Текст книги "Рождение неолиберальной политики. От Хайека и Фридмена до Рейгана и Тэтчер"

На Западе после 1970 г. подобные идеи пользовались большим авторитетом – как в плане научных дискуссий, так и в плане экономической и внешней политики. Они являют собой отличительную черту радикальной природы получившего международное признание неолиберализма третьей фазы. Свободный рынок и либеральная демократия шли рука об руку, и их, согласно Фридмену, невозможно было отделить друг от друга. Это обстоятельство самым торжественным образом констатировал Фукуяма после падения Берлинской стены⁷⁸. Эти тезисы помогают объяснить сдвиг в отношении к государству и рынку, который изменил мир в последней трети ХХ в.

Немецкое экономическое чудо: неолиберализм и социальная рыночная экономика

Вторым источником подъема неолиберализма была политическая философия, практически примененная в Германии после Второй мировой войны. В основе экономической политики двух христианско-демократических канцлеров, Конрада Аденауэра и Людвига Эрхарда (при Аденауэре он был министром финансов), лежали идеи группы мыслителей, которую собирательно называют фрайбургской школой. Эта группа (одни ее участники при Третьем рейхе покинули Германию, другие остались) называла свою платформу, сложившуюся в межвоенный период, неолиберальной⁷⁹. Более или менее очевидный успех предложенного этой группой проекта возрождения немецкой экономики в сочетании с американской помощью по плану Маршалла стал весомым пропагандистским аргументом Запада – США и Западной Европы – в холодной войне.

При Аденауэре и Эрхарде разоренная войной Германия приступила к эксперименту со свободным рынком; в нем видели альтернативу правому и левому тоталитаризму, который разрушил Германию, а потом разделил Европу. Политика «социальной рыночной экономики», создавшая немецкое «экономическое чудо» в 1950-х годах, содержала многие элементы программы, которую наметил Фридмен в статье 1951 г. И это было неслучайно, если принять во внимание контакты чикагцев с немцами в Обществе Мон-Пелерен после 1947 г. Но при всей своей готовности делом доказать полезность и эффективность свободного рынка немецкие неолибералы придавали большое значение социальной справедливости и желали ее обеспечить. В этом последнем плане их идеи были близки к идеям Генри Саймонса, которые тот продвигал в Чикагском университете в 1930-х годах. Вторая чикагская школа после 1950 г. уже не настаивала на необходимости системы социального обеспечения, – разве что такое обеспечение можно осуществить более эффективно и с прибылью посредством частного рынка.

Своим происхождением Soziale Marktwirtschaft обязана таким немецким экономистам и правоведам межвоенного периода, как Вильгельм Рёпке, Вальтер Ойкен, Франц Бём и Альфред Мюллер-Армак (который и предложил термин «социальная рыночная экономика»⁸⁰). Как отметил в то время Карл Фридрих, гарвардский политолог, бежавший от нацистского режима, «главный лозунг – это «социальная рыночная экономика» (Soziale Marktwirtschaft), экономика безусловно “свободная” по сравнению с директивной и плановой экономикой, но подлежащая контролю, желательно законодательному, призванному предотвратить концентрацию экономической власти в руках картелей, трестов или гигантских предприятий»⁸¹. Немецкий неолиберализм, известный также как ордолиберализм (по журналу «Ordo», основанному в 1948 г. Вальтером Ойкеном и Францем Бёмом), отличал себя как от классического либерализма, так и от позиции laissez faire XIX в.⁸² Как и Саймонс, они отводили государству центральную роль в создании условий для честной экономической конкуренции. Государство, считали немецкие ордолибералы, теснейшим образом сплетено с экономической жизнью. Предоставим еще раз слово Фридриху: «Неолибералы рассматривают экономическую науку как «встроенную» в политику и убеждены, что экономическая и политическая системы взаимосвязаны. В замечательном исследовании, посвященном этой взаимосвязи, Франц Бём, один из ведущих мыслителей неолиберального направления, приходит к выводу, что рынок – это экономическая форма политической демократии»⁸³. Этот вывод поразительно напоминает суждения Мизеса о роли потребителя на рынке[46]46
  См. выше с. 152. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Но немецкие неолибералы считали Мизеса палеолибералом, поскольку воспринимали его как неизменного сторонника laissez faire⁸⁴. Главное отличие состояло в том, что, с точки зрения немцев, экономические выгоды конкуренции, поддерживаемой государством, должны иметь контрбаланс в виде социальной политики. Тем самым подразумевалось создание мощного социального государства, что позволило социал-демократам включить предложения неолибералов в Годесбергскую партийную программу, принятую в 1959 г.⁸⁵

Отношения Хайека с немецким неолиберализмом были более сложными, и это, пожалуй, удивительно, если учесть его близость к Мизесу[47]47
  Отношение Мизеса к ордолиберализму и его отношения с ордолибералами тоже били непростыми. См. его развернутый критический комментарий, посвященный немецким реформаторам, в «Человеческой деятельности» (с. 677 рус. изд.). Как пишет биограф Мизеса Г. Хюльсманн, «до середины 1950-х годов Мизес, видимо, даже не хотел встречаться с Эрхардом»; «после личного знакомства с представителями немецкой школы ордолиберализма… в частной переписке он утверждал: «У меня появляется все больше и больше сомнений в возможности сотрудничества Общества Мон-Пелерен с ордоинтервенционистами»» (Хюльсманн Й. Г. Последний рыцарь либерализма: жизнь и идеи Людвига фон Мизеса. Челябинск:
  Социум, 2013. С. 630, 718). Как показывает исторический опыт, Мизес оказался прав, считая, что сам успех Эрхарда может быть использован против рыночной экономики, из-за того что реформы преподносились общественности в интервенционистских терминах (см.: Там же. С. 629). – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Хайек писал для журнала «Ordo», состоял в его редколлегии и порой казался членом Фрайбургской школы. Вместе с тем он оценивал роль государства в экономике гораздо критичнее, чем немецкие неолибералы. Другим каналом связи было Общество Мон-Пелерен, в котором на 1951 г. состояли такие теоретики социальной рыночной экономики, как Рёпке, Ойкен, Эрхард, Мюллер-Армак, Бём, Г. Илау, Фридрих Майер и А. Рюстов⁸⁶. Как свидетельствует историк Макс Хартуэлл, который тоже был членом этого общества, «Хайек считал, что именно благодаря влиянию Рёпке неолиберальное движение в немецкоязычной части Европы вышло за пределы узкого круга университетских ученых»⁸⁷.

В США немецкий неолиберализм привлекал внимание не только Карла Фридриха, но и других наблюдателей. Например, в специальном бюллетене Американского института экономических исследований (он располагался при Массачусетском технологическом институте) за 1959 г. был отдельный раздел по «социальной рыночной экономике». Этот доклад читали в администрации Никсона, и он содержится в документах центрального аппарата Белого дома⁸⁸. Авторы бюллетеня, имевшего подзаголовок «Отчет об исследовании достижений Людвига Эрхарда», характеризуют немецкий неолиберализм как доктрину «Ойкена, Рёпке и Эрхарда», а также отмечают значительную роль, отведенную государству в плане надзора за рынком, и новаторскую политику Эрхарда на посту министра финансов: «Таким образом, “новизна” неолиберализма состоит преимущественно в новой оценке положительной роли государства как создателя законодательной, правовой и денежной системы, необходимой для жизнеспособной рыночной экономики»⁸⁹. Отождествляемая с Эрхадом политика – упразднение регулирования цен, стабилизация валюты и победа над инфляцией, антитрестовские законы и «война против особых интересов» – в равной мере может считаться политикой Хайека и Фридмена (если не считать того, что Фридмен всегда выступал за плавающий курс и пришел к выводу о ненужности антимонопольного законодательства)⁹⁰.

В отчете МТИ ошибочно утверждается, что немецкие неолибералы отвергали социальное государство; на самом деле немцы всегда считали социальное обеспечение очень важным. (Кроме того, Хайек и Фридмен вряд ли согласились бы с утверждением, что «государство в конечном счете должно контролировать не компании или отрасли, а экономическую политику в целом»⁹¹.) В отчете особо отмечен положительный взгляд на роль государства: «Неолибералы испытывают огромный пиетет перед рынком как единственным механизмом, с помощью которого развитое индустриальное общество может решить свои экономические проблемы и при этом сохранить свою свободу. Но они понимают, что границы civitas humana[48]48
  Человеческое сообщество (лат.) – Прим. перев.


[Закрыть]выходят далеко за пределы рынка и что рынок всего лишь средство для достижения цели. И если они преследуют собственные цели, то делают это ради человеческой свободы»⁹². К «социальному вопросу» ордолибералы подходили в консервативном духе, почти как Бисмарк, который в 1870-х годах ввел пенсии. Как показал Ральф Птак, их позиция «гораздо ближе к консервативной, чем к классической либеральной». Во всяком случае, цель формулировалась в классической консервативной манере: «…стабильное и защищенное положение рабочего класса – необходимое условие нормальной работы рыночной экономики», и эта программа «принципиально отличалась от призывов левых к эгалитарному перераспределению»⁹³.

Близость позиций немцев и Генри Саймонса, экономиста первой чикагской школы 1930-1940-х годов, наглядно показывает, что неолиберализм изначально формировался в ином историческом и полемическом контексте, чем тот, который сформировался в послевоенных Соединенных Штатах. Сходство Саймонса 1930-х годов с немецкими предтечами социальной рыночной экономики обнаруживает, что неолиберализм Фридмена, настаивавшего на том, что рыночные решения социальных проблем предпочтительнее организованного сверху социального государства, представлял собой более радикальное направление по сравнению с позициями многих его европейских друзей и коллег в Обществе Мон-Пелерен 1950-1970-х годов. Немецкие неолибералы, по мнению Птака, заслуживают признания прежде всего за то, что первыми подняли социальный вопрос, указали на связь между правовым и конкурентным порядками и «приняли во внимание деструктивный потенциал рыночной экономики»⁹⁴. Ни Фридмен, ни Хайек почти никогда не затрагивали тему негативного влияния мощного разрушительного потенциала капитализма. Далее, Саймонс разделял с немцами стойкое убеждение в большой важности антимонопольного законодательства, чего не признавали Фридмен, Аарон Директор и Эдвард Леви, декан юридического факультета, в конце 1940-х – начале 1950-х годов принимавший участие в финансировавшемся Фондом Волкера проекте исследования свободного рынка по теме монополий⁹⁵. В противоположность Германии и другим частям Европы, специфические исторические, культурные и географические особенности США – особенно глубоко укоренившийся культ сугубого индивидуализма в духе «дикого Запада» – тоже сыграли роль в формировании особого интеллектуального климата и сделали страну благодатной почвой для более радикальной версии неолиберальной политической теории.

Пример Германии произвел глубокое конструктивное впечатление и на английских наблюдателей – прежде всего потому, что представлял собой первый успешный политический эксперимент с неолиберальными идеями. Будущий глава группы консультантов по экономической политике Маргарет Тэтчер в 1979–1982 гг. Джон Хоскинс отмечал, что «великий Эрхард» отказался от валюты, навязанной союзными державами, и в июне 1948 г. ввел, вопреки возражениям оккупационных властей, немецкую марку. Правительство христианских социалистов Аденауэра стояло у власти с 1949 по 1963 г., а затем до 1966 г. пост канцлера занимал Эрхард. Политика Эрхарда, по мнению Хоскинса, стала настоящим источником вдохновения, поскольку он «создал эффективную экономику без какого бы то ни было экономического или торгового протекционизма»⁹⁶. Будущие министры финансов при Тэтчер Джеффри Хоу и Найджел Лоусон тоже высоко оценили немецкую модель. Хоу «получил представление» о том, что такое «социальная рыночная экономика», и был заинтригован сочетанием свободного рынка и социального рынка; этот принцип он отождествил с консервативной программой «одной нации», которая вновь была принята на вооружение в Англии и переформулирована в 1950-х годах радикальными молодыми консерваторами (см. следующую главу)⁹⁷. Лоусон назвал главными особенностями двух экономик, которыми он более всего восхищался в 1950-1960-х годах, «динамизм» США и «систему Эрхарда» в Западной Германии⁹⁸. Эти мнения разделял еще один будущий министр финансов от консерваторов, Норманн Ламонт⁹⁹.

Захват регуляторов, теории общественного и рационального выбора

Эти разноплановые явления – подъем неолиберальных идей и практическое применение неолиберальных программ в США и в Германии в послевоенные годы – имели общую основу в виде наработок, сделанных в 1930 – 1940-е годы в Австрии, Германии, Швейцарии, Франции и Англии. В результате к концу 1950-х годов сформировалась отчетливо узнаваемая система идей. Связь свободы с рынком, рациональностью и личным интересом послужила питательной средой для других ученых, продвигавших неолиберальные идеи в новые сферы. Третье идейное направление в развитии политического неолиберализма в 1950-1960-х годах в США тоже возглавили ученые, испытавшие влияние чикагской школы.

В первую очередь следует упомянуть Джорджа Стиглера, сначала работавшего в Колумбийском университете, а с 1958 г. в Чикаго, Джеймса Бьюкенена и Гордона Таллока, которые получили экономическое образование в Чикагском университете и работали в Виргинском политехническом институте (а затем в Университете Джорджа Мейсона в Ферфаксе, так называемая виргинская школа политической экономии). Они приложили теорию человека как макисимизирующего полезность индивида к сферам политики, государственной бюрократии и регулирования; так в 1960-е годы возникла теория общественного выбора и «конституционной экономики». Вторую группу ученых возглавлял Уильям Райкер в Рочестерском университете; в те же годы он предложил теорию рационального выбора в качестве новой политологической методологии. Общая позиция этих двух групп сводилась к тому, что политику, правительство и государственный сектор нельзя рассматривать в отрыве от собственно экономической сферы. С их точки зрения, государственная политика и политическая борьба представляли собой область, где действуют те же самые принципы и мотивы, которыми направляется работа рынка и экономики в целом. Другие экономисты, в частности Питер Бауэр из Лондонской школы экономики и Гэри Беккер из Чикагского университета (нобелевский лауреат 1992 г. по экономике), распространили эту логику в числе прочего на политику международной помощи и развития и на социологические аспекты человеческого поведения, – такие, как семья¹⁰⁰. Эти новые разработки позволили продвинуть экономические принципы неолиберализма в те области, которые раньше рассматривались с совершенно других точек зрения. Одновременно с этим неолиберальная концепция свободного рынка укоренилась в господствующем направлении общественно-политического сознания.

По мнению Джона Бланделла, впоследствии возглавлявшего Институт экономики (IEA), в Англии Джордж Стиглер считался самым авторитетным неолиберальным мыслителем наряду с Фридменом и Хайеком. В нем видели общепризнанного лидера второй чикагской экономической школы¹⁰¹. Стиглер (род. в Сиэтле в 1911 г.) был почти одногодком Фридмена и его большим другом. Диссертацию он писал под руководством Фрэнка Найта и, кроме того, испытал влияние Саймонса. Докторскую степень получил в 1938 г. в Чикагском университете, но работать там начал только в конце 1950-х годов, а до того во время войны был сотрудником Манхэттенского проекта (разработка атомной бомбы) и затем преподавателем Колумбийского университета. Как и Фридмен, он постоянно сотрудничал с аналитическими центрами в Англии (в частности, с лондонским Институтом экономических дел) и в США, консультировал президентов и политиков. Нобелевский лауреат 1982 г., Стиглер приобрел наибольшую известность благодаря созданной им экономической теории государственного регулирования, которая в 1960-е годы стала важным аспектом теории общественного выбора.

Государство, считал Стиглер, это источник ресурсов, за контроль над которыми соперничают отрасли и фирмы. В аналитической записке, представленной президенту Никсону в 1971 г., он выразил мнение, что два основных положения, определяющие смысл государственного регулирования, ошибочны¹⁰². Первое – это убеждение, будто регулирование предпринимается в интересах всего общества. Второе «по существу сводится к тому, что политический процесс не поддается рациональному объяснению: «политика» – это неформализуемое, постоянно и непредсказуемо меняющееся сочетание самых разнородных сил, обнимающее собой как акты величайшей добродетели (освобождение рабов), так и проявления самой низкой продажности (конгрессмены, набивающие себе карманы)»¹⁰³. Эти два общепринятых представления о регулировании, полагал Стиглер, лишены объяснительного потенциала, которым обладает методология «максимизации прибыли». С его точки зрения, проблема регулирования – это задача «выяснения того, когда и почему отрасль (или какая-либо группа людей, объединенных общим замыслом) приобретает способность использовать государство в своих целях или избирается государством для использования в целях, чуждых обществу»¹⁰⁴.

В любой отрасли, утверждал Стиглер, фирмы хотят от государственного регулирования четырех вещей, каждая из которых может повысить их прибыльность. Первая – это прямые государственные субсидии конкретному сектору в виде денежных дотаций или льгот. Вторая – регулирование (скажем, с помощью протекционистских таможенных пошлин) допуска на рынок новых конкурентов. Третья – поощрение производства дополняющих продуктов или сдерживание производства замещающих. Например, пояснил Стиглер, «производители сливочного масла заинтересованы в снижении производства маргарина и повышении производства хлеба»¹⁰⁵. «Четвертый аспект государственной политики», желательный для отрасли, – поддержание цен на высоком уровне¹⁰⁶. Эти четыре типа регулирования, полностью зависящие от милости государства, поскольку оно обладает монополией на принуждение, чаще всего вводятся законодательным путем или, в некоторых случаях, путем лицензирования того или иного вида деятельности, приводящего к появлению олигополистических, монополистических или исключительных прав. Суть теории Стиглера выражена в понятии «захват регуляторов», которое означает, что регулирование будет подчинено интересам регулируемых. Поэтому к представлению о нейтральном государственном управлении и правительстве, действующем в интересах всего общества, следует относиться скептически: «В профессиональной экономической мысли глубоко укоренился идеалистический взгляд на государственное регулирование. Например, Комиссию по межштатной торговле осудило за лоббирование интересов железнодорожных компаний такое количество экономистов, что это стало общим местом в экономической литературе. На мой взгляд, критиковать ее за это столь же уместно, как критиковать фирму Great Atlantic and Pacific Tea Company за торговлю бакалейными товарами или упрекать политика за то, что он ищет популярности. Фундаментальный порок подобной критики в том, что она отвлекает внимание от сути дела. Она исходит из предположения, что получить комиссию, которая не будет зависеть от перевозчиков, можно путем осуждения ее членов или тех, кто этих членов назначает. Но получить другую комиссию можно лишь одним единственным способом: изменить ее политическую базу и вознаграждать ее членов на основе, никак не связанной с услугами, которые она оказывает перевозчикам. И пока остается в силе эта глубинная логика политической жизни, у реформаторов [системы государственного регулирования] не получится использовать государство для своих реформ, а жертвы групповых интересов, повсеместно пользующихся государственной поддержкой, не смогут себя защищать. Экономистам нужно срочно ввести лицензирование применения рациональной теории политического поведения»¹⁰⁷. Стиглер заканчивает шутливым пожеланием, но главная его мысль вполне серьезна и призвана изменить понимание процесса государственного регулирования. Она представляет собой одно из самых важных достижений в сфере теории общественного выбора и ставит под сомнение эффективность и полезность, на которые претендовал социал-демократический реформистский подход к капитализму.

Теория общественного выбора складывалась в 1940 – 1950-х годах. Важными ее составляющими стали теория среднего избирателя Дункана Блэка (1948), теорема невозможности Кеннета Эрроу (1951), «экономическая теория демократии» Энтони Даунса (1958) и проблема безбилетника Манкура Олсона (1965)¹⁰⁸. Теория рационального выбора была смежной областью и включала в себя многие положения, выдвинутые представителями школы общественного выбора, и, естественно, те, которые содержались в работах Уильяма Райкера и его последователей¹⁰⁹. Теория рационального выбора выросла из экономической теории, поскольку заимствовала базовый микроэкономический метод, исходящий из того, что индивиды стремятся максимизировать свою полезность при данных стабильных условиях. Связующим звеном всех этих концепций было признание преобладающей роли рационального личного интереса в политической борьбе, на выборах, в работе центральных и местных властей. Такое понимание человеческой мотивации было гораздо проще того, которое предлагалось в экономических доктринах эпохи Просвещения или даже в ранних работах Хайека и Поппера.

Славу «отцов теории общественного выбора» Джеймсу Бьюкенену и Гордону Таллоку принесла совместно написанная книга «Расчет согласия» (The Calculus of Consent, 1962) и организованная ими в Виргинском политехническом институте исследовательская программа¹¹⁰. Книга была «формализацией структуры, которую имел в виду Джеймс Мэдисон, когда разрабатывал Конституцию США»¹¹¹. Бьюкенен, тоже нобелевский лауреат (1986), описывал «твердое ядро» общественного выбора как «1) методологический индивидуализм, 2) рациональный выбор и 3) политику-как-обмен»¹¹². Причину появления этой теории он объяснял так: «Сразу после Второй мировой войны государства, даже в западных демократиях, распределяли от трети до половины совокупного продукта не через рынок, а через коллективно-политические институты. Между тем экономисты сосредоточили усилия почти исключительно на разработке объяснительных моделей рыночного сектора. Механизм принятия коллективно-политических решений не привлекал почти никакого внимания. Политологи действовали не лучшим образом. Они не предложили никакой объяснительной базы или, скажем так, теории, из которой можно было бы выводить эмпирически фальсифицируемые гипотезы»¹¹³. Эту лакуну и заполнили теория рационального выбора и теория общественного выбора.

Бьюкенен и Таллок сосредоточили внимание на недостатках политических институтов и агентов, на конституционных механизмах и избирателях, которые, по их мнению, должны отстаивать свои интересы точно так же, как индивид на рынке. Они тоже входили в Общество Мон-Пелерен, активно участвовали в работе трансатлантического неолиберального сообщества и регулярно писали по вопросам английской политики. Бьюкенен сотрудничал с Институтом экономических дел в качестве автора и редактора-консультанта. Он публиковался в институтском журнале, был членом редколлегии и написал для института ряд докладов и аналитических статей. Следует упомянуть изданный институтом сборник «Экономическая теория политики» (1978); во введении к нему Бьюкенен изложил для английской аудитории основные принципы подхода Виргинской школы к конституционной экономической теории. Потенциал этой области, как его понимал Бьюкенен, состоит в «конструировании или реконструировании политического порядка, который направит эгоистическое поведение участников на общее благо путем, наивозможно близким к тому, который описал Адам Смит применительно к экономическому порядку»¹¹⁴.

Политикам, принимающим решения, положительно необходимо исходить из сути человеческой природы – человеческого эгоизма; только так они могут избежать искаженных результатов, очень вероятных, по словам Фридмена, когда невидимая рука действует наперекор благим намерениям. Бьюкенена особенно интересовала связь между экономическими вопросами, например налогообложением, и Конституцией США, которая утвердила главным своим принципом разделение властей; излюбленной его темой было осуждение отсутствия всякого «подлинно конституционного анализа в Англии»¹¹⁵. Бьюкенен хотел сказать, что власть английской парламентской системы не была ограничена надлежащими сдержками и противовесами; фактически эта система представляла собой выборную диктатуру. Как ни странно, Бьюкенен и Таллок считали себя близкими к Джону Ролзу, „либеральному“ теоретику социальной справедливости. Но свою главную политическую задачу они видели в выяснении того, как использовать конституционные механизмы для ограничения государственного вмешательства, налогообложения и государственных расходов. Как писал Бьюкенен в письме Хайеку в 1965 г., «общественный выбор» – это «политика без прикрас»¹¹⁶: «Меня всегда интересовало, как расходились в этом отношении две части прежней политической экономии. Экономическая теория разрабатывалась в строгих рамках науки о сущем [о том, что «есть». – Перев.], как прогностическая теория. Политика, в полную противоположность ей, разрабатывалась как наука о должном [о том, чему «надлежит быть». – Перев.], о политическом долженствовании, об обязанностях индивида, о нормах, которым он должен следовать ради сохранения социального устройства. В последнее время некоторые из нас попытались распространить экономическую методологию на политику, но, вероятно, по причине взаимной недооценки важности обеих теорий, результат получился обратный. А именно произошло внедрение представлений о долженствовании в экономическую теорию или, по крайней мере, какое-то прояснение этих темных областей. Я не хочу этим сказать, что мы можем очень далеко уйти от правильного понимания того, как на самом деле ведут себя люди, когда сталкиваются с различными альтернативами. Но, думаю, следует признать, что поведение в известной мере обусловлено господствующими поведенческими стандартами, которые могут меняться внутри определенных пределов от одной социальной группы к другой. Личный интерес вписан в эти пределы: это органическая этика рынка. Не предполагает ли это некоторых затруднений сейчас, скажем, с Англией, где этика «справедливой доли» реально стала частью общей культуры? Здесь, мне кажется, можно сказать, что правилами поведения, которыми руководствуются индивиды, стали именно такие, которые не обеспечивают группового выживания, если подходить к выживанию со стандартными критериями экономической науки. Во всяком случае, это один из аспектов проблемы. Те правила, которые могли бы обеспечить достижение групповых целей, стали правилами тех, кто отклоняется от этих целей»¹¹⁷. Бьюкенен считал, что «конституционные принципы имеют своей центральной задачей ограничение пределов возможного использования политической власти»¹¹⁸. Этот подход теории общественного выбора к политике очень близок к представлению Саймонса, Фридмена и немецких неолибералов о роли государства как гаранта правил конкуренции на рынке. Задача состояла в установлении правил ограниченного правления.

В 1950-1960-е годы неолиберальная мысль приобрела отчетливый характер и внутреннюю целостность. Основные ее элементы – индивидуальная свобода, свободный рынок, стихийный порядок, механизм цен, конкуренция, ориентация на интересы потребителя, дерегулирование и рациональный личный интерес – сложились воедино в учениях группы европейских и американских экономистов и философов. Они приняли за точку отсчета радикальный индивидуализм, который разошелся со всеми предшествующими видами либерализма – будь то классический немецкий либерализм XIX в. или английский и американский либерализм начала ХХ в.[49]49
  Перечисленные автором «элементы» не были следствием того, что в качестве «точки отсчета» был выбран «радикальный индивидуализм». Эти элементы были результатом теоретико-экономических размышлений и исторических наблюдений. Точку зрения Хайека на типы индивидуализма см. в его статье 1945 г.: Хайек Ф. Индивидуализм: истинный и ложный // Хайек Ф. Индивидуализм и экономический порядок. М.; Челябинск: Социум, 2016. С. 1–40. – Прим. науч. ред.


[Закрыть] Неолибералы считали себя солдатами холодной войны, защитниками своего представления о свободном обществе. Кроме того, их взгляды представляли собой прямую противоположность господствовавшим в 1950-1960-е годы политическим установкам: Новым рубежам Джона Кеннеди, Великому обществу Линдона Джонсона и задуманному Гарольдом Вильсоном возрождению английской социальной демократии. Фридмен, Стиглер, Бьюкенен и Таллок станут интеллектуальными вождями нового политического и экономического течения 1970-х годов, трансатлантической неолиберальной политики.

Вместе с тем этой системе идей был присущ ряд проблемных моментов, которые усложнили ее интерпретацию, применение и обоснование в политической борьбе и государственной политике 1970-1980-х годов. Во-первых, конкуренция и равенство возможностей выглядели в неолиберальной теории более согласованными, чем оказывались на деле в сложных задачах распределения государственных ресурсов. Во-вторых, развенчание представления о доминировании общественных интересов или общественной сферы, вытекавшее из чикагской экономической теории и теории общественного выбора, возможно, и помогало понять особенности функционирования некоторых типов государственного управления, но при этом, перенося акцент на проблемы бюрократии, ставило под сомнение сами основания демократической власти. Получалось, что должностные лица совершенно не обязательно служат общему благу. Напротив, государственные и правительственные организации могут выработать собственные представления о своей природе и своих интересах. В-третьих, роль индивида на рынке как потребителя вступала в противоречие с его ролью как гражданина; это следовало из представлений Фридмена, Хайека и Мизеса о связи между рынком и демократией. Неолиберальное влияние нашло выражение в том, что политическая борьба и обеспечение коммунальных услуг все больше рассматривались не в категориях гражданских прав, а в категориях рыночных процессов. Наконец, превознесение свободы и открытых возможностей, которое приобрело широкую популярность, в частности благодаря усилиям консервативных и республиканских политиков, испытавших влияние Хайека и Фридмена, плохо сочеталось с такими реальными явлениями, как неравенство, глобализация и деиндустриализация, вызванными конкурентным рыночным капитализмом. Беспорядочные несостыковки риторики успешной электоральной политики с реальными социальными результатами этой политики отчетливо заметны в практическом применении неолиберальных теорий на государственном уровне по обе стороны Атлантики после 1979 г.

Главы 5, 6 и 7 посвящены тому, как неолиберальные идеи утверждались в двух конкретных направлениях политики, – в экономической стратегии, в строительстве недорогого доступного жилья и программах городской реконструкции. Но прежде необходимо рассмотреть, как эти идеи проникли в главные политические партии Англии и США. Это было достигнуто с помощью высокоэффективного трансатлантического сообщества людей, организаций и финансовых спонсоров, которые потратили немало лет на размывание дамб, прежде чем прорвать их мощным потоком в 1970-х годах. Для внедрения своих идей авторы, о которых шла речь в данной главе, взаимодействовали с аналитическими центрами, занимающимися научными изысканиями и разработкой конкреных мер экономической политики, фондами и состоятельными людьми в США и Англии, а также со своей университетской и организационной средой. Это сообщество стало своего рода каналом, через который неолиберализм сливался с консервативным и в конечном счете с доминирующим политическим течением. К этому сообществу мы сейчас и обратимся. В следующей главе описывается формирование трансатлантического сообщества, коллективная деятельность которого запустила процесс, приведший к распространению неолиберальных идей вначале в кругу первых убежденных приверженцев, а затем и за его пределами. И происходило это в 1960-е – 1970-е годы.