Текст книги "Колокол по Хэму"

Глава 6

Выйдя из посольства, я отправился в долгий путь до отеля „Амбос Мундос“, пробираясь по улочкам Старой Гаваны. Я купил в табачном киоске газету, прошагал до портового шоссе и спустился по улице Обиспо. За мной следили.

В девяти кварталах от отеля я увидел черный „Линкольн“, остановившийся у обочины. Из машины выбрались Эрнест Хемингуэй, Боб Джойс и Эллис Бриггз. Они вошли в бар „Флоридита“. Еще не было одиннадцати утра. Я бросил взгляд в стекло витрины, убеждаясь в том, что „хвост“ по-прежнему идет за мной, выдерживая дистанцию в половину квартала, после чего свернул с Обиспо направо и еще раз – по направлению к порту. Человек тоже повернул. Он был настоящим профессионалом, все время держался за спинами прохожих и не смотрел на меня, но было видно, что ему безразлично, знаю я о его присутствии или нет.

Миновав площадь кафедрального собора, я вошел в бар „Ла Бодегида дель Медио“ и занял место у открытого окна, выходящего на улицу. Человек, шедший за мной, остановился напротив, облокотился о подоконник, развернул выпуск „Диарио де ла Марина“ и углубился в чтение. Его голова находилась в половине метра от меня. Я рассматривал медно-рыжие волосы на его подбритой шее и линию над белым воротником его рубашки там, где заканчивался темный загар.

Ко мне подбежал официант.

– Un mojito, рог favor, – попросил я.

Официант вернулся к стойке бара. Я раскрыл свою газету и принялся изучать таблицы боксерских поединков в Штатах.

– Чем все закончилось? – спросил человек за окном.

– Хемингуэй добился своего, – ответил я. – Сегодня после обеда он перевезет меня к себе на финку. Я буду жить там.

Человек кивнул и перелистнул газету. Его широкополая шляпа была глубоко надвинута на лицо, прикрывая даже щеки и подбородок, видневшиеся в тени. Он курил кубинскую сигарету.

– Связь через явочный дом, – сказал я. – По условленному расписанию.

Дельгадо вновь кивнул, выбросил окурок, сложил газету, отвернулся от меня и произнес:

– Присматривай за писателем. „Era un saco de madarrias“. – С этими словами он ушел.

Официант принес „mojito“, который Дельгадо порекомендовал мне накануне вечером – коктейль из рома, сахара, льда, воды и мяты. У него был вкус лошадиной мочи, и вообще я редко пью до полудня. „Era un saco madarrias“. Непростой парень. Что ж, посмотрим.

Я оставил бокал на столе и зашагал по улице Обиспо к своему отелю.

* * *

Я встретился с Дельгадо вчера вечером. Покинув отель „Амбос Мундос“, я пешком добрался до бедного района Старой Гаваны, где многоквартирные дома уступали место хижинам.

В зарослях носились цыплята и полуголые ребятишки, ныряя в прорехи некрашеных оград. Я узнал явочный дом по описанию, которое содержалось в инструкциях, нашел ключ под покосившимся крыльцом и вошел внутрь. Там царила непроглядная темнота и не было электричества. Я ощупью отыскал стол, который должен был стоять в центре комнаты, нашарил на нем металлическую лампу и поджег фитиль зажигалкой. Свет был тусклый, но после темноты в доме и снаружи он резал глаза.

Человек сидел в четырех шагах от меня, развернув задом наперед старое деревянное кресло и небрежно положив руки на его спинку. В правой ладони он сжимал длинноствольный „смит-и-вессон“. Его дуло было направлено мне в лицо.

Я поднял правую руку, желая показать, что не намерен делать резких движений, вынул из левого кармана пиджака половину долларовой купюры и положил ее на стол.

Человек не моргал. Разжав правый кулак, он швырнул вторую половину купюры рядом с моей. Они точно соответствовали друг другу.

– Просто удивительно, как много здесь можно купить на эти деньги, – негромко сказал я.

– Вполне достаточно, чтобы наделить подарками целую семью, – отозвался мужчина и спрятал пистолет в наплечную кобуру под белым пиджаком. – Дельгадо, – представился он.

Судя по всему, нелепый ритуал опознавания нимало не смущал его. Он и не подумал извиниться за то, что целился мне в голову.

– Лукас.

Мы обсудили мое задание. Дельгадо не тратил слов попусту. Он был деловит и резок на грани грубости. В отличие от многих агентов ФБР и ОРС, с которыми мне довелось работать, он не желал беседовать на отвлеченные темы. Он говорил о запасном явочном доме, тайниках, о том, почему я должен, словно чумы, избегать сотрудников ФБР и некоторых районов Гаваны, коротко упомянул о противнике – на Кубе было много профашистски настроенных людей и сочувствующих немцам, однако сколь-нибудь организованная шпионская сеть отсутствовала, – подробно описал усадьбу Хемингуэя, рассказал, где находится ближайший телефон-автомат, объяснил, как звонить в Гавану и другие места и предупредил, что я ни в коем случае не должен обращаться к местной полиции.

Пока мы разговаривали, я внимательно рассмотрел его в свете лампы. Я никогда не слышал об агенте ОРС по фамилии Дельгадо. Он выглядел серьезным человеком и серьезным профессионалом. Он показался мне очень опасным.

Просто удивительно, сколь разные впечатления производят на нас разные люди. Эдгар Гувер казался злобным толстым мальчишкой в хорошем костюме – мстительным неженкой, усвоившим язык и манеры крутого парня. Хемингуэй, когда я наконец познакомился с ним лично, оставил у меня впечатление сложного, притягательного человека, который может быть самой интересной личностью, когда-либо тебе попадавшейся, и одновременно – занудным до отвращения сукиным сыном.

Дельгадо был просто опасен.

Его лицо, покрытое темным загаром, в тусклом свете лампы казалось плоским; судя по всему, его нос был сломан и сросся криво, на высоких скулах, щеках, левом ухе и кустистых бровях виднелись шрамы, маленькие живые крысиные глаза остро выглядывали из тени под бровями. У него был необычный рот. Чувственный. Ироничный. Жестокий.

Когда Дельгадо наконец поднялся на ноги, я отметил, что он лишь на дюйм или около того выше меня, но ниже Хемингуэя, и, судя по тому, как на нем висел костюм, в его теле не было ни капли жира. Однако, когда он швырнул половину долларовой купюры на стол и сунул пистолет в кобуру, я заметил крепкие мускулы на его предплечьях. Его движения представляли полную противоположность движениям Хемингуэя.

Дельгадо экономил энергию точно так же, как слова. У меня создалось впечатление, что он способен воткнуть нож тебе под ребра, протереть лезвие и спрятать оружие в карман одним плавным движением.

– Вопросы? – осведомился он, закончив излагать расписание наших встреч в явочном доме.

Я посмотрел на него.

– Мне знакомы почти все сотрудники ОРС в этом регионе, – произнес я. – Вы новичок?

Дельгадо чуть заметно улыбнулся:

– Другие вопросы будут?

– Я обязан отчитываться перед вами, – сказал я. – Но что я буду получать взамен?

– Я буду прикрывать ваши тылы здесь, в Гаване, – ответил он. – А также на территории финки. Ставлю три против одного, что писатель заставит вас переселиться туда.

– Что еще? – спросил я.

Дельгадо пожал плечами.

– Мне приказано добывать любую информацию, которую вы попросите.

– Например, досье? – уточнил я. – Полные досье?

– Разумеется.

– И даже документы под грифом „О/К“?

– Да. Если они вам потребуются.

Кажется, я не выдержал и моргнул. Если Дельгадо имеет возможность поставлять мне личные документы Гувера, значит, он действует в обход ОРС и резидентуры ФБР на Кубе.

Он отчитывается только перед Гувером и получает приказы, исходящие непосредственно от него.

– Чем еще могу быть вам полезен, Лукас? – спросил он, подходя к двери. В его голосе явственно звучал сарказм. Дельгадо говорил с легким акцентом, но я не смог его определить.

Он точно американец… но откуда именно? Вероятно, с запада.

– Не подскажете ли какое-нибудь приличное заведение? – попросил я. – Бар? Ресторан? – Мне хотелось выяснить, знакома ли ему Гавана, или он такой же новичок здесь, как я.

– Хемингуэй и его дружки околачиваются в „Флоридите“, – ответил Дельгадо. – Но я бы вам его не рекомендовал.

В „Ла Бодегита дель Медио“ смешивают убойный коктейль.

Когда-то его называли „дрейк“ в честь Френсиса Дрейка. Но теперь он зовется „mojito“.

– Хорош на вкус? – спросил я.

– Напоминает лошадиную мочу, – ответил Дельгадо и вышел в жаркую темную ночь.

* * *

Хемингуэй пообещал заехать за мной в „Амбос Мундос“ в три часа – я полагал, что он пришлет шофера, – и к указанному времени собрал вещи, выписался из отеля и сидел в вестибюле, поставив у ног брезентовый вещмешок и сумку для одежды, но ни писатель, ни его шофер так и не приехали.

Вместо них появился управляющий отеля, держа в руках записку. Из его пулеметной речи, сопровождавшейся множеством поклонов, мне стало понятно, что, получив телефонное сообщение от самого сеньора Хемингуэя, я стал гораздо более важной персоной, и какая это трагедия, что работники скромного, но превосходного отеля „Амбос Мундос“ и его управляющий не ведали о нашем знакомстве раньше, иначе они бы сделали мое пребывание здесь еще более восхитительным.

Я поблагодарил управляющего, который отступал от меня спиной вперед, продолжая отвешивать поклоны, будто члену королевской фамилии, и прочел записку: „Лукас, ты, наверное, хочешь насладиться местной экзотикой. Садись на автобус до Сан-Франциско де Паула. Езжай до вершины холма.

Встречу тебя у финки. Э. X.“

Я потащил сумки к двери, и в вестибюль вбежали управляющий и два носильщика. Не позволит ли сеньор Лукас донести его вещи до такси?

Нет, сеньор Лукас не поедет на такси. Он отправится на автовокзал.

От Гаваны до деревни, в которой находилось поместье Хемингуэя, было всего двадцать миль, но поездка на автобусе заняла больше часа. Обычные дорожные впечатления человека, путешествующего в южных странах: скрежет шестеренок и полное отсутствие амортизации, отчего мне казалось, что автобус вот-вот опрокинется; остановки через каждые сто шагов; галдящие люди; квохтание цыплят и хрюканье по меньшей мере одной свиньи на фоне общего шума; сопение, смех и неприличные звуки, издаваемые пассажирами; густой черный выхлоп автобуса и сотен других машин, проникающий через открытые либо разбитые окна; багаж, который подхватывают мальчишки на крыше.

День был чудесный, и я в должной мере оценил бы местную экзотику, если бы не маленький белый седан, ехавший следом. Я по привычке устроился у заднего окна автобуса и поглядывал за спину, не поворачивая до конца голову. Автомобиль я заметил сразу, как только автобус вырулил из вокзала в центре города. Белый „Форд“ 38-го года и два человека в нем – тот, что потолще, крутил баранку, а второй, худощавый, в фетровой шляпе, сидел на пассажирском месте. Они взирали на автобус с нарочитым равнодушием. Следить за ним, не вызывая подозрений, было нелегко, особенно в беспорядочном городском потоке машин, и они старались на совесть, то и дело отставали, сворачивали на боковые улицы, когда автобус останавливался, на перекрестках выглядывали из окон, перебрасываясь словцом с продавцом газет или зеленщиком, но не было никаких сомнений в том, что они преследуют мой автобус. Преследуют меня. Из-за значительного расстояния и отблесков солнца на ветровом стекле я не мог хорошо рассмотреть их лица, однако был убежден, что Дельгадо там нет.

Кто же эти люди?

Возможно, ФБР. Следуя инструкции, я не стал докладывать о своем прибытии резиденту Ледди и встретился в Гаване только с послом и Дельгадо, однако местное отделение Бюро почти наверняка прослышало о том, что к безумной затее Хемингуэя подключают человека из ОРС. Но зачем за мной следить? Гувер должен был прислать распоряжение оставить меня в покое. Немцы? Я сомневался в этом. Дельгадо укрепил меня в уверенности, что разведывательная сеть нацистов на Кубе слаба либо вовсе отсутствует, и вряд ли их разрозненные сторонники могли так быстро меня вычислить. Билл Донован? Я не имел ни малейшего понятия, имеет ли КСК свое представительство на Кубе, но они избегали сталкиваться с людьми Гувера в Колумбии, Мексике и прочих знакомых мне вотчинах ФБР и СРС. Может быть, Флеминг со своей БКРГ?

Гаванская полиция? Кубинская национальная полиция? Кубинская военная разведка?

Я усмехнулся себе под нос. Нелепая ситуация превращалась в откровенный фарс. Хемингуэй заставил меня ехать на автобусе, чтобы преподать предметный урок и обозначить свое место в складывающейся иерархии. Черт побери, я должен радоваться, если меня не заставят чистить его плавательный бассейн. Пока я по профессиональной привычке стараюсь не замечать вонь, гомон и скрежет автобуса, два агента неизвестно какого правительства тратят силы и время, гоняясь за мной в послеполуденную жару.

Автобус остановился, должно быть, в сотый раз после того, как мы покинули центр Гаваны, водитель что-то крикнул, я подхватил свои сумки и вышел из салона вместе с двумя женщинами и их свиньей. Они втроем торопливо пересекли шоссе, а я несколько минут стоял, вдыхая выхлоп и пыль, которыми меня обдал автобус. Белого автомобиля нигде не было. Я поднял свои пожитки и побрел вверх по холму.

С равным успехом я мог оказаться в Колумбии или Мексике. Те же запахи пива и кухни из открытых окон, тряпки, сохнущие на веревках, старики на перекрестках, все те же дорожки, которые начинаются асфальтовым покрытием и превращаются в пыльные тропинки через двадцать шагов после того, как ответвились от шоссе. Маленький мальчик следил за мной, укрывшись в своем наблюдательном пункте в кроне невысокого дерева, нависшего над дорогой, и теперь он спрыгнул на шоссе и сломя голову бросился бежать, взметая босыми ступнями клубы пыли. Один из секретных агентов Хемингуэя? Я подумал, что, должно быть, так оно и есть.

Сан-Франциско де Паула был крохотным городком с кривыми улочками, и уже через несколько минут я оставил позади скопление хижин, шагая по единственной дороге, ведущей к вершине холма. Там виднелись несколько маленьких домов, но мальчишка направился к двум столбам, между которыми проходила более длинная дорога, ведущая к зданию большего размера. Я двинулся в ту же сторону.

Хемингуэй вышел мне навстречу. На нем были испанские сандалии, мятые шорты-бермуды и все та же пропотевшая „gayabera“, в которой он утром явился к послу. Под рубаху он надел толстый пояс, заткнув за него пистолет 6-мм калибра.

В правой руке он держал бокал, а левую ладонь положил на затылок юного следопыта.

– Muchas gracias, Santiago[7]7
  Большое спасибо, Сантьяго (исп.).


[Закрыть], – сказал писатель. Он потрепал мальчонку по спине, и тот, благоговейно подняв на него глаза, ринулся мимо меня к городку. – Добро пожаловать, Лукас, – добавил Хемингуэй, как только я вошел в ворота.

Мы двинулись по пыльной дорожке к дому. Хемингуэй не предложил мне помочь с сумками. – Как тебе понравилась автобусная поездка?

– Местная экзотика, – ответил я.

Хемингуэй улыбнулся.

– Ага. Я и сам порой люблю на нем прокатиться.

Я посмотрел на писателя и поймал его взгляд.

Хемингуэй рассмеялся.

– Ладно, черт побери, ты прав. Я ни разу не ездил на этой колымаге. Но было бы неплохо попробовать.

Мы приблизились к главному входу в дом. У крыльца росло огромное дерево, затенявшее широкие ступени. Шероховатый ствол обвивали орхидеи, и я заметил, что его иссохшие корни кое-где приподняли плитки террасы. Дом представлял собой старую виллу, выстроенную из известняка, он был крепким и просторным, но рядом с деревом казался скромным и приземистым.

– Сюда, – сказал Хемингуэй, ведя меня вдоль стены. – Оставим твои вещи во флигеле для гостей, а потом я покажу тебе окрестности.

Мы обогнули дом по дорожке, вошли в ворота, ведущие в глубь поместья, прошагали по плиткам мимо плавательного бассейна и, войдя в тень манговых деревьев, платанов и королевских пальм, которые выстроились шеренгой в лучах палящего солнца, словно понурые часовые, остановились у маленького белого дощатого домика.

– Флигель для гостей, – сообщил Хемингуэй, распахивая низкую дверь и входя внутрь. – Эта комната служит штабом „Хитрого дела“. Спальня у заднего фасада.

В „штабе“ имелся длинный стол с расстеленной на нем большой картой Кубы – она была прижата витыми морскими раковинами и камнями – и стопкой картонных папок. Хемингуэй аккуратно открыл дверь в крохотную спальню и указал рукой с бокалом на низкий платяной шкаф. Я спрятал в нем свои сумки.

– Ты привез с собой оружие? – спросил писатель.

Утром он спрашивал, ношу ли я с собой оружие, и я ответил отрицательно. Теперь я вновь ответил тем же. И это была правда – накануне вечером я спрятал свои оба пистолета, 8-и 9-мм калибра, в явочном доме.

– Вот, – сказал Хемингуэй, вынимая пистолет из-за пояса и протягивая его мне рукоятью вперед.

– Спасибо, не надо, – отозвался я.

– Храни его в ящике прикроватной тумбочки, – сказал Хемингуэй, по-прежнему держа пистолет за ствол так, что дуло было направлено ему в живот.

– Спасибо, не надо, – повторил я.

Хемингуэй пожал плечами и вновь заткнул пистолет за ремень.

– Это тебе, – заявил он, подавая мне бокал.

Поколебавшись мгновение, я протянул руку, но прежде чем успел его взять, Хемингуэй поднял бокал, кивнул мне и выпил сам. Потом опять протянул бокал.

Я понял, что это нечто вроде ритуала. Взяв бокал, я выплеснул в рот остаток. Виски. Не самый лучший. От него у меня заслезились глаза. Я вернул бокал Хемингуэю. Было всего половина пятого вечера.

– Готов к экскурсии?

– Да, – ответил я и вслед за писателем вышел в относительную прохладу штаба „Хитрого дела“.

* * *

Экскурсия началась с колодца, в котором утопился человек.

Хемингуэй провел меня мимо теннисных кортов, плавательного бассейна и главного дома, потом мы прошли по саду и заросшему сорняками полю к маленькой, но густой бамбуковой рощице. В миниатюрных джунглях пряталось кольцо из камней с металлическим щитом. Судя по влажному воздуху вокруг и доносившимся из него промозглым запахам, колодец был старый.

– В прошлом году, – заговорил Хемингуэй, – бывший садовник поместья бросился в этот колодец и утонул. Его звали Педро. Старик Педро. Его нашли только четыре дня спустя. Один из слуг заметил стервятников, кружащих над колодцем. Неприятная история, Лукас. Как ты думаешь, почему он это сделал?

Я посмотрел на писателя. Он это серьезно? Или затеял еще какую-нибудь игру?

– Вы знали его? – спросил я.

– Познакомился с ним, когда мы переехали сюда. Попросил его не обрезать растения. Он сказал, что в этом и состоит его работа. Я ответил, что отныне его работа будет заключаться в том, чтобы „не“ стричь растения. Он уволился. Не смог найти другую работу. Вернулся через несколько недель и попросился обратно. Но я уже нанял другого садовника. А через неделю после того, как я отказал ему, старик утопился в колодце. – Хемингуэй скрестил волосатые руки и замолчал с таким видом, словно я должен был отгадать эту загадку, если хочу участвовать в „Хитром деле“.

У меня чесался язык заявить ему, чтобы он отправлялся ко всем чертям, что я уже получил должность в его предприятии, хотя прежде имел гораздо лучшую – настоящую работу в разведке. Вместо этого я сказал:

– Так в чем, собственно, вопрос?

Хемингуэй ухмыльнулся:

– Почему он бросился именно в этот колодец, Лукас? Почему именно в мой колодец?

Я улыбнулся и сказал по-испански:

– Все очень просто. Ведь он был бедным человеком, верно?

– Да, очень бедным, – по-испански ответил Хемингуэй и по-английски добавил:

– У него не было даже ночного горшка.

Я развел руками:

– А значит, у него не было собственного колодца, чтобы в нем утопиться.

Хемингуэй улыбнулся и вывел меня из тенистой рощицы.

– Вы пили оттуда? – спросил я, шагая вслед за ним по дорожке к главному дому. На шее Хемингуэя над воротником топорщились неровно подрезанные волоски. Я подумал, что он не пользуется услугами парикмахера и его, должно быть, стрижет жена.

– Воду, в которой лежал труп? – переспросил он со смешком. – Воду из колодца, в которой старина Педро пролежал мертвым четверо суток? Ты еще спрашиваешь?

– Да.

– Когда случилась трагедия, всех интересовало именно это, – отрывисто бросил он. – Меня это не беспокоит, Лукас.

Мне приходилось пить из луж, в которых гнили трупы. Если потребуется, я высосу воду из горла мертвеца. Мне на это наплевать.

– Значит, пили? – настаивал я.

Хемингуэй остановился у двери черного хода.

– Нет, – сказал он, распахивая дверь и приглашая меня внутрь нетерпеливым взмахом чуть искривленной левой руки. – Из этого колодца брали воду для бассейна. Так что, может быть, мы в ней купались. Точно не знаю.

* * *

– Марти, это Лукас. Лукас, это моя жена Марта Геллхорн.

Мы находились в кухне – старой кубинской кухне, а не новомодной, электрифицированной. Меня уже представили шести или семи кошкам, которые казались настоящими хозяевами дома, и я познакомился с большинством слуг и поваром-китайцем Рамоном. Внезапно на кухне появилась эта женщина.

– Господин Лукас… – произнесла жена Хемингуэя, протягивая мне руку почти мужским жестом и коротко стискивая мои пальцы. – Насколько я понимаю, вы поселитесь в поместье, чтобы вместе с Эрнестом играть в шпионов. Вас устраивает флигель?

– Как нельзя лучше, – ответил я. „Играть в шпионов?“

Я заметил, как при этом замечании покраснели щеки и шея Хемингуэя.

– Сегодня вечером у нас соберется компания, – продолжала Геллхорн. – Мужчин мы разместим в свободных комнатах главного дома, а женщине нужно вернуться в Гавану, поэтому спальня во флигеле нам не потребуется. Кстати, вы тоже приглашены на вечеринку. Эрнест уже сказал вам?

– Еще нет, – вмешался Хемингуэй.

– В таком случае я сама вас приглашаю, господин Лукас.

В дальнейшем вы будете питаться самостоятельно. Вы, вероятно, заметили, что во флигеле имеется отдельная кухня. Но мы решили, что сегодняшняя компания неплохо развлечет вас.

Я кивнул. Геллхорн любезно указала мне мое место – вас пригласили на ужин, но впредь на это не рассчитывайте.

Женщина отвернулась с таким видом, как будто поставила в списке галочку и тут же забыла обо мне.

– Хуан отвезет меня в город на „Линкольне“, – сказала она Хемингуэю. – Я куплю мясо для обеда. Тебе что-нибудь нужно?

Хемингуэй попросил купить ленту для пишущей машинки, писчую бумагу, а также забрать его костюм из чистки.

Пока он говорил, я рассматривал профиль женщины.

Из досье Хемингуэя я знал, что Марта Геллхорн – его третья жена. Они оформили свои отношения менее двух лет назад, но начали жить вместе по крайней мере за три года до свадьбы. Геллхорн заняла место Полин Пфейфер Хемингуэй, которая в свое время сменила Хедли Ричардсон.

Геллхорн была высокой блондинкой с волосами до плеч, уложенными мелкими колечками при помощи химической завивки. У нее были сильные открытые черты лица средне-западного типа, хотя она говорила с явственным южным акцентом. В тот день она надела ситцевую юбку до середины икр и блузку бледно-голубого цвета с белым воротником. Она не казалась уж очень радостной и счастливой, но, похоже, это было ее обычное настроение.

Когда Хемингуэй закончил перечислять предметы, которые Марта должна купить для него – между прочим, сам он приехал из города лишь час назад, – Геллхорн вздохнула и посмотрела на меня:

– А вам что-нибудь нужно в городе, господин Лукас?

– Нет, мэм, – ответил я.

– Прекрасно, – быстро произнесла она. – В таком случае ждем вас к ужину в восемь. Наденьте костюм с галстуком. – Она вышла из кухни.

Несколько мгновений Хемингуэй молча смотрел ей вслед.

– Марти тоже писатель, – сказал он, как будто что-то объясняя мне.

Я промолчал.

– Она из Сент-Луиса, – добавил Хемингуэй, словно ставя точку в разговоре. – Идем, я покажу тебе остальные помещения дома.

* * *

Финка „Вихия“ представляла собой классический одноэтажный дом в испанском стиле, обширный и нелепый. Такие дома заполонили Кубу в последние десятилетия девятнадцатого века. Стены и пол огромной гостиной – она была, вероятно, метров пятнадцати в длину – занимали книжные шкафы и разнообразные охотничьи трофеи. На одной из торцевых стен, рядом с написанным маслом портретом матадора, висела оленья голова. На противоположной стене были укреплены две головы каких-то африканских копытных, возможно, антилоп, которые выглядели так, словно в этой комнате им не по себе. Вдоль длинных рядов низких книжных стеллажей и по стене с окнами были развешены еще несколько голов животных. Мебель в гостиной была старинная и уютная на вид, но отнюдь не такая, какую ожидаешь встретить в писательском доме. В центре комнаты стояли два мягких кресла, одно из которых явно пользовалось особой любовью Хемингуэя – его сиденье было продавлено, на расстоянии вытянутых ног стояла скамеечка с потертой вышитой обивкой, а рядом – маленький столик, ломившийся от бутылок и миксеров. На большом столе за креслами стояли две одинаковые лампы и еще несколько винных бутылок. Я подумал, что здесь очень удобно читать. Либо напиваться вдрызг.

Хемингуэй заметил, что, выходя из гостиной, я бросил взгляд на трофеи.

– Впервые я отправился на сафари в тридцать четвертом, – сказал он. – И опять поеду, как только закончится эта проклятая война.

Библиотека примыкала к гостиной, и хотя стены почти целиком были заняты полками от пола до потолка, набитыми книгами и безделушками, на крохотных свободных участках стен опять-таки были развешаны головы травоядных. Пол был выстлан блестящими плитками, и только у широкой низкой тахты лежала львиная шкура, голова которой скалила на меня зубы. Справа от входной двери стояла деревянная стремянка, и, увидев ее, я понял, каким образом Хемингуэй добирается до верхних рядов книг.

– Здесь, в поместье, у меня более семи тысяч томов, – сообщил Хемингуэй, скрестив руки на груди и покачиваясь с пятки на носок.

– Неужели? – отозвался я. До сих пор мне не приходилось слышать, чтобы люди хвалились книгами.

– Именно так, – подтвердил писатель. Подойдя к одной из нижних полок, он снял с нее несколько томов и протянул мне один из них. – Открой, – велел он.

Я заглянул в книгу. Она называлась „Великий Гэтсби“, и на титульном листе было начертано пространное посвящение, подписанное: „С любовью, Скотт“. Я чуть удивленно вскинул глаза. Согласно официально/конфиденциальному досье Гувера, эту книгу написал сам Хемингуэй.

– Это первое издание, – сказал Хемингуэй, держа остальные тома в огромной руке. Кончиками пальцев другой руки он провел по корешкам книг на трех длинных полках. – Все это – первые издания с автографами авторов. Джойс, Гертруда Стайн, Дос Пассос, Роберт Бенчли, Форд Мэдокс Форд, Шервуд Андерсон, Эзра Паунд. Естественно, все они мои знакомые.

Я безучастно кивнул. Мне доводилось слышать некоторые из этих имен. В ФБР имелись толстые досье на Дос Пассоса, Паунда и еще кое-кого из упомянутых Хемингуэем людей, но у меня никогда не возникало желания читать их книги.

Хемингуэй забрал у меня „Великого Гэтсби“, небрежно сунул его на полку и отправился в свою спальню.

– Спальня, – объявил он. – Там, над кроватью, висит „Гитарист“ Хуана Гриза. Ты, вероятно, заметил еще одного Гриза в гостиной, рядом с Кли, Браком, „Фермой“ Миро и Мэссонсом.

Мне потребовалась секунда, чтобы понять, что он имеет в виду странную картину над кроватью, а имена, перечисленные Хемингуэем, – это фамилии других художников либо названия их произведений. Я кивнул.

В спальне Хемингуэя был большой стол, заваленный газетами, конвертами, журналами, незаведенными часами, деревянными фигурками африканских животных и прочей дребеденью. Кружки, набитые карандашами. Из чернильницы торчали перьевые ручки. На полу лежали пачки бумаги. Со стены напротив кровати презрительным вызывающим взглядом смотрела большая голова буйвола.

– Значит, вы пишете здесь свои книги, – сказал я, рассматривая захламленный стол и делая вид, будто бы он произвел на меня глубокое впечатление.

– Нет. – Хемингуэй кивком указал на низкий, высотой по пояс книжный шкафчик у кровати. Я увидел на нем портативную пишущую машинку и тонкую пачку бумаги. – Пишу стоя. По утрам. Но я не люблю говорить о своей работе. Не вижу смысла.

Это устраивало меня как нельзя лучше.

Когда мы выходили из спальни, я мельком заглянул в ванную Хемингуэя. На полочках было столько же пузырьков с таблетками, как в гостиной – бутылок с джином и виски. На вешалке для полотенец висел прибор для определения артериального давления. Белые стены были исчерканы цифрами, и я решил, что это ежедневные промеры давления крови, веса и других медицинских параметров. Подобная манера вести записи показалась мне уж очень эксцентричной, и я сделал мысленную пометку поразмыслить об этом на досуге.

Всего в финке было восемь больших комнат, не считая двух кухонь. Столовая была длинная и узкая; со стен на стол из красного дерева взирали еще несколько мертвых животных.

– Мы всегда ставим лишний прибор на тот случай, если появится нежданный гость, – объяснил писатель. – Сегодня вечером им будешь ты.

– Надеюсь, – сказал я. У меня возникло впечатление, будто бы Хемингуэй чувствует себя несколько смущенно, водя меня по дому. – Кажется, ваша жена упомянула о костюме с галстуком? – Требование Марты Геллхорн удивило меня, если учесть, как небрежно был одет Хемингуэй утром в посольстве и какой грязный наряд был на нем сейчас.

– Да, – подтвердил он, оглядывая комнату с таким видом, будто что-то позабыл. – Садясь за ужин, мы притворяемся цивилизованными людьми. – Его карие глаза вновь обратились ко мне. – Черт побери, уже поздно. Хочешь выпить, Лукас?

– Нет, спасибо. Пойду разберу вещи и приму ванну.

Хемингуэй рассеянно кивнул.

– А я выпью. Как правило, до ужина я выпиваю три порции скотча. Если не ошибаюсь, ты пьешь вино, Лукас?

– Да.

– Отлично, – произнес Хемингуэй, почесывая щеку. – Сегодня вечером подадут отличную выпивку. Ты ведь понимаешь, нынче знаменательная дата…

Я не видел, чем сегодняшний день отличается от других – разве только тем, что Хемингуэю и его „Хитрому делу“ дали „добро“.

Внезапно он вскинул глаза и заулыбался.

– Сегодня у нас несколько гостей, но двое из них…

Я ждал.

– Двое из них окажутся для тебя настоящим сюрпризом, Лукас. Ты будешь потрясен до глубины души.

– Очень приятно, – отозвался я и, кивком поблагодарив Хемингуэя за „экскурсию“, вышел на улицу через заднюю дверь и зашагал по дорожке к флигелю.