Текст книги "Рождение неолиберальной политики. От Хайека и Фридмена до Рейгана и Тэтчер"

Карл Поппер и «Открытое общество»

Карл Поппер родился в 1902 г.; его родители принадлежали к среднему классу и перешли из иудаизма в христианство⁸. Он поступил в Венский университет, где изучал целый ряд дисциплин, в том числе физику, математику и психологию. Как и многие студенты того времени, Поппер поначалу симпатизировал социализму. Он помогал австрийской коммунистической партии, а потом вступил в союз студентов-социалистов и стал членом социал-демократической партии. В июне 1919 г. он видел расстрел венской демонстрации, что сильно повлияло на его формирующееся мировоззрение⁹. В конце концов он разочаровался в левых идеях и стал преданным сторонником либеральной демократии. В 1928 г. Поппер получил докторскую степень по психологии и в начале 1930-х годов работал школьным учителем в Вене. В 1937 г. он эмигрировал в Новую Зеландию и начал читать лекции по философии в университете Кентербери. В 1946 г., вскоре после публикации (при содействии Хайека) книги «Открытое общество и его враги», Поппер перешел в Лондонскую школу экономики.

При своих преимущественно философских интересах Поппер в течение всей жизни также много писал по социальной и политической теории. Поппер подчеркивал принципиальную важность рациональных методов в научном исследовании, и это сыграло большую роль в формировании неолиберального мировоззрения. В первой написанной им значительной работе «Логика и рост научного знания» (1934) он изложил главную свою идею, концепцию опровергаемости (фальсифицируемости): теория является научной не потому, что она полностью проверяема, верифицируема (поскольку это невозможно), а потому, что в принципе может быть опровергнута, фальсифицирована с помощью других гипотетически возможных теорий или экспериментов. Поэтому, согласно Попперу, критическая рациональная дискуссия и метод проб и ошибок – это первооснова научного прогресса. Идея Поппера легла в основу эмпирического подхода Милтона Фридмена и чикагской школы экономики; основные его принципы Фридмен изложил в известной статье «Методология позитивной экономической науки» (1953)¹⁰.

Позже, в 1975 г., Фридмен так описал Хайеку свою методологию: «Возьмем такое суждение: теория может быть верной, но при этом не поддаваться проверке. Я считаю его вполне корректным. Но теперь перейдем на следующий уровень. Один человек утверждает, что знает, что конкретная теория верна, но непроверяема. Допустим, другой с ним не согласен. Как разрешить возникшее противоречие? В праксеологическом контексте¹¹ только сменой убеждения или принуждением. Убежденность в правильности теории приобретает характер религиозной веры. Сравним с этим процедуру, предусмотренную тем методологическим подходом, который поддерживаю я. Вы считаете, что данная теория верна. Я считаю, что она ложна или что верна другая теория. Но в данном случае мы не обсуждаем доводы за и против. Мы договариваемся о том, какой набор фактов, если они наблюдаемы, убедит вас принять мою теорию и какой набор таких же наблюдаемых фактов убедит меня принять вашу теорию. Таким образом, мы получаем мирный метод примирения разногласий между нами»¹².

Фридмен не был согласен с позицией Хайека, который считал, что можно быть уверенным в истинности чего-либо, но не иметь возможности использовать это субъективное знание для надлежащей проверки истинности. По его мнению, Поппер был прав, и любая теория должна допускать собственное опровержение либо логическими доводами, либо путем эмпирической проверки, показывающей «несоответствие между наблюдениями и выводами»¹³. Поппер, сам получивший часть своего образования у австрийских экономистов, выступил против свойственного австрийской школе превознесения теории над практикой в экономических исследованиях.

Книга «Открытое общество и его враги» вышла в двух томах в 1945 г. Попперу не удавалось найти издателя, пока к делу не подключился Хайек. Издательства «Cambridge», «Longmans» и «Macmillan» отказались публиковать книгу. В конце концов, общий друг Хайека и Поппера, искусствовед Эрнст Гомбрих, смог договориться с лондонским издательством «Routledge». За оказанную Хайеком помощь Поппер был благодарен ему до конца своих дней. Во время нелегких поисков издательства они вели постоянную интенсивную переписку и обсуждали книгу Поппера и «Дорогу к рабству» Хайека, тематика которых во многом пересекалась. Эти письма замечательны тем, что наглядно показывают, какими мотивами руководствовались Поппер и Хайек при написании своих важнейших работ.

Поппер рассматривал свою книгу как вклад в «военные усилия», но сетовал, что не может подобрать «подходящее название»¹⁴. Он предложил на рассмотрение Хайека три варианта: «1) «Открытое общество и его враги», 2) «Социальная философия для рядового человека» (или, если это слишком претенциозно, «Для нашего времени»), 3) «Бегство от свободы» (или «От открытого общества»)»¹⁵. По поводу варианта «Открытое общество» Хайек высказался скептически: «Я задержался с ответом отчасти потому, что хотел поразмыслить над трудным вопросом названия, но, боюсь, мне не хватило времени. Я не думаю, что «Открытое общество» – это подходящий вариант. Оно не передает сразу того смысла, какой этот термин приобретает по ходу изложения. «Бегство от свободы» было бы хорошо, если бы недавно не появилась книга с почти таким же названием[16]16
  Вероятно, Хайек имеет в виду книгу известного философа и психо – аналитика Эриха Фромма «Die Furcht von der Freiheit» (1941). – Прим. перев.


[Закрыть]. «Социальная философия для рядового человека» (или «Для нашего времени») звучит несколько безлико, но из трех вариантов это, пожалуй, самый подходящий. Сам я по-прежнему предложил бы «Конфликт политических (или социальных) идеалов», хотя это тоже не идеальный вариант»¹⁶. В конце концов Поппер настоял на своем и выбрал «Открытое общество и его враги». Хайека это название не слишком вдохновляло, поскольку, по его мнению словосочетание «открытое общество» имело слишком широкое значение. Гораздо больше, чем Поппера, его волновал образ индивидуальной свободы, воплощенный в свободном рынке.

Однако Хайек с готовностью согласился прочитать рукопись Поппера, поскольку, по его словам, «как мне представляется, это чрезвычайно близко к тому, что я сам сейчас пишу [в «Дороге к рабству»]»¹⁷. Попперу было важно мнение Хайека: он хотел убедиться, что не допустил существенных ошибок в экономических вопросах. «Я, – писал он, – ожидаю Ваше суждение со смесью надежды и страха. Ведь, в конце концов, в экономической области я обычный дилетант, и хотя в моей книге я не предлагаю и не пытаюсь предложить ничего нового в этом отношении, мне хотелось бы знать, согласится ли настоящий экономист с тем, что я говорю»¹⁸.

В этой переписке проявился дух братства по оружию в борьбе против коллективизма. Но Поппер, в отличие от Хайека и Мизеса, не был склонен ставить свободный рынок превыше всего. Это совершенно ясно следует из «Открытого общества», в котором запечатлены опасения Поппера по поводу того, что западные демократии уже попали под влияние ложных коллективистских идей Платона, Гераклита, Гегеля и Маркса. Однако Поппер в гораздо большей мере, чем Хайек, видел свою задачу также и в том, чтобы вновь объединить либералов, прогрессистов и социалистов. Он подчеркивал, что хотел «преодолеть фатальный раскол в гуманитарном лагере», «объединить большинство либералов и социалистов (можно сказать, под знаменами Милля и Липпмана)». Милль символизировал слияние двух традиций – классического либерализма и утилитаризма, – а Липпман в 1930-е годы критиковал тоталитарные тенденции в американском обществе¹⁹.

Надежда Поппера на возрождение единства «гуманитарного лагеря» наглядно проявилась в его позиции, когда Хайек в 1946 г. начал собирать мнения по поводу устройства будущего Общества Мон-Пелерен. Поппер считал, что нужно пригласить некоторых социалистов²⁰. В этом он решительно расходился с Хайеком и особенно с Мизесом, которые желали видеть участниками только либералов-единомышленников. Поппер же всю жизнь считал, что рынок – лишь одна из целей открытого общества. Вот его размышления из интервью, данного незадолго до смерти: «Разумеется, свободный рынок так или иначе иметь нужно, но при этом я считаю, что обожествление принципа свободного рынка, – это, конечно, абсурд. Если у нас нет свободного рынка, тогда, понятное дело, то, что производится, производится, естественно, не для потребителя. Потребитель волен брать или не брать, но его потребности не учитываются в процессе производства. Но это обстоятельство не первостепенной важности. Гуманизм – вот что первостепенно важно. По традиции, главная задача экономической науки состояла в решении проблемы полной занятости. Примерно с 1965 г. экономисты от нее отказались, и это, по-моему, очень неправильно. Эта проблема не может быть неразрешимой. Она, конечно, трудная, но уж никак не неразрешимая! Первая наша задача – мир; вторая – сделать так, чтобы никто не голодал; третья – совершенно полная занятость. А четвертая, конечно, – образование»²¹. Из этих слов ясно, что сложносоставной гуманизм Поппера не может считаться характерным даже для раннего неолиберализма.

В этот ранний период такие неолиберальные мыслители, как Генри Саймонс, Хайек и даже сам Фридмен были гораздо более терпимы к новшествам социального государства (и, учитывая интеллектуальный и политический климат, вероятно, были вынуждены занимать такую позицию)²². Несмотря на более положительное отношение к прогрессистской политике, в центр своей философии Поппер поставил индивидуализм, что позволяет причислить его к ранним неолибералам. А резкая критика историцизма предоставила интеллектуальный инструментарий для неолиберального критического анализа Платона, Гегеля и Маркса. Поскольку он состоял членом Общества Мон-Пелерен до конца жизни, его теоретические расхождения с Хайеком и Мизесом были сравнительно невелики. Оглядываясь назад, Хайек писал о Поппере в 1983 г.: «Мы стали близкими друзьями за те несколько лет, что работали вместе в Лондонской школе экономики, но я бы не хотел говорить о том, кто из нас двоих оказал большее влияние на другого (это закрытая тема!)»²³. Вплоть до смерти Хайека Поппер и Хайек переписывались и оставались близкими друзьями.

Первый том «Открытого общества» посвящен учениям Платона, Аристотеля и других древнегреческих философов, в частности учению Гераклита, а второй – их, как считал Поппер, новоевропейским аналогам, Гегелю и Марксу. По мнению Поппера, традиция, созданная и укрепленная этими мыслителями, – он назвал ее историцизмом, – представляет угрозу для идеалов свободного общества, поскольку подрывает индивидуальную свободу. Труд Поппера показывал конфликт между открытым и закрытым, или племенным, обществами и представлял собой интеллектуальную защиту критического рационализма как основы социального развития и прогресса. Открытое общество, по мысли Поппера, возникло благодаря росту торговли и свободе международного обмена. Он выделил течения мысли, которые считал прародителями тоталитаризма. Поппер утверждал, что идеи этих теоретиков-историцистов до сих пор представляют угрозу, поскольку они породили интеллектуальное замешательство по поводу того, на чем именно основано свободное, или открытое, общество.

«Открытое общество» повествует о том, как группа мыслителей, превратно понявших основы либеральной демократии и индивидуальной свободы, предала Западную цивилизацию: «В этой книге я пытаюсь показать, что наша цивилизация еще не полностью оправилась от шока, вызванного ее рождением, – переходом от племенного или «закрытого общества» с его подчиненностью магическим силам к «открытому обществу», освобождающему критические способности человека. В книге делается попытка показать, что шок, вызванный этим переходом, стал одним из факторов, сделавших возможным возникновение реакционных движений, пытавшихся и все еще пытающихся опрокинуть цивилизацию и возвратить человечество к племенному состоянию. В ней утверждается также, что то, что сегодня называется тоталитаризмом, принадлежит традиции столь же старой или столь же юной, как и сама наша цивилизация»²⁴. Главная мишень Поппера – историцизм. Согласно Попперу, историцизм исходит из того, что делами человеческими управляют неизменные законы исторического развития и если выявить эти законы, то можно предсказать судьбу человечества²⁵. Поппер считал, что эта теория начинается с Платона.

Платон, утверждал Поппер, как раз впервые и поставил коллектив над отдельным человеком. Воплощением коллектива служило государство, главный движитель развития или распада человечества. Для Платона любая перемена означала ослабление первоначального и совершенного государства. Понимая бренность институций и государственных устройств, Платон создал фантастический идеал, утопический (или, по Попперу, дистопический) образ совершенного государства, которое невозможно поддерживать в актуальном состоянии. По логике Платона, совершенное государство есть нечто такое, что может только ухудшаться в рамках реального существования, т. е. изменений и реформ, а потому является глубоко консервативным понятием. Правящая аристократия и «цари-философы», считал Поппер, представляли собой типичный образец классовой власти. Рабство, разумеется, было неотъемлемым элементом платоновского идеала. Платон, считал Поппер, проявил себя не прогрессивным мыслителем, а тоталитаристом, поскольку его правящий класс, как и другие подобные классы, был построен на расовых, племенных и экономических интересах.

Поппер обратил особое внимание на платоновское определение различий между правителями и подданными, между членами элиты и рабами. По его мнению, Платон тем самым предвосхитил понятие расы господ: «В результате Платоном была поставлена задача воспитания господствующего сословия и были указаны пути ее решения на основе анализа условий сохранения стабильного государства»²⁶. Таким образом, Платон придал совершенному государству биологическое измерение, явно предвосхищавшее требования фашизма и нацизма. Все индивидуальные цели или потребности должны быть подчинены расово и экономически привилегированной правящей группе. Ее мудрость торжествовала над всеми. С точки зрения Поппера, Платон нарисовал в высшей степени закрытое и племенное общество, препятствующее развитию у его граждан критического рационализма того типа, который позволяет отдельному человеку принимать ответственность за свой моральный выбор. Причина в том, что истина отделялась от разума в нижеследующей схеме: ««Для пользы своего государства», – говорит Платон. Вновь мы видим, что принцип коллективной пользы выдвигается в качестве основополагающего этического критерия. Тоталитаристская мораль подчиняет себе все, даже определение идеи Философа. Едва ли нужно упоминать, что согласно тому же принципу политической целесообразности, подданные обязаны говорить правду: «Если правитель уличит во лжи какого-нибудь гражданина… он подвергнет его наказанию за то, что тот вводит гибельный обычай, переворачивающий государство, как корабль». Только в этом несколько неожиданном смысле платоновские правители – правители-философы любят истину»²⁷. Истина становится эластичным понятием, поскольку обслуживает государство и повеления, отдаваемые мудрыми правителями от лица всего общества. С точки зрения Поппера, параллель с такими полицейскими государствами, как муссолиниевская Италия, гитлеровская Германия и сталинская Россия, совершенно очевидна.

По мнению Поппера, Платон стремился разрушить индивидуализм как убеждение, поскольку видел в нем величайшее препятствие для своей совершенной системы: «Почему Платон пытался нападать на индивидуализм? Я думаю, он хорошо знал, что делал, когда ополчился против индивидуализма, так как этот подход, вероятно, даже в большей степени, чем эгалитаризм, был оплотом защитников нового гуманистического кредо. В действительности освобождение личности было великой духовной революцией, приведшей к разрушению родового строя и возникновению демократии. Сверхъестественная социологическая интуиция Платона проявляется в том, как безошибочно он распознает врага, где бы тот ни встретился»²⁸.

С точки зрения Поппера, основой Западной цивилизации стал индивидуализм, объединенный с альтруизмом²⁹. Платон разработал тоталитарную мораль, подчинявшую отдельного человека силе коллективной воли. Он стремился возродить племенной дух, который, как считал Поппер, был характерен для закрытого общества. Желание защищать и пропагандировать индивидуализм составляло самую суть той альтернативной теории, которую Поппер, Хайек и Мизес развивали в Новой Зеландии, Лондоне и Нью-Йорке, но предназначали для континентальной Европы и США. Они хотели противопоставить свою позицию „либерализму“ Нового курса и социал-демократии, которые, по их мнению, отнимали у человека способность свободного выбора. Они были убеждены, что индивидуализм – это основа англо-шотландско-американской просветительской традиции экономической и политической мысли и нечто такое, что можно лучше всего отстоять в Англии и США. Именно эти соображения ХХ в. послужили той призмой, сквозь которую Поппер рассматривал и оценивал античную политическую философию.

Другим объектом критики Поппера были Гегель и Маркс, которые, с его точки зрения, основывались на традиции, заложенной Платоном и Аристотелем. По его словам, «гегельянство – это возрождение племенного духа»³⁰. Гегель был отцом современного историцизма и развивал античный тоталитаризм Платона: «Успех Гегеля положил начало «веку нечестности» (как охарактеризовал период немецкого идеализма А. Шопенгауэр) или «эре безответственности» (как К. Хайден назвал век современного тоталитаризма) – сначала интеллектуальной, а потом, как следствие, и моральной безответственности, новой эре, подчиняющейся магии высокопарных слов и силе жаргона»[17]17
  Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. М.: Феникс, Международный фонд «Культурная инициатива», 1992. С. 37. – Прим. перев.


[Закрыть].

По мнению Поппера, вследствие претензий диалектики и исторического материализма на научность исторические пророчества, вроде пророчеств Платона, Гегеля и Маркса, стали принимать за рациональные гипотезы: «Тщательное исследование этой проблемы привело меня к убеждению, что подобные безапелляционные исторические пророчества целиком находятся за пределами научного метода. Будущее зависит от нас, и над нами не довлеет никакая историческая необходимость… Множество социально-философских учений, придерживающихся подобных воззрений, я обозначил термином историцизм. В другом месте, в книге «Нищета историцизма»[18]18
  См.: Поппер К. Нищета историцизма. М.: Изд. группа «Прогресс», 19932. – Прим. науч. ред.


[Закрыть], я попытался опровергнуть эти аргументы и показать, что, вопреки их кажущемуся правдоподобию, они основаны на полном непонимании сущности научного метода и в особенности на пренебрежении различием между научным предсказанием и историческим пророчеством»³¹.

Вера в историческую неизбежность, считал Поппер, не только ложна, но и породила практическую проблему: она уничтожила стимул к ответственному поведению. Людям было проще вообще ничего не делать. Для защитника индивидуального выбора и свободы такая позиция была достойна проклятия, и, как считал Поппер, подобные идеи набирали особую силу во времена кризисов: «Складывается впечатление, что идеи историцизма легко приобретают популярность во времена социальных перемен… Я полагаю, вряд ли можно усомниться в том, что философия Гераклита – это выражение чувства человека, плывущего по течению, – чувства, которое, по-видимому, является типичной реакцией на разложение античных племенных форм общественной жизни. В Европе Нового времени историцистские идеалы возродились в период Промышленной революции и особенно под воздействием политических революций в Америке и Франции. Вряд ли можно считать простым совпадением тот факт, что Гегель, воспринявший так много идей Гераклита и передавший их всем современным направлениям историцистов, выражал позиции противников Французской революции»³². Таким временем величайших социальных перемен Поппер, несомненно, считал и 1940-е годы. Они таили в себе большую опасность, поскольку за депрессией 1930-х годов последовали опустошение и дезорганизация, принесенные мировой войной. В такие моменты идеалы историцизма расцветали. В самом деле, они нашли отражение в национал-социализме, фашизме и Новом курсе: ведь все эти политические течения ставили во главу угла вмешательство государства и государственное управление экономикой и социальной жизнью.

Если гегелевская диалектика, снимавшая противоположности через синтез, предоставила интеллектуальную обертку для новых, опасных и жестоких форм тоталитаризма, то Маркс повел атаку на современный и открытый способ экономической организации – капитализм. Историцизм Маркса Поппер назвал «экономизмом»; а именно это «утверждение, согласно которому экономическая организация общества, организация нашего обмена веществ с природой, является фундаментальной для всех социальных институтов, особенно для их исторического развития»³³. Часть книги, посвященная Марксу, была принципиально важна для всей концепции Поппера, но доставила неожиданные проблемы в плане публикации. Хайек написал Попперу, что раздел о Марксе – самый слабый, и по этой причине Лайонел Роббинс не берется рекомендовать книгу к публикации. «Если говорить обо мне, – писал Хайек, – то я тоже должен признаться, что читал эту часть с меньшим интересом, хотя мое впечатление – впечатление экономиста, которому в последние двадцать лет приходилось читать одно критическое изложение Маркса за другим, – конечно, не означает, что эта часть излишне длинная»³⁴. Поппер и сам чувствовал, что раздел о Марксе, который он писал и переписывал в течение многих лет, стал для него камнем преткновения. Он согласился с Хайеком, что этот раздел менее удачен, но заметил: «Я писал часть о Марксе с безусловно наивным, но сильным убеждением, что можно и полезно попытаться привлечь марксистов на нашу сторону и необходимо сделать все от нас зависящее, чтобы наладить с ними посильный контакт (мне ведь на самом деле удалось переубедить некоторых весьма видных марксистов)». Но самое главное, добавил Поппер, «я уже просто не могу переписывать это в сотый раз… Пусть это уже будет окончательный вариант»³⁵.

Какую же альтернативу, какое противоядие от опасных историцистских идей предлагал Поппер? По его мнению, необходимы продуманные реформаторские усилия, способные смягчить наиболее явные эксцессы капитализма. Поппер был согласен с Марксом в том, что в основе новых типов политической идентичности лежит экономическая организация. Но проблему неравенства, полагал он, нужно решать не с помощью классовой борьбы, а путем прагматических реформ. В принципе, это способно сделать государство, однако Поппер опасался, что такое вмешательство сосредоточит в руках государства непомерную власть³⁶. Концентрацию власти Поппер считал особенно опасной. Вмешательство государства он делил на два вида: «Первый – это метод проектирования «правовой структуры» защитных институтов (примером могут быть законы, ограничивающие власть собственников животных или собственников земли). Второй – это метод предоставления на некоторое время органам государства свободы действовать – в определенных пределах, – как они считают нужным для достижения целей, поставленных правителями. Мы можем назвать первую процедуру «институциональным», или «косвенным», вмешательством, а вторую – «личным», или «прямым», вмешательством. (Конечно, существуют и промежуточные случаи.)»³⁷ Первый тип вмешательства предпочтительнее, поскольку им труднее злоупотребить. Только он «позволяет проводить улучшения, опираясь на результаты соответствующих дискуссий и опыта»³⁸. Вторая же форма вмешательства чревата проблемами, поскольку поведение государства, располагающего возможностью принимать произвольные решения, сложно контролировать: «Использование дискреционной власти, как только оно начинает широко практиковаться, имеет тенденцию к быстрому росту, так как необходимы корректировки властных решений, а корректировки дискреционных краткосрочных решений вряд ли могут быть произведены при помощи институциональных средств. Эта тенденция должна в значительной степени повышать иррациональность системы, создавая у большинства людей впечатление, что за сценой истории действуют какие-то скрытые силы, и тем самым толкая людей к принятию конспирологической теории общества со всеми ее последствиями – охотой за еретиками, национальной, социальной и классовой враждой»³⁹. Как считал Поппер, люди не понимали всю важность различия между властью с точно определенными полномочиями в условиях верховенстве права и дискреционной властью. Захват власти Гитлером – крайний пример возможных результатов такой дискреционной политики.

Люди должны брать на себя ответственность за собственные решения. Нельзя отдавать эти решения на откуп вождям, политиканам или бюрократам. Но это, по мнению Поппера, может означать и иррациональный «скачок веры», подобный всякому акту веры, т. е. в данном случае переход к вере в критический разум. Однако иррациональный выбор ведет к бессилию и вызывает к жизни всевозможные тирании, которые, как считал Поппер, обосновывались разными течениями историцизма: «Своим отказом от разума они разделяют человечество на друзей и врагов, на немногих вместе с богами наделенных разумом, и большинство (как утверждал Платон) не наделенных; на немногих ближних и большинство дальних; на тех, кто говорит непереводимым языком наших чувств и страстей, и тех, кто говорит не нашим языком. Как только мы начинаем поступать так, политическое равенство становится невозможным»⁴⁰. Иррационализм подразумевает доводы типа «кто силен, тот и прав», ибо осуществление исторического пророчества и его стадии неизбежны, а индивид и его права в такой перспективе не имеют существенного значения. Индивид низводится на роль винтика в историцистском механизме. Поэтому, считал Поппер, «необходима такая социальная технология, достижения которой могут быть проверены с помощью постепенной или поэтапной социальной инженерии», и с ее помощью рациональный индивид должен энергично заниматься решением практических проблем, используя метод проб и ошибок, а также метод выдвижения и критики гипотез⁴¹.

Противоположностью поэтапной инженерии была «утопическая инженерия» того типа, которая подразумевалась коммунистической, социалистической и тем более национал-социалистической революцией: «Критикуя утопическую инженерию, я на самом деле критикую проекты переустройства общества в целом, т. е. проекты весьма основательных изменений, практические последствия которых трудно предусмотреть, опираясь на наш ограниченный опыт. Утопическая инженерия претендует на рациональное планирование всего общества, хотя мы не располагаем эмпирическим знанием, необходимым для того, чтобы реализовать это честолюбивое намерение, так как не обладаем достаточным практическим опытом в такого рода планировании, а предвидение социальных фактов должно основываться именно на таком опыте. В настоящее время просто не существует социологического знания, необходимого для крупномасштабной инженерии»⁴². Эта критика утопических планов, как мы увидим, тождественна критике планирования, с которой выступали Хайек и Мизес[19]19
  Мизесова критика централизованного планирования никак не связана с проблемой знания. Более того, формулируя задачу, которая стоит перед верховным руководителем централизованно планируемой экономики, Мизес специально выводит проблему знания за скобки: «Мы предполагаем, что в распоряжении этого руководителя находится все технологическое знание его времени. Более того, он имеет полный список всех материальных факторов производства, имеющихся в наличии, и реестр всей наличной рабочей силы. <…> Мы предполагаем, что руководитель уже сформулировал свои оценки конечных целей. Мы не подвергаем сомнению его решение. Не поднимаем мы также вопроса о том, одобряют ли люди, его подчиненные, решения своего руководителя. Мы можем предположить в порядке дискуссии, что какая-то непостижимая сила заставляет всех соглашаться и друг с другом, и с руководителем в оценке конечных целей». См.: Мизес Л. фон. Человеческая деятельность. Челябинск: Социум, 2012. С. 653. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Плановый орган не может располагать такой информацией и таким знанием, которых хватит для составления жизнеспособного плана. Впрочем, Поппер допускал теоретическую возможность того, что когда-нибудь в будущем это станет осуществимым.

Согласно Попперу, принципиально мыслимы только два типа правления: тирания и такое правление, которое может быть легко реформировано без насилия. Реальным классическим вдохновителем того понимания рациональной свободы, которого придерживался Поппер, был Сократ. В его лице начинала обретать свою форму «новая вера открытого общества, вера в человека, в эгалитаристскую справедливость и в человеческий разум»⁴³. Эту альтернативную традицию, считал Поппер, и нужно возродить. Носителем полномочий должен быть автономный индивид: «Я пытался показать, что выбор, перед которым мы оказались, это – выбор между верой в разум человеческих индивидуумов и верой в мистические способности людей, посредством которых они объединяются в различного рода коллективы. Одновременно это – выбор между утверждением о единстве человеческого рода и утверждением, согласно которому люди должны быть разделены на друзей и врагов, господ и хозяев»⁴⁴. Главную задачу Поппер видел в том, чтобы Запад вновь обрел свою прочную философскую основу с помощью применения методов рациональной критики к социальным проблемам в рамках либеральной демократии и капитализма свободного рынка и тем самым вновь утвердил принцип индивидуальной свободы. Как он написал Хайеку в 1944 г., после прочтения «Дороги к рабству», «мы обязаны последовательно рационализировать иррациональное»⁴⁵. Главной заботой Поппера была эрозия рациональной критической способности под влиянием историцистских идей. Главное опасение Хайека в «Дороге к рабству» – кумулятивный эффект внешне благовидных действий государства. Мизес же избрал своей мишенью практическую и теоретическую модель, тесно связанную с жестким бюрократическим способом организации, способом в равной мере неэффективным и губительным для индивидуальной свободы. Эта перспектива, считал Мизес, может стать опасной для свободного рыночного общества.