Текст книги "Рождение неолиберальной политики. От Хайека и Фридмена до Рейгана и Тэтчер"

Общество Мон-Пелерен и «Интеллектуалы и социализм»

Сразу же после выхода в свет книга «Дорога к рабству» привлекла широкое внимание и стала бестселлером как в Англии, так и в США. Ни одна другая работа Хайека не встретила такого восторженного приема. Ее популярности у массовой аудитории способствовала публикация сокращенной версии, которая вышла в США в журнале «Reader’s Digest» (апрель 1945 г.). После публикации последовала презентационная поездка по США. Когда Хайек приехал в Нью-Йорк, его приветствовали как знаменитость¹²¹. Книга обрела американских почитателей, в числе которых был и Леонард Рид, основатель исследовательской экономической организации «Фонд экономического образования» (FEE, Ирвингтон, штат Нью-Йорк; речь о ней пойдет в главе 4). Их привлекало критическое отношение Хайека к „либералам“ и консерваторам-коллективистам. Это помогло Хайеку реализовать его планы по созданию трансатлантической группы для защиты «свободного общества»¹²².

По мнению историка Макса Хартуэлла, который сам состоял членом Общества Мон-Пелерен, решение Хайека создать общество выросло из убеждения, что западной цивилизации угрожают коллективистские тенденции, очерченные в «Дороге к рабству». Хайек считал, что его идеи и им подобные следует подкрепить организацией группы единомышленников, которые объединятся перед лицом господствующих в научных кругах оппонентов – сторонников планирования, социализма и государственного вмешательства. Другим мотивом было опасение нового наступления тоталитаризма, уже заметного в продвижении сталинской России в Восточной и Центральной Европе. В «Дороге к рабству» Хайек не критиковал советский коммунизм открыто, поскольку Россия тогда еще была союзницей Англии и США в борьбе с Гитлером. Теперь главным предметом тревоги Хайека и его единомышленников становилась коммунистическая угроза, скрывавшаяся, как выразился Черчилль в 1946 г., за «железным занавесом». Воинственное наступление коммунизма делало вполне реальными опасения по поводу коммунистического влияния на западные демократии. Задуманная Хайеком неолиберальная организация создала бы дополнительные возможности и связи, которые могли содействовать изменению интеллектуального и политического климата на Западе в направлении, более благоприятном для свободного рынка и индивидуальной свободы. Появлялся и общественный форум, способный противостоять интеллектуальным соблазнам социализма.

Как считает Хартуэлл, основой Общества Мон-Пелерен на первом этапе послужили пять групп: четыре в Европе и одна в Америке. Первую группу составляли те, кто находился в Англии, – в Лондонской школе экономике и в Манчестере. Помимо Хайека в нее входили Лайонел Роббинс, Эдвин Кеннан, Арнольд Плант, Уильям Хатт, Рональд Коуз, Карл Поппер, Джон Джукс, Т. С. Эштон, Сесили Веджвуд и Майкл Полани. Эта группа представлена преимущественно экономистами, но в ней были также историки, философы и журналисты. Вторую группу составляли австрийцы в США, бежавшие от нацистов: Готфрид Хаберлер (с середины 1930-х годов преподавал в Гарварде), Фриц Махлуп (сначала преподавал в университете Буффало, затем в университете Джона Гопкинса в Балтиморе, а потом в Принстоне, где оставался вплоть до своей смерти в 1983 г.) и Людвиг фон Мизес (в то время преподавал в Нью-Йоркском университете). Третья группа, сосредоточенная в Париже, сформировалась вокруг Коллоквиума Уолтера Липпмана в 1938 г. В нее входили французские либеральные социологи, экономисты и философы, в том числе Луи Ружье, Раймон Арон, Жак Рюэфф, М. Буржуа и Э. Манту. Коллоквиум Уолтера Липпмана до известной степени предвосхитил цели Общества Мон-Пелерен, особенно в плане насущной необходимости защищать классические либеральные принципы индивидуальной свободы. В четвертую группу входили преимущественно те, кто оставался в гитлеровской Германии: ученые из Фрайбургской школы и Мюнхена, известные как группа ордолибералов, которая в 1920-1930-е годы продвигала идею социального рынка (см. главу 3). К ней относились будущий канцлер Германии Людвиг Эрхард, А. Вебер, Вальтер Ойкен, Вильгельм Рёпке и Франц Бём. Последнюю группу составляли американцы, главным образом из Чикагского университета: Фрэнк Найт, Милтон Фридмен, Джордж Стиглер, Аарон Директор и Генри Саймонс (см. главу 3)123.

Хайек хотел видеть состав организации достаточно представительным, чтобы обеспечить широкую заинтересованность в ее деятельности и создать площадку для дискуссий, – но, как мы уже знаем, все же менее обширным, чем предпочел бы Поппер. В ходе консультаций перед первым собранием, которое состоялось в швейцарском местечке Мон-Пелерен в 1947 г., проявились некоторые расхождения во мнениях. Условием членства была названа никак более не уточненная готовность бороться за защиту свободы; такая формулировка, естественно, допускала разные толкования. Как мы уже видели, Поппер считал необходимым «достижение мира и взаимного доверия в гуманистическом лагере, учитывая, что большинство социалистов принадлежат к этому лагерю». Другие с этим не соглашались. Мизес, например, написал Хайеку из Нью-Йорка в конце 1946 г. относительно планов на первое собрание общества, что не стоит приглашать слишком много людей, симпатизирующих социализму: «Причина этого прискорбного провала [защиты свободы от тоталитаризма] заключается в том, что основатели этих движений [либеральных и социал-демократических реформистов] так и не смогли внутренне дистанцироваться от идеологии врагов свободы. Они не поняли, что свобода неразрывно связана с рыночной экономикой. Они, в общем и целом, приняли критическую часть социалистических программ. Они привержены принципу среднего пути, интервенционизму»¹²⁴. С точки зрения Мизеса, такие взгляды были опасны. Общество не должно принимать подобные идеи; оно должно с ними бороться. Самая главная опасность, считал Мизес, это «размывание» четкой прорыночной платформы: «Слабый пункт плана профессора Хайека состоит в том, что он предполагает сотрудничество со многими из тех, кто известен своей приверженностью к интервенционизму. По этому вопросу нужно занять совершенно четкую позицию до того, как все в первый раз соберутся. Как я себе это представляю, не дело на первом же заседании опять обсуждать, от указов государства или от диктата профсоюзов зависит повышение уровня жизни масс. Если кто-то хочет поднять подобные вопросы, ему нет необходимости затруднять себя поездкой в Мон-Пелерен. Он может с полным удобством обсудить их в своем ближайшем окружении».

Главная задача учредительного совещания и нового общества, считал Мизес, принять такую программу, которая констатирует заведомую вредоносность государственного вмешательства и намечает возможную альтернативу ему.

Хайек по многим вопросам занимал менее жесткую позицию, чем его друг. В «Дороге к рабству», как мы видели, он вполне допускал некоторые формы государственного вмешательства ради предоставления социальных услуг или прожиточного минимума. Из переписки Хайека с Леонардом Ридом из Фонда экономического образования явствует, что, по его мнению, рыночные силы не должны превалировать над императивами послевоенной реконструкции. В частности, весьма показательно суждение Хайека о книге американского журналиста Генри Хэзлита «Экономика за один урок» [34]34
  См.:Хазлитт Г. Экономика за один урок. Киев: Вильямс, 2015. – Прим. науч. ред.


[Закрыть] (это введение в экономическую теорию свободного рынка вышло в 1946 г. и стало бестселлером). Оценивая послевоенное экономическое положение, Хэзлит выражал недоумение по поводу того, что американские займы предоставляются Европе при отсутствии необходимых для этого условий, и предлагал приостановить их до тех пор, пока условия не будут созданы. «Почти с каждым словом в его выводах можно согласиться, – писал Хайек, – но все же вряд ли стоит создавать впечатление, что полное прекращение американской помощи в настоящий момент способно привести к чему-то иному, чем широкомасштабное бедствие. В частности, верно, конечно, что в первую очередь важно не допустить, чтобы эти займы вызвали серьезную инфляцию в Америке, и что сами американцы (это не менее важно) должны подать пример здравой политики. Но самое важное, конечно, что займы помогут лишь в том случае, если правительства используют полученную возможность для приведения своих экономик в порядок. Все это, вероятно, правильно. Но все же, мне кажется, крайне опасно оглашать это публично и утверждать, что “помощь в создании нормальных условий гораздо важнее самих займов”»¹²⁵. Таким образом, Хайек считал нежелательным широкое обсуждение условий американских займов (помощи по плану Маршалла), поскольку страны-получательницы воспримут такое вмешательство в их дела как политическую бестактность. Иными словами, Хайек решительно отстаивал независимость великих европейских держав, когда находил это нужным. В подобных вопросах он был гораздо прагматичнее многих его сторонников и коллег. Кроме того, в обсуждениях и дискуссиях с американскими коллегами он очень часто становился на сторону Англии и других европейских стран.

Но когда вставал вопрос о финансировании, американцы приобретали большое значение¹²⁶. Поначалу помощь была достаточно скромной и в основном сводилась к оплате поездок американских членов общества в Швейцарию. В частности Леонард Рид предложил, чтобы Мизес ездил в Мон-Пелерен как представитель его фонда, а также в мае 1946 г. устроил обед в Нью-Йорке, в Канадском клубе при отеле «Уолдорф-Астория», для «беседы в узком кругу» с участием Мизеса, Хайека, Рида и Хэзлита¹²⁷. Фонд экономического образования предложил помощь Хайеку, и тот отправил длинный список американских книг, которые просил прислать, причем «каждую отдельно», чтобы не платить ввозную пошлину¹²⁸. Исполнительный вице-директор фонда Г. Корнуэлле ответил Хайеку: «Запрошенные Вами книги заказаны, и мы отправим каждую по отдельности, как только сможем. Мы рады оказать Вам услугу и надеемся, что книги будут полезны для Вас. Пожалуйста, обращайтесь к нам и впредь, если у Вас возникнут такого рода просьбы. С наилучшими пожеланиями, искренне Ваш, Г. Корнуэлле»¹²⁹.

В последующие годы помощь стала более обильной. Такие крупные организации, как Фонд Уильяма Волкера и Фонд Эрхарта, оказывали значительную финансовую поддержку ученым и выделяли деньги на исследования по свободному рынку (см. главу 4). Во многих случаях спонсоры оказывали значительное влияние на сами следования. Это относится, например, к проекту «Исследование свободного рынка» в Чикагском университете; он осуществлялся при поддержке Фонда Волкера и под руководством Хайека, которому далеко не всегда удавалось противостоять стремлению фонда контролировать реальную работу над проектом. Ван Хорн и Мировски сообщают, что бизнесмен Гарольд Ланау и сотрудники фонда были «не просто финансовым аксессуаром подъема Чикагской школы. Они были активными участниками, они решительно и настойчиво следили, чтобы каждый доллар был потрачен с толком, вникали и в методологию, и в организацию»¹³⁰.

Но поначалу мысли Хайека занимала организация интеллектуалов. Как мы видели, он был убежден в важности битвы идей. В 1949 г., после успеха «Дороги к рабству» и основания Общества Мон-Пелерен, Хайек выпустил важную статью, в которой изложил доводы в пользу создания трансатлантического сообщества защитников индивидуальной свободы и свободного рынка, которое могло бы противодействовать влиянию левых идей. Во всех демократических странах, считал Хайек, «а в США даже больше, чем где бы то ни было, существует прочное убеждение, что влияние интеллектуалов на политику ничтожно. Это без сомнения так, если говорить о возможности интеллектуалов навязывать свое, отличное от массового мнение при принятии текущих решений. Но на длительных промежутках времени они никогда не были более влиятельны в этих странах, чем сегодня. Источником их власти является влияние на формирование общественного мнения»¹³¹. Хайек был глубоко впечатлен тем влиянием, которое английское Фабианское общество оказало на формирование социальной политики в Англии посредством своих книг, Лондонской школы экономики и внедрением образованной элиты государственных служащих в правительственные учреждения и общественные организации. Как он писал Попперу, движение, всерьез воспринимающее успех фабианцев, должно строиться все же не по планам «либерального интернационала»: «Поэтому наше дело отличается от любой политической задачи тем, что по сути своей должно быть долгосрочным проектом, нацеленным не на то, что можно осуществить немедленно, а на идеи, которые необходимо возродить, если мы хотим предотвратить опасности, в данный момент угрожающие индивидуальной свободе»¹³². Это и было главным мотивом Хайека при организации Общества Мон-Пелерен. Он считал, что победа в интеллектуальной борьбе приведет в долгосрочной перспективе (но не раньше) и к политическому успеху.

Хайек утверждал, что новые идеи внедряются в господствующее общественно-политическое течение благодаря влиянию интеллектуалов, которых он называл «торговцами подержанными идеями»¹³³. Под интеллектуалами он понимал весьма неоднородную группу людей, чьи реальные познания в той или иной конкретной области, как правило, по меньшей мере ограниченны, но чье умение толковать и красиво излагать самый широкий круг вопросов признается всеми: «Этот класс состоит не только из журналистов, учителей, священников, лекторов, публицистов, радиокомментаторов, беллетристов, карикатуристов и артистов, которые могут мастерски владеть техникой передачи идей, но, как правило, любительски владеют тем содержанием, которое они излагают. Сюда входят и такие профессионалы, как ученые и врачи, которые благодаря навыкам общения с печатным словом делаются носителями новых идей, не относящихся к сфере их профессиональной деятельности. Благодаря профессиональный репутации этих специалистов в их собственной области их с уважением выслушивают и по всем остальным темам. Наш рядовой современник мало что знает о событиях и идеях, не считая того, что он черпает из работ таких посредников»¹³⁴. Хайек считал, что мировоззрение этого класса интеллектуалов отличалось откровенно „либеральным“, социалистическим или прогрессистским уклоном.

Предрасположенность интеллектуалов к идеям интервенционизма повышала их общественный статус, пока эти идеи пользовались широкой популярностью, и наоборот. Эта конформистская культура создала своего рода порочный круг взаимозависимости, что крайне негативно сказалось на разнообразии интеллектуальных позиций и остроте общественного внимания, необходимых для результативных дискуссий: «Для нашей проблемы особенно важно то, что каждый ученый может назвать хотя бы несколько примеров из своей области, когда люди незаслуженно получают репутацию крупного ученого, потому что, по мнению интеллектуалов, придерживаются «прогрессивных» политических взглядов. Но я еще ни разу не сталкивался со случаем, когда ложная репутация была бы заслужена благодаря консервативной политической ориентации ученого»¹³⁵.

Согласно Хайеку, специалистов-экспертов слишком часто оценивают по их политическим симпатиям, а не по достижениям на собственном научном поприще. Эти достижения и заслуженная благодаря им репутация в определенной профессиональной области значат меньше, чем приверженность «модным общим идеям»¹³⁶. Своей общественной и политической деятельностью интеллектуалы помогают пропагандировать эти общие идеи. Специальное знание выводится за рамки общественного обсуждения, поскольку оно уже адаптировано и отфильтровано для публики интеллектуалами социалистического и коллективистского толка. В результате общественное обсуждение превращается в пережевывание тем, которые считаются важными потому, что были предложены и неоднократно повторены интеллектуалами: «Можно без преувеличения утверждать, что как только самая активная часть интеллектуалов принимает некоторый набор убеждений, их дальнейшее распространение в обществе становится почти автоматическим и неостановимым. Они служат органами, которые нужны современному обществу для распространения знаний и идей, а их мнения и убеждения являются тем фильтром, через который должны пройти все новые концепции, чтобы дойти до широкой публики»¹³⁷. Защитники индивидуальной свободы и рынка, считал Хайек, должны противодействовать этой тенденции и оказывать долговременное влияние на идейный климат. Тем самым законодательство, политические курсы и политическая борьба в будущем примут более адекватный вид, соответствующий правильному взгляду на свободное общество.

Статья Хайека произвела большое впечатление на тех, кто окружал его в то время. Но это был довольно странный манифест, потому что он декларировал утопическую мечту, именно такую иллюзию, за которые Хайек упрекал самих социалистов. Кроме того, английский Хайека, второй его язык, оставлял желать лучшего. В частности, Леонард Рид, устроивший публикацию статьи в журнале «University of Chicago Law Review» в 1949 г., считал, что ее содержание затуманено не совсем внятным стилем Хайека: «Правильному восприятию статьи, как мне кажется, несколько препятствует стиль изложения. В ней слишком много мест, где то, что Вы хотели сказать, не вполне ясно именно по причине фразеологических особенностей выражения смысла. Но статья слишком важна, чтобы быть доступной пониманию лишь тех, кто способен с помощью значительных мыслительных усилий дедуцировать Ваши блестящие соображения»¹³⁸.

В социалистических симпатиях интеллектуалов Хайек видел умственную леность, угрожающую самым основам свободы. Его послание заключало в себе такой заряд энергии, что стилистические недочеты не имели никакого значения. Именно этот почти мессианский пыл, который почувствовали неолиберальные и симпатизировавшие Хайеку читатели, и сделал статью важным стратегическим заявлением. Я позволю себе привести ее заключение целиком, ибо оно звучит как призыв к оружию для трансатлантического неолиберального движения, которое начало формироваться после 1945 г.:

«Означает ли это, что свободу начинают ценить только утратив ее, что весь мир должен пройти через мрак социалистического тоталитаризма, чтобы стремление к свободе опять окрепло? Может быть, и так, но я надеюсь, что это необязательно так. Эта тенденция будет сохраняться до тех пор, пока те, кто направляет и формирует общественное мнение, будут симпатизировать идеалам социализма. Чтобы избежать этого, нам следует предложить новую программу либерализма, программу, взывающую к воображению. Нужно внести в работу созидания свободного общества дух интеллектуального приключения и отваги. Нам нужна либеральная утопия, нужна программа, которая не будет ни простой апологией сложившегося порядка вещей, ни разновидностью социалистического безумства; нужен истинно либеральный радикализм, который не пощадит чувствительность властей предержащих (в том числе профсоюзов), не будет чрезмерно практичным и не ограничит свои задачи только политически реализуемым. Нам нужны интеллектуальные лидеры, способные устоять против искушения властью и влияния, готовые трудиться для воплощения идеала при малых шансах на быстрый успех. Нужны люди, приверженные принципам, готовые сражаться за их полную реализацию даже в отдаленном будущем. Практические компромиссы они должны будут предоставить политикам. Свободная торговля и свобода возможностей – это идеалы, которые все еще способны воспламенить воображение многих, но лозунги «умеренной свободы торговли» и «ослабления контроля» не могут претендовать ни на интеллектуальное достоинство, ни на ответный энтузиазм.

Успех социалистов должен научить нас тому, что именно их отважный утопизм обеспечил им поддержку интеллектуалов и влияние на общественное мнение, которое ежедневно делает возможным то, что еще вчера казалось недостижимым. Те, кто ограничивал себя только практически возможным (при данном состоянии общественного мнения), постоянно обнаруживали, что их усилия делаются политически нереализуемыми из-за изменения общественного мнения, которое они и не пытались направлять. Если мы не сумеем еще раз сделать философское обоснование свободного общества животрепещущим вопросом интеллектуальной жизни, если не сумеем привлечь к этому наши лучшие и самые энергичные умы, перспективы свободы безрадостны. Но битва еще не проиграна, если мы сумеем возродить ту веру во власть идей, которая отличала либерализм в его лучшие дни. Интеллектуальное возрождение либерализма уже началось во многих частях мира. Придет ли 139 оно вовремя?»¹³⁹

Как показали события последующих десятилетий, это было еще не поздно. Но понадобилось целое поколение, чтобы предложенная Хайеком стратегия идеологической чистоты принесла плоды.

Утопические элементы программы Хайека не были воспроизведены в политических стратегиях неолиберальных интеллектуалов и аналитических центров, которые способствовали возрождению рыночной идеологии в послевоенный период. Напротив, по мере созревания неолиберализма рынок выступал в облике чистого здравого смысла, обладающего непреодолимой логикой. Это представление, конечно, тоже было иллюзорным. Одни рынки добились успеха, другие провалились. Идеологическое обоснование превосходства рынка во всех сферах экономической и социальной жизни всех времен превратилось в политическую веру, столь же утопическую, как и любая другая. И тогда и сейчас самые трудные вопросы сводились и сводятся к тому, когда рынок работает лучше всего и когда он не работает совсем. Но просто удивительно, до какой степени чисто идеологические элементы программы Хайека нашли воплощение в Англии и США после 1980 г. Свободный рынок стал организационным принципом для микроэкономических реформ, особенно в форме приватизации государственных активов, национализированных промышленных отраслей, государственных предприятий и коммунальных служб. Профсоюзы были усмирены, и их влияние сошло на нет. Валютный контроль был отменен, а финансовые рынки последовательно дерегулированы. Рыночные механизмы стали моделью для организации здравоохранения. Разумеется, институты социального государства, прогрессивное налогообложение и всеобщее государственное образование сохранились, но даже и в этих сферах к концу ХХ в. государственное финансирование и государственная поддержка заметно снизились. Трудно представить другую «утопию», которая нашла столь полное воплощение. Чистота, за которую ратовал Хайек, воспринималась не как абстрактный план, а как оптимистическая идеологическая и интеллектуальная тактика. Результаты были ошеломляющими.

Сторонников же неолиберальной теоретической платформы привлекала не утопическая составляющая, а убедительная аргументация Хайека в пользу альтернативной идеологической инфраструктуры, способной изменить «климат мнения». Статья Хайека оказала мощное гальванизирующее воздействие на создателей и лидеров трансатлантического неолиберального сообщества – либералов «в старом смысле слова» – того сообщества, которое Хайек и его идеи помогли вызвать к жизни в послевоенный период¹⁴⁰. Оставалось только облечь плотью костяк, составленный первыми членами Общества Мон-Пелерен. Эти люди были интеллектуалами и учеными; после заседаний общества они, естественно, возвращались в свои университеты и к своей работе. Движение нуждалось в такой группе сторонников, которая смогла бы популяризировать и распространять неолиберальные идеи на более широком пространстве, выходящем за пределы разрозненных и изолированных академических очагов. Идеи, изложенные в «Дороге к рабству», уже привлекли внимание многих представителей деловой элиты, которые играли видную роль в коалиционной оппозиции Новому курсу, – таких, например, как Джаспер Крейн из DuPont Chemicals. Этому сообществу посвящена глава 4. А в конце 1940-х годов были уже намечены основные пункты программы и основные элементы интеллектуальной и политической стратегии.

Поппер, Мизес и Хайек подвергли резкой критике отличительные черты (как они их понимали) „либерализма“ Нового курса и английской социальной демократии. Поппера в наименьшей мере устраивала радикальная рыночная программа; поэтому он не играл столь видной роли в зарождении и созревании неолиберальной политики после 1945 г. Однако Поппер предпринял мощную критику Платона, Гегеля и Маркса, которая послужила интеллектуальным оружием неолиберализма. Хайек стал интеллектуальным и организационным лидером нового движения. В статье «Интеллектуалы и социализм» он решительно отказался идти на теоретический компромисс в вопросе о превосходстве рынка; его примеру последовали Милтон Фридмен и другие чикагские экономисты. За ним последовали и многие из пылких идеологических предпринимателей, которые руководили неолиберальными аналитическими центрами и пропагандировали свободный рынок. Мизес тогда не пользовался такой известностью, но, вероятно, именно его бескомпромиссное видение рынка восторжествовало в конечном итоге. Взгляды Мизеса на бюрократию оказали влияние на чикагских экономистов, виргинских теоретиков общественного выбора и, что самое важное, на бизнесменов, которые оказывали финансовую поддержку трансатлантической неолиберальной политике[35]35
  На самом деле поддержка финансовых спонсоров именно Мизеса и его проектов резко активизировалась спустя пять лет, после выхода его главного сочинения «Человеческая деятельность: трактат по экономической теории». В качестве иллюстрации можно привести следующий пример. «Фонд экономического образования», являющийся одним из главных героев этой книги, был создан в самом начале 1946 г., и с первых дней Мизес был постоянным лектором этой организации. Однако ни ФЭО во главе с Леонардом Ридом, ни какая – либо иная из новых либертарианских организаций не уделяли особого внимания Мизесу и той традиции, которую он представлял. Самый выдающийся американский последователь Мизеса Мюррей Ротбард узнал о ФЭО в сентябре 1946 г., когда ему в руки попала брюшюра «Крыши и потолки». А впервые узнал об австрийской школе только весной или летом 1948 г., т. е. где-то через полтора года. После выхода «Человеческой деятельности» ситуация резко изменилась. См. ниже прим. на с. 220. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Мизес пользовался особым расположением бизнесменов, поскольку считал корпорации двигателем социального и экономического прогресса. Без поддержки богатых людей и фондов движение никогда не встало бы на ноги. Он прозорливо определил потребление как по природе своей демократический акт, а рынок как форум для выражения этого волеизъявления[36]36
  См., например: Мизес Л. фон. Социализм. М.; Челябинск: Социум, 2016. С. 392–393, 466–467; Мизес Л. фон. Человеческая деятельность. Челябинск: Социум, 2016. С. 255–257. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Выводы Мизеса стали ключевым компонентом доводов в пользу рынка, которые в 1980-х годах приводили сторонники Тэтчер и Рейгана.

Поппер и Хайек сформулировали первопринципы альтернативной позиции, суть которой состояла в приоритете индивидуальной свободы при сохранении за государством строго определенных полномочий – сильно ограниченных, но достаточных для поддержания правил конкуренции и свободного рыночного капитализма. Мизес был еще менее расположен к любой государственной власти[37]37
  Это несколько противоречит утверждению автора на с. 152. См. также прим. на указанной странице. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Однако на этой стадии в тех трех их работах, которые мы рассмотрели, пока не было никакой детальной и целостной альтернативной политической или экономической программы[38]38
  Здесь следует сделать уточнение относительно Мизеса. Он радикально отличался от всех остальных героев этой книги тем, что к середине 1940-х годов он имел в активе завершенную систему обществоведения собственной разработки, включающей в себя эпистемологические основы и методологические принципы, цельную систему экономической теории, переформулированную на основе нового, праксиологического подхода, социально-экономический анализ трех мыслимых систем устройства общества – социализма, чистой рыночной экономики (капитализма, либерализма) и смешанной экономики (интервенционизма). При этом в написанных в 1940 г. воспоминаниях он отмечал: «Думаю, что представленные в этих работах теории являются неоспоримыми. Сталкиваясь с определенными проблемами, я разработал новую методологию, незаменимую для проведения научного анализа серьезных политических проблем». Кроме того, он имел тридцатилетний опыт участия в разработке экономической политики и был одним из двух-трех человек, которым удалось спасти денежную систему Австрии от уже маячившей на горизонте гиперинфляции. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Поппера, Хайека и Мизеса по-прежнему слишком занимали события, происходившие в континентальной Европе, из которой они эмигрировали. Они не смогли предвидеть будущее богатство и общее благополучие послевоенного периода. Формулирование работоспособной альтернативной политики – это главным образом заслуга второй чикагской школы в лице Милтона Фридмена и Джорджа Стиглера. А заслуга Поппера, Мизеса и Хайека состояла в том, что они издали глас сирены, предупреждавший о возможных трагических последствиях движения в том направлении, которое, как им представлялось, было избрано политикой, экономикой и обществом Запада. Но их критика положила начало движению, которое возглавил Хайек. В следующих двух главах я подробно рассмотрю особенности трансатлантического неолиберализма и того сообщества, которому он обязан своим успешным распространением. Однако начальные его проявления, заключенные в идеях Поппера, Мизеса и Хайека, стали теми первыми шагами, которые в конце концов приведут трансатлантический неолиберализм из кабинетов ученых в государственную политику и политическую борьбу.