Текст книги "Рождение неолиберальной политики. От Хайека и Фридмена до Рейгана и Тэтчер"

Глава 3
Прилив поднимается: неолиберальные идеи в послевоенный период

Сейчас сложились все условия Для того, чтобы заменить старую систему взглядов новой, чтобы создать стратегию, которой будут руководствоваться законодатели будущего поколения, – хотя на представителей нынешнего поколения она вряд ли окажет воздействие.

Милтон Фридмен

«Неолиберализм и его перспективы» (1951)

Критика „либерализма“ Нового курса и социальной демократии, в совокупности представленная работами Людвига фон Мизеса, Фридриха Хайека и Карла Поппера, послужила той основой, на которой после 1945 г. начало формироваться специфически неолиберальное мировоззрение. За 30 лет, прошедшие после публикации статьи Хайека «Интеллектуалы и социализм» в 1949 г., трансатлантическое движение набрало ход и заняло господствующие позиции. Основные его положения – философские, политические и экономические – были детально разработаны такими учеными, как Милтон Фридмен, Джордж Стиглер, Гэри Беккер, Джеймс Бьюкенен и Гордон Таллок, а также Хайек и Мизес. Центр исследовательской деятельности – хотя, конечно, не вся эта деятельность – переместился из Англии и континентальной Европы в США, главным образом в Чикаго и Виргинию. В тот же период целая система, располагавшая людьми, организациями и деньгами, распространяла новую весть по обе стороны Атлантического океана. В 1970-е годы свод диагнозов и политических рекомендаций был дополнен институциональной инфраструктурой, которая впрыскивала неолиберализм в политический кровоток США и Англии. Адреналин, выработанный этим течением у Консервативной и Республиканской партий, радикально изменил политическую и экономическую жизнь обеих стран. Эта и следующая главы посвящены идеям и организациям, которые составляли ядро трансатлантической неолиберальной политики.

1940-е годы во многих ключевых отношениях знаменовали собой начало неолиберализма. В это десятилетие к мощной критике интервенционистской ориентации английского и американского общества присоединились концепция превосходства свободного рынка и стратегия возрождения рыночной политики. В 1930-1940-е годы ранние неолибералы полагали, что они переосмысливают леберализм, дабы подняться и над старой экономической доктриной laissez faire, принадлежавшей XIX в., и над интервенционистским „либерализмом“ Рузвельта, Кейнса и Бевериджа. Наследие безработицы 1930-х годов и Второй мировой войны укрепило прогрессистскую и социал-демократическую направленность английской и американской политики после 1945 г. Господство этой политики ставило неолиберальных мыслителей в положение обороняющихся.

Однако для нарождавшегося неолиберализма и оппонентов Нового курса и социальной демократии послевоенный политический ландшафт вовсе не был настолько безнадежным, как может показаться. Многие признаки указывали на зарождение обратного течения. Критические выступления Хайека, Мизеса, Поппера и возникновение Общества Мон-Пелерен были показательным явлением. В США нарастала готовность новых консерваторов оспорить господство демократов. Она проявлялась во всплеске антиколлективистской риторики, сопровождавшей начало холодной войны, в появлении диксикратов (южных консервативных демократов, выступавших за расовую сегрегацию), и в успешном противодействии, которое Конгресс оказал Справедливому курсу Трумэна в конце 1940-х годов. В Англии в 1951 г. выдохшиеся (хотя и добившиеся почти всех своих целей) лейбористы уступили власть консерваторам. Неолиберализм был только одним из притоков этого мощного оппозиционного течения, которое, особенно в США, брало начало на низовом уровне, не затрагивая пока политические элиты и ведущих политиков. В конце 1940-х годов и в 1950-х годах неолиберализм тек в одном русле с антикоммунистическим, антииммиграционным и традиционалистско-консервативным потоками. Но к концу 1970-х годов трансатлантический неолиберализм стал идейной основой альтернативной социально-экономической программы для республиканцев и консерваторов (а нередко и для лейбористов и демократов).

В этой главе я показываю, как неолиберальные идеи обретали отточенность и ледяную логичность. В 1970-х годах ни интеллигентное красноречие Милтона Фридмена, ни эмоциональная открытость Рональда Рейгана уже не могли скрыть того, что за ними стояла философия, построенная на холодном и абстрактном индивидуализме, стояла теория, в такой же мере опиравшаяся на жесткие принципы дисциплины свободного рынка, в какой могла бы опираться на любое более позитивное понятие прогресса. Тем не менее это мировоззрение было по-прежнему очень утопическим, исходившим из иллюзорного представления об идеальном свободном рынке. Кроме того, основа этой альтернативной политической философии была заложена в 1950-е годы. Зрелый неолиберализм отличался гораздо большей агрессивностью в отстаивании рыночных моделей как рецептов для решения любых проблем политики; он гораздо меньше соглашался на компромиссы с господствовавшим „либерализмом“ Нового курса или Великого общества и с социальной демократией. Анализ политических концепций ведущих его представителей – Милтона Фридмена, Генри Саймонса, Джеймса Бьюкенена и Джорджа Стиглера – позволяет точнее определить и описать позицию трансатлантического либерализма в отношении к другим политическим и экономическим теориям. Неолиберализм отличался от классического либерализма Адама Смита. Его специфическая особенность состояла в акцентировании того, в чем эти мыслители видели главную связь между экономической и политической свободой, ту связь, которая выдвигала неолиберальные идеи также в центр дебатов о природе свободы, – шла ли речь о гражданских правах или о холодной войне.

Трансатлантическая неолиберальная политическая доктрина брала начало в мощной критической кампании 1930– 1940-х годов, которая развивалась в дискуссиях о будущем либерализма, происходивших в Вене, Фрайбурге, Швейцарии, Париже и в Лондонской школе экономики. Но это только часть картины. Для большей полноты нужно учесть как минимум еще три важных течения; без них невозможно понять развитие послевоенного неолиберализма. Первое течение – это ранняя, до 1950-х годов, чикагская школа, объединявшая важных прародителей неолиберализма, в идейном отношении весьма близких к ученым из ЛШЭ – Эдвину Кеннану, Лайонелу Роббинсу и самому Хайеку. Хотя лидером ранних чикагцев обычно считается Фрэнк Найт, в плане истории неолиберализма центральной фигурой был, несомненно, Генри Саймонс. В 1930 – 1940-е годы он высказывал примерно такие же мысли о будущем либерализма, как и его неолиберальные европейские коллеги, включая Хайека. Саймонс также сыграл важную роль в развитии денежной теории Фридмена.

Далее, в Западной Германии в 1950-е годы, в эпоху «социальной рыночной» экономики существовало политическое течение с отчетливым неолиберальным самосознанием. Эта группа, которой раньше других довелось участвовать в реальной государственной политике, была связана с Обществом Мон-Пелерен через министра финансов Западной Германии Людвига Эрхарда и главных своих теоретиков, Вальтера Ойкена и Вильгельма Рёпке. Интеллектуалы, которые создавали в 1920-1940-х годах концепцию специфически немецкого неолиберализма и к которым был близок Хайнек, были известны под названием ордолибералов, поскольку группировались вокруг журнала «Ordo». Для немецкого неолиберализма, как и для концепции Саймонса, характерно требование строгого государственного надзора за соблюдением правил конкуренции. Признавая, что результаты деятельности рынка могут быть дестабилизирующими и проблемными, ордолибералы отводили государству важную роль: оно должно смягчать нежелательное в социальном плане воздействие рынка и обеспечивать надлежащее функционирование рыночных механизмов. Тем самым они признавали необходимость социального государства и строгого антимонопольного законодательства в рамках Soziale Marktwirtschaft [социальной рыночной экономики]. Эти элементы совершенно отсутствовали в чикагской доктрине. Ордолиберазлизм снискал благосклонность христианско-демократических правительств Конрада Аденауэра и самого Эрхарда.

Наконец, проникновение чикагской теории в различные политические сферы в США привело в 1960-х годах к возникно-вению теории общественного выбора и концепций рационального выбора. Оба направления базировались на наработках неоклассических экономистов и, в частности, рассматривали индивида как рационального максимизатора полезности. Критики неолиберализма – такие, например, как Наоми Кляйн, Дэвид Гарви и Эндрю Глин, – вообще были склонны считать, что неолиберализм представляет собой не более чем отражение доминирования неоклассической экономической доктрины¹. Действительно, во многих известных публикациях неолиберальных экономистов – ориентировались ли они на Леона Вальраса, Альфреда Маршалла или Кеннета Эрроу – рациональные индивиды, максимизирующие полезность в рамках модели общего равновесия, присутствуют как нечто само собой разумеющееся. Неолибералы обычно не задавались вопросом, как можно было бы доказать такие неоклассические модели и работают ли они. Вместо этого теории рационального и общественного выбора просто приняли в качестве допущения полезность модели рационального агента, которая составляла основу неоклассических разработок, а затем применили эти разработки к еще не затронутым сферам политики, регулирования и государственного управления. Эти новые подходы развивались как внутри чикагской школы, в виде, например, предложенной Джорджем Стиглером концепции захвата регуляторов, так и вне ее, – Уильямом Райкером в университете Рочестера и его последователями из политологической школы рационального выбора. Те же самые тенденции характерны для Джеймса Бьюкенена, который получил докторскую степень по экономике под руководством Фридмена в Чикагском университете, и для Гордона Таллока, тоже учившегося в Чикаго; оба они потом стали лидерами виргинской школы общественного выбора. Это важное взаимодействие распространило предполагаемый объяснительный потенциал неолиберальной мысли на те новые значительные сферы, которые ранее не были предметом внимания экономистов. Поэтому работа этих ключевых экономистов, формально не принадлежавших чикагской школе, тоже принципиально важна для правильного понимания развития трансатлантической неолиберальной политики.

Во многих из этих событий и явлений послевоенного периода центральную роль играл Милтон Фридмен. Наряду с Хайеком он стал самым значительным деятелем и теоретиком неолиберализма, а также возглавил чикагскую экономическую школу (правда, как мы увидим, этих школ было по меньшей мере две). Идеи Милтона Фридмена, высказанные им публично и в частном порядке, являют собой детальную картину того, как научные дискуссии вокруг разных неолиберальных концепций кристаллизовались в целостную и убедительную программу политической и экономической реформы. Анализ работы Фридмена и той роли, которую играли в Чикаго в 1950-е годы другие важные фигуры, – шурин Фридмена Аарон Директор, Стиглер, Эдвард Леви, Коуз и сам Хайек, – помогает понять, как неолиберализм срастался с учеными кругами в США.

Значение отдельных мыслителей, конечно, не подлежит сомнению. Но не менее важен тот дух сотрудничества, который различные неолиберальные группы внесли в трансатлантические дискуссии, происходившие на междисциплинарном, международном и межконтинентальном уровне. Это был не просто проект, задуманный одним или несколькими учеными, и ни один представитель неолиберализма не может считаться канонической фигурой². Тем не менее более четкое и энергичное продвижение идей свободного рынка и дерегулирования, инициированное чикагской и виргинской школами, начало брать верх над менее радикальными и решительными соображениями о роли рынка, которые доминировали в Европе и в Чикаго до 1950 г. В этой более энергичной позиции, по всей видимости, отразилось и то обстоятельство, что американцев после войны занимали одни проблемы, а европейцев другие. В США на первом плане стояли такие вопросы, как расовая политика, антикоммунизм и обязанности единственной в своем роде сверхдержавы. Европейцы больше всего думали об экономическом возрождении и ликвидации последствий войны. Фридмен и его коллеги считали себя полноправными участниками общественной дискуссии о роли США в мире и об экономической свободе внутри страны; видимо, они в какой-то мере даже ощущали себя главными действующими лицами в идеологической холодной войне.

Две чикагские школы: Генри Саймонс, Милтон Фридмен и неолиберализм

Если пик влиятельности австрийской школы и группы ученых из Лондонской школы экономики пришелся на 1940-е годы, то в 1950-1960-х годах наиболее влиятельной группой в плане развития трансатлантической неолиберальной политики была, вероятно, чикагская школа экономической теории³. На самом деле существовало две чикагских школы, состоявших из экономического факультета и экономистов, которые получили там образование: первая относится к межвоенному периоду, а вторая возникла после 1946 г. и складывалась в течение 1950-1960-х годов. Различие между ними больше темпоральное, чем доктринальное, хотя некоторые заметные расхождения в плане методологии действительно имели место. Первую школу в 1920-1930-е годы возглавляли Фрэнк Найт, Джейкоб Вайнер, Ллойд Минтс и Генри Саймонс⁴. В отличие от своих интеллектуальных потомков эти мыслители отдавали предпочтение чистой экономической теории с упором на неоклассический маржинализм Маршалла. «Маржиналистскую революцию», кодифицированную кембриджским учителем Кейнса Альфредом Маршаллом, почти одновременно начали французский математический экономист Леон Вальрс, итальянский инженер и экономист Вильфредо Парето и английский логик и экономист Уильям Стенли Джевонс. Суть ее состояла в том, что потребители максимизируют свою пользу, соразмеряя потребление с ценами нужных им товаров согласно рациональному порядку предпочтений. Эта концепция оказала глубокое влияние на экономическую теорию в целом и стала главным принципом ранней чикагской доктрины.

Однако точно классифицировать позицию чикагской школы оказалось трудно даже тем, кто в ней учился и преподавал. Согласно одному из светил второй школы, Джорджу Стиглеру (он получил докторскую степень в Чикаго, но пришел преподавать на экономический факультет из Колумбийского университета в 1958 г.), «точность термина “чикагская школа” всегда была обратно пропорциональна широте его содержания. Ведущие представители школы конца 1930-х годов – люди очень разные: Найт – отвлеченный философ и теоретик почти марксистского толка; Вайнер старательно избегал любого догматизма; Минтс усердно занимался историей денег и больше ни на что не отвлекался; Саймонс был утопистом. Никто из них не имел склонности к подсчетам и вычислениям, и вдобавок – как это вообще свойственно профессиональным экономистам – никто (за исключением Вайнера) не допускал и мысли, что он понимает экономическую жизнь недостаточно или неправильно»⁵.

Язвительное замечание Стиглера, пожалуй, действительно, по его словам, применимое к экономистам в целом, позволяет передать ту интеллектуальную уверенность, исходившую от Великих озер⁶. Значение этих ранних чикагских экономистов для развития неолиберальной мысли заключалась в том, что они учили ведущих представителей второй чикагской школы, – Фридмена, Аарона Директора, Стиглера, Гэри Беккера, Рональда Коуза (который начинал карьеру в ЛШЭ вместе с Хайеком и Роббинсом) и Эдварда Леви⁷. Эти последние создали напористую прорыночную исследовательскую программу, а она сочеталась с маркетинговым талантом, свойственным ряду самых известных публичных интеллектуалов послевоенной Америки. Этот промоутерский талант нашел отражение в том обстоятельстве, что Фридмен, Стиглер, Коуз и Беккер получили Нобелевскую премию по экономике.

Хайек в 1950-х годах тоже работал в Чикаго; в 1950 г. он перебрался туда из ЛШЭ, чтобы занять должность профессора в Комитете по социальной мысли. Таким образом, места на самом экономическом факультете он не получил, и, по-видимому, прежде всего потому, что руководящая часть преподавательского состава настороженно относилась к столь яркому представителю австрийской традиции⁸. Для австрийской и чикагской традиций характерны разные методологические установки. Австрийская традиция исходила из того, что экономика – это наука, основанная на аксиоматических истинах. Чикагская школа, особенно вторая, считала, что гипотезы необходимо подтверждать эмпирическим исследованием. Далее, выбор Хайека отчасти объяснялся его желанием отойти от полемики по поводу Великой депрессии и достоинств планирования, которую он вел с Кейнсом в 1930-х годах. Хайек переключил свое внимание на проблемы политической и моральной философии. Его позиция в Чикаго была очень важной, поскольку он служил связующим звеном между учеными коллегами и крупными финансовыми спонсорами, – такими как Фонд Уильяма Волкера. Если рассматривать годы, проведенные Хайеком в Чикаго, с этой точки зрения, то ему удалось контролировать и развивать политическую стратегию, которую он изложил в статье «Интеллектуалы и социализм».

Роб Ван Хорн и Филлип Мировски утверждали, что Хайек сыграл в формировании второй чикагской школы значительно более важную роль, чем считалось раньше. В пользу такого вывода, по их мнению, говорит то обстоятельство, что Хайек в конце 1940-х – начале 1950-х годов координировал в Чикаго проект «Исследование свободного рынка» и по совету Генри Саймонса настоял, чтобы руководил проектом шурин Фридмена Аарон Директор⁹. Они показали, что решающим толчком к развитию второй чикагской школы стал задуманный президентом Фонда Волкера Гарольдом Ланау и Хайеком проект исследования свободного рынка, который должен был привести к появлению американской версии «Дороги к рабству». Итог проекта в конце концов материализовался в работе Фридмена «Капитализм и свобода».

Как показали события, спонсоры могли неявно влиять на научную составляющую проекта. Сначала предполагалось, что проект будет выполняться силами Принстонского университета под руководством монетариста Фридриха Лутца. Но Хайек обосновался в Чикаго, потому что там были Генри Саймонс и другие экономисты-единомышленники, выступавшие за свободный рынок. В результате Фонд Волкера стал оплачивать университетскую ставку Аарона Директора и саму исследовательскую программу, посвященную проблемам монополии, труда и роли корпораций: «Корпорации в итоге были сочтены пассивными реципиентами внешних воздействий. В этой экономической схеме единственным рыночным деятелем, которого обвиняли в злоупотреблении силой, были профсоюзы, и вся их деятельность считалась равно недопустимой. Все остальные источники рыночной власти, например монополия или олигополия, рассматривались как безвредные и временные или приписывались той или иной вредоносной политике государства»¹⁰. Согласно Ван Хорну и Мировски, «важно понимать, что для Хайека эти переговоры [с Ланау, Директором и Саймонсом (перед тем как он покончил с собой в 1946 г.)] по поводу Чикаго и создания будущего Общества Мон-Пелерен были частями одного общего замысла»¹¹. Подобный взгляд упрощает различия между Хайеком и чикагской школой по таким вопросам, как экономический цикл (см. главу 4). Эти дебаты постоянно грозили расколоть Общество Мон-Пелерен на соперничающие фракции «фридменистов» и «хайекианцев». Вместе с тем не подлежит сомнению, что в 1950-е годы Хайек Фридмен играли ключевую роль в становлении Чикагского университета как центрального узла неолиберальной мысли¹².

В 1950-1970-е годы вторая чикагская школа выпустила множество работ, пропагандировавших свободный рынок. Она проводила успешную политику своего рода экономического империализма, колонизируя новые политические поприща с помощью идей рыночной либерализации. Этот империализм сочетался с глубокой преданностью методологическому индивидуализму и эмпирическому исследованию. Чикагские экономисты считали, что исследования свободного рынка нужно распространить на новые владения – право, регулирование, семью, социальное обеспечение и отношения полов, которые до тех пор не причислялись к рыночной сфере. Чикагские экономисты нарисовали благостный портрет монополий и отталкивающий портрет рабочего движения и профсоюзов. Эти последние, по их мнению, представляли для свободной рыночной экономики гораздо более серьезную опасность, чем вертикально интегрированные корпорации. Своим идейным единством второе поколение чикагцев сильно отличалось от первого, чей идеологический плюрализм был отражением различия теоретических позиций. Среди тех, кто составлял первую чикагскую школу, особенно важное значение для истории американской неолиберальной мысли имел Генри Саймонс. Он был учителем Фридмена, другом Хайека и, по словам Стиглера, своего рода «наследным принцем этого гипотетического королевства, чикагской экономической школы»¹³.

Генри Калверт Саймонс родился в Иллинойсе в 1899 г., в семье, принадлежавшей к верхнему слою среднего класса; отец его был адвокатом, а мать – «властной южной красавицей»¹⁴. В 17 лет он начал изучать экономику в Мичиганском университете. Блестящие закончив курс, Саймонс сначала учился в аспирантуре в университете Айовы; там он познакомился с Фрэнком Найтом, который стал руководителем его докторской диссертации и предложил перевестись в Чикаго. В 1930-1940-е годы Саймонс преподавал в Чикагском университете и в 1945 г., за год до самоубийства, получил звание профессора экономики¹⁵. Основное внимание Саймонс уделял Великой депрессии, денежной теории и экономическим циклам. Саймонс был непримиримым критиком Нового курса, который, по его мнению, только усугубил депрессию и привел к ничем не оправданной государственной экспансии. Мысли Саймонса оказали решающее влияние на денежную теорию Фридмена (о ней речь пойдет в главе 5). Как и большинство экономистов, в 1930-е годы Саймонс отстаивал программу, которая позволила бы предотвратить такой экономический коллапс, который произошел после биржевого краха 1929 г. Однако у Саймонса было немало взглядов, которые не разделял Фридмен, а именно убеждение, что прогрессивное налогообложение сделает людей более равными, что «естественные» монополии должны находиться в государственной собственности, что следует ограничить рекламу и гарантировать «многие функции социального обеспечения»¹⁶. Вместе с тем Саймонс выступал за правила, предотвращающие применение дискреционной власти в денежно-кредитной и экономической политике; нечто подобное потом предлагал Фридмен¹⁷.

Ученик Саймонса Милтон Фридмен был одним из двух ведущих представителей второй чикагской школы (вторым был Джордж Стиглер). Он родился в Бруклине в 1912 г. в семье еврейских эмигрантов из Венгрии¹⁸. Родители держали бакалейный магазин. Детство и юность Милтона прошли в Нью-Джерси. Он получил степень бакалавра по математике в Рутгерском университете. В числе его преподавателей был Артур Бёрнс, который возглавлял Федеральный резерв во время экономических неурядиц 1970-х годов. Магистерскую степень Фридмен получил в 1933 г. в Чикагском университете, где испытал влияние Найта, Вайнера и Саймонса. Женой Фридмена стала Роза Директор, сестра его будущего коллеги Аарона Директора. В течение года Фридмен стажировался в аспирантуре Колумбийского университета в Нью-Йорке. Поначалу Фридмен не мог найти постоянную работу в университете (впоследствии он объяснял это антисемитскими настроениями); в то время он был сторонником Нового курса и в 1935 г. устроился в Комитет по национальным ресурсам в Вашингтоне. В тот период Фридмен был убежденным кейнсианцем и до 1943 г. состоял на государственной службе, если не считать недолгого срока, в течение которого он занимал должность старшего преподавателя экономики в университете Висконсин-Мэдисон. Затем он некоторое время работал в Колумбийском университете и университете Миннесоты, в 1946 г. получил докторскую степень в Колумбийском университете и в конце концов стал профессором экономики в Чикагском университете.

Вся дальнейшая научная карьера Фридмена связана с Чикаго, хотя он также сотрудничал с Национальным бюро экономических исследований. В 1954–1955 гг. он провел год в качестве приглашенного сотрудника в колледже Гонвиидд-энд-Киз Кембриджского университета в Англии, где в числе прочих обучал английского экономиста Сэмюэла Бриттена. Там он подружился со Стенли Деннисоном, одним из считанных антикейнсианцев, оставшихся в Кембридже в 1950-е годы, и членом Общества Мон-Пелерен. Всю жизнь Фридмен сотрудничал с занимавшихся экономической политикой аналитическими центрами и научными институтами во многих странах, особенно в Англии; в частности, в 1960-1970-е годы он написал ряд статей и докладов для Института экономических дел (IEA), главным образом по денежной политике и инфляции. Кроме того, он писал для Центра исследований социально-экономической политики (CPS) и Института Адама Смита (ASI). В 1977 г. Фридмен вышел в отставку с должности профессора и вплоть до смерти в 2006 г. состоял сотрудником Гуверовского института войны и мира, аналитического центра при Стэнфордском университете.

Сильное влияние, которое сам он неизменно признавал, на молодого Фридмена оказал Генри Саймонс¹⁹. В самой важной своей работе, опубликованной в 1934 г., Саймонс в ответ на Великую депрессию и вместо Нового курса Рузвельта предложил бескомпромиссную программу laissez faire и выступил за «свободу предпринимательства»²⁰. Он считал laissez faire той политикой, которая гарантирует все экономические и политические свободы, которые дороги людям: «Существование (и сохранение) конкурентной системы в частном производстве позволяет минимизировать сферу ответственности суверенного государства. Это освобождает государство от обязанности улаживать постоянные острые конфликты между людьми как представителями различных производственных отраслей и между собственниками разного рода производственных услуг. Одним словом, это делает возможной политическую программу laissez faire»²¹. Чтобы капитализм работал нормально, считал Саймонс, государству не следует вмешиваться в экономическую жизнь за пределами четко определенных задач. С его точки зрения, во время Великой депрессии провал потерпело государство, а не рынок. И произошло это именно в результате расширения функций государства за счет наращивания регулирования и вмешательства с целью повышения занятости, а также создания множества новых учреждений, апофеозом которых стало Управление общественных работ. Кроме того, администрация Нового курса, взявшаяся регулировать ценообразование, не смогла защитить конкурентную среду. По мнению Саймонса, «так называемый провал капитализма (системы свободного предпринимательства и конкуренции) можно с полным основанием считать прежде всего провалом политического государства, которое не смогло ограничиться своими минимальными обязанностями в условиях капитализма»²².

Взгляд Саймонса на Великую депрессию как на проблему, порожденную действиями государства, предвосхитил упреки самого Фридмена в адрес Федерального резерва. В книге «Монетарная история США» (1963, в соавторстве с Анной Шварц)[39]39
  Фридмен М, Шварц А. Монетарная история США, 1867–1960. Киев: Ваклер, 2007. – Прим. науч. ред.


[Закрыть] Фридмен утверждал, что Федеральный резерв своей неумелой денежной политикой превратил небольшую рецессию в депрессию. Саймонс, однако, считал несомненным, что государство должно следить за соблюдением правил конкуренции и, следовательно, бороться с монополией во всех ее видах: «Поэтому политика [laissez faire] должна иметь положительное определение, а именно: в ее рамках государство стремится установить и поддерживать такие условия, чтобы оно могло избежать всякой необходимости регулировать «ядро контракта», – иными словами, необходимости регулировать относительные цены. При таком «разделении труда» государство принимает на себя важные обязанности и широкие «контрольные» функции: поддержание условий конкуренции в производственной сфере; контроль за денежным обращением (регулирование количества и ценности эффективных денег [денежной базы. – Ред.]); определение института собственности (особенно в плане налоговой практики), – не говоря уже о многочисленных функциях социального обеспечения»²³. Эти соображения нашли живой отклик в статье Фридмена 1951 г., которая явно опиралась на работу Саймонса, хотя после работы над проектом исследования свободного рынка у второй Чикагской школы почти совершенно исчез первоначальный антимонопольный настрой²⁴.

В статье 1951 г. «Неолиберализм и его перспективы» Фридмен одним из первых в Америке использовал термин «неолиберализм» (хотя, как мы знаем, у европейских неолибералов он был в ходу уже в 1930-е годы). Таким образом, статья отмечает тот рубеж, после которого неолиберализм стал в США политической и экономической позицией с четким самосознанием²⁵. В статье сформулированы ключевые функции жизнеспособного государства, задача которого, как и в статье Саймонса «Положительная программа laissez faire», состоит в создании и поддержании «конкурентного порядка»²⁶. Фридмен утверждал, что роль государства при всей ее принципиальной важности должна быть ограничена и ее нельзя расширять до пределов, предусмотренных регулятивными и законодательными мерами „либерализма“ Нового курса. Что же касается теории laissez faire (как понимал ее Фридмен в начале 1950-х годов), то ей не хватает компонентов, необходимых для нормального функционирования свободного рынка. В критике laissez faire Фридмен явно опирался на идеи ранних неолибералов первой фазы этого интеллектуального течения 1930-1940-х годов. Основной набор идей, сформулированных и изложенных в работах Хайека, Поппера и Мизеса, представлял собой картину, выходившую за пределы известной концепции государства, ограниченного функцией «ночного сторожа». Фридмен рисует государство, которое играет центральную роль в создании и сохранении свободного рынка²⁷.

В этой короткой статье Фридмен утверждал, что подъем коллективистских идей в первой половине ХХ в. выявил основную слабость концепции laissez faire таких манчестерских либералов XIX в., как Ричард Кобден и Джон Брайт. Их доктрина, считал Фридмен, «не отводила государству практически никакой роли, кроме поддержания порядка и надзора за исполнением соглашений. Это была негативная теория. Государство способно только вредить. Laissez faire – вот главное правило. Сторонники этой позиции недооценивали опасность того, что частные лица могут путем сговора и объединения узурпировать власть и сильно ограничить свободу других людей. Они не понимали, что есть такие функции, которые система цен выполнять не может, и что если выполнение этих функций не будет тем или иным образом обеспечено, сама система цен не сможет эффективно решать те задачи, для которых прекрасно приспособлена»²⁸.