Текст книги "Дай мне руку, Тьма"

13

– Осторожно, Мэй, – сказала Грейс.

Мы переходили мост Массачусетс-Эйв со стороны Кембриджа. Внизу проплывали лодки. «Чарльз» в закатных лучах был цвета карамели, а гарвардские гребцы, скользя по реке, издавали пыхтение, сопровождавшееся точными, будто нож в масло, ударами весел по водной поверхности.

Мэй поднялась на невысокий, сантиметров пятнадцать, парапет, отделявший тротуар от проезжей части, я держал ее за правую ручку.

– Смуты?[5]5
  Смут – принятая в США мера длины, равная 5 футам 7 дюймам. Рассказанная история реальна.


[Закрыть] – вновь спрашивала она, смакуя это слово, будто шоколадку. – Что еще за смуты, Патрик?

– Так измерили этот мост, – сказал я. – Снова и снова переворачивали бедного Оливера Смута по длине моста.

– Он им не нравился? – Она посмотрела вниз на очередную желтую маркировку, и личико ее помрачнело.

– Ну почему же, нравился. Они просто играли.

– Играли?

Я кивнул.

– Вот так и получилась единица измерения «смут».

– Смуты. – Мэй захихикала. – Смуты, смуты.

Мимо нас прогромыхал грузовик, мост слегка завибрировал у нас под ногами.

– Пора спускаться, детка, – сказала Грейс.

– Я…

– Сейчас же.

Мэй спрыгнула возле меня.

– Смуты. – Она торжествующе улыбнулась, давая понять, что отныне это будет нашей личной шуткой.

В 1958 году кто-то из руководства Международной организации по стандартизации решил выложить мост Массачусетс-Эйв от начала до конца Оливером Смутом, и по завершении провозгласил, что данный мост состоит из 364 смутов плюс кукурузный початок. Как бы там ни было, система измерения Смута стала своего рода достоянием, которое поделили между собой Бостон и Кембридж, и, по мере того как мост вытаптывался, маркировки смутов наносились по-новому, свежей краской.

Мы спустились с моста и направились к востоку по тропинке, идущей вдоль реки. Вечерело, воздух был чист, цвета золотистого виски, деревья сверкали яркостью красок, потемневшая от дыма темная бронза заката резко контрастировала с буйством цветов: вишнево-красного, лимонно-зеленого и ярко-желтого, сплетенных воедино в кронах деревьев над нашими головами.

– Расскажи мне об этом еще раз. – Грейс вложила свою ладонь в мою. – Твоя клиентка встретилась с девушкой, представившейся подругой бандита.

– Но это оказалось не так, парень не имеет никакого отношения к делу, далее, девушка исчезает, а мы не можем найти доказательств того, что она вообще существовала. У парня, Джейсона, похоже, нет никаких тайн, за исключением, возможно, бисексуальности, что не очень-то волнует его мать. Мы следили за ним полторы недели и ни к чему не пришли, никого не выявили, кроме разве что парня с козлиной бородкой, который, может, и связан с Джейсоном, но тоже растворился в воздухе.

– А та девушка, ну, твоя знакомая? Которую убили?

Я пожал плечами:

– По нулям. Все знакомства и связи проверены, даже подонки, с которыми она тусовалась, а Дэвин все молчит. Черт знает что…

– Патрик, – укоризненно перебила меня Грейс.

Мэй заинтересованно прислушивалась.

– Молчу-молчу. Одним словом, кругом невезуха.

– Так лучше.

– Собачка! – воскликнула Мэй. – Собачка!

На лужайке, недалеко от бойкой тропы, сидела супружеская пара средних лет. Рядом с ними, касаясь колена мужчины, лежал черный шотландский терьер, которого хозяин машинально гладил.

– Можно? – спросила Мэй у матери.

– Спроси у дяди.

Мэй сошла с тропы на траву, остановилась в нерешительности. Супруги улыбнулись ей, потом нам. Мы улыбнулись в ответ.

– Он мирный?

Мужчина кивнул:

– Даже слишком.

Мэй протянула было руку в сторону терьера, который все еще не замечал ее, и в полуметре от его головы замерла.

– Он не кусается?

– Не кусается, – ответила женщина. – Как тебя зовут?

– Мэй.

Собака подняла глаза, и Мэй отдернула руку назад. Терьер медленно поднялся и фыркнул.

– Мэй, – сказала женщина. – Это Инди.

Инди обнюхал ногу Мэй. Она испуганно обернулась к нам в поисках поддержки.

– Он хочет, чтобы ты его погладила, – сказал я.

Далее все завертелось как в калейдоскопе. Мэй коснулась черной головы. Пес уткнулся мордой ей в ладошку, она склонилась над ним еще ниже. Меня подмывало переспросить хозяев, так ли они уверены в миролюбивости своего питомца. Странное чувство. По шкале опасности шотландские терьеры находятся где-то между аквариумными рыбками и подсолнухами, но когда я видел маленькую фигурку Мэй все ближе и ближе к острым зубам, мне становилось не по себе.

Когда Инди прыгнул, я сорвался с места, но Грейс удержала меня, вцепившись мне в плечо. Мэй вскрикнула, но уже в следующую секунду оба, девочка и пес, кувыркались в траве, как старые друзья.

Грейс вздохнула.

– До свидания, новое платье!

Мы сели на лавочку. Мэй и Инди носились друг за другом, спотыкаясь и падая, поднимались и начинали все сначала.

– У вас прекрасная дочурка, – сказала женщина.

– Спасибо, – улыбнулась Грейс.

Мэй визжа промчалась мимо скамейки, Инди хвата л ее за пятки. Пробежав метров двадцать, оба свалились, подняв вокруг себя облако пыли и пучков травы.

– Вы давно женаты?

Я не успел открыть рот, как Грейс чувствительно ткнула меня пальцем в бедро.

– Пять лет.

– А выглядите как молодожены, – заметила женщина.

– Вы тоже.

Они рассмеялись.

– Мы чувствуем себя молодоженами, – сказала Грейс. – Правда, дорогой?

* * *

Мы уложили Мэй около восьми, она уснула, не успев донести голову до подушки. Не каждый день приходится столько играть в догонялки с собакой. Грейс стала собирать с пола альбомы для раскраски, игрушки, комиксы и страшилки. Журналы и книги принадлежали не Грейс, а Аннабет. Их отец умер, когда Грейс училась в колледже, оставил дочкам скромное наследство. Грейс истратила свою часть довольно быстро, сначала оплачивая все, что не покрывала стипендия в последние два года обучения в Йеле, затем содержала себя, своего мужа Брайана и Мэй, пока Брайан не сбежал от них. А когда в «Тафтс медикал» ей предложили стипендию, она прокутила остатки сбережений.

Аннабет была четырьмя годами младше, она проучилась еще год в средней школе, а потом промотала свою часть на годовое турне по Европе. Фотографии из этого путешествия, прикрепленные к изголовью постели, тешили самолюбие. Все они были сделаны в барах. «Как пропить себе путь в Европу за сорок тысяч».

В отношении Мэй ее нельзя было упрекнуть. Она следила, чтобы ребенок вовремя ложился спать, правильно питался, чистил зубы и переходил улицу. Аннабет водила девочку на школьные спектакли, в детский музей, на детские площадки. Одним словом, делала все, на что у Грейс просто не было времени, так как она работала девяносто часов в неделю.

Закончив уборку, мы забрались на диван и попробовали найти что-нибудь стоящее по телевизору, но безуспешно. Брюс Спрингстин был прав: пятьдесят семь телеканалов, а смотреть нечего.

Мы выключили бесполезный ящик, сели по-турецки друг против друга, и Грейс стала рассказывать мне о последних трех днях в отделении: о том, что иногда тела поступают, сложенными в штабеля, как дрова; о шуме, который сравним разве что с концертом хеви-метал; о старушке, у которой украли кошелек, ударили головой о тротуар, и она умирала молча, держа Грейс за руку, а по ее щекам катились прозрачные слезы. Потом поступили мальчишки, совсем еще дети, если не считать того, что они состояли в криминальной группировке. Из них фонтаном била кровь, напоминая жидкую краску; здесь был и ребенок, левая ручка которого была полностью вывернута из плечевого сустава и сломана в трех местах выше локтя; при этом родители убеждали всех, что их дитя просто упало. А одна сумасшедшая наркоманка вопила и дралась со всем медперсоналом, потому что ей нужна была очередная доза, и не позволяла врачам вытащить из ее глаза нож.

– А я-то думал, что у меня опасная работа, – сказал я.

Она уткнулась лбом мне в плечо.

– Еще год, и я переведусь в кардиологию. Всего один год. – Она взяла мои руки в свои и положила их себе на колени. – Та девушка, которую убили в парке, не связана с тем, другим делом?

– Почему ты спрашиваешь?

– Просто так. Любопытно.

– Нет. Так уж случилось, мы взяли дело Уоррена почти в то же время, что убили Кару. Почему тебе пришла эта мысль?

Она провела руками снизу вверх по моим бицепсам.

– Потому что ты напряжен, Патрик. Сильнее, чем за все это время.

– Что ты имеешь в виду?

– Что касается твоей активности, с ней все в порядке, но я чувствую это по твоему телу, особенно когда ты стоишь. Такое впечатление, что ты ждешь, что на тебя сзади наедет грузовик. – И она поцеловала меня. – Что-то вывело тебя из равновесия.

Я вспомнил о последних одиннадцати днях. Я сидел за обеденным столом с тремя психопатами, точнее, с четырьмя, если считать и Пайна. Затем видел женщину, распятую на горе. После этого кто-то прислал мне пакет бамперных наклеек и записку с приветом. А вскоре – с «незабудьзаперетьдверь». За это время происходили нападения со стрельбой на клиники, производящие аборты, на вагоны метро, совершались поджоги и взрывы посольств. В Калифорнии с гор съезжали жилые дома, а в Индии запросто проваливались сквозь землю. Одним словом, было от чего выйти из равновесия.

Я обнял Грейс за талию и, откинувшись на спину на диван, уложил ее на себя. Мои руки проникли под ее свитер, а ладони стали совершать прогулки по ее груди. Она прикусила нижнюю губу, а глаза при этом слегка расширились.

– Прошлым утром ты мне что-то сказала, – проговорил я.

– Я много чего говорила прошлым утром, – сказала Грейс. – Если мне не изменяет память, несколько раз произнесла «О господи!».

– Не то.

– О, – воскликнула она, хлопнув меня по груди. – Фраза «Я тебя люблю». Вы ее имеете в виду, детектив?

– Именно так, мадам.

Грейс расстегнула мою рубашку до пупка и начала гладить мне грудь.

– Ну и что из этого? Я. Люблю. Тебя.

– Почему?

– «Почему»? – спросила она.

Я кивнул.

– Самый глупый вопрос, который ты мне задавал. Разве ты не чувствуешь себя достойным любви, Патрик?

– Вообще-то нет, – сказал я, когда она дотронулась до шрама на моем животе.

Наши глаза встретились, и в ее взгляде было столько теплоты, сколько бывает только при благословении. Она наклонилась вперед, и мои руки оставили в покое ее свитер, потому что она соскользнула вниз, и ее голова очутилась на уровне моих коленей. Расстегнув мне рубаху, Грейс прильнула лицом к шраму. Она провела по нему языком, затем поцеловала.

– Мне нравится этот шрам, – сказала она, водружая на него подбородок и глядя вверх, мне в лицо. – Он нравится мне потому, что это метка зла. Это то, чем был твой отец, Патрик. Злом. И он пытался внедрить его в тебя. Но безуспешно. Потому что ты добр и нежен, ты так хорошо относишься к Мэй, и она так сильно любит тебя. – Грейс постучала по шраму кончиком ногтя. – Как видишь, твой отец потерпел фиаско, потому что в тебе было довольно доброты и порядочности, и если он и правда не любил тебя, это, черт побери, его проблема, но никак не твоя. Он был глупым ослом, а ты достоин любви. – Став на колени и опершись на локти, она возвысилась надо мной. – Всей любви, моей и Мэй.

На минуту я потерял дар речи. Я смотрел в лицо Грейс, представляя ее старой, морщинистой, и понимал, что лет через пятнадцать – двадцать многие мужчины не смогут даже представить себе, какое эстетическое наслаждение вызывали когда-то ее лицо и тело, просто не передать. Потому что это не просто фраза. Конечно, я говорил своей бывшей жене, Рене, «Я люблю тебя» и слышал от нее то же самое, но мы оба знали, что это ложь, точнее, страстное желание, однако слишком далекое от реальности. Я любил свою напарницу, свою сестру, наконец, свою мать, хотя никогда по-настоящему не знал ее.

Но, уверен, ничего подобного я никогда раньше не испытывал.

Когда у меня наконец прорезался голос, он оказался дрожащим и хриплым, а слова застревали у меня в горле. Глаза мои увлажнились, а в сердце будто кровоточила рана.

В детстве я любил своего отца, а он только издевался надо мной. Он не имел жалости. Сколько б я ни плакал, сколько бы ни просил, как бы ни старался в точности выполнять его желания, что бы я ни делал, чтобы заслужить его любовь, а не быть постоянной жертвой его гнева.

– Я люблю тебя, – однажды сказал я ему, но он только рассмеялся в ответ. И снова был смех. Затем он избил меня еще сильнее.

– Я люблю тебя, – как-то снова сказал я, когда он таранил моей головой дверь, затем мотал вокруг себя и наконец плюнул мне в лицо.

– Я ненавижу тебя, – сказал я спокойно отцу незадолго до его смерти.

Это также вызвало у него смех:

– Один гол в ворота старика.

– Я люблю тебя, – сказал я теперь Грейс.

И она засмеялась. Смех ее был прекрасен. В нем было и удивление, и облегчение, и радость, и все это сопровождалось двумя слезинками, что скатились по ее щекам и, попав в мои глаза, смешались с моими.

– О господи, – простонала Грейс, опускаясь на меня и слегка касаясь своими губами моих. – Я так люблю тебя, Патрик.

14

Наши отношения с Грейс не достигли еще того уровня, когда мы могли задерживаться в квартире настолько, чтобы Мэй могла застать нас в постели вдвоем. Этот момент, очевидно, вскоре должен был наступить, но для каждого из нас он был не сказать чтобы слишком легким. Мэй знала, что я был «особым другом» ее мамы, но ей совсем не обязательно было знать, чем именно занимаются особые друзья, по крайней мере до тех пор, пока не станет ясно, что особый друг задержится надолго. В детстве у меня было слишком много друзей, у которых не было отцов, зато было огромное количество так называемых дядей, прошедших парадом через постели их матерей. И я видел, как это разлагало их души.

Поэтому я уехал вскоре после полуночи. Когда я вставлял ключ в замочную скважину нижней двери, то слышал, как в отдалении звонит мой телефон. К моменту, когда я снял трубку, Ричи Колган начитывал текст на мой автоответчик:

– …имя Джамаля Купера в сентябре семьдесят третьего было…

– Я здесь, Рич.

– Патрик, ты жив! А твой автоответчик вновь работает.

– Он никогда и не был сломан.

– Тогда это какие-то проделки темных сил.

– Нашел что-нибудь?

– Звонил тебе за последнюю неделю несколько раз, но в ответ только «динг-динг-динг».

– Пробовал в офис?

– Та же история.

Я снял автоответчик, осмотрел его снизу. Я не надеялся найти там нечто особенное, я просто делал то, что сделал бы каждый. Проверил все переключатели, рычаги и прочее: ничего, все пригнано как надо. К тому же всю неделю я как-никак получал другие сообщения.

– Не знаю, что и сказать, Рич. Похоже, все работает, возможно, ты неправильно набирал.

– Пусть так. У меня есть нужная информация. Кстати, как поживает Грейс?

Ричи и его жена Шерилин прошлым летом играли роль сводников между мной и Грейс. Почему-то именно Шерилин, опиравшейся на опыт моей жизни последнего десятилетия, пришла в голову мысль, что единственное, что мне нужно, – это сильная женщина, которая, вытряхнув из меня всю дурь, крепко взяла бы меня в свои руки. В девяти случаях этот прогноз не сработал, но десятый, похоже, был на подходе к осуществлению.

– Передай Шери, я сражен.

Ричи рассмеялся:

– Ей это понравится. Еще как понравится! Ха-ха, я знал, что ты втюришься в Грейс с первого взгляда. И она сделает с тобой все, что захочет: сварит, поджарит, замаринует и разрежет на кусочки.

– Мм… – пробормотал я.

– Хорошо, – сказал он сам себе и зашепелявил. – Хорошо, так тебе нужна инфо?

– Бумага и ручка наготове.

– Ящик «Хайнекена» неплохо бы тоже.

– Не подлежит обсуждению.

– Лет двадцать пять тому назад, – сказал Ричи, – уже было одно распятие в этом городе. Парень по имени Джамаль Купер. Темнокожий, двадцать один год, был найден распятым на досках пола в подвале ночлежного дома в старой части Сколли-сквер в сентябре семьдесят третьего года.

– Можно вкратце по биографии?

– Он был наркоман. Героин. Список судимостей размером с футбольное поле. В основном мелочевка: незначительные кражи, приставания на улице, но пара ограблений частных домов привели его в старый исправительный дом, Дэдхэм-Хаус. Но, повторяю, Купер гроша медного не стоил. И если б его не распяли, никто б и не заметил, что он умер. Даже потом копы не очень-то шевелились насчет этого дела.

– Кто вел расследование?

– Их было двое. Инспектор Бретт Хардимен и, дай-ка взгляну, да, детектив сержант Джеральд Глинн.

Это меня насторожило.

– Кого-нибудь арестовали?

– Видишь ли, здесь начинается самое интересное. Мне пришлось немного покопаться, но в документах о дне, когда был вызван на допрос парень по имени Алек Хардимен, была какая-то неразбериха местного масштаба.

– Минуточку, не хочешь ли ты сказать?..

– Угадал. Алек Хардимен не кто иной, как сын главного чина, руководящего расследованием, Бретта Хардимена.

– Так что же случилось?

– С молодого Хардимена сняты все подозрения.

– Прикрыли?

– Не похоже. Против него действительно не было веских улик. Он, видимо, случайно был знаком с Джамалем Купером, и это, пожалуй, все. Но…

– Что?

В этот момент на столе Ричи зазвонили сразу несколько телефонов, и он сказал:

– Не клади трубку.

– Нет, Рич. Нет, я…

Он меня переключил, подлец. Я ждал.

Когда он вернулся на линию, его голос вновь изменился, приобретя прежнюю, офисную интонацию:

– Патрик, ядолженбежать.

– Нет.

– Да. Значит, так, этот Алек Хардимен был осужден за другое преступление в семьдесят пятом году. Отбывает наказание в Уолполе. Это все, что удалось узнать. Должен бежать.

Он повесил трубку, а я взглянул на имена, записанные в моем блокноте: Джамаль Купер, Бретт Хардимен, Алек Хардимен, Джеральд Глинн.

Мне пришла мысль позвонить Энджи, но было уже слишком поздно, да и недельная слежка за ничего не делающим Джейсоном порядком утомила ее.

Несколько секунд я смотрел на телефон, затем взял куртку и вышел.

По правде сказать, куртка была не нужна. В это время, а была только половина второго ночи, влага стала окутывать мое тело и кожу, проникая постепенно в каждую пору, делая их липкими, болезненными и дурно пахнущими.

Октябрь. Все правильно.

Джерри Глинн был занят мытьем посуды в раковине, когда я вошел в «Черный изумруд». Бар был пуст, но три телевизора были включены, хотя звук их был приглушен. Из музыкального автомата почти шепотом доносилась аранжировка «Старого грязного города» в исполнении группы «Поджис». Стулья были на столах, пол вымыт, янтарные пепельницы чисты, как вываренная кость.

Джерри был поглощен кухонной раковиной.

– Простите, – сказал он, не поднимая взгляда, – у нас закрыто.

Неподалеку от Джерри на столе для игры в карты возлежал Пэттон. Он поднял голову и взглянул на меня. Из-за сигаретного дыма, который все еще, подобно облаку, висел в помещении, я не мог в точности разглядеть его обличье, но, уверен, если б он мог говорить, то наверняка бы сказал: «Разве не слышал, что сказал хозяин? Мы закрыты».

– Привет, Джерри.

– Патрик, – сказал он смущенно, но без энтузиазма. – Что тебя привело сюда?

Он вытер руки, протянул мне правую. Мы обменялись крепкими рукопожатиями, при этом он смотрел мне прямо в глаза, как водилось у старшего поколения, поколения моего отца.

– Мне надо задать вам пару вопросов, Джер, если у вас найдется минутка.

Он вскинул голову, и его всегда мягкий взгляд утратил свою мягкость. Затем он просветлел, после чего Джерри уселся на холодильник, стоявший позади него, и поднял руки ладонями кверху: сдаюсь.

– Разумеется. Тебе пиво или что?

– Не хочу разорять вас, Джер.

Я уселся в кресло напротив. Он открыл дверцу холодильника. Его мощная рука погрузилась внутрь, послышался треск льда.

– Никаких проблем. Правда, не могу обещать, что именно я вытащу.

Я улыбнулся:

– Что угодно, только не «Буш».

Джерри засмеялся:

– Ни в коем случае. Это… – Из холодильника появилась его рука, мокрая от растаявшего льда и покрытая нерастаявшими белыми желеобразными комочками вплоть до самого предплечья. – «Лайт».

Когда он протянул его мне, я усмехнулся.

– Как секс в парусной шлюпке, – сказал я.

Он громко расхохотался, забрызгав слюной стойку.

– Чертовски напоминает воду. Мне нравится. – Он повернулся и, не глядя, достал с полки бутылку «Столичной». Налил немного в высокий стакан, поставил бутылку обратно, затем поднял тост:

– Будь здоров.

– И вы тоже, – сказал я и выпил немного «Лайта». По вкусу он действительно был похож на воду, но все-таки это было лучше, чем «Буш».

– Так что у тебя за вопрос? – спросил Джерри. Он похлопал себя по солидному животу. – Завидуешь?

Я улыбнулся:

– Немного. – Я отпил еще немного «Лайта». – Джерри, что вы можете сказать о человеке по имени Алек Хардимен?

Джерри поднял свой стакан до уровня флюоресцентной лампы, от света которой прозрачная жидкость вообще исчезла. Он смотрел на стакан, вращая его пальцами.

– Так, – спокойно спросил он, все еще не отрывая глаз от стакана, – где ты услышал это имя, Патрик?

– Мне его сказали.

– Надо думать, ты ищешь подходящую кандидатуру на роль убийцы Кары Райдер. – Он поставил стакан и взглянул прямо мне в лицо. Он не выглядел ни рассерженным, ни раздраженным, голос его был таким же ровным и монотонным, как прежде, но в его согнутой фигуре появилась какая-то упрямость, которой не было с минуту назад.

– Есть кого предложить, Джер?

В автомате позади меня «Поджис» уступили место «Уотербойз» с хитом «Не бей в барабан». Телевизоры над головой Джерри были настроены на три различных канала. Один показывал австралийский футбол, другой – древний сериал «Коджак», третий же, демонстрируя развевающийся на ветру государственный флаг, сообщал о том, что программа на этот день окончена.

С того момента, как Джерри поставил свой стакан, он сидел неподвижно, изредка моргая, и в наступившей тишине был слышен только звук легкого присвиста, с каким воздух покидал его легкие через ноздри. Не могу сказать, что он изучал меня, потому что смотрел, казалось, сквозь на нечто, видное ему одному, находящееся ровно за моим затылком.

Джерри вновь повернулся, достал бутылку «Столичной» и налил себе новую порцию.

– Итак, Алек возвращается, чтобы снова нас преследовать. – Он усмехнулся. – Да, конечно, я его знаю.

Пэттон спрыгнул с игорного стола, проковылял в центральную часть бара, посмотрел на меня так, будто я занял его место, затем прыгнул на стойку бара передо мной и улегся, закрыв глаза лапами.

– Он хочет, чтобы ты приласкал его, – сказал Джерри.

– Не думаю. – Я наблюдал, как вздымается и опускается грудная клетка Пэттона.

– Ты ему нравишься, Патрик. Смелее.

На какое-то мгновение я вспомнил Мэй, когда сделал попытку протянуть руку в сторону этой роскошной шубы черно-янтарного цвета. Я почувствовал, что мышца под одеждой сжалась и стала твердой, как бильярдный шар, но Пэттон поднял голову, пробурчал что-то, слегка провел языком по моей свободной руке и с благодарностью обнюхал ее своим холодным носом.

– Он неженка, да? – спросил я.

– К несчастью, – сказал Джерри. – Не говори никому, ладно?

– Джерри, – сказал я, когда пушистая шуба Пэттона обвила мою руку, – этот Алек Хардимен мог убить?..

– Кару Райдер? – Джерри покачал головой. – Нет, нет. Это не под силу даже Алеку. Он ведь в тюрьме с семьдесят пятого и не выйдет оттуда до конца моей жизни. Возможно, и твоей тоже.

Я закончил свой «Лайт», и Джерри, вспомнив, что он все-таки бармен, успел запустить руку в лед холодильника прежде, чем я поставил пустую бутылку на стойку. На этот раз он извлек «Харпун», повертел его в мясистой ладони и ловко открыл с помощью штучки, прикрепленной к стенке холодильника. Я взял у него бутылку, и немного пены расползлось по моей руке, к радости Пэттона, который тут же слизал ее.

Джерри облокотился головой на край полки, висящей на стене.

– Ты помнишь парня по имени Кол Моррисон?

– Не очень, – признался я, стараясь превозмочь дрожь, всегда наползающую при упоминании этого имени. – Он был на несколько лет старше меня.

Джерри кивнул.

– Но ты знаешь, что с ним случилось?

– Убит ударом ножа в спину в Блейк-Ярд.

Джерри молча посмотрел на меня и вздохнул:

– Сколько тебе было в то время?

– Лет девять-десять.

Он достал еще один стакан, налил туда немного «Столичной» и поставил его передо мной:

– Пей.

Мне вспомнилась водка Буббы и ее воздействие на мой позвоночник. В отличие от моего отца и его братьев я, очевидно, утратил некоторые жизненно важные гены, потому что не мог пить крепкие напитки.

Я слабо улыбнулся Джерри:

– До свидания.

Он поднял свой стакан, и мы выпили, после чего я вытер слезы.

– Кол Моррисон, – сказал Джерри, – не был заколот, Патрик. – Он снова вздохнул, издав низкий, меланхолический звук. – Кол Моррисон был распят.