Это модельер и повар. В интересах национальной безопасности я не стану разглашать, кто из них кто. Еще у нас работает Джон Форд.

– Кинорежиссер? – Мне нравились вестерны Форда.

– Именно, – подтвердил лысый коротышка. Теперь мы мчались по центральному шоссе, и набегающий ветер приятно холодил наши лица. – А также великое множество писателей. Помимо господина Коули, которого гораздо больше интересует Хемингуэй-литератор, чем Хемингуэй-шпион, в настоящее время мы пользуемся услугами ряда бывших друзей Хемингуэя, включая Арчибальда Маклиша и Роберта Шервуда.

Эти имена ничего не говорили мне. Да и сама беседа казалась совершенно бессмысленной.

– Хемингуэй предал этих двух джентльменов, – продолжал Филлипс. – Я имею в виду, предал как друзей. От всей души надеюсь, что он не предаст вас, господин Лукас.

– Мы с ним не друзья, – сказал я. – Чего вы хотите, господин Филлипс?

– Просто поболтать, Лукас. Насколько мне известно, во время перелета на Кубу коммандор Флеминг имел возможность переговорить с вами.

„Святой Иисусе, – подумал я, глядя на маленькие дома и лавки, проносящиеся мимо. – Такое чувство, будто все шпионские агентства в этом полушарии интересуются тем убогим цирком, который устроил Хемингуэй. Но зачем им это?“

– Чего вы хотите? – повторил я, сделав ударение на последнем слове.

Филлипс вздохнул и положил на колени свои маленькие розовые ладони. Стрелки на его брюках были идеально отутюжены.

– Несчастный случай на улице Саймона Боливара в Веракрусе, – сказал он, понизив голос почти до шепота. – Известно ли вам, что я принимал участие в планировании первых этапов этой операции?

– Да.

– В таком случае вам также должно быть известно, что после вашей… э-ээ… стычки на улице Боливара BMP была отстранена от активной деятельности. Гибель Шиллера и Лопеса насторожила меня. Прежде чем покинуть страну, я побывал в доме на улице Боливара и внимательно изучил отчет ОРС о данном инциденте.

Мое сердце забилось чаще. Сотрудники ОРС и ФБР осмотрели трупы, прочли мой рапорт, но не производили баллистическую экспертизу.

Уоллес Бета Филлипс пристально смотрел мне в лицо.

– Если не ошибаюсь, в своем рапорте вы утверждаете, будто бы покушавшиеся ждали вас в доме, Лукас. Вы якобы приехали заранее, почувствовали нечто неладное и быстро вошли внутрь. Они выстрелили в вас и промахнулись. Кажется, там было найдено сорок две гильзы. Вы выпустили четыре пули.

– У Лопеса был „люгер“, – сказал я. – Шиллер стрелял из „шмайссера“ непрерывной очередью.

Филлипс улыбнулся:

– Они вели огонь в направлении входной двери и передней стены дома, но были убиты выстрелами в затылки и спины.

Я молча ждал.

– Вы действительно приехали загодя, Лукас. Вы вошли через заднюю дверь, мимо собаки. Собака знала вас, но вам все-таки пришлось перерезать ей горло, чтобы она не выдала ваше появление. Вы прошли через кухню и в темноте прокрались через прихожую. Оказавшись в комнате, вы каким-то образом подняли шум у передней двери. Не знаю, как именно, но соседи упомянули о том, что видели мальчишку, который бросил в дверь камень и быстро убежал. Шиллер и Лопес открыли огонь. Вы застрелили их сзади. Вы ликвидировали их, Лукас, и, могу добавить, сделали это преднамеренно и умело.

Мне нечего было сказать. Я рассматривал пейзаж, проносящийся мимо машины. Мы ехали к Сан-Франциско де Паула кружным путем. Я заметил, как в зеркальце мелькнули глаза Коули. Они были широко распахнуты.

– Мы не знакомы с обстоятельствами гибели генерала Кривицкого в феврале прошлого года, – продолжал Филлипс после секундной паузы. – Вероятно, вы застрелили его. Возможно, вы дали ему свой пистолет и дождались, пока он покончил с собой. Так или иначе, вам удалось произвести благоприятное впечатление на доктора Ганса Веземанна и других сотрудников Абвера в этом полушарии, и они до сих пор считают вас вольным стрелком, наемным убийцей. Если бы вы служили в BMP, я бы использовал вас как двойного агента во многих операциях.

– Я не служу ни в BMP, ни в вашем будущем ОСС, – ответил я. – Чего вы хотите, господин Филлипс? – Внезапно я почувствовал, как меня утомляет все это – пустопорожняя бравада Хемингуэя, насмешки и угрозы Дельгадо, сердечный тон, которым полковник Томасон „как мужчина с мужчиной“ обсуждает с Хемингуэем его планы охоты за субмаринами, и обвинения Филлипса. В эту самую минуту где-то в Тихом океане славные американские парни плывут навстречу своей гибели, а напыщенные японцы с самурайскими мечами отсекают им головы. В Европе ни в чем не повинные мужчины и женщины доброй дюжины стран просыпаются по утрам и видят над своими домами развевающиеся флаги со свастикой и слышат грохот кованых сапог громил Вермахта на пустынных залитых дождем улицах. Всего в нескольких милях отсюда молодые матросы торгового корабля тонут, настигнутые торпедой, которую они даже не успели увидеть.

– Стефенсон и Донован надеются, что вы понимаете нашу стратегию в этой войне, господин Лукас, – сказал Филлипс. – Они не верят, что межведомственные распри способны ослепить вас и отвлечь от служения высшим целям.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – проронил я. – При чем здесь Хемингуэй и его затеи?

Филлипс вновь посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом, словно пытаясь сообразить, лгу ли я или говорю искренне. Мне было совершенно безразлично, что он думает.

Должно быть, Филлипс прочел это по моему каменному лицу.

– У нас есть основания полагать, – заговорил он наконец, – что Гувер замышляет на Кубе нечто необычное. Возможно, нечто противозаконное.

– Чушь, – отрезал я. – Ведь никто иной как BMP и БКРГ научили Бюро планировать и осуществлять противозаконные операции. И если здесь происходит нечто подобное, мне об этом ничего не известно. Так называемым „оперативникам“

Хемингуэя эта работа не по зубам.

Филлипс покачал лысой головой.

– Я не имел в виду заурядные уловки наших агентств, господин Лукас, – ответил он. – Меня беспокоит нечто, способное поставить под угрозу национальную безопасность Соединенных Штатов.

Я с отвращением посмотрел на него. Гувер был лжецом и великим мастером межведомственной интриги. Он отстаивал свою территорию, не щадя никого и ничего, но если для него и существовало что-то, кроме собственной карьеры, то только спокойствие и безопасность США.

– Приведите хотя бы один пример с неопровержимыми фактами, – ровным голосом произнес я, – либо остановите машину и выпустите меня.

Мы находились примерно в миле от финки Хемингуэя.

Филлипс покачал головой.

– Пока у меня нет доказательств, Лукас, – сказал он. – Но я надеюсь, что вы их раздобудете.

– Остановите машину, – велел я.

Коули затормозил у обочины. Я открыл дверцу и вышел.

– На Кубе сейчас находится человек, которого вы знаете по фамилии Дельгадо, – сказал Филлипс, глядя на меня через открытое окно.

– И что же?

Мимо промчался грузовик, оглушив нас клаксоном и музыкой, гремевшей в кабине.

– У нас есть основания полагать, что Дельгадо – это специальный агент Д., – заявил коротышка.

Я призадумался.

В ФБР и ОРС не было ни одного человека, который не слышал об агенте Д. Многие в него верили. Я знал о нем следующее:

В половине одиннадцатого вечера 21 июля 1934 года гангстер Джон Диллинджер и две его спутницы – одной из них была знаменитая „женщина в красном“, Ана Кумпанс, известная также под именем Анна Саж, которая и предала бандита – вышли из чикагского театра „Биография“. Подразделение агентов ФБР, поджидавших Диллинджера в засаде, официально возглавлял старший спецагент Сэм Коули, однако настоящим руководителем группы был Мелвин Пурвис, который к этому времени пользовался куда более широкой известностью, чем мог бы вытерпеть Гувер. Пурвис узнал Анну Саж (поскольку именно с ней он заключил сделку о выдаче преступника) и велел остальным агентам рассредоточиться вокруг здания театра и ждать, пока он подаст условленный сигнал – закурит сигару. Пурвис действительно пытался зажечь сигару, но его руки тряслись так сильно, что он едва был способен держать спичку, а тем более – зажечь сигару и вынуть пистолет.

Диллинджер побежал. Пурвис несколько раз крикнул тонким пронзительным голосом: „Сдавайся, Джонни! Ты окружен!“ Но вместо того чтобы сдаться, Враг Номер Один Гувера выхватил из кармана пиджака автоматический „кольт“ и был расстрелян четырьмя агентами.

Газеты приписали убийство Диллинджера Пурвису, однако тот факт, что в гангстера стреляли еще несколько человек, также стал известен обществу. Однако в ФБР все знали правду о перестрелке – Пурвис так и не вынул оружие и уж тем более не открывал огонь. Специальный агент Коули, которого впоследствии убил Мордашка Нельсон, тоже не стрелял. Стреляли четверо: Герман Холлиз (он промахнулся), Кларенс Херт и Чарльз Уинстед (они, возможно, ранили Диллинджера) и „специальный агент Д.“ – он, как полагают, выпустил одну-единственную пулю, которая и поставила точку в этом деле.

В дальнейших донесениях агент Д. не упоминался, и хотя Гувер относил уничтожение гангстера на счет погибшего Сэма Коули, а неофициальная слава досталась Чарли Уинстеду, слухи о специальном агенте Д. все ширились.

В согласии с мифом, бытовавшим в ФБР, агентом Д. был молодой психопат, боевик мафии, которого завербовали Гувер и Грег Толсон, не видя иного способа покончить с Диллинджером и ему подобными. Агенту Д. предложили десятикратное жалованье старшего спецагента, и он должен был бороться с преступниками, пользуясь знанием их уловок. Тот же миф утверждал, будто бы именно он в кровавом 1934 году прикончил Красавчика Флойда и Мордашку Нельсона, хотя эта заслуга опять-таки приписывалась Коули и специальному агенту Герману Холлису, убитому в перестрелке с Нельсоном.

Ходила легенда, будто бы агент Д. раскрыл дело о похищении ребенка Линдберга в 1934 году, хотя он якобы завершил его весьма необычным образом. Поговаривали, будто бы Д. следил за настоящим похитителем, гомосексуалистом, находившимся в приятельских отношениях с одной из гувернанток семьи Линдберг до того, как выкрасть и убить ребенка. Д. настиг его в Европе и в приступе ярости сунул ему в рот дуло пистолета и нажал спусковой крючок. Гуверу не хотелось обнародовать такой исход дела, поэтому Бюро спрятало концы в воду, арестовав Бруно Гауптманна, друга и второстепенного сообщника погибшего гомосексуалиста.

В течение последующих восьми лет сотрудники Бюро втихую приукрашивали миф о бывшем киллере-мафиози, сумасшедшем спецагенте Д., приписывая ему блистательные, хотя и скандальные расправы с множеством „врагов общества“.

Агент Д. был бешеным, хотя и осмотрительным псом, которого Гувер держал в своем чулане, спуская с цепи только тогда, когда возникающие трудности требовали быстрых и крутых мер.

Таков был тот человек-призрак, которым меня пугал Уоллес Бета Филлипс. Специальный агент Д., он же мой связник Дельгадо.

Я громко рассмеялся и отступил от „Бьюика“.

– Был рад с вами познакомиться, господин Филлипс.

Лысый коротышка в дорогом костюме даже не улыбнулся.

– Если вам потребуется наша помощь, Лукас, мы ждем вас в номере 314 отеля „Насиональ“ в любое время дня и ночи.

И будьте осторожны, Лукас. Очень осторожны.

Филлипс кивнул Коули, и „Бьюик“ тронулся с места.

Я прошагал по Сан-Франциско дель Паула и поднялся на холм к финке Хемингуэя. В главной усадьбе горели огни, играло механическое пианино, я слышал звон бокалов и негромкие голоса.

– Проклятие, – пробормотал я. Мне так и не удалось поужинать в городе, а во флигель до сих пор не завезли продукты.

Но не беда – до завтрака оставалось каких-нибудь десять часов.

* * *

Я очнулся в два часа ночи, все еще терзаемый лютым голодом. Кто-то возился с замком флигеля. Открыв его, он вошел в наружную комнату, мягко ступая. Я остался лежать, но чуть сместился на кровати так, чтобы между мной и дверью оказалась подушка. Я держал под ней пистолет, нацелив его на открытую дверь и сняв с предохранителя.

Дверной проем заполнил темный силуэт. Знакомая походка подсказала мне, что это Хемингуэй, но я поставил оружие на предохранитель, только когда он громко прошептал:

– Лукас, проснись!

– Что?

– Одевайся. Быстрее.

– Зачем?

– Произошло убийство, – сказал Хемингуэй. Его массивная фигура вдвинулась в комнату. Он говорил полным сдерживаемого возбуждения шепотом. – Мы должны оказаться там раньше, чем полиция.

Глава 10

Я подозревал, что это очередная забава Хемингуэя, но человек действительно был мертв. Окончательно и бесповоротно. Его горло было взрезано от уха до уха. Он лежал в куче простынь и подушек, пропитанных кровью, от которой слиплись волосы на его груди, а длинные трусы окрасились в непристойный розовый цвет. Глаза человека были вытаращены, рот широко распахнут в беззвучном крике, голова запрокинута в агонии на красные подушки, алые лоскуты разрезанного горла свисали, будто клочья мяса из акульей пасти. В ворохе постельного белья лежал нож с перламутровой ручкой и двенадцатисантиметровым лезвием Хемингуэй взял на себя руководство и молча осмотрел место происшествия. Его лицо приняло характерное выражение с плотно стиснутыми губами – так зачастую держатся люди при виде насильственной смерти. Вокруг топтались четыре или пять женщин Убийство произошло в убогой комнатушке на втором этаже публичного дома в центре города – в одном из тех заведений, где „полевые агенты“ Хемингуэя трудились, лежа на спинах, и теперь шлюхи стояли в халатах и просвечивающих пижамах, одни – тупо и апатично глядя перед собой, другие – в ужасе прижав руки к губам. В их числе была красивая проститутка по имени Мария; ее пальцы, прижатые к щекам, дрожали, шелковое белье было пропитано кровью убитого.

Я впервые видел красивую шлюху; все проститутки, которых я встречал на своем веку, были безобразны и глупы, с нездоровым цветом лица и тупыми глазами; их накрашенные губы привлекали меня не больше, чем рассеченное горло убитого. Эта проститутка, Мария Маркес, была совсем другой.

У нее были иссиня-черные волосы, тонкое, изящное лицо с полными губами и огромными карими глазами. Сейчас в ее взгляде застыл страх, но в нем угадывался ум; у Марии были тонкие пальцы пианистки, она выглядела юной – не старше двадцати, а то и шестнадцати-восемнадцати лет, – но не было никаких сомнений в том, что она уже давно лишилась невинности.

Старшей из присутствующих женщин была Леопольдина ла Онеста, Честная Леопольдина – проститутка, которую Хемингуэй несколько дней назад представил мне с церемонностью и почтением, словно особу королевских кровей. На мой взгляд, честная шлюха – явление еще более редкое, чем красивая. У Леопольдины была царственная осанка, ухоженные темные волосы и пышные формы. В молодости она была очень хороша собой. Даже перед лицом страшной смерти она держалась спокойно и с достоинством.

– Уведи отсюда посторонних, – сказал Хемингуэй.

Леопольдина вытолкала из комнаты всех шлюх, кроме Марии, и закрыла за ними дверь.

– Рассказывай, – велел Хемингуэй.

Мария была слишком потрясена, чтобы говорить, и Хемингуэю ответила Леопольдина. Ее голос явственно свидетельствовал о злоупотреблении никотином и спиртным.

– Этот человек пришел примерно в час утра, – медленно, на правильном испанском произнесла она. – Потребовал молодую неиспорченную девушку, и я, естественно, отправила его к Марии…

Я посмотрел на юную шлюху. Она и впрямь выглядела неиспорченной, у нее была гладкая, словно у ребенка, кожа. Ее густые черные волосы до плеч обрамляли изящное лицо и огромные глаза.

– Чуть позже мы услышали громкие голоса, потом крик, – закончила Леопольдина.

– Кто разговаривал? – осведомился Хемингуэй. – И кто кричал?

– Разговаривал мужчина… или мужчины, – ответила пожилая проститутка. – В комнату вошел второй человек.

Мария кричала из ванной – она находилась там в тот момент, когда произошло убийство.

На Хемингуэе была легкая холщовая куртка. Он снял ее и набросил на плечи Марии.

– Ты хорошо себя чувствуешь, милая? – спросил он по-испански.

Мария кивнула, но ее руки и плечи продолжали вздрагивать.

– Девочка заперлась в ванной, – сказала Леопольдина. – И еще несколько минут не выходила оттуда. Она очень испугалась. Человек, который был с этим мужчиной… – Леопольдина указала на труп, – ушел до того, как мы с девочками отозвались на крики Марии.

– Как он ушел? – спросил Хемингуэй. Мы посмотрели на открытое окно. Оно располагалось на высоте четырех метров, пожарная лестница отсутствовала.

– Просто ушел, – объяснила Леопольдина. – Мы его видели.

– Кто этот человек? – спросил писатель.

Пожилая проститутка указала на молодую:

– Мария расскажет вам.

– Расскажи, что здесь произошло, малышка, – попросил Хемингуэй, взяв Марию за локоть и мягко отворачивая от трупа и крови.

Грудь молодой женщины содрогалась от рыданий, но секунды спустя, после того, как Хемингуэй погладил ее по спине сквозь куртку, словно лаская одну из своих кошек, она наконец смогла заговорить.

– Этот сеньор… тот, который умер… он вел себя очень тихо. Он пришел ко мне в комнату с чемоданчиком, который вы видите здесь…

Чемодан стоял на полу, его содержимое было разбросано по комнате. Бумаги и записные книжки валялись на полу и кровати, некоторые из них пропитались кровью. Я наклонился и увидел под кроватью иглу от шприца и девятимиллиметровый „люгер“, явно выпавшие из чемодана. Я ни к чему не прикоснулся.

– Он открывал чемодан у тебя на глазах, Мария? – спросил Хемингуэй.

– Нет, нет, нет, – отозвалась девушка, качая головой. Ее роскошные волосы скользнули по щекам. – Он поставил чемодан на стол. Он… не хотел… сразу заниматься любовью. Он хотел поговорить. Поговорить со мной. Он снял рубашку…

Синий джемпер и белая рубашка аккуратно висели на спинке кресла. Темно-серые брюки лежали на его сиденье.

– А потом? – допытывался писатель. – О чем он хотел поговорить?

– Он пожаловался на одиночество, – ответила девушка, глубоко и медленно втягивая воздух. Она не смотрела на труп. – Сказал, что его родной дом очень далеко…

– Он говорил по-испански?

– Да, сеньор Папа. Но очень плохо. Я немного знаю английский, но он непременно хотел говорить со мной на плохом испанском.

– Но он говорил и по-английски?

– Да, сеньор Папа. Он договаривался с Леопольдиной по-английски.

– Он сказал, как его зовут?

Мария покачала головой.

Хемингуэй наклонился, вынул из брюк мертвеца бумажник, паспорт и карточку и подал их мне. Паспорт был американский, на имя Мартина Кохлера. Карточка представляла собой удостоверение члена-профсоюза моряков, выписанное на ту же фамилию.

– Сказал ли он тебе, где его родина? – спросил писатель.

Мария вновь покачала головой.

– Нет, сеньор. Он только пожаловался, как одиноко ему было на большом корабле и как долго он не увидится с семьей.

– Сколько именно?

Девушка пожала плечами:

– Я слушала невнимательно. Он говорил что-то о нескольких месяцах.

– На каком корабле он плавал?

Мария указала в окно. Там виднелся слабый отблеск луны на поверхности воды залива между каменными стенами набережных.

– На большом корабле, который вчера пришел в порт.

Хемингуэй мельком посмотрел на меня. „Южный крест“.

Леопольдина ла Онеста потерла руки.

– Сеньор Папа, мы еще не звонили в полицию, но должны сделать это в ближайшее время. Я не допускаю подобных происшествий в своем доме.

Хемингуэй кивнул.

– Мария, расскажи о человеке, который вошел в комнату, и о том, как было совершено убийство.

Девушка кивнула и посмотрела на дальнюю стену, как будто сцена убийства отображалась на ней.

– Этот человек сидел на кровати в нижнем белье… так, как одет сейчас… и говорил. Я подумала, что это затянется надолго и ему придется очень много заплатить за то, что он провел со мной столько времени. В дверь постучали. Она не была заперта, но этот человек встал и открыл ее. Он махнул мне рукой, чтобы я спряталась в ванной. Я закрылась там, но оставила щелку.

– Значит, ты видела, что случилось потом?

– Совсем немногое, сеньор.

– Продолжай, Мария.

– В комнату вошел второй мужчина. Они начали сердито разговаривать друг с другом… но я ничего не поняла. Ни на испанском, ни на английском. На другом языке.

– На каком именно?

– Я решила, что это немецкий, – ответила девушка. – Или, может быть, датский. До сих пор я не слышала таких слов.

– Стало быть, они спорили?

– И очень злобно, сеньор Папа. Но лишь несколько секунд. Потом я услышала звуки борьбы и выглянула в щель.

Тот мужчина, что был крупнее, толкнул моего… моего клиента на кровать. Потом он начал копаться в чемоданчике, разбрасывая вещи. Потом человек на кровати закричал и потянулся за пистолетом…

– Где находился пистолет, Мария?

– В его пиджаке.

– Он прицелился в того, другого?

– Он не успел это сделать, сеньор Папа. Второй человек резко дернул рукой. Я видела это через щель. Мой клиент выронил пистолет и упал на спину… так, как он лежит сейчас.

Кровь текла очень сильно.

Я посмотрел на брызги артериальной струи на постели, ковре и стене. Девушка не преувеличивала.

– Что было потом, Мария?

– Я закричала. Я закрыла дверь и заперла ее. Именно поэтому в этом номере есть ванная – больше их нет нигде.

Сюда приводят особых клиентов. Но если они требуют чего-нибудь… недостойного, девушка может спрятаться в ванной и позвать на помощь. Дверь очень толстая, а замок – прочный.

– Пытался ли убийца войти в ванную? – спросил Хемингуэй.

– Нет, сеньор Папа. Я не видела, чтобы дверная ручка поворачивалась. Наверное, он сразу ушел из комнаты.

– Я видела, как он шагает по вестибюлю, – сказала Леопольдина. – Он держался совершенно спокойно. На его форме не было крови.

– Форма? – переспросил Хемингуэй. – Это был моряк?

– Нет, сеньор Папа, – ответила Мария. – Это был полицейский. „Unguardiajurado“.

Темные брови Хемингуэя чуть заметно приподнялись. Он посмотрел на Леопольдину.

– „Caballo Loco“, – сказала та.

Слова девушки были мне понятны. На кубинском диалекте „guardia jurado“ называют полицейского, исполняющего работу во внеслужебное время, например, вышибалу в баре.

Но „caballo loco“ означает „бешеный жеребец“, и смысл этого высказывания ускользал от меня. Я посмотрел на Хемингуэя.

– Проклятие, – устало пробормотал писатель, бросив взгляд на часы. Он повернулся к Леопольдине и сказал:

– Уведи отсюда девчонку и одень ее. Упакуй ее вещи. Она едет с нами.

Пожилая шлюха кивнула и вывела Марию из комнаты.

Хемингуэй закрыл за ними дверь и, почесывая щеку, вперил взгляд в мертвеца.

– Бешеный жеребец? – спросил я.

– Очевидно, это человек, совершивший убийство, – ответил Хемингуэй. – Бешеным жеребцом кличут лейтенанта Мальдонадо из кубинской национальной полиции. Мария назвала его „guarda jurado“, поскольку в городе каждый знает, что Мальдонадо выполняет частные поручения состоятельных семейств и правительственных служб.

– Какие именно поручения? – спросил я.

– Убивает людей, – ответил Хемингуэй. – Он получает распоряжения от майора Хуана Эммануэля Паче Гарсии по кличке Хуанито, Свидетель Иеговы. Гарсия – большая шишка в Национальной полиции. Он приказывает ликвидировать людей. Порой он делает это, чтобы оказать любезность местным политикам или дружественным агентствам.

– Каким агентствам?

Хемингуэй посмотрел на меня.

– Например, местному отделению ФБР. – Он вновь повернулся к трупу и вздохнул. – Мальдонадо убил одного из моих молодых друзей.

Я ждал. Если человек заговорил о таком, он непременно выскажется до конца.

– Гвидо Перес, – произнес писатель. – Он был славным мальчишкой. Он участвовал в наших ракетных атаках на усадьбу Франка Стейнхарта. Я учил его боксировать в финке.

– Зачем Мальдонадо его убил?

Хемингуэй пожал плечами.

– Гвидо был вспыльчивым парнем. Он терпеть не мог гаванских головорезов, вроде Бешеного жеребца, и кому-то рассказал о своей ненависти к лейтенанту. Мальдонадо выследил и застрелил его. – Хемингуэй вновь потер подбородок. – Ну, а этот чем ему помешал? – Он указал на труп.

Я посмотрел на часы.

– У нас лишь несколько минут. Разойдется слух, и сюда заявится полиция. Вполне возможно, что расследование будет поручено Мальдонадо.

Хемингуэй кивнул и уселся на корточки, склонившись над записными книжками и документами, лежавшими в лужице крови на ковре.

– Посмотрим, нельзя ли выяснить мотив убийства по его вещам.

Я покачал головой.

– Будь так, Мальдонадо не оставил бы их здесь. – Я подошел к чемоданчику и заглянул внутрь. Там было пусто. – У вас есть нож?

Хемингуэй протянул мне перочинный нож с трехдюймовым лезвием. Я встряхнул чемоданчик и вспорол фальшивое дно. Там лежал блокнот. Он был невелик, примерно пятнадцать на шесть сантиметров. Хемингуэй взял его в руки.

– Какого черта? – произнес он.

Странички блокнота были тонкие, с дырочками у корешка, как бывает у отрывного календаря. Некоторые страницы были расчерчены решеткой с десятью квадратными ячейками в ширину и пять – в высоту. Кое-где попадалась решетка двадцать шесть на четыре, с вытянутыми прямоугольными ячейками. Было видно, что из блокнота вырваны около трети перфорированных страничек.

Решетки были пусты, кроме первой страницы. Вторая ячейка в первой строке, две последние ячейки во второй и пятая ячейка в пятой строке были вычеркнуты. В остальных черной шариковой ручкой был вписан шифр: /h-r-1-s-l/r-i-a-l-u/i-v-g-a-rn/e-r-s-e-d/e-a-f-r-d/d-l-t-r-e/m-1-e-o-e/w-d-a-s-e/o-x-x-x/

– Ну что ж, Лукас, – сказал Хемингуэй, возвращая мне блокнот. – Ты мой официальный консультант. Объясни, что все это значит и что здесь написано.

Я даже не посмотрел на блокнот. Разумеется, я сразу понял, что это такое. Я лихорадочно размышлял, пытаясь сообразить, что сказать писателю. В чем состоит мое задание? Шпионить за Хемингуэем, конечно. Выяснить, зачем он затеял свое дурацкое „Хитрое дело“, доложить директору через Дельгадо и ждать дальнейших распоряжений. Предполагалось, что я буду играть роль консультанта, специалиста по контрразведке. Но обязан ли я снабжать Хемингуэя и его команду достоверными сведениями? Об этом мне ничего не говорили. Очевидно, никому и в голову не приходило, что „Хитрое дело“ столкнется с настоящим заговором.

– Это немецкий шифровальный блокнот, – сказал я. – Такими пользуются в Абвере. Здесь два типа решеток, и ключом к обоим являются книги. Первый тип базируется на первом слове или фразе из книги, которую имеют как отправитель, так и адресат. Второй тип базируется на первых двадцати шести буквах той страницы книги, которая используется в данный день. Текст на первой странице – это, вероятно, самое свежее сообщение, которое он либо получил, либо собирался отправить.

– И что же в нем написано? – спросил Хемингуэй, взяв блокнот и мрачно взирая на него. – Похоже на простейший шифр с подстановкой букв.

– Шифр несложный, – ответил я, – но его практически невозможно разгадать, не зная, какая книга является ключом.

Вдобавок это не просто подстановка букв. Немецкие разведчики отправляют свои сообщения группами по пять символов. Каждая буква представляет свой порядковый номер в алфавите.

– Как это? – Хемингуэй нахмурился.

– Допустим, буква „к“ означает ноль, – сказал я. – А ноль, в свою очередь – другую букву. Например, „е“.

– Вот как?

– Иными словами, вот эта группа… – я указал на /v-ee-1-b/, – означает одиннадцать тысяч пятьсот семнадцать.

Хемингуэй покачал головой.

– Книг с таким количеством страниц не существует.

– Верно, – ответил я. – Следовательно, это не страничный шифр. Некоторые из групп – фальшивые. Каждая последующая передача использует новую страницу. Как правило, ключевое слово шифра – первое на используемой странице книги.

– Какой книги? – спросил Хемингуэй.

Я пожал плечами.

– Любой. Ее могут менять еженедельно либо помесячно.

Для разных типов сообщений могут использовать разные книги.

Хемингуэй взял блокнот и пролистал его пустые страницы.

– Многих страниц не хватает. Где они?

– Их уничтожают после каждой передачи, – объяснил я. – Чаще всего сжигают.

Хемингуэй посмотрел на труп с таким выражением, как будто собирался допросить мертвеца.

– В его удостоверении записано, что он радист.

– Радист первого класса, – добавил я.

– „Южный крест“, – сказал Хемингуэй, засовывая блокнот в карман рубашки. – Используют ли немецкие агенты этот код для связи с субмаринами?

– Иногда, – ответил я.

– Может ли книга или книги, используемые в качестве ключа, находиться на яхте?