Текст книги "Рождение неолиберальной политики. От Хайека и Фридмена до Рейгана и Тэтчер"

Людвиг фон Мизес и «Бюрократия»

Мизес был на 21 год старше Поппера. Он родился в 1881 г. в галицийском Лемберге (Львов), который тогда принадлежал Австро-Венгерской империи, потом Польше, а теперь входит в состав Украины⁴⁶. Как и его молодой друг и протеже Хайек, Мизес принадлежал к старинному австрийскому аристократическому семейству[20]20
  Дворянский титул был пожалован прадеду Л. фон Мизеса за несколько месяцев до рождения последнего. Так что Л. фон Мизес стал первым с его семье дворянином по рождению. См.: Хюльсманн Й. Г. Последний рыцарь либерализма: жизнь и идеи Людвига фон Мизеса. М.; Челябинск: Социум, 2013. С. 3. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Его отец был инженером, а дядя – видным членом австрийской Либеральной партии. Подобно Попперу, Мизес в юности отдал дань левым идеям. Позже, когда Мизес изучал право в Венском университете, на него оказала влияние работа основателя австрийской экономической школы Карла Менгера. Австрийская школа верила[21]21
  В данном контексте слово «верила» не очень уместно. В экономической теории вообще и в австрийской школе в частности существование экономических законов доказывается. Эти доказательства можно попытаться опровергнуть с помощью тех или иных рациональных доводов, истинность которых также подлежит рациональной критике. См. также ниже прим. на с. 77, 96, 99. – Прим. науч. ред.


[Закрыть] в могущество свободного рынка и в существование ряда непреложных экономических законов, в центре которых находился индивид. Государство может препятствовать полноценному проявлению этих законов, но если хочет достичь экономического успеха, не может действовать наперекор их логике. По этой причине, как считал Мизес, австрийская экономическая теория находилась в положении своего рода изгоя: «Отстаивать теорию о том, что существуют такие вещи, как экономические законы, считалось чем-то вроде бунта. Ведь если существуют экономические законы, государство нельзя считать всемогущим: его политика может оказаться успешной, только если она будет учитывать действие этих законов. Поэтому главной заботой немецких профессоров [представителей немецкой исторической школы политической экономии] было опровержение скандальной ереси, утверждавшей, что в экономических явлениях существует регулярность»⁴⁷. Австрийская школа, особенно в лице Мизеса и Хайека, придавала особое значение способности ценового механизма стихийно организовывать экономическую жизнь автономных индивидуумов. Типично австрийское понимание роли отдельного человека и свободного рынка Мизес усвоил от Менгера.

В 1906 г. Мизес получил степень доктора права. В это время он посещал лекции другого экономиста австрийской школы, Ойгена Бём-Баверка. Бём-Баверк был твердым сторонником золотого стандарта, ибо считал его гарантом стабильности валюты. Вера[22]22
  Здесь также нужно учитывать, что «вера в золотой стандарт» была не иррациональной, а основывалась на определенных аргументах. В частности, главным доводом Мизеса в пользу золотого стандарта было то, что в этом случае объем денежной массы не зависит от политических решений властей. Конечно, следует помнить, что призывы Мизеса вернуться к золотому стандарту относятся к тем временам, когда золото еще было деньгами. С тех пор достоинства золота как денежного материала не изменились, но после почти 50лет господства международной валютной системы, основанной на декретных деньгах, вступает в действие еще одно положение разработанной Мизесом теории денег: правительство не в силах по собственному желанию объявить деньгами вещи, которые публика не рассматривает в качестве денег. См. также прим. на с. 76, 96, 99. – Прим. науч. ред.


[Закрыть] в золотой стандарт стала своего рода визитной карточкой австрийской школы и важным ее отличием от второй чикагской школы (чей признанный лидер Милтон Фридмен всегда выступал за плавающие курсы). В 1920-е годы Мизес вел в Вене регулярный частный семинар, на заседаниях которого регулярно участвовали видные экономисты, в частности Хайек (иногда присутствовал и его коллега по Лондонской школе экономики Лайонел Роббинс) и Фриц Махлуп⁴⁸. До 1934 г. Мизес преподавал в Венском университете, затем переехал в Швейцарию, а в 1940 г. эмигрировал в США. Там он жил вплоть до смерти в 1973 г. (в возрасте 92 лет) и с 1945 по 1969 г. преподавал в Нью-Йоркском университете. В 1949 г. вышло его классическое исследование по экономической теории, «Человеческая деятельность». Во время пребывания Мизеса в Нью-Йоркском университете его работа оплачивалась не самим университетом, а бизнесменами, выступавшими против Нового курса, такими как Лоренс Фертиг⁴⁹. Это показывает, насколько непопулярными были рыночные воззрения Мизеса.

«Бюрократия» – небольшая полемическая книга, изданная Йельским университетом в 1944 г. Она представляла собой прямой ответ на усиливавшееся на Западе явление, которое Мизес назвал «бюрократизмом». Мизесом двигало вполне понятное желание защитить способность США, страны, ставшей его домом, противостоять тенденции, которую он считал характерным элементом европейской политической традиции. Obrigkeit, т. е. властные структуры, «чьи полномочия не исходят от народа», – это, считал Мизес, такое понятие, которое чуждо американцам. Американская форма правления, как сказал Авраам Линкольн в своей знаменитой Геттисбергской речи, – это «власть народа волей народа и для народа»⁵⁰. В XIX в. французский аристократ, историк и писатель Алексис де Токвиль, герой Хайека и Мизеса, писал о бьющей ключом гражданской жизни в общинах и коммунах США⁵¹. Европа же, по убеждению Мизеса, имеет долгую традицию авторитарного и автократического правления, особенно пугающим проявлением которой стали кризисы либеральных демократий в Северной и Западной Европе в межвоенный период.

В «Бюрократии» Мизес вскрывает противоположность между бюрократическим способом управления и теми ограничениями, которые накладывает система, ориентированная на получение прибыли. В рамках этой последней деловые предприятия и их операции в конечном итоге неизбежно подотчетны потребителям. Бюрократическое же управление неподотчетно и руководствуется собственными внутренними побуждениями, весьма далекими от реальных потребностей и пожеланий людей. Эти побуждения, полагал Мизес, меняют природу властных полномочий и искажают их реализацию. Бюрократические организации приобретают все больше и больше обязанностей, но поскольку король, деспот или правительство, ранее делегировавшие им эти дополнительные полномочия, не хотят, чтобы их власть независимо использовалась местными, региональными или отраслевыми руководителями, они издают всевозможные кодексы, указы и постановления, которые ограничивают и видоизменяют полномочия бюрократических инстанций. В результате подавляется всякая продуктивная инициатива и «изменяется весь характер управления. Они больше не стараются как можно тщательнее рассмотреть каждый случай; они больше не стремятся найти наиболее подходящее решение для каждой проблемы. Их главная забота – соблюдать правила и предписания, независимо от того, разумны они или могут привести к результатам, противоположным тому, что было задумано. Главное достоинство должностного лица – исполнять законодательство и указы. Он становится бюрократом»[23]23
  Мизес Л. фон. Бюрократия // Мизес Л. фон. Интервенционизм и бюрократия. М.; Челябинск: Социум, 2017. С. 339. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Поэтому структура стимулов, управляющая бюрократической организацией, приводит к превратным результатам.

По мнению Мизеса, бюрократия набирала все большую силу в США, особенно из-за политики администрации Рузвельта и Нового курса. Однако, утверждал Мизес, перерождение американской системы управления имеет более глубокие корни, уходящие в конец XIX в., и прогрессистская эпоха социальных реформ лишь усилила эту тенденцию. Мизес опасался, что сдвиг становится всеохватным и необратимым: «Характерной чертой современной политики является тенденция к замене свободного предпринимательства государственным контролем. Влиятельные политические партии… пламенно призывают к общественному контролю над всеми видами экономической деятельности, всеохватывающему государственному планированию и национализации бизнеса. Они стремятся к полному государственному контролю над образованием и к социализации медицины. Не существует такой сферы человеческой деятельности, которую они не были бы готовы подчинить строгой регламентации со стороны властей. В их глазах государственный контроль – это панацея от всех бед»⁵². Новый курс, конечно, был демократическим – в чисто электоральном смысле, – но, считал Мизес, «делегирование полномочий может быть использовано как квазиконституционное прикрытие для диктатуры»⁵³. В Рузвельте и его политике 1930 – 1940-х годов Мизес видел угрозу такой же узурпации власти, какую произвели нацисты в Германии; отличие было только в том, что эта политика проводилась постепенно и поначалу могла казаться вполне благотворной. Вместе с тем Мизес считал, что США с их преданностью индивидуальной свободе и демократии, которую впервые подметил Токвиль в 1830-х годах, имели гораздо больше возможностей сопротивляться этой угрозе, чем Германия, где преобладала традиция милитаризма и тоталитаризма.

Распространение бюрократии вредит не только государственному сектору. Порожденное ею растущее регулирование бизнеса в такой же мере угрожает частному сектору и влечет за собой опасность бюрократизации бизнеса: «Трудно сказать, был ли прав министр Иккес[24]24
  Иккес Гарольд Леклер (1874–1952) – секретарь по внутренним вопросам (министр внутренних дел) в правительстве США с 1933 по 1946 г. – Прим. перев.


[Закрыть], заявив: «Всякий большой бизнес – это бюрократия» (The New York Times Magazine, January 16, 1944, p. 9). Но если министр внутренних дел прав или в той мере, в какой он прав, это результат не эволюции частного бизнеса, а растущего государственного вмешательства в бизнес»⁵⁴. Мизес утверждал, что принципиально необходимо отделить бизнес, ориентированный на прибыль, от деятельности государственных служб, подотчетных демократическому обществу. Доля государства должна быть очень маленькой, а в частных руках нужно оставить как можно больше. В отличие от Рональда Рейгана, одного из реальных политиков неолиберализма, Мизес не считал, что лидеры бизнеса могут пригодиться в государственном секторе⁵⁵. По его мнению, это ничего не даст, потому что как только бизнесмен получит государственную должность, его роль изменится: «Тщетно пытаться реформировать бюрократическое управление путем назначения бизнесменов на руководящие должности в различные ведомства. Способность быть предпринимателем не является неотъемлемым свойством личности предпринимателя; она является неотъемлемым свойством того положения, которое он занимает в структуре рыночного общества. Бывший предприниматель, поставленный во главе государственного учреждения, является уже не бизнесменом, а бюрократом. Его задача уже не получение прибыли, а соблюдение правил и предписаний»⁵⁶. Мизес не считал возможным смешивать рыночный механизм и задачи государства; в этом его позиция принципиально расходилась с политикой позднейших неолибералов 1980-1990-х годов, в частности Маргарет Тэтчер, которая перевела английскую службу здравоохранения на рыночную основу. «Никакая реформа, – утверждал он, – не может превратить государственное учреждение в нечто подобное частному предприятию»⁵⁷. Напротив, роль государства должна уменьшаться, и следует ожидать, что рынки сами удовлетворят «те нужды, которые потребители считают наиболее насущными»⁵⁸.

Таким образом, Мизес был классическим либералом, отстаивающим свободный рынок, и строго придерживался такой идеологической позиции, которая, вероятно, была бы неприемлемой для любого успешного политика конца ХХ в. Никакой политик не смог бы отменить подоходный налог или систему государственного образования. Законы бизнеса просты и суровы. Предприятие оценивают по тому, приносит оно деньги или, напротив, теряет, – по итоговому балансу. Но позволить бюрократическому менеджменту действовать при поддержке государства значит позволить им избегать ключевой проблемы. Как сказала Маргарет Тэтчер в интервью в 1993 г., это позволило бы руководителям государственных учреждений залезать в государственный кошелек, а это прямой путь к бездействию и неэффективности⁵⁹. Согласно Мизесу, проблема не в том, что руководители могут быть коррумпированными или проявлять преступную халатность, а в том, что «любая услуга может быть усовершенствована путем увеличения затрат»⁶⁰. Поэтому хороший руководитель учреждения всегда будет бороться за дополнительные ассигнования и ресурсы. И ограничить притязания такого руководителя можно лишь с помощью правил и предписаний: «Управляющие обязаны подчиняться определенному набору инструкций; только это имеет значение. Управляющий не отвечает за результаты своей деятельности, если его поступки правильны с точки зрения инструкций. Его основной целью не может быть эффективность как таковая, ею является эффективность в рамках соблюдения определенных предписаний. Его положение не похоже на положение администратора предприятия, стремящегося к получению прибыли, он скорее напоминает государственного служащего, например начальника полицейского управления»⁶¹. Поэтому управлять государственными учреждениями может только бюрократия. Эта мысль была со всей определенностью высказана позже в интервью Милтона Фридмена и Найджела Лоусона (министра финансов в правительстве Тэтчер в 1980-е годы) и стала своего рода девизом неолиберального подхода к практической политике: руководителям государственных учреждений и бюрократам свойственно стремление обременить государственный бюджет, а это почти всегда (особенно с точки зрения Фридмена) плохо⁶². Эта идея также была отправным пунктом для виргинской школы теории общественного выбора, которую в 1960-1970-е годы возглавляли Джеймс Бьюкенен и Гордон Таллок⁶³.

Критику бюрократии Мизес строил на сопоставлении с тем, что он считал достоинствами частного предпринимательства. Он определял бюрократию не как особую институциональную форму, а как определенный способ мышления и организации, присущий управлению в государственном секторе, как «способ, которым управляются правительственные и муниципальные учреждения»⁶⁴. Не встречающее препятствий стремление к прибыли, считал Мизес, исключает бюрократические методы в руководстве частным предприятием. Общественное мнение и потворствующие ему политические партии склонны препятствовать стремлению к прибыли и замещать его «службой». Новаторский и экспериментаторский дух предпринимательства противоречит приоритетам бюрократической службы: «Сказать предпринимателю, у которого ограничены возможности получения прибыли: «Веди себя так, как поступают добросовестные бюрократы», – это все равно что приказать ему избегать каких бы то ни было реформ. Никто не может быть одновременно исправным бюрократом и новатором. Прогресс – это как раз то, чего не могли предвидеть правила и предписания; он всегда достигается за пределами сферы деятельности бюрократии»⁶⁵. Главное отличие частного предприятия от мотивов бюрократической системы, основанной на государственном регулировании и вмешательстве, заключается в наличии мотива получения прибыли, обещающей высокую награду за новшества и улучшения. Без этого не будет прогресса⁶⁶.

Совсем иначе смотрели на вещи творцы английской социальной системы в межвоенный период, Уильям Беверидж, Сидней и Беатрис Веббы и Джон Мейнард Кейнс, или окружавшие Рузвельта в 1930-е годы политические эксперты: Гарри Гопкинс, Френсис Перкинс и Рексфорд Тагвэлл. С их точки зрения, государственная служба была долгом и привилегией, благородным призванием эрудированных экспертов и поприщем для их талантов. Корпоративный дух службы не требовал получать прибыль. Знания и разум тех, кого Кейнс называл здравомыслящей элитой, – вот что должно решить самые трудные проблемы, стоящие перед правительством и государством. По мнению Мизеса, «ответ, который следует дать этим бюрократическим радикалам, вполне очевиден. Гражданин может ответить: вы, возможно, превосходные и благородные люди, гораздо лучше, чем все мы, остальные граждане. Мы не ставим под сомнение вашу компетентность и ум. Но вы не являетесь наместниками Бога, которого зовут «Государство». Выслуги закона, надлежащим образом принятых законов нашей страны. В ваши обязанности не входит критика законов, а тем более их нарушение. Когда вы нарушаете закон, вы, возможно, ничем не лучше многих вымогателей, какими бы хорошими ни были ваши намерения. Ведь вы были назначены на должность, приняли присягу и вам платят за то, чтобы вы проводили законы в жизнь, а не нарушали их. Самый плохой закон лучше бюрократической тирании»⁶⁷. Закон должен главенствовать над свободным рынком, над небольшой, конституционно очерченной сферой государственной службы, и в рамки разрешенного не должны попадать те полномочия государственных учреждений и их руководителей, которые не имеют четкого определения и не закреплены законодательно. Эти рекомендации перекликаются с громкими сетованиями критиков Нового курса.

Критические аргументы привели Мизеса к заключению, что проблемной является вся политическая система, которая управляется бюрократией, отчуждающей и отторгающей власть от ее подлинного демократического источника: «Как совершенно верно говорят противники движения к тоталитаризму, бюрократы вольны по своему собственному усмотрению решать вопросы, имеющие первостепенную важность для жизни частных граждан. Это правда, что должностные лица являются уже не слугами граждан, а своевольными господами и тиранами. Но в этом виновата не бюрократия. Это результат новой системы правления, которая ограничивает свободу индивида самостоятельно вести свои дела и возлагает всё больше и больше обязанностей на государство. Обвинять следует не бюрократию, а политическую систему»⁶⁸. Бюрократу как избирателю, полагал Мизес, присущ внутренний конфликт интересов, поскольку он является и нанимателем, и нанимаемым. Вследствие этого фундаментального конфликта большой государственный сектор всегда будет угрозой для демократии. Политические партии, стремясь переиграть друг друга и заручиться поддержкой государственных служащих, предлагают всевозможные посулы, например в виде казенной кормушки Конгресса⁶⁹. Однако, полагал Мизес, в Англии и США еще есть возможность с помощью свободных выборов противодействовать тенденции к росту государственного сектора.

Еще одно последствие бюрократизации Мизес усматривал в покровительственном отношении к «благонадежным» интеллектуалам и профессорам и в дискриминации тех, кто не согласен с господствующим ортодоксальным взглядом на государство и его всемогущество. Как и Поппер, он видел сходство между бюрократической ментальностью и платоновской утопией, в которой подданные служат правящему меньшинству. По мнению Мизеса, «все более поздние утописты, создававшие свои проекты земного рая по образцу, данному Платоном, также верили в неизменность человеческих отношений»⁷⁰. «Бюрократическая организация, – продолжал Мизес, – непременно должна быть жесткой, поскольку предполагает соблюдение установленных правил и процедур. Но в жизни общества жесткость равносильна окаменению и смерти. Весьма важен тот факт, что самыми любимыми лозунгами современных «реформаторов» являются стабильность и безопасность. Если бы первобытные люди руководствовались принципом стабильности, они никогда не обеспечили бы себе безопасности; их бы уже давно уничтожили хищные звери и микробы»⁷¹. Для Мизеса рынок и его стихийные силы представляли особую важность потому, что неолиберализм, в отличие от марксизма, был теорией, которая не обслуживает какой-либо класс или его идеологию. Рынок дает каждому человеку возможность экспериментировать и улучшать свое положение: «Действующие на рынке анонимные силы постоянно заново определяют, кто должен быть предпринимателем и кто капиталистом. Потребители, так сказать, голосуют так, как будто они занимают высокие позиции, позволяющие регулировать экономическую структуру страны»⁷². Это обстоятельство, естественно, никому не гарантирует никаких определенных результатов, но служит фундаментальным залогом равенства при доступе на рынок и возможности добиться успеха.

Таким образом, для Мизеса рынок – это подлинно демократическая область деятельности. Он поощряет то, чего хотят люди и за что они голосуют ногами и кошельками. Неудачливые бизнесмены, производители, менеджеры и предприниматели должны покоряться беспощадной дисциплине рынка, и чем эффективнее и свободнее функционирует последний, тем эффективнее становится предложение социальных и экономических товаров и услуг. Именно по этой причине, полагал Мизес, везде, где только возможно, поставку необходимых обществу товаров нужно осуществлять за счет действия собственно рыночных механизмов: это будет дешевле и эффективнее. Конечно, это всего лишь теория, и среди неолибералов Мизес выделялся, пожалуй, самым некритическим отношением к рынку. Его представление о почти идеально-демократической природе рынков было по-настоящему радикальным. Он выделил новую базу легитимности массового волеизъявления, которая не зависит от выборов, политических процессов или прочих структур подотчетности. Рыночный механизм сам по себе действует как узел обратной связи, реагирующий на верховную волю потребителей. Для Хайека, студента и коллеги Мизеса, неолиберализм тоже не был «застывшим кредо»⁷³. Это, согласно Хайеку, одна из самых важных причин превосходства свободного рынка как способа организации экономической жизни.

Фридрих Хайек и «Дорога к рабству»

Если Карл Поппер ополчился против историцистских теорий, которые причинили столько вреда гуманистическому индивидуализму, а Мизес критиковал бюрократическую ментальность, ставшую неотъемлемым свойством государственных учреждений и политических организаций, то Хайек повел полемическую атаку на сползание западной политики к коллективизму.

Фридрих Август фон Хайек родился в Вене в 1899 г. в достаточно состоятельной семье дворян-интеллектуалов. Его отец преподавал биологию и ботанику в университете, а перед Первой мировой войной состоял советником правительства Австро-Венгрии по вопросам социального обеспечения. Хайек пошел на войну добровольцем, по счастью, не был даже ранен и заслужил награду за храбрость. После войны он поступил в Венский университет, где изучал право и политическую экономию и получил докторскую степень по обеим дисциплинам (в 1921 и 1923 г. соответственно). В 1919 г. он навсегда изъял из своего имени дворянскую приставку «фон»[25]25
  После упразднения монархии в ноябре 1918 г. новое республиканское правительство Австрии отменило все титулы и запретило использовать их в печати. Мизес тоже отказался от наследственного титула австрийского дворянина, но в зарубежных публикациях сохранил имя Людвиг фон Мизес в качестве литературного псевдонима. См.: Хюльсманн Й. Г. Последний рыцарь либерализма: жизнь и идеи Людвига фон Мизеса. М.; Челябинск: Социум, 2013. С. 22, 598 сн. 94. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. По завершении учебы Хайек в течение года (1923–1924) работал ассистентом профессора Джереми Дженкса в Нью-Йоркском университете⁷⁴. Потом он вернулся и жил в Вене, а в 1929 г. Лайонел Роббинс предложил ему приехать в Лондонскую школу экономики (ЛШЭ) в качестве приглашенного лектора.

Будучи в ЛШЭ, Хайек скоро вступил в полемику с Кейнсом по поводу роли денежно-кредитной политики и осуществимости планирования в экономике. В 1931 г., в возрасте 32 лет, он стал профессором экономики и статистики и присоединился к группе убежденных сторонников свободного рынка, которую поначалу возглавлял Эдвин Кеннан (выпустивший образцовое издание «Богатства народов» Адама Смита), а потом его протеже Роббинс⁷⁵. К этоу группе впоследствии присоединились Поппер и Рональд Коуз, еще один будущий член Общества Мон-Пелерен, который, как и Хайек, тоже получил Нобелевскую премию по экономике (1991). В 1951 г. Коуз уехал в США и с 1964 г. работал на экономическом факультете Чикагского университета, где стал коллегой Фридмена и Джорджа Стиглера. Хайек полюбил Англию и неизменно восторгался ее историей, традициями и институтами; Англия, считал он, это во многих отношениях родина свободы. Хайек сдружился с Роббинсом в ЛШЭ и с Кейнсом в Кембридже, получил английское гражданство и всю жизнь не порывал контактов с Англией: после того как Хайек в 1951 г. уехал в Чикаго, в Англии поселился его единственный сын Лоренс⁷⁶.

Из трех книг, о которых идет речь в этой главе, «Дорога к рабству» Хаейка оказала наиболее сильное и продолжительное политическое влияние. Она была написана очень быстро – в то время, когда ЛШЭ из-за немецких бомбардировок перевели в Кембридж. Поппер, которому Хайек послал экземпляр рукописи, назвал «Дорогу к рабству» «откровенно политической книгой». При этом Поппер считал ее «безусловно одной из самых важных политических книг», которые он когда-либо читал⁷⁷. Книга вышла в Англии в марте 1944 г., в конце того насыщенного периода в 18 месяцев, в течение которого появились и широко обсуждались доклад Бевериджа о социальном страховании (1942), «белая книга» правительства по занятости и доклад Бевериджа о полной занятости (1944). В книге основной мишенью Хайек стала наметившаяся предрасположенность западных политиков к централизованному планированию.

Отношение Хайека к опасностям «коллективистского» централизованного планирования, которое он отождествлял с социализмом, сложилось на основе анализа развития человеческой мысли и свободы. Выводы Хайека близки к выводам Поппера в «Открытом обществе»: «Мы последовательно отказались от экономической свободы, без которой свобода личная и политическая в прошлом никогда не существовала… Мы демонстрируем удивительную готовность расстаться не только со взглядами Кобдена и Брайта, Адама Смита и Юма или даже Локка и Мильтона, но и с фундаментальными ценностями нашей цивилизации, восходящими к античности и христианству. Вместе с либерализмом XVIII–XIX вв. мы отметаем принципы индивидуализма, унаследованные от Эразма и Монтеня, Цицерона и Тацита, Перикла и Фукидида»⁷⁸. Хайек отчетливо связывал эту идею западной цивилизации с иудео-христианской традицией. Эта связь сближает его с традиционными консерваторами, такими как Эдмунд Бёрк, взгляды которого Хайек во многом разделял⁷⁹: «Пока же достаточно будет сказать, что индивидуализм, уходящий корнями в христианство и античную философию, впервые получил полное выражение в период Ренессанса и положил начало той целостности, которую мы называем теперь западной цивилизацией. Его основной чертой является уважение к личности как таковой, т. е. признание абсолютного суверенитета взглядов и склонностей человека в сфере его жизнедеятельности, какой бы специфической она ни была, и убеждение в том, что каждый человек должен развивать присущие ему дарования»⁸⁰. Во взгляде Хайека на человеческую природу соединились характерное для традиционного консерватизма признание греховности человека, вера Бёрка в совокупную мудрость человечества и современное политико-философское убеждение, согласно которому рациональный эгоизм есть наиболее сильный мотив человека.

При таком понимании человеческой природы Хайек весьма настороженно относился к тому, что Поппер, как считал Хайек, готов признать некоторые формы интервенционизма[26]26
  В том же неоднократно упрекали самого Хайека, начиная с положительной программы, намеченной в «Дороге к рабству». См., например: Хюльсманн Й. Г. Последний рыцарь либерализма: жизнь и идеи Людвига фон Мизеса. Челябинск: Социум, 2013. С. 604–605, 605 сн. 9. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. В частности, Поппер полагал, что «используем же мы определенные средства (суды, полицию) для борьбы с преступностью или детским трудом; и похожими средствами мы, наверное, сможем прекратить войны. Все это безусловно законно; и столь же оправданно стремление бороться с бедностью, односторонней эксплуатацией и стараться искоренить их»⁸¹. Эти допущения Поппера, считал Хайек, противоречили самой сути общества, основанного на свободе индивида преследовать свои экономические интересы. По его мнению, реализовать политическую доктрину (даже задуманную с самыми благими намерениями), подразумевающую государственное планирование и государственное вмешательство в экономику, будет невозможно по причине естественной ограниченности человеческого знания.

Когда Поппер и Хайек думали, как опубликовать «Открытое общество», Хайек послал Попперу несколько соображений по поводу понятия «поэтапной инженерии». Он не совсем понимал, почему его друг придерживается такого подхода к социально-экономическим проблемам, и выразил свое несогласие с ним: «Теперь я могу лучше объяснить мою сильную антипатию к вашему термину «поэтапная инженерия». Если я правильно понимаю, что то свойство «инженерного типа мышления», которое имею в виду, служит причиной сильной склонности большинства таких инженеров к плановому обществу, то ваше понятие – это фактически «противоречие в определении». То есть, кратко говоря, природа инженерной деятельности такова, что все знание сосредоточено в одной голове, между тем как специфический характер всех подлинно социальных проблем состоит в том, что для их решения необходимо знание, которое никак не может быть сосредоточено таким образом»⁸². Как мы видим, Хайек здесь сопоставляет концепцию Поппера со своими доводами в пользу невозможности централизованного планирования. По его мнению, эта невозможность прямо следует из ограниченности человеческих возможностей: невозможно обладать такой информацией, чтобы принимать рациональные решения за всех остальных. Подобный интервенционизм также разрушит общество, которому свойственны свобода и стихийный порядок.

Поппер в своем ответе пояснил, какой смысл он вкладывал в термин «поэтапная инженерия», и постарался устранить все расхождения с Хайеком в том, что считал их общим подходом к социальному и экономическому прогрессу: «Ваши критические замечания по поводу моего термина «поэтапная инженерия» заставили меня задуматься. Я ведь тоже недолюбливаю «инженерный тип мышления» и теперь лучше понимаю суть ваших возражений. Если бы я смог, я бы изменил терминологию. Ваше замечание, что в инженерии «все знание сосредоточено в одной голове» (или, во всяком случае, в очень немногих головах), а «специфический характер всех подлинно социальных проблем состоит в том, что для их решения необходимо знание, которое никак не может быть сосредоточено таким образом», – это одна из самых ясных и сильных формулировок, какие мне встречались по этим проблемам. Это действительно принципиальная разница. Ваша мысль в известной степени перекликается с одной идеей, которую я провожу в критической части моей работы, а именно что концентрация власти и обладание социальным знанием в определенной мере исключают друг друга. Ваши соображения необыкновенно интересны, но когда я говорил о поэтапной инженерии, я вовсе не связывал ее с этим «инженерным типом мышления». Я имел в виду другой тип мышления, а именно тот, который осмотрительно и сознательно прибегает к методу проб и ошибок, т. е., с одной стороны, ищет возможности для институциональных реформ, а с другой – принимает во внимание неизбежные ошибки, которые в области социальной происходят именно потому, что мы можем узнать о наших ошибках только от тех, чьи интересы мы уже задели (а если мы сконцентрировали власть в своих руках, то и узнавать не будем)»⁸³. Такой подход, по мысли Поппера, был принципиально важен для его проекта объединения «гуманитарного лагеря» вокруг методологии критического рационализма.

В своей переписке Хайек и Поппер постоянно затрагивали тему языка и терминологии. Но суть их дискуссии затуманивается широтой понятия «свобода». Поппер, например, использует его, чтобы выделить то, в чем, по его мнению, они с Хайеком согласны: «Я тоже считаю, что наши приоритеты в принципе одни и те же: мы за индивидуализм (я употребляю термин в моем значении), за свободу как необходимое условие всего остального и против псевдонауки, догматизма и дилетантского радикализма. Думаю, я могу полностью присоединиться к вашим словам, что мы ведем общее сражение на разных фронтах, и высоко ценю ваше замечание, что мой подход (и терминология), возможно, привлекут внимание «определенной аудитории», рациональная дискуссия с которой прискорбно затруднена»⁸⁴. Современный читатель этих писем, будет, вероятно, удивлен тем, какое значение придается в них таким расплывчатым понятиям, как «индивидуализм» и «свобода». Не вполне понятно, действительно ли Хайек и Поппер вкладывали в них одинаковый смысл. Словно предвосхищая это недоумение, Хайек писал Попперу (когда они обсуждали варианты названия «Открытого общества»): «К сожалению, сейчас почти необходимо избегать в названии слова «свобода», – слишком уж много чепухи преподносили под ним в последние годы»⁸⁵. Если Хайека волновал общий сдвиг западной политики в сторону коллективизма, но Поппера больше заботило любое воспроизведение условий для появления тоталитаризма. Когда они обсуждали французского философа и социолога Огюста Конта, Поппер объяснил Хайеку, в чем он видит настоящую проблему: «Поборники науки, я думаю, встают в тупик отнюдь не перед той идеей, что человечество в какой-то мере способно контролировать собственную судьбу или самосовершенствоваться (как это делали многие люди, особенно если мы будем толковать это понятие в духовном смысле). Скорее, они осознают свое бессилие перед холистическим гипертрофированием этой идеи, столь ошибочным и столь неприемлемым в силу своей истерической жажды власти. Я уверен, что мы согласны в этом вопросе»⁸⁶. Таким образом, согласно Попперу, неприемлемыми и опасными многие левые утопические проекты делает их тоталитарный потенциал. Убеждение, что человек способен улучшить свою жизнь, само по себе похвально и важно, но нужно умерить его притязания сообразно тем скромным средствам, которые имеются в нашем распоряжении для достижения подобной цели.