Текст книги "Дай мне руку, Тьма"

15

– Кол Моррисон не был распят, – сказал я.

– Нет? – переспросил Джерри. – Ты видел тело?

– Нет.

Он отхлебнул из стакана.

– А я видел. Еле сдержался, чтобы не закричать. И Бретт Хардимен тоже.

– Отец Алека Хардимена?

Джерри кивнул.

– Мой напарник. – Он подался вперед и налил немного водки в мой стакан. – Бретт умер в восьмидесятом.

Я взглянул на свой стакан и, пока Джерри вновь наполнял собственный, легонько отодвинул его локтем от себя.

Заметив это, Джерри улыбнулся.

– Ты, Патрик, не похож на своего отца.

– Благодарю за комплимент.

Его лицо осенила ласковая улыбка.

– Однако внешне – очень даже. Вылитый отец. Знай это.

Я пожал плечами.

Джерри повернул свои руки и стал молча смотреть на запястья.

– А все-таки кровь – странная вещь.

– Что вы имеете в виду?

– Она проникает в женскую матку и рождает жизнь. Может быть полностью идентична родительской или совершенно отличной от нее – настолько, что отец начинает подозревать, действительно ли почтальон доставлял в его дом только почту. Ты получил в наследство кровь своего отца, я – своего, Алек Хардимен – своего.

– А его отец был?..

– Хороший человек. – Джерри кивнул больше самому себе, чем мне, и в очередной раз отпил из стакана. – Хороший, по-настоящему хороший человек. Добродетельный. Порядочный. И к тому же такой аккуратист! Если не знать, никогда не скажешь, что он коп! Примешь его за министра или банкира. Он все делал безупречно: одевался, говорил и… все остальное. У него был простой белый дом в Мелроуз, построенный еще до борьбы за независимость, и чудная, добрая жена, которая подарила ему прекрасного сына с белокурыми волосами. Одним словом, это был человек, с которым можно было разделить все, даже обед на сиденье его машины.

Я отпил немного пива, отметив, что второй телевизор, тоже пощеголяв государственным флагом, уже показывал голубой экран, а из автомата слышался «Берег Малабара» в исполнении группы «Чифтейнз».

– Итак, идеальный парень, у которого была идеальная жизнь. Идеальная жена, идеальный автомобиль, идеальный дом, идеальный сын. – Джерри стал разглядывать ноготь своего большого пальца. Затем он взглянул на меня, и его ласковый взгляд чуть встрепенулся, будто он слишком долго смотрел на солнце, а теперь, вернувшись в реальность, вынужден заново воспринимать ее очертания и цвета. – Затем Алек, не знаю, что случилось, одним словом, что-то нашло на него. Вот именно… нашло. Ни один психиатр не мог объяснить, в чем дело. Бывали дни, когда он был совершенно нормален, но в другие… – Джерри поднял руки вверх. – В другие… я просто не знаю.

– Это он убил Кола Моррисона?

– Мы не знаем, – сказал он, и голос его заглох. Не знаю, по какой причине, но Джерри был не в состоянии смотреть на меня. Его лицо покраснело, а вены на шее вздулись, как канаты. Он уставился в пол, скребя каблуком стенку холодильника. – Этого мы не знаем, – снова сказал он.

– Джерри, – сказал я, – позвольте мне вникнуть. Последнее, что мне известно, это: Кол Моррисон был зарезан в Блейк-Ярд каким-то бродягой.

– Темнокожим, – уточнил он, и ласковая улыбка вновь появилась на его губах. – Об этом много судачили в свое время, правда?

Я кивнул.

– Не можешь найти виновного, обвини изгоя. Верно?

Я пожал плечами:

– Дело, конечно, давнее.

– Ладно, он не был зарезан. Эту версию мы просто подкинули журналистам. Он был распят. И сделал это не темнокожий парень. Мы нашли в одежде Кола Моррисона различного цвета волосы – рыжие, светлые, каштановые, но ни одного черного. И еще одно: Алека Хардимена и его друга Чарльза Рагглстоуна в этот вечер видели в нашей округе, вообще на нас свалилось несколько убийств, так что, пока никого не поймали, мы не возражали, чтобы история о темнокожем на какое-то время успокоила общественность. К тому же в то время сюда забредало не так много темнокожих, поэтому мы просто-напросто получили надежное прикрытие для небольшой передышки.

– Джерри, – спросил я, – а что за другие убийства?

Но в эту минуту дверь бара отворилась, ударившись при этом тяжелым деревом о кирпичный фасад, и мы с Джерри уставились на молодого человека с торчащими сосульками волосами, кольцом в носу, одетого в модно дырявую майку навыпуск поверх модно порезанных джинсов.

– Закрыто, – коротко сказал Джерри.

– Одну маленькую стопочку для согрева желудка в одинокую ночь, – сказал парень на ужасно исковерканном ирландском диалекте.

Джерри поднялся с холодильника и прошелся по бару.

– Послушай, сынок, ты хоть знаешь, где находишься?

Мускулы Пэттона под моей рукой напряглись, он поднял голову, чтобы разглядеть пришедшего. Парень сделал шаг вперед.

– Всего лишь махонькую рюмашку виски. – Он хихикнул себе в руку, прищурился, глядя на свет, что касается его лица, то оно было одутловатым то ли от пьянства, то ли от чего другого.

– Тебе нужно заведение на Кенмор-сквер, – сказал Джерри, сделав жест в сторону двери.

– Не нужен мне Кенмор-сквер, – сказал парень. Он слегка покачивался из стороны в сторону, ощупывая при этом свой пояс, видимо, в поисках сигарет.

– Сынок, – сказал Джерри, – по-моему, тебе пора отчалить.

Джерри положил руку на плечо парня, и тот в какой-то момент был готов сбросить ее, но, посмотрев на меня, затем на Пэттона и наконец на Джерри, видимо, передумал. Поведение хозяина было мягким и доброжелательным, да и ростом он был сантиметров на двадцать пониже, но даже этот выпивший юнец сообразил, что ситуация может резко измениться, если он сделает резкое движение.

– Мне бы только выпить, – лепетал он.

– Знаю, – сказал Джерри. – Но не могу тебе дать. У тебя есть деньги на такси? Где ты живешь?

– Мне бы только выпить, – повторил парень. Он посмотрел на меня, и слезы хлынули по его щекам, увлажнив сигарету, бессильно свисающую из его губ. – Я только…

– Где ты живешь? – снова спросил Джерри.

– А? Лоуэр-Миллз. – Парень хлюпнул носом.

– Хочешь сказать, что пришел пешком из Лоуэр-Миллз в таком виде, и никакая кондрашка тебя не хватила? – улыбнулся Джерри. – Видимо, за десять лет это место сильно изменилось.

– Лоуэр-Миллз, – всхлипнул юноша.

– Сынок, – сказал Джерри, – ш-ш-ш. Все в порядке. Все хорошо. Сейчас ты выйдешь за дверь, пойдешь направо, через полквартала увидишь такси. Водителя зовут Ачал, он дежурит до трех ночи. Попросишь его отвезти тебя в Лоуэр-Миллз.

– У меня нет денег.

Джерри похлопал юношу по бедру, а когда убрал руку, за поясом у парня торчала десятидолларовая купюра.

– Похоже, у тебя все-таки была заначка, о которой ты забыл.

Парень с удивлением взглянул на свой пояс.

– Мои?

– Ну не мои же! А теперь шагай к такси. Идет?

– Идет. – Юноша шмыгнул носом и в сопровождении Джерри направился к выходу, но вдруг резко обернулся и, схватив Джерри в охапку, крепко сжал его в объятиях.

Джерри усмехнулся:

– Ну все, все.

– Я люблю тебя, мужик! – сказал парень. – Люблю!

Слышно было, как к тротуару подъехало такси, и, когда появился водитель, Джерри кивнул ему:

– Сейчас поедешь. Слышишь?

Пэттон опустил голову и свернулся в удобной позе на стойке бара, закрыв при этом глаза. Я почесал его нос, а он легонько оттолкнул мою руку, и мне даже показалось, улыбнулся мне во сне.

– Я люблю тебя! – крикнул парнишка снизу, выходя на улицу.

– Я тронут, – сказал Джерри. Он закрыл дверь бара, и слышно было, как заскрипела ось машины при повороте на авеню, которая вела в Лоуэр-Миллз.

– Глубоко тронут. – Джерри запер дверь на замок и, взглянув на меня, провел рукой по своему рыжеватому ежику.

– Все играешь «доброго полицейского»? – спросил я.

Он пожал плечами, затем нахмурился.

– Я что, читал у вас в школе лекцию на эту тему?

Я кивнул:

– Второй класс в Сент-Барте.

Джерри взял бутылку водки и стакан и перенес их на столик возле телевизора. Я присоединился к нему, но свой стакан оставил на стойке, там, где он и стоял. Пэттон также оставался на своем месте, закрыв глаза и мечтая об огромных кошках.

Джерри откинулся на спинку стула, выгнулся назад, заложил руки за голову и громко зевнул.

– А знаешь? Я вспомнил.

– Да ладно, – сказал я. – Это было больше двадцати лет назад.

– Мм… – Он вернул ножки стула обратно на пол и налил себе новую порцию. По моим подсчетам, это была уже шестая, но у него, что называется, ни в одном глазу. – Ваш класс, однако, был особенным, – сказал он, протягивая свой стакан к моему, чтобы чокнуться. – В нем был ты, Анджела и тот желторотый птенец, за которого она потом вышла замуж.

– Фил Димасси.

– Фил, да. – Он кивнул. – Еще там был этот больной на голову Кевин Херлихи и другой крепкий орешек, Роговски.

– С Буббой все в порядке.

– Знаю, вы друзья, Патрик, но давай смотреть правде в лицо. Он подозревается примерно в семи нераскрытых убийствах.

– И конечно, жертвы – невинные обыватели.

Джерри пожал плечами:

– Убийство есть убийство. Раз лишаешь кого-то жизни, должен быть наказан. Вот и весь разговор.

Я отхлебнул пива, посмотрел на экран.

– Не согласен?

– По правде сказать, не вникал… Однако сам подумай – уж наверное, жизнь Кары Райдер стоит намного больше, чем того, кто ее убил.

– Прекрасно, – сказал Джерри, подарив мне улыбку, в которой было что-то дьявольское. – Утилитарная логика в своем лучшем проявлении и краеугольный камень большинства фашистских идеологий, между прочим. – Он допил порцию, глядя на меня чистыми, незамутненными глазами. – Если ты предполагаешь, что жизнь жертвы котируется выше, чем ее убийцы, а ты сам готов покончить с ним лично, не значит ли это, что твоя собственная жизнь ценится гораздо ниже, чем жизнь преступника, которого ты прикончил?

– Послушайте, Джерри, – спросил я, – уж не стали ли вы иезуитом? А может, просто хотите опутать меня, связать своими силлогизмами?

– Ты не ответил на вопрос, Патрик. Не увертывайся.

Даже в пору моего детства вокруг личности Джерри существовала некая эфемерная аура, странная и необъяснимая. Он находился в каком-то ином измерении, чем все мы. Чувствовалось, что определенная часть его существа обитала в некоем спиритуальном мраке, о котором священники говорят как о существующем вне нашего повседневного сознания. Это тот источник, откуда берут свое начало мечты, искусство, вера, божественное вдохновение.

Я пошел за стойку бара за следующей бутылкой пива, Джерри же наблюдал за мной своими спокойными, добрыми глазами. Я залез в холодильник, пошарил в нем, нашел еще одну бутылку «Харпуна» и вернулся к столу.

– Знаете, Джерри, можно сидеть вот так и дискутировать всю ночь, возможно, в идеальном мире это по-другому, но в нашем, уверен, жизни одних стоят гораздо дороже, чем других. – Я пожал плечами в ответ на его недоуменный взгляд. – Можете считать меня фашистом, но я считаю, что жизнь матери Терезы гораздо ценнее, чем Майкла Миллкена[6]6
  Майкл Миллкен – известный американский финансист.


[Закрыть]. А жизнь Мартина Лютера Кинга несравнима по значимости с жизнью Гитлера.

– Интересно. – Его голос превратился почти в шепот. – Выходит, если ты в состоянии судить о ценности жизни другого человека, значит, ты сам считаешь себя существом высшего порядка по отношению к этой жизни.

– Не обязательно.

– По-твоему, ты лучше Гитлера?

– Безусловно.

– А Сталина?

– Да.

– Пол Пота?

– Да.

– Меня?

– Вас?

Он кивнул.

– Вы же не убийца, Джерри.

Он пожал плечами.

– Значит, это твой критерий? Считаешь себя лучше любого, кто убивал или отдавал подобные приказы другим?

– Если убийства были совершены по отношению к людям, не представлявшим реальной угрозы убийце или человеку, отдавшему приказ убивать, тогда да, я лучше.

– Выходит, ты выше Александра, Цезаря, нескольких американских президентов и даже кое-кого из римских пап.

Я рассмеялся. Он прижал меня к стенке, и хотя я чувствовал, к чему он клонит, но не мог понять, с какой стороны обрушится удар.

– Джерри, я уже понял, вы наполовину иезуит.

Он улыбнулся и потер свой короткий ежик.

– Допускаю, кое-чему они меня научили. И неплохо. – Глаза его сузились, и он наклонился к столу. – Мне просто ненавистна идея о том, что одни люди обладают большим правом лишать кого-то жизни, чем другие. Если так, то это в корне порочное убеждение. Раз ты убил, значит, подлежишь наказанию.

– Как Алек Хардимен?

– А ты ведь и сейчас полицейский, пусть неофициально, правда, Патрик?

– За это мне и платят мои клиенты, Джер. – Я нагнулся через стол и вновь наполнил его стакан. – Расскажите об Алеке Хардимене, Коле Моррисоне и Джамале Купере.

– Возможно, Алек и убил Кола Моррисона и Купера, точно не знаю. Кто бы это ни сотворил, совершенно очевидно: этим поступком он хотел сделать своего рода заявление. Ведь Моррисон был распят под статуей Эдварда Эверетта, в его горло был воткнут нож для колки льда, чтобы пресечь крики, некоторые части его тела были отрезаны и так и не найдены.

– Какие части?

Джерри постучал пальцами по поверхности стола, губы его сжались, по всему видно было, что он решает, что и как можно сказать.

– Отрезаны были яички, коленная чашечка, оба больших пальца. То же самое было с другими жертвами, о которых мы уже знали.

– Другими, помимо Купера?

– Незадолго до того, как убили Кола Моррисона, – сказал Джерри, – в автобусном депо Спрингфилда были найдены тела нескольких пьянчуг и шлюх. Всего шестеро, первым был Купер. И хотя не все совпадало, отличалось как оружие убийства и разрезы на телах, так и методы пыток, но мы с Бреттом были уверены: это дело рук все тех же двух извращенцев.

– Двух? – спросил я.

Джерри кивнул:

– Они работали в паре. В принципе это мог быть и один человек, но тогда он должен был быть чрезвычайно силен, мастер на обе руки и быстр, как молния.

– Но если характер оружия и выбор жертв были так различны, почему вы были уверены, что имеете дело с одними и теми же убийцами?

– Потому что все убийства объединяет невероятно высокий уровень жестокости, какого я раньше не встречал. Да и после не приходилось. Эти парни не только сами получали удовольствие от своей работы, Патрик; они, или он, также думали о тех, кто найдет эти трупы, об их реакции на увиденное. Одного пьянчужку они разрезали на сто шестьдесят четыре кусочка. Вдумайся. Сто шестьдесят четыре кусочка плоти и костей, некоторые не больше фаланги пальца. Все они были разбросаны по комнате – на тумбочке, вдоль изголовья кровати, по всему полу, торчали с крючков и веревки в душе – и все это в маленькой комнатушке ночлежного дома все в той же Зоне. Этого здания уже давно нет, но, веришь, не могу проезжать мимо этого места, чтобы не вспомнить эту комнатку. Или другой случай. Шестнадцатилетняя девчушка, сбежавшая из дому в Вустере. Он свернул ей шею, повернул голову на сто восемьдесят градусов и обклеил основание шеи эластичной лентой, чтобы она держалась в вертикальном положении, – и все это для того, чтобы ошарашить первого, кто войдет в помещение. Это было сверх всяких норм и границ, с которыми мне приходилось сталкиваться, и никто пока не смог убедить меня, что все шестеро – а их дела, кстати, не закрыты до сих пор – были жертвами разных преступников.

– А Кол Моррисон?

Джерри кивнул:

– Номер семь. А Чарльз Рагглстоун, возможно, был бы номером восемь.

– Минуточку, – сказал я, – Рагглстоун, друг Алека Хардимена?

– Да-да. – Он поднял свой стакан, поставил обратно и стал рассматривать. – Чарльз Рагглстоун был убит в помещении склада недалеко отсюда. Он был зарезан – в его тело вогнали нож для колки льда тридцать два раза, затем нанесли несколько ударов молотком по голове, настолько мощных, что отверстия в черепе напоминали норки загадочных зверьков, решивших выбраться из своего домика наружу. Рагглстоун был также обожжен, сантиметр за сантиметром, от пяток до шеи, и все это делалось, пока он еще дышал. Алека Хардимена мы нашли без сознания в диспетчерской, на нем везде была кровь Рагглстоуна, а рядом нож для колки льда с отпечатками его пальцев.

– Значит, его рук дело.

Джерри пожал плечами:

– Каждый год по просьбе отца я посещал Алека в тюрьме Уолпол. И уж не знаю почему, возможно, потому, что люблю его, я все еще вижу в нем маленького мальчика. Что бы там ни было. Но хоть я и люблю его, все же должен признать: на самом деле он всего-навсего ноль без палочки. Способен ли он убить кого-то? Да. Ни на секунду не сомневаюсь. Но должен подчеркнуть следующее: ни один человек, как бы силен он ни был, а Алек, увы, к таковым не принадлежал, не мог сотворить того, что было сделано с Рагглстоуном. – Он поджал губы и поставил стакан на стол. – Когда Алека осудили, убийства, которые мы расследовали, как бы сами по себе заглохли. Его отец, естественно, в скором времени подал в отставку, но я продолжал интересоваться делом Моррисона и тех шести, и должен сказать, что исключил участие Алека по меньшей мере в двух убийствах.

– Но он был осужден.

– Только за убийство Рагглстоуна. Никто не хотел признавать, что где-то бродит серийный убийца, а это скрывают от широкой общественности. Ни у кого не было желания получить еще по яйцам после того, как сын заслуженного полицейского был арестован за жестокое убийство. Поэтому Алек отправился под суд за злодеяние, совершенное над Рагглстоуном, и был приговорен к пожизненному тюремному заключению в Уолполе, где гниет по сей день. Его отец отбыл во Флориду, возможно, уже умер, пытаясь разобраться в том, где искать истоки своих несчастий. И все это не имело бы сейчас никакого значения, если бы кое-кто не распял на горе Кару Райдер, а некто другой не снабдил тебя моим именем, а заодно и именем Алека Хардимена.

– Выходит, – сказал я, – если в действительности убийц было двое и Алек Хардимен был лишь ассистентом…

– Тогда второй все еще среди нас, да. – Под его глазами образовались темные мешки. – И если он снова здесь, если он таился целых двадцать пять лет для нового прыжка, могу сказать только одно: он дико зол.

16

В тот яркий солнечный летний день, когда Кара Райдер остановила меня, чтобы спросить, как продвигается дело Джейсона Уоррена, шел снег.

Она вновь изменила цвет своих волос, вернувшись к естественному, светлому. Она сидела в садовом кресле возле бара «Черный изумруд», на ней были только розовые трусики-бикини, снег обсыпал ее со всех сторон, образуя рядом с креслом сугробы, но ее кожа была освещена лучами солнца. Ее маленькие груди были упруги и покрыты капельками испарины, и мне пришлось напомнить себе, что я знаю ее с детства, поэтому не должен рассматривать их в сексуальном плане.

Грейс и Мэй были неподалеку, Грейс прилаживала черную розу к волосам Мэй. На противоположной стороне улицы за ними наблюдала стайка белых собачек, маленьких и шишковатых, истекающих слюной, обильные потоки которой струились из уголков пастей.

– Я должен идти, – сказал я Каре, но когда оглянулся, то увидел, что Грейс и Мэй уже ушли.

– Сядь, – сказала Кара. – Только на секунду.

Я сел, и снег стал падать мне за воротник, холодя позвоночник. Зубы мои стучали, особенно когда я произнес:

– Я думал, ты умерла.

– Нет, – сказала она. – Я просто уезжала ненадолго.

– Куда именно?

– В Бруклин. Черт.

– Что?

– Это место выглядит так же, как раньше, просто охренеть.

Грейс выглянула из «Изумруда».

– Ты идешь, Патрик?

– Должен идти, – сказал я и похлопал Кару по плечу.

Она взяла мою руку и прижала ее к своей обнаженной груди.

Я посмотрел на Грейс, но она, казалось, не возражала. Рядом с ней стояла Энджи, и обе улыбались.

Кара прижала мою ладонь к своему соску.

– Не забудь обо мне, Патрик.

Снег начал покрывать ее тело, будто желая похоронить ее.

– Не забуду. Я должен идти.

– Прощай.

Под тяжестью снега ножки ее кресла подкосились, и когда я оглянулся назад, то увидел только смутные очертания тела под покровом мягкого снега.

Из бара вышла Мэй, взяла меня за руку и протянула ее своей собаке.

Я наблюдал, как моя кровь превращается в красную пену, наполняющую собачью пасть, но боли не было, наоборот, было почти приятно.

– Видишь, Патрик, – сказала Мэй, – ты ему нравишься.

* * *

Была последняя неделя октября, когда мы, по общему согласию с Дайандрой и Эриком, закрыли наконец дело Джейсона Уоррена. Я знаю парней, которые еще доили бы его, играя на материнских страхах, но я этого не делаю. И не потому, что исключительно высокоморален, а просто знаю, когда половина доходов поступает от подобных клиентов, это недолговечный бизнес. Мы завели досье на всех преподавателей Джейсона с момента его поступления в университет (числом одиннадцать) и на всех его близких знакомых (Джейд, Габриэль, Лорен и соседа по комнате), за исключением парня с бородкой, и ни в ком из них не обнаружили хоть какую-то угрозу для Джейсона. У нас имелись отчеты о повседневных наблюдениях, а также краткий обзор наших встреч с Толстым Фредди, Джеком Раузом и Кевином Херлихи и расшифровка моего личного телефонного разговора со Стэном Тимпсоном.

Дайандра больше не получала угроз, телефонных звонков и фотографий по почте. Отдыхая в Нью-Хэмпшире, она в разговоре с Джейсоном упомянула, что кое-кто из ее друзей видел его на прошлой неделе в кинотеатре с молодым человеком, на что тот ответил, что это «всего лишь друг», и разговор на этом завершился.

Мы потратили еще одну неделю на наблюдение за Джейсоном, но результат был тот же: взрыв сексуальной активности, уединение, учеба.

Дайандра согласилась, что мы все зашли в тупик и что, кроме той фотографии, ничто больше не свидетельствовало об угрозе для Джейсона, и в конце концов мы пришли к выводу, что, возможно, наша первоначальная версия – Дайандра ненароком рассердила Кевина Херлихи – была наиболее правильной. А уж после того как мы встретились с Толстым Фредди, любой намек на угрозу просто испарился; возможно, Фредди, Кевин, Джек и вообще вся эта компания решили дать задний ход, но не хотели потерять лицо перед какой-то парочкой интеллектуалов.

В любом случае теперь все было позади. Дайандра расплатилась с нами и поблагодарила, мы оставили наши визитки и номера телефонов на случай, если что-то вдруг проявится и снова ворвется в нашу жизнь в этот мертвый для бизнеса сезон. Несколько дней спустя по настоянию Дэвина мы встретились с ним в два часа дня в баре «Черный изумруд». На двери висела табличка «Закрыто», но мы постучали, и Дэвин открыл нам, а после того как вошли, запер дверь на замок.

Джерри Глинн сидел с довольно кислым видом на холодильнике за барной стойкой, Оскар сидел там же с тарелкой еды. Дэвин уселся рядом и занялся кровавым чизбургером, видимо так и не дошедшим до открытого огня.

Я уселся позади Дэвина, Энджи – рядом с Оскаром, что позволило ей своровать у него картофель фри.

Я посмотрел на чизбургер Дэвина.

– Похоже, корову просто прислонили к радиатору?

Он проворчал что-то и отправил в рот очередную порцию.

– Дэвин, знаешь ли ты, что делает красное мясо с твоим сердцем, не говоря уж о кишечнике?

Он вытер рот салфеткой.

– Послушай, Кензи, похоже, за то время, что мы не виделись, ты превратился в одного из этих вегетарианцев-чистоплюев?

– Ничуть. Но видел одного, пикетирующего на улице.

Дэвин потянул руку к бедру:

– Вот. Возьми мой пистолет и пристрели придурка. Давай, пока он еще там. Обещаю, тебе ничего не будет.

Позади меня послышалось легкое покашливание, будто кто-то прочищал горло. Я посмотрел в стенное зеркало. В затененной нише, как раз за моим правым плечом, сидел мужчина.

На нем были темный костюм и такой же галстук, белоснежная рубашка и такой же шарф. Его темные волосы имели оттенок полированного красного дерева. Он сидел настолько прямо, что казалось, у него вместо позвоночника вставлена палка.

Дэвин ткнул указательным пальцем через плечо.

– Патрик Кензи, Анджела Дженнаро, знакомьтесь, специальный агент ФБР Бертон Болтон.

Мы с Анджелой повернулись на вертящихся стульях и одновременно сказали: «Здравствуйте».

Специальный агент Болтон промолчал. Он окинул каждого из нас с головы до ног взглядом, который, очевидно, бывал у комендантов концлагерей, когда они оценивали заключенных на предмет, годен ли тот для работы или пусть отправляется в газовую камеру, затем этот взгляд переместился в точку, находящуюся над плечом Оскара.

– У нас проблема, – сказал тот.

– Которая пока маленькая, – подхватил Дэвин, – а может стать большой.

– И в чем же она? – спросила Энджи.

– Давайте сядем вместе. – Оскар отодвинул свою тарелку.

Дэвин сделал то же самое, и мы объединились. Специальный агент Болтон остался в своей нише.

– А Джерри? – спросил я, видя, как тот собирает тарелки со стойки бара.

– Мистера Глинна уже допросили, – ответил Болтон.

– А– а…

– Патрик, – начал Дэвин, – твоя визитка была найдена в руке Кары Райдер.

– Я уже объяснял, как она туда попала.

– Когда мы разрабатывали версию, что Мики Дуг или кто-то из его друзей убили ее, потому что она отшила кого-то из них, это было не важно.

– Ваша версия изменилась? – спросила Энджи.

– Боюсь, что да. – Дэвин зажег сигарету.

– Ты же бросил, – сказал я.

– Неудачно. – Он пожал плечами.

Агент Болтон вынул из своего дипломата фотографию и протянул мне. На ней был изображен молодой человек, примерно тридцати с небольшим лет, фигурой напоминающий греческую статую. На нем были только шорты, он улыбался прямо в камеру, а верхняя часть его торса состояла из упругих округлых мышц и бицепсов, некоторые из которых были размером с бейсбольный мяч.

– Знаете этого человека?

Я сказал «нет» и передал снимок Энджи. Она с минуту смотрела на него.

– Нет.

– Уверены?

– Я бы запомнила такое тело, – сказала она. – Можете мне поверить.

– Кто он?

– Питер Стимович, – сказал Оскар. – На самом деле его полное имя «покойный Питер Стимович». Прошлой ночью был убит.

– У него тоже была моя визитка?

– Насколько нам известно, нет.

– В таком случае почему я здесь?

Дэвин посмотрел на Джерри, находящегося в противоположной стороне бара:

– О чем вы говорили с Джерри, когда приходили сюда несколько дней назад?

– Спросите у него.

– Мы это сделали.

– Минуточку, – сказал я, – откуда вы знаете, что я приходил сюда несколько дней назад?

– Вы находитесь под наблюдением, – сказал Болтон.

– Простите?

Дэвин пожал плечами:

– Все это серьезнее, чем ты думаешь, Патрик. Гораздо серьезнее.

– С каких пор? – спросил я.

– Что?..

– За мной следят? – Я взглянул на Болтона.

– С тех пор как Алек Хардимен отказался отвечать на наши вопросы, – ответил Дэвин.

– При чем же здесь я?

– Когда он отказался беседовать с нами, – сказал Оскар, – он сообщил, что единственный человек, с кем он будет разговаривать, это ты.

– Я?

– Ты, Патрик. Только ты.