Текст книги "Путь слез"

Его седая голова кружилась, мучимая беспорядочными мыслями, а позади него послушливо шагали его ничего не ведающие, возлюбленные дети. Временами они жаловались, но не так часто, как им действительно приходилось туго, и предпочитали искать силы внутри себя и извне. Всегда щедрый Георг не преминул мимоходом выдавить поспешную улыбку, перебирая тяжелыми ногами. От него-то и слова не слышали, а только запыхавшееся бормотание. Милый Лотар, ослабевший и часто путешествующий у Вила на плечах, успокаивал сердца ласковым пением. Другие, подобно крошке Анне и верным Ионам, продолжали путь с усердием, что умилило бы самых закаленных христианских рыцарей.

* * *

На следующий день крестоносцы завернули за поворот пыльной дороги и остановились, чтобы присмотреться к тому, что предстало их взору. Верный товарищ, Рейн, вдруг усеялся плоскодонными баржами и одномачтовыми лодками. На одном берегу женщины собирали тростник для плетения, а вдоль другого – расположились рыбаки, проворно и далеко закидывая своими мощными руками тресковые сети.

– Смотрите, вон там, – показал рукой Лотар. – Должно быть город поблизости. Видите, сколько людей на дороге.

Дети всматривались в неясные очертания страсбургских стен на том берегу. Длинное шествие из телег и наездников, идущее по дороге от переправы, выглядело как множество крошечных фигурок.

– Верно, – ответил Петер, – и впрямь, город и есть, притом город хороший. Ах, если бы вы смогли насладиться им изнутри, его рынками и ярмарками, обилием яств, прекрасными домами и храмами. – Петер обнял Карла и Иона-первого и поведал о временах странствований по сим местам. Он рассказывал об огромном базаре, заполненном товарами с Востока: шелками и благовониями, специями и удивительными изделиями из серебра. – В богатых домах со стен свисают прекрасные гобелены, а женщины украшают себя чистейшим золотом. А вино – ах, какое это вино! Говорят, на базарах ныне вовсю торгуют новомодными принадлежностями, которые благородные граждане покупают для своих одежд. Зовутся они пуговицами.

Дети выжидали объяснений.

– Как мне рассказали, пуговицы бывают круглыми и квадратными, из резного дерева иль меди, и ими края туники крепко сцепляются на груди. Умно придумано. Их пришивают с одного края, а продевают в дырки на другом крае платья.

Дети рассмеялись.

– Пуговицы, – кривлялись они. – Может достать парочку Георгу на панталоны?

– Ну-ну, не смейтесь над нашим другом Георгом, – улыбнулся старик и продолжал говорить о городских менестрелях и жонглерах, шутах и паяцах, которые заставляли смеяться до слез как крестьян так и знатных. – Дети мои, помните, что веселье принадлежит как принцам крови, так и нищим. Когда мы, люди, смеемся, мы смеемся без оглядки на чины и положение, ибо смех наш – не смех господина или слуги, благородного или простолюдина, а смех творений, созданных по образу Бога, Который также смеется. Удивительно сие – видеть, как одинаково солоноватую слезу утирает и шелковый рукав бюргера, и холстяной крестьянский рукав.

Вскоре крестоносцы отвели взоры от видов Страсбурга и вновь обратились к дням сурового похода. Одним поздним вечером после очередного изгиба дороги им открылся вид на торговый город Дюнкельдорф, расположенный поодаль. Солнце уже садилось, и Вил предложил разбить лагерь на ночлег. Спустя короткое время в кругу, посреди несчастных замаранных лиц весело затрещал небольшой костер.

За последние полмесяца стоянки были передышкой приятной, хоть и не всегда радостной, но в эту ночь рождались мысли тяжелые и грустные. Петер, как всегда, коротко благословил их и разделил между всеми остатки угря, пригоршню сушеных яблок и последний, черствый кусок хлеба. Паломники остро чувствовали, что сейчас они съедают последнее из запасов, которыми снабдил их отец Георга, и понимали, что снова грядут тяжелые времена.

Чтобы развеять уныние среди своих детей, Петер встал близ тихого пламени и, улыбаясь широкой, однозубой улыбкой, принялся рассказывать истории древнего германского народа. Он увлекал детское воображение все дальше и дальше, к стародавним деяниям прародителей-тевтонцев, и душевные страдания крестоносцев рассеивались в ночной тьме.

Петер вскидывал свой посох и отражал им воображаемые нападки невидимых врагов, громогласно вещая предания о воинах Мэйфилда, о битвах с драконами, о спасении прекрасных Дев, о незримых взорами духах – хранителей долин.

– А скоро, дети мои, – он указал посохом в темноту, – мы выйдем к пределам бескрайнего Шварцвальда, того леса, который, по слухам, кишит эльфами и феями, места, полного тайн. Там звезды осыпают вас волЗшебной пылью, а деревья хранят секреты. Ах, дорогие мои, что это за чудесное место.

Дети притихли. Петер медленно отошел к краю освещенного костром пространства и величественно возложил обе руки на посох.

– Закройте глаза, дети мои, и разумом узрите дивные образы мира. Все, что только видит глаз, – все имеет предназначение.

Его голос дошел до шепота. Он надвинул на лоб свой черный капюшон.

– Падающий лист осенью, каждая летняя росинка, каждый вскрик совы, каждое дыхание ветра, все имеет предназначение.

Из тени кто-то прощебетал:

– И даже эльфы?

– Да, дитя, и даже образы в нашем воображении.

Возмущенный шепот пронесся по кругу.

– Нет, Петер! – убежденно воскликнул один из сидящих. – Неправда. Vater, отец мой, бывал в лесах и видел их собственными глазами!

– Так-так, – подтвердил другой. – Эльфы окружают мою деревню чуть ли не каждое летнее празднество. Они живут не только лишь у нас в голове.

У Петера не было желанья спорить по этому делу, а огонька надежды в глазах Марии стало достаточно, чтобы ему придержать собственные мысли о подобных вещах. Он вспомнил, как сам когда-то томился от желания хоть одним глазком увидеть кожаный колпак веселого тролля иль взмах легкого крыла лесного эльфа.

– Ну, возможно, это и впрямь так, – уступил он. – Признаться, я не уверен в сих вопросах. Вероятно, духи обитают и у нас в мыслях, и в лесах.

Довольные, что священник пощадил их мечты, крестоносцы снова поддались спокойствию огня и теплых слов старика. И совсем скоро веки их отяжелели и перестали сопротивляться глубокому сну.

Многим показалось, что рассвет настал слишком рано, но только не Вилу: он жаждал отправиться за сокровищами, которые таил в себе город, лежащий перед ним. И поскольку скудный завтрак не потребовал долгих приготовлений, все быстро стали в строй и последовали за предводителем к воротам Дюнкельдорфа.

– Бывал ли ты в этом городе, Петер? – спросил Карл.

Петер медленно кивнул.

– Ja, сын мой сын, бывал. Бывал, и решение снова навестить его мне не кажется мудрым.

Вильгельм был не в духе для пререканий.

– Петер, – отрезал он, – у нас нет выбора, как только пойти туда и найти пропитание. Скоро праздник урожая и, думается мне, в городе смогут уделить нам от своего изобилия.

Петер вздохнул и не промолчал на язвительный тон мальчика. Напротив, он любвеобильным взглядом окинул утомленные лица паствы. Он грустно посмотрел на их изорванные одежды и опухшие ноги. Всем хотелось есть, многие болели, но в глазах, с которыми он по очереди встречался, еще сохранилась искорка упрямой веры и неизменный свет надежды. Вид столь твердой решимости потряс его до глубины сердца, и Петер вознес тихую молитву за мудрость для себя и защиту для малых сих Старик обратился к Вилу.

– Я беспрекословно подчиняюсь тебе, мой юный господин, но прислушайся к моим словам: этого места следует бояться. Будьте начеку, не расходитесь, и платите высшую дань уважения городскому народу.

Неожиданно сквозь строй протиснулся Георг. Было видно, что такая решимость давалась ему нелегко.

– Могу я сказать?

Вил кивнул.

– В этих землях я не бывал, и, насколько известно мне, здесь не бывал и мой отец. Но я слышал от наших охотников, что места эти опасны для каждого чужеземца. Говорят, что местные бюргеры и магистрат заправляют городом заодно, а люди они злые и порочные. Место это зовут убежищем для законопреступников из окрестных земель, и даже из королевства Франции.

Томас оскалился и с напыщенным видом подошел к Георгу.

– Ежели ты струсил, толстяк, можешь оставаться и поддерживать огонь к нашему возвращению. Уж мне-то вовсе не хочется, чтобы из-за своих переживаний у тебя снова заболело в животе.

Георг покраснел.

– Может быть он и прав, Томас, – вступился Карл.

– Что ж, может быть и прав. Но наш толстяк все равно трус.

Петер ободряюще положил руку Георгу на плечо и обратился ко всем.

– Георг правильно поступил, что поделился своим знанием, и за это мы ему благодарны. Я также осведомлен о темных делах, творящихся здесь, но наши запасы истощились. Мы последуем за Вилом с удвоенной бдительностью.

Буркнув несколько слов и махнув рукой, Вил повел воинов к стене города. Петер настроился на молитву, но едва успел помыслить о первом прошении, как его отвлек Карл.

– Я готов к следующей подсказке.

– Какой подсказке, друг мой? – не понял Петер.

– К твоей загадке.

Старик улыбнулся.

– Уже? Ну что ж, хорошо, вот она:

 
Песнь дрозда и соловья
По ветру рождена.
Но вот куда, к каким краям
Лететь она должна?
 

Карл скривил лицо, усиленно раздумывая над словами священника.

– Ach Петер, твоя подсказка чересчур сложна, и я не могу ответить на загадку сейчас.

– Это верно, подсказка не из легких, но какая радость нам от легких загадок? А тебе есть что-либо загадать мне?

Карл задумался, а Мария, которая слушала их разговор, подскочила к Карлу и что-то прошептала ему прямо в ухо.

– Ну, это совсем старая, – отозвался Карл.

Он оглянулся на хвост колонны и подозвал Георга и нескольких других. Когда они все сгрудились возле него, он продолжил.

– У Марии есть для вас загадка: молодого священника послали посмотреть на застолье в аду. Прибыв на место, он увидел, что проклятым душам раздали острейшие вилы в человеческий рост. Изголодавшись, все хотели быстро накинуться на еду, но как они ни старались, никак не могли дотянуться до ртов своими вилами, на которые они наткнули куски мяса. И застолье обернулось проклятиями и драками.

Затем опечаленного священника отвели на небеса, где ангелы предложили обитателям поиграть в ту же самую игру. Небесным жителям раздали такие же вилы для еды, но все они прекрасно насытились хорошим мясом, и за столом пребывали в радости и веселье. Как такое возможно?

Глаза Георга напряженно вдавились в потные щеки, – так усиленно он принялся за разгадку. «Может быть, – представил себе он, – я смогу завоевать дружбу Карла, если отгадаю эти его чертовы загадки. Вот было бы хорошо!» Голова его была еще занята мыслями, когда, не найдя ответа, он оказался у внушительных врат Дюнкельдорфа.

Глава 9
Дюнкельдорф

Свободный город Дюнкельдорф был центром торговли. Он располагался прямо на восточном берегу Рейна в каких-то двух днях пути от французского города Колмара и на расстоянии приятного путешествия до Базеля в южном направлении. Благодаря удачному месторасположению в городе процветали торговцы из обоих примыкающих королевств, и сборный рынок привлекал своей удобностью и купцов, пересекающих долину Рейна. Недавно был утвержден независимый статус города, и его границы охранялись крепостной стеной и отрядом наемных солдат.

Городской люд селился в домах с деревянным остовом, неряшливо разбросанных вдоль узких, немощенных улиц. Некоторые дома обшили широким и прочным тесом и отштукатурили, некоторые – изящно дополнили тонким стеклом и ставнями, но большинство домов, все же, были на старый манер простыми и грубоватыми, из лозы и соломы.

Срубная часовня у базарной площади представляла собой временный приход для страждущих духовно, а на южном холме, на окраине города, началось воздвижение надлежащей каменной церкви. Майнцкая епархия наделила отца Сильвестера полной властью во всех делах города. Жизнь его управлялась посредством бюргерского совета, а независимость свою он получил от священника императора Генриха VI. Законы писались так, чтобы служить исключительно интересам влиятельных лиц. остальным же не стоило ждать милости или правосудия.

Оказалось, что праздник урожая они пропустили, и опечаленные дети тесным строем вступали за Вилом и Петером в суматоху оживленного города. Вскоре со всех сторон крестоносцев стали теснить бедняки и богачи, воры и священники, своенравные охранники и всякого рода путники. Полотно из людских тел обволакивало всей своей пестротой и завораживало детские взоры. Купцы громко зазывали покупателей и расхваливали – кто льняные холсты, кто выдубленные кожи, фруктовые сласти или оружие. Шумливый, но заманчивый водоворот звуков дополняли нетерпеливые крики животных, да еще случайный звон церковного колокола. Однако гнетущий мрак, владевший умами продающих и покупающих, внешне столь беспечных, не ускользнул от обостренных чувств пилигримов. И прелести жизни, которые должны бы воспламенить их любопытство, вызвали в них лишь недоверие.

Петер хлопотал над детьми как беспокойная наседка над цыплятами, непрестанно увещевая их быть бдительными и не навлечь на себя чье-либо недовольство.

– Ради всех святых, будьте ангелами, и делайте только то, что я вам скажу.

Обычно столь уверенный в собственной смекалке и жизненной мудрости, Петер вел отряд Невинных с чуждой ему робостью. Он всеми силами держался за веру в возможную благосклонность Церкви, и, кротко выпросив у какого-то нищего о дороге, старик направился к деревянной часовне. Он громко постучал в тяжелую дубовую дверь.

– Приветствую, приветствую вас.

Ответа не последовало. Петер сильнее заколотил кулаками и громко выкрикнул:

– G'tag? Да есть здесь кто-нибудь?

Из появившейся сумрачной щели показался крючковатый нос.

– В чем дело? – изнутри прошипел голос.

Смутившись столь необычным приемом, Петер дернул плечами и представил себя и свое общество. Дверь раскрылась, но лишь настолько, чтобы отец Сильвестер смог высунуть свою голову в кожаной шапке. Сильвестер ничего не произнес, а только посмотрел своими черными глазами-бусинками на уставших, пыльных детей. Он сделал долгий напряженный вдох, от которого его ноздри, казалось, готовы были лопнуть, и проскулил.

– Пошли вон. Прочь отсюда, грязное скопище выродков. Вон, вон немедля. Сколько можно! Ходят и ходят тут.

Петер стиснул зубы.

– Я взываю к вам во имя нашего Господа: смилуйтесь над малыми детьми. Неужели в христианском сердце не найдется жалости, чтобы разделить с нами немного пищи и питья? Истинно говорю, благословив наш Святой поход, вы обретете изобилие для своего прихода.

Священник зарычал и настежь распахнул двери.

– Святой поход? Мне-то он не кажется святым! Вы обратили благо ко злу. Говорят, что ваши так называемые пилигримы – не более чем браконьеры и обычные воры, которые несут убытки и смерть на земли нашей Империи и Франции.

Голос его становился все пронзительнее. Он снова отшвырнул дверь, чтобы ткнуть пальцем прямо Петеру в лицо.

– Истинный Бог не потерпит подобное богохульство, также и Его Святая Церковь. Мало вас, жуликов, еще пороли во имя всего святого, что еще осталось под небом. По мне, так порочные умыслы таких самозванцев достойны виселицы. Мне говорили, что наш Господь в праведном гневе до смерти поражает легионы таких как вы и лихорадкой, и голодом. И поделом им. Вот уж достойная награда за их богохульство. Разве не достаточно очевидно сие свидетельствует о ереси и нечестии вашего отвратительного притворства? Прославляй они Бога, несчастие не стало бы их компаньоном!

– Разве вы не разделите сострадания Святой Девы к своим детям, даже столь несовершенных как…

– Не говори мне о Деве Марии и отставь велеречивость священнослужителя. Как ты смеешь! Подлый оборванец, мошенник. Как смеешь ты носить одеяние Святой Церкви! Возможно, тебя следует отдать под суд магистрата и предать судьбе, подлежащей за твое самозванство! – Сильвестер благочестиво взялся за отвороты рясы и заговорил более уравновешенно: – Однако, я человек Божий, и, как таковой, предлагаю милость, о которой вы говорите. Я не нашлю на вас истребление, но предупреждаю об оном. Лучше воспользуйся оказанной терпимостью и убери этот мусор, этих жалких подкидышей, с улиц нашего достопочтенного города.

Священник захлопнул дверь, оставив недоуменных крестоносцев с пустыми руками.

Петер закрыл глаза в молитве, прося у Бога прощения за ярость, которая разрывала его изнутри. Затем он поднял глаза к небу, словно ожидая увидеть там ответ: «Что же, Отец, неужели это я? Я ли это? Я ли сошел с ума, или я один из тех немногих разумных существ, которым суждено скитаться среди умалишенных?»

Он обратил взоры на смущенные, испуганные лица вокруг себя и попытался что-то сказать им, но язык, скованный гневом прилип к гортани.

Молчание прервал дрожащий голос Лотара:

– Отец Петер, разве он не поможет нам?

Ион-первый схватил старика за рясу и отчаянно спросил:

– Ежели народ Божий не окажет помощи, тогда кто нам поможет?

Ответ Петера прозвучал едко и колко:

– Божий народ не всегда является народом Бога. Остерегайтесь, чада мои, держите ухо востро, наипаче, когда поблизости рыщут святоши!

Громкий призывный лай Соломона вдруг позвал их в тесный проулок, сжатый между двумя гильдейскими домами позади часовни. Группа поспешила туда за Петером и Вилом, которые осторожно последовали за возбужденным псом в сырую тень между домами. Там во мраке сидели, сгрудившись, трое испуганных детей. Прислонившись к стене, они крепко поджали ноги под самые подбородки и сжимали знакомые плетеные крестики. Они со страхом уставились на Петера и Вила. Соломон дружелюбно сунулся к ним своим острым носом, но они только сильней съежились.

– Успокойтесь, дети мои, – тихо сказал Петер. – Мы друзья, пришли помочь вам.

Троица колебалась. Наконец один ребенок встал.

– Я… меня зовут Фрида, – проговорила длинноногая светловолосая девочка лет пятнадцати. Она крепко сжала капюшон на горловине. – Я родом из королевства Вестфалии, и… я.

Не в силах дольше сдерживаться, она осеклась. Ее карие глаза наполнились слезами. Петер положил руку ей на плечо, и она упала в его объятья.

– Все хорошо, дитя мое.

Выплакавшись, она немного успокоилась и, шагнув назад, обтерла лицо рукавом. Она глубоко прерывисто вдохнула представила своих младших: брата Манфреда и сестру Гертруду. Потом она поведала историю об их злоключениях.

– Многие из нас умерли от лихорадки и голода еще в лесах к северу отсюда. Те что выжили, пришли на эту порочную землю. Мы только трижды попросили пищи у случайных торговцев, как охрана магистрата приказала нас выпороть. Затем…

Тут рассказ быстро подхватил Манфред, взволнованный, но полный самообладания одиннадцатилетний мальчик, и продолжил:

– Так оно и было, но мы побежали со всех ног и спрятались, а они все ходили и кричали, что надобно утопить желтоволосую ведьму.

Теперь встала Гертруда. Было ей не более десяти лет. Слабым дрожащим голосом она добавила.

– Мой господин, мы надеялись, что Бог поможет нам, быть может, это Он послал вас?

Петер едва сдерживал слезы, к горлу подступил тяжелый ком. Он протянул девочке руку.

– Ja, Mädel, да-да, прекрасная малышка, вы не напрасно надеялись и хорошо молились, и Бог сегодня ответил вам. Мне кажется, что Он несколько запоздал, учитывая ваши неотложные нужды, но так часто бывает. Наверное, такая у Него особенность.

Он подмигнул детям.

Вил схватил священника за рукав и прошептал:

– Нам больше некуда принимать новеньких.

Священник понимающе кивнул и отозвал мальчика в сторону.

– Доблестный и терпеливый Вил, как и нашему Господу, тебе доверили заботиться об отверженных, обездоленных и одиноких. Теперь считай каждого из этих несчастных – благословением, и ноша твоя облегчится.

Вил вздохнул, уступив мягкой настойчивости священника, и присоединился к остальным, пока Петер выводил троих ободрившихся найденышей из проулка. После короткого знакомства Фрида вместе с братом и сестрой влилась в строй новых товарищей и терпеливо ждала указаний.

Петер встал рядом с Вилом и тревожно взирал на площадь, где горожане суетились между лотками и прилавками базара. Ему на память пришли знаменитые площади Шампани, Трои и Базеля, но на этом месте он почувствовал гнет, тягостную завесу мрака, которая, казалось, давила даже сам воздух. Полевые сервы подозрительно натягивали соломенные шляпы на самые глаза, и как-то напряженно шли вслед неохотных волов, понукая их с несвойственным ожесточением. Купцы с Востока зазывали покупателей громко, но как-то нескладно, неубедительно, что весьма странно для людей своего дела. Все крестьянские женщины торопились куда-то, никто не останавливался, чтобы поболтать, а только переходили от прилавка к прилавку, одной рукой придерживая длинные платья, другой – тяжелые корзины с хлебами или овощами, которые несли на головах. То тут, то там в толпе случайно показывался дворянин, но такие, заметил Петер, всегда проходили с надменно поднятой головой и с видом глубокого презрения к скопищу черни, напиравшей со всех сторон. Больше всего священника обеспокоили бесчисленные солдаты, всегда пьяные и озлобленные, одетые в большинстве своем в цвета Брунсвика, носители гнева, напыщенности и раздражения.

Как же так, думал Петер, ведь город, казалось, изобиловал всем необходимым, и для тягости не было видимых причин. Вдоль всех главных улиц были разбросаны длинные деревянные лавки торговцев, а по всей площади – палатки булочников, и медников, и жестянщиков; шатры, набитые рыбой, кожаными изделиями, коврами, шелками с Востока и рулонами прекрасных тканей. Над повозками и телегами возвышались груды чесаной шерсти и связки кудели, только что прибывшие с ближайших поместий. Вдоль стен амбаров аккуратными рядами стояли плотные стога сена. Но вопреки видимому изобилию, почти на каждом углу сидели нищие и попрошайки, как напоминание о скудости сострадания, которая царила в душах горожан.

Петер о чем-то шепотом предупредил Вила, прежде чем тот вывел колонну на рынок. Но крестоносцы прекрасно поняли недомолвки священника и медленно шли вдоль длинного стола с изгибом посредине, который ломился от меда, соли, масла, ранних фруктов, солений и варений. Их глаза округлились при виде несметных бочонков с элем, жареных уток на вертелах, корзин с печеньями и солониной, опрятно выложенных в ряд с бочонками с угрем и осетром.

Принимая во внимание голод, который терзал детей изнутри, вид подобного изобилия вскоре стал невыносимым. От жаждущих мыслей Вила отвлек чей-то рывок: крошечная рука дергала его за пояс. Он повернулся и увидел Лотара. Его пожелтевшие глаза слезились от усталости и пыли.

– Господин Вил, можно мне немножко отдохнуть?

Вил заколебался, но уступил.

– Мы сделаем короткий привал, но у нас много дел.

Лотар улыбнулся и проследовал за остальными в укромный угол, где все повалились прямо в пыль. Томас подобрался ближе к Вилу, смутившись от издевок в свой адрес, на которые расщедрились прохожие. Петер задумчиво не сводил глаз с города, затем посмотрел на измученных спутников.

– У меня появилась идея. В этом злосчастном месте не хватает музыки. Кто-нибудь видел хоть одного менестреля или трубадура? Нет! Итак, сдается мне, что за хорошую песню мы сможем выручить немного еды.

Прежде чем ошеломленные крестоносцы подумали что-то возразить, их уже стремительно подогнали к центру базарной площади, где они расположились тесным полукругом. Через несколько мгновений Петер, желая напомнить им песню, весьма отдаленно воспроизвел ту мелодию и слова, что они так горячо пели всего лишь несколько недель назад.

– Чудный наш Господь Иисус, – запели они. – Царь всего творенья…

Голоса их звучали сдавленно и приглушенно, и чем дольше они пели невпопад, тем тише становилось пение, что и лишило их первоначального любопытства нескольких горожан. Петеру вздумалось подбодрить их, и он громко присоединился к их пению. На их беду, его визгливый и нестройный голос принес не подаяние, а насмешки, и восхитительный хор крестоносцев потонул в лавине глумливого хохота!

Залитый краской стыда и смущения, Вил повернулся спиной к товарищам и растворился в ревущей толпе. За ним с выражением отвращения на лице последовал Томас. Но верный Карл твердо выполнял долг, силясь петь вопреки слезам унижения, которые катились по раскрасневшимся щекам. Сбоку ему басом подпевал Георг, крепко зажмурив глаза и сжав кулаки.

Наконец Петер милостиво остановил хор, уверяя детей, что Даже ежели смертные не оценили их великолепное пение, то это непременно сделали ангелы небесные. Гогочущий люд вернулся к своим делам, а старик снова собрал свое малое стадо вокруг себя.

– А сейчас, чада, настало время для нового плана. – От парочки высказанных недовольств он отделался шутками. – с согласия Вила я предлагаю всем нам пойти парами и просить у каждого торговца и у тех, кто откроет нам двери.

Фриде стало не по себе, и она беспокойно перебила священника.

– Отец Петер, несколько дней тому назад нас с братом и сестрой едва не выпороли за подобное, и…

– Ja, ja, я знаю, дорогая моя. Но ничего иного нам не остается, а увидев столько просящих рук, охранники просто не смогут сообразить, за кем пускаться в погоню!

Фриду его слова не убедили.

– Ну и на сей раз, малышка, вы будете под моим строжайшим присмотром, – добавил Петер. – Я прокляну всякого, кто посмеет причинить вам худое! Теперь внимательно послушайте меня. Будьте скромны, оказывайте надлежащее почтение. Низко клоните головы и никому не смотрите прямо в глаза. Теперь вперед и скорее возвращайтесь ко мне.

Не издав ни единого недовольного слова, верные дети послушно разделились по парам и разбрелись по базару. Петер следил за ними, как старая наседка, которая высматривает цыплят, отбившихся из-под материнского крыла, и молился о Божьей защите для них. Его особенно беспокоили Вил и Томас, и он нисколько не обрадовался, когда эти двое ушли вместе. Последующие полчаса он зорко следил за ними, а когда мальчики подошли к дворянину и его жене, сердце его неистово заколотилось.

Состоятельная чета горделиво и уверенно шла наперерез мальчикам, и, под стать их манере, крестоносцы также приосанились. Госпожа была облачена в длинное черное платье из тончайшего шелка. Поверх платья был надет вышитый камзол и красная сатиновая накидка, капюшон которой красиво обрамлял ее светлые волосы. Серебряное ожерелье подчеркивало молочно-белую шею, а манжеты на рукавах застегивались на огромные жемчужины.

Господин красовался в сатиновых гамашах и блестящих сапогах, которые доходили ему чуть ли не до самого колена. Длинный вышитый плащ был застегнут на новомодные пуговицы из меди, а длинные черные волосы покрывала роскошная бархатная шляпа, искусно дополненная пурпурным павлиньим пером.

Блеск доселе невиданных пуговиц привлек внимание Вила. Он прочистил горло и поприветствовал чету, неохотно склонившись в почтении перед их высоким статусом.

– Моя госпожа, мой господин, – неловко произнес он. – Умоляю, окажите милость вашему покорному слуге. Не уделите ли вы ему несколько пенни, чтобы он купил немного хлеба для своей малой сестры?

На женском лице промелькнула тень сострадания, и взгляд, брошенный в сторону мужа, казалось, выразил искреннее желание помочь. Но лорд лишь уперся кулаками в бока, откинул голову и разразился смехом, отталкивая Вила и Томаса с дороги.

– Пошли прочь, щенки.

Петер торопливо поспешил к мальчикам, надеясь застать на месте и господ. Но не успел он приблизиться к супружеской паре, как Вил вдруг прорычал им вслед.

– Caput tuum in ano est.

Он подмигнул подошедшему Петеру, который застыл от неожиданности. Но дворянин вдруг повернулся на каблуках и, размахивая кулаками, стремительно бросился в их сторону. Троица благоразумно выбрала отступление и растворилась в толпе, так что брезжащему слюной лорду пришлось вернуться к озадаченной жене.

Вил робко посмотрел на взмокшего Петера, который тут же посвятил его в тонкости словесной тактики.

– Впредь будь осмотрителен в выборе мишени! – выбранил его старый священник. – Хитрость латыни в том, что она работает тогда, когда ее не понимают! Давай соберем остальных.

Крестоносцы, ворча, вернулись к Петеру и медленно обступили его. Никому не повезло сегодня: не удалось выпросить ни гроша, ни одна душа не пожелала подать милостыни. Петер вздохнул, хотя и внутренне успокоился, что удалось избежать враждебно настроенных властей. Разозлившись, Вил настаивал, чтобы они снова попытали счастья, но уже подальше от ворот.

Дети послушно поплелись вслед предводителю за угол, где они узрели очередное удивительное изобилие товаров. Петер изучал новое поле деятельности и попросил крестоносцев, как и прежде, держаться парами. Но его обостренные чувства внушали ему тревогу, и, услышав, как заскулил Соломон, он еще сильнее забеспокоился. Он обратился к Вилу.

– Отрок, – почтительно сказал он, – прости мое постоянное вмешательство, но я прошу позволить мне встать в середине площади, вон там, на той бочке. Оттуда я буду пристально наблюдать за вами. Ежели кто-то почувствует опасность, зовите Соломона, а я уж поспешу следом за ним.

Вил согласно кивнул.

Старик нахмурился и снова погрузился в размышления.

– Вот еще что. Все послушайте меня. Частенько поглядывайте на меня и на эту бочку. Если увидите, что я делаю так, – он распростер руки и закружился на месте, – сразу идите ко мне. Без колебаний и без вопросов, просто идите ко мне все, верьте мне и не сомневайтесь. Вы должны верить мне. Поняли?

Дети закивали.

– Все хорошо поняли? – добавил Вил. – Хорошо? Отлично! Тогда пошли.

Тревожно вздохнув, Петер направился к своей бочке и осторожно взобрался на нее. Отсюда, с этого шаткого сторожевого поста, Петер нес бдительную вахту, словно верный Защитник Христианства, непрестанно вознося молитвы, дабы ангельский легион спустился с облаков и оградил Невинных своими надежными могучими крыльями.

Два часа кряду дети просили подаяния впустую. День клонился к вечеру, и от закатного солнца по всей площади стали вытягиваться длинные тени. Добрая половина купцов уже уложила свой товар. Для крестоносцев ночь грозилась быть голодной и полной разочарования. Детям нелегко было противостоять искушению и не украсть брюкву, оставленную без присмотра, или оброненную грушу, но они проявляли верность и стойкость.

Бедный Петер устал, от долгого стояния на посту у него заныли ноги. Он, было, собрался присесть и немного отдохнуть, как вдруг заметил нескольких солдат, которые шли к базарной площади. Их определенную шаткость походки Петер ни с чем бы ни спутал: они были пьяны. По молодости он и сам, к своему стыду» был хорошо знаком с утроенной силой крепкого эля, солнечного пекла и скукоты. Тело старика налилось свежими силами, возникшими неведомо откуда, и его взор метался по обезлюдевшим улицам в поисках агнцев, которым грозила бы опасность. Он заметил белокурую головку Фриды и сестру ее, Гертруду, не далее чем за пятьдесят шагов от солдат. Сердце его замерло.