Текст книги "Путь слез"

Глава 4
Призыв к походу

Звон церковных колоколов гулко прокатился по аббатским землям, и Карл задрожал от возбуждения. Сквозь цветное и обычное стекло на священническую свиту падали толстые столбы солнечного света. Священнослужители отошли за скромную кафедру, и монастырский аббат остался один. Старый бенедиктинец покровительственно поднял руки над паствой и, после нескольких формальных приветствий, начал говорить на родном языке.

– Дети мои возлюбленные, мы пришли к общему заключению, что нас посетило лихо из потустороннего мира. Мы похоронили дорогого брата Лукаса, которого, как открылось, отравили. А перед этим отошел на вечный покой Ансель из Лимбурга: добрый человек, также павший от дьявольских промыслов.

– Нечистый все видит и простирает руку ко всему, – продолжал Удо. – Господь и Его ангелы дают нам духовную защиту, коль мы достойны ее. Наши господа и владыки получили щедрое благословение победы на востоке, однако теперь они боятся, как бы ни потерять все от греха, который насыщает сие место. Сей день должен был стать днем радости, днем восхваления Бога за щедрость дарованных побед. Но, несчастные дети мои, ваши тайны открыли врата для адских легионов.

Но, говорю вам, вы дети наши возлюбленные. И сей день не уйдет, покуда мы не отдадим себя и не склонимся в одном покаянии с вами. Мы ищем божественной и безмерной милости Господней, мы молим о помощи Святой Девы, мы обращаемся за советом, ибо все мы – грешное и развращенное стадо.

Он поднял руки еще выше.

– Говорю вам снова, чада мои дорогие, души несчастные, дорогая, любимая паства, мы согрешили против небес. На своей земле мы дали место тьме. Вот уже несколько лет вас умоляют присоединиться к Святой Церкви для освоения ее новых земель на востоке и на севере. Но немногие ответили. Вместо того вы все, бездушный народ, не покидаете свои обедневшие поместья. Мы дорого платим нашему достойнейшему соседу, лорду Рункелю, за вашу защиту. Но отчего я слышу среди вас только недовольство и жалобы, возмущения и ропот, которых не знал даже Моисей? Аббат опустил руки и закрыл глаза.

– «Чудный Господь Иисус, Царь всех народов, Божий Сын, Богочеловек. Тебя хвалю я, Тебя я славлю…».

Старик запнулся, словно его обуяла скорбь за свой злобный народ. Он обильно благословил их крестным знамением, склонил главу и, не оборачиваясь, отошел от кафедры.

Толпа на улице передавала его слова из уст в уста, потом стала совершенно безмолвной. Люди терялись в догадках о причине упрека и были пристыжены им. Карл дрожал от страха, а, представив, как Люцифер держит его мать за горло, он содрогнулся еще сильнее.

Могущественный архиепископ Майнца подобрал свои одежды и вместе с наместником приблизился к простой дубовой кафедре. Ничто не шелохнулось, кроме теплого ветерка, который играл со знаменами и завесами. Стало так тихо, словно под действием невидимой руки стихли все языки, а все лица вмиг обратились к посланникам неба.

Архиепископ стоял прямо, возвышаясь над прихожанами в просторном шелковом одеянии, которое мягко струилось и оставляло открытыми его черные ботинки. Большие яркие кресты были вышиты по обоим бокам желтой ризы, и темно-зеленая орарь с белой строчкой красиво обрамляла его плечи. Медный головной убор отражал пятнышки света от солнечных лучей падающих сквозь стекла, и словно бы наделял его неземной властью. Наместник, достопочтенно назначенный епархией Кельна стоял возле него в равном благолепии. Он крепко прижал руки к червонной орари и прогнулся назад, созерцая небеса.

Его Милость поднял свой золотой епископский посох над паствой и произнес благословение на всех собравшихся, затем постоял в молчании, чтобы оценить их. Взор его стальных глаз и удивительная мощь молчания завораживала и принца, и простолюдина. С волнением ожидали его слов собравшиеся души, наполненные столь сильным предвкушением, что едва не умоляли его начать.

Затем, как бы оказывая великий дар милости, архиепископ, наконец, заговорил:

– Придите, дети мои, внемлите нам, ибо мы наставим вас в страхе Господнем. Злой дух обитает среди вас, и вы смертельно пострадали от его мерзких рук. Я сердечно скорблю с вами. Милостивый Господь скорбит вместе со всеми нами, и Он привлечет вас к Своей груди.

Я вижу по вашим лицам, что вы полны страха за собственную судьбу, но что вы предложите скорбящим вокруг вас? Позор на ваши головы. Ибо тот же самый злобный князь мира сего рыскает по всей земле. Даже когда я произношу сии слова, он свободно обитает в Палестине, в самой стране нашего Господа. Плачьте, коль угодно, по своим бедам, а уже шесть поколений сильных сердцем христиан отдают жизнь, здоровье и достаток, дабы возвратить Землю Обетованную в руки Народа Завета.

Доколе вы покоитесь в своей мирной долине, Господь Бог взывает: «Моя земля вопиет против меня и борозды ее мокры от слез. Они приходят со своим скотом, и шатры их как рой саранчи. Они вторглись на мою землю и опустошают ее».

Позор тем, кто поет песни Господу, доколе саранча, сии сарацинские неверные, эти дети диавола, оскверняют землю, по которой ходил Сам Христос.

Архиепископ взглянул на небеса, затем отошел, передавая кафедру наместнику, крупному человеку средних лет по имени Паулус, когда-то прибывшему из Гогенстауфена, родины старого императора, Барбаросса.

– Если я забуду тебя, Иерусалим, – воскликнул Паулус, – забудь меня десница моя; прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалим во главе веселия моего. Ибо чертоги оставлены; шумный город покинут; Офел и башня служат убежищем диких ослов и пасущихся стад.

Наместник набрал полные легкие воздуха и закричал:

– Ибо Господь говорит: землю, которую Я дал Аврааму и Исааку, я дам вам, дети мои. Не будут терпеть голода и жажды, и не поразит их зной и солнце; ибо Милующий их будет вести их и приведет их к источникам вод.

Чада возлюбленные, прошу вас, придите, все горы Мои сделаю путем, и дороги Мои будут подняты. Вот, придете вы издалека, от севера.

Паулус смягчил голос и обратил добрый и нежный взгляд вверх, к окнам и к детям, рассыпанным по притихшему двору. Он указал на них епископским стражникам.

– Приведите их ко мне. Пустите детей приходить ко мне.

Ждал он терпеливо, снисходительно, как дедушка ожидает внуков летним субботним днем. Пехотинцы поспешили во двор и подозвали изумленных детей в церковь. Там они, широко раскрыв глаза, медленно, даже боязливо проталкивались между не менее пораженными взрослыми, давившими со всех боков.

– Komme, meine Kinder, – закричал наместник, – придите, дети мои, и соберитесь у ног моих. Сыны пастухов и дщери пахарей, придите, придите ко мне все, все придите, дети мои дорогие.

Карл был столько же удивлен, как и все остальные, но он быстро спохватился и с Марией за руку стал проталкиваться к святилищу. Горя от возбуждения и чуть не дрожа от предчувствия чего-то большого, мальчик и девочка присоединились к сверстникам впереди прохода между рядами.

Еще дважды наместник призывал детей прийти, и, наконец, почти что треть церкви наполнилась благоговейными детскими лицами. Оттиснутая знать столпилась по бокам и наблюдала за зрелищем с заметным раздражением, но Паулус продолжал сердечно улыбаться.

– Мои драгоценные агнцы, – мягко произнес он, – благодарю вас, каждого из вас, что вняли Слову Господню, ибо великий труд лежит пред вами. Быть может, некоторые уже слышали о младых христианах, которые понесли Благую Весть нашего Спасителя языческим завоевателям Палестины.

Детская толпа заинтересованно заколыхалась: мало кто слышал известие.

– Истинно так. Во всей Империи и во Франции собирается армия детей, чтобы избавить Иерусалим. Сейчас они в пути и нуждаются в вас, в каждом из вас. Кто знает, может это скорбное поместье получит освобождение от присутствия лиха, кабы и среди вас нашлось такое же послушание и богоугодность? Верую, щедрые благословения ожидают сие поместье, ежели его агнцы присоединятся к стаду, идущему к Палестине.

Воистину, Бог даровал видения вашего перехода к Палестине по суше. Jа, так-так, словно евреи когда-то пересекли Чермное море. О, дорогие мои, отдайте себя воле вашего любящего Небесного Отца. Вы отправитесь не с луком, не с копьем иль клинком, но с простотой, кротостью и чистой верой – с оружием, против которого не устоит никакой противник.

Довольный мгновенным воодушевлением на лицах невинных, служитель, однако, не упустил и настороженных взоров среди родителей, тревожно стекающихся к кафедре со всех сторон. Чувствуя их сопротивление, человек направил все внимание на шепчущихся взрослых. Он обратил взгляд прямо в недоверчиво прищуренные глаза и распростер руки над главами детей, собравшихся у его ног.

– Как пастырь Он будет пасти стадо Свое; агнцев будет брать на руки и носить на груди Своей.

Он сделал паузу, чтобы отставить свой крючковатый посох и прислонить его к кафедре. Затем схватился рукой за сердце и воззвал к прихожанам.

– Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить малых сих от любви Божьей во Христе Иисусе, Господе нашем.

Он высоко поднял подбородок и возвысил голос:

– Ибо не на лук мой уповаю, и не меч мой спасет меня; но Ты спасешь нас от врагов наших, и посрамишь ненавидящих нас.

Он склонился к детям у своих ног и положил ладони себе на колени.

– Вы были некогда тьма, а теперь – свет в Господе. Поступайте, как чада света, чтобы вам быть безукоризненными и чистыми, непорочными чадами Божьими среди строптивого и развращенного рода. Сияйте, как светила в мире, к похвале своей в день Христов, чтобы не тщетен был ваш поход.

Карл лишился слов. Его сердце словно вознеслось к небесному чертогу. Он был убежден, что Господь говорит к нему через этого святого человека.

Паулус продолжил, возвратившись на прежнее место.

– Чада дорогие, наступило последнее время, восходит новая эра. Наступило время невинных христианского мира заявить о своем праве владения. Наш император, Фридрих II, сам еще дитя, а видения получили мальчики десяти и двенадцати лет. Слова Господа нашего искренне отзываются в душе моей: Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то… младенцам.

Паулус остановился, затем снова поднял глаза к старшим.

– Ваши дети будут сильны на чужой стороне, истинно говорю вам, и грядущие поколения получат благословение. Богатство и изобилие придут к вам, ваша праведность пребудет вовек. Бог посетит вас, кто щедр и охотно поручает ему своих возлюбленных.

– О, дорогие отцы и добрые матери, – застонал церковник, – сыновья ваши и дочери – наследие от Господа. Что стрелы в руке сильного, то сыновья молодые. Блажен человек, который наполнил ими колчан свой! Не останутся они в стыде, когда будут говорить с врагами в воротах.

Слова наместника не промахнулись. И действительно, как туман поднимается за рассветом, так в собравшихся пробуждалось согласие.

Паулус обернулся к детям, разинувшим от удивления рты, и ловко захлопнул тенета:

– Дети, повинуйтесь своим родителям, ибо это угодно Господу. Итак, прислушайтесь к словам сиим: если дети, то и наследники, наследники Божьи, ибо с Ним вы страдаете, чтобы с Ним и прославиться.

Я посылаю вас не в беззаботное место, но в место трудное, и вы понесете святой Крест на плечах, подобно нашему дорогому Господу. Вас, мои дорогие дети, посылают на победу от имени Бога, ибо Тот, кто идет с вами, больше того, кто в мире.

Сузившиеся глаза проповедника окинули взглядом церковь целиком.

– Ежели Господу вы окажетесь угодны, Он воистину приведет вас в ту землю, землю, где течет молоко и мед. Восстаньте и овладейте ею! Не бойтесь и не страшитесь.

Он воздел очи к небу, едва не обливаясь слезами.

– И сии малые, Господи благой, дети Твои, кои еще не отличают худа от добра, они войдут в Твою землю. Ты даруешь им ее, и, верно, овладеют они ею. Тогда все узнают, что Ты – Господь Сущий, Спаситель, Лев Иудин. Иди пред сим стадом Твоих возлюбленнейших агнцев с горящим углем, огнем и серой, с палящим ветром иди перед ними! Да будут враги Твои как прах, взметаемый ветром, безжалостные полчища как мелкая пыль.

Ибо волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи. Не будут делать зла и никакого вреда на всей святой горе Твоей. Он смягчил голос и упокоил обе руки на отворотах одеяния. – Отважные мои дети, Господь, Бог ваш, ведет вас в землю добрую, в землю, где потоки вод, источники и озера выходят из долин и гор, в землю, где пшеница, ячмень, виноградные лозы, смоковницы и гранатовые деревья, в землю, где масличные деревья и мед. Вы войдете во владение землей, где горы и долины наполняются дождем небесным.

Паулус прикрыл глаза.

– В тот день будет воспета песнь сия в земле Иудиной. Отвори врата, о Иерусалим; да войдут дети праведные, хранящие истину. Твердого духом Ты храни в совершенном мире, ибо на Тебя уповает он. Дай им уповать на Тебя вовеки, ибо Господь Бог есть твердыня вечная!

Он открыл глаза, и долгое время стоял безмолвно. Затем умоляющим, внушающим голосом он воскликнул:

– Дети христианского мира! Пойдете ли вы на Священную войну? Присоединитесь ли вы к остальным и освободите ли Палестину от притеснителей? Послужите ли Всевышнему и Его Святой Церкви, войдете победоносно во врата Иерусалима?

Не в силах сдержать себя ни секунды дольше, паренек подпрыгнул в воздух и крикнул:

– Я пойду, блаженный отец! Я пойду!

Следом, словно резкий порыв ветра пронесся по аббатству и со всех сторон стали откликаться голоса, вторя ответу.

– Да! Да! Мы пойдем, мы пойдем! – кричали и радовались дети, топали ногами и плясали. Неистовая толчея младых крестоносцев кубарем вырвалась на улицу из церковных дверей.

– Мы идем! Мы идем к Господу!

Многие родители, заразившись детским ликованием, теперь смеялись и пели, ибо и они станут наследниками, наследниками благословения Святого крестового похода – детского крестового похода!

Улыбающийся наместник отошел от кафедры. Аббат Удо выглядел встревоженным и безмолвно смотрел прямо перед собой, раскрыв рот. Архиепископ поднялся и вежливо кивнул наместнику, хотя редкий глаз заметил бы в его взгляде скрытый упрек. Его Милость отряхнул на себе одежды и медленно утихомирил собрание, высоко подняв посох. После терпеливого ожидания он, наконец, приказал зазвонить в колокола. Затем, обретя некое подобие власти над вниманием прихожан, он заговорил очень серьезно:

– Знайте: вы посылаетесь как овцы среди волков. Идите по вере в Бога, идите с нашими молитвами, что Он избавит вас от ваших врагов.

Архиепископ поднял руки для прощания, в правой руке зажав свой посох и простерши его над головами у ног своих. Он закрыл глаза и, возвысив голос, произнес: «Уповай на Господа и делай добро; живи на земле и храни истину. Утешайся Господом, и Он исполнит желания сердца твоего. Предай Господу путь твой и уповай на Него, и Он совершит, и выведет, как свет, правду твою и справедливость твою, как полдень».

Он оставался неподвижным, словно его собственные слова приковали его к сему месту и лишили дара речи. Слушатели притихли. Архиепископ воззрел на церковные высоты необычайно мучительным взглядом, опрокинул голову назад и широко раскинул руки, точно хотел обнять все небо и землю. Потом он мысленно помолился и отвернулся.

* * *

Эту необычную субботу Вил провел, сгорая от любопытства, а колокола, звонящие без разбору, еще более того обострили его интерес. Он уже справился с томящей душу виной за смерть Анселя, и освободился решением, что это была лишь самозащита. Чтобы прогнать от себя ноющую совесть, он целиком отдался помощи матери и изучению лекарственных трав и корений брата Лукаса, которые он разложил на столе. Мальчик щупал то одно, то другое, подносил ближе к носу измельченные травы. Некоторые были сладки, другие отдавали плесенью, но мало что ему удалось распознать. Редкие надписи были нацарапаны на глиняных сосудах и крышках жестянок. Он вытряхнул из переплета горсть засушенных растений и сразу определил, что одно – тмин а другое – крушина. «Ага, это точно, – просветлел юноша. – А вот это, кажись, чертополох и шалфей, рута и иссоп. Эти я хорошо знаю. А вот сладкая мята и ромашка. Благодарю, Эмма. Мне нужно было внимательнее тебя слушать».

Он вспомнил наставление отца Пия – найти atropa belladonna от материнской лихорадки, и, хотя не испытывал ни малейшего расположения к священнику, Вил решил не отказываться от врачебных советов. После тщательного изучения гравировки на жестяной колбе, он разобрал истертую надпись: X Atropa Bell. Остальное прочесть он не смог. Довольный тем, что нашел искомое, он принялся готовить настойку для матери.

Марте стало на удивление лучше в тот день, и жар ее немного спал.

– Выпей это, – подал ей напиток Вил, втайне надеясь, что она заметит любимую глиняную чашу, в которой он подал снадобье.

Марта взяла чашу обеими дрожащими руками и поднесла к губам горячий настой. Она осторожно хлебнула, затем сжала губы и нахмурилась.

– Слишком горячо! И что за ведьмовское пойло, малец? – выбранила она сына.

– Нет, мама, – вздохнул Вил. – Это лекарство, которое предложил священник, снадобье от лихорадки, и лучше бы тебе его выпить все.

– От отца Альберта, надеюсь, – хрипло перебила его Марта.

– Нет, от отца Пия, – отрывисто ответил Вил.

– Пий! Я не желаю ничего от этого человека.

Она отложила чашу на колени и отвернула голову.

Вил согласно кивнул.

– Верно, но трава… Всего лишь трава.

Марта посмотрела на питье, прежде чем снова поднести его к губам.

– Брюхо им не наполнишь. Дай мне супу.

Вил прилежно отправился в общую комнату и набрал пригоршню сушеного гороху, проса и несколько луковиц из горшков, выстроенных в ряд на полках у двери. Он вышел наружу и зачерпнул немного воды в железный котел, когда до него донеслись первые отзвуки возвращавшихся сельчан. Мальчик прищурился в сереющем свете вечера и напряг свой слух к далеким стонам и подскрипам старых телег. «Подбавить бы чего-то еще в котел», – подумал он, и когда звук шаркающих шагов животных и крестьян заполнил всю деревушку, жидкая похлебка начала кипеть над раскаленными угольями.

Воловья повозка остановилась, чтобы выгрузить Карла и Марию, и они оба влетели в дверь дома.

– О, Вил! – воскликнул восхищенный мальчик – Этот день не похож ни на какой иной. Дети поместья собираются идти к Богу в великом крестовом походе, о котором говорил отец Пий. Деревенские дети тоже готовятся выйти на рассвете, чтобы пойти к величественному городу Сиона «не с мечом и не с луком, и не с клинком» и возвратить Палестину Господу!

– Тем лучше для них, – резко оборвал его Вил. – Хочу напомнить, что нам нужно заботиться о матери. Скажи Марии, чтоб накормила ее, и сам поешь.

Он развернулся и вышел на улицу.

– Но Вил, – настаивал Карл, следуя за братом, – отец Пий сказал, что мать можно исцелить, только понесши кару. Он сказал, что за какие бы грехи ни страдала наша семья, все они могут быть прощены чрез поход.

Вил сначала промолчал, посмотрев сначала на Марию, затем на Карла. Он медленно прошел за очаг и присел на корточки.

– О ней-то подумал? – спросил юноша, кивнув в сторону сестры. – Ты заставишь Марию шагать в Палестину ради вранья какого-то церковника? Почему бы ей ни поплыть в Левант и спасти уж весь мир!

– Мы все под защитой Господа. Церковь клянется нам, что Бог идет с нами. «Нас понесут на крыльях ангелы», – сказал священник из Кельна. А видения Стефана и Николаса? Они видели, что море разверзается перед нами, как перед Моисеем. Господь даст, Вил. Где твоя вера?

Вил подскочил на ноги и сплюнул.

– Где моя вера? Ха! А где твои мозги?

– Вил, – мягко проговорила Мария, – видишь, каждому из нас нести свой крест. – Она подняла три деревянных креста, сделанных из яблоневых веток и связанных пеньковой бечевкой.

Карл горделиво добавил:

– Я срезал их в аббатском саду, и их благословил священник из самого Майнца.

Он крепко прижал к груди один крест и с пылом продолжил.

– Умоляю тебя, дорогой брат, мы должны отправиться в поход, мы должны идти для Бога. Фрау Анка говорит, что нашьет нам на рубахи красные кресты.

Несколько минут Вил неотрывно смотрел в muss, кипящий у его ног. Он напряженно размышлял над соглашением, которое заключили он и Пий. Мысли его метались. «Мне нужно покинуть это место, я хочу уйти отсюда, всегда хотел. Но смею ли оставить эту старую каргу на смерть? Как поступить с малышкой Марией? Что же делать?» Изведенный тревогами юноша кинул в похлебку деревянную ложку и выпалил:

– Я приму решение завтра, но со всеми на рассвете мы не уйдем, и точка.

Карл, разочарованный, но как всегда покорный, медленно наполнял тарелку, пока Мария сновала около матери. Вил угрюмо удалился в укрытие своего ложа и закрыл глаза.

– Ты ведь сказал, что все решишь к заутрене, так? – несмело спросил Карл.

– Ja, ja, или после третьего часа, это точно. Теперь кончай чавкать и иди спать.

Карлу было нелегко успокоиться. Нетерпение жгло его, голубые глаза сияли широко и ярко, щеки пылали алым в свете огня. Не в состоянии уснуть, он снова обратился к Вилу.

– Сегодня я выучил еще одну загадку.

В комнату вернулась Мария и села на постель, скрестив ноги. Вил закрыл ладонями уши и застонал:

– Нет, Карл, только не сейчас. Я думал, ты уж бросил эти детские забавы.

* * *

Вил подумал, что рассвет настал чересчур быстро, а возбужденный Карл готов был спорить, что солнце запоздало. Рыжеволосый мальчик вскочил с постели и суетливо занялся привычными обязанностями, даже не обратив внимания на сладкий ветерок, волновавший ржаные поля за Вейером. Пекарский подмастерье, Томас Шварц,[iii]  [iii] Черный (нем).


[Закрыть] стоял в дверях, готовясь приступить к делам.

Бедняга Томас был найденышем. Младенцем его нашли под пустующим навесом для стрижки овец, где безымянная мать бросила его четырнадцать лет тому назад, и где его нашли и спасли от неминуемой холодной и голодной смерти. Фамилию свою он заслужил благодаря сверкающим черным глазам и черным волосам. Это был холодный, резкий мальчик, с сильными мускулами, плотно прилегающими к статной фигуре. Когда-то монахи отнеслись к нему с должной заботой, обеспечили его хорошей пищей и кровом, но не смогли уделить ребенку достаточно любви и ни в чем не наставили его. Когда вышел срок его содержания внутри монастырских стен, его отпустили на службу к деревенскому пекарю, вот уже два года тому назад.

Томас показал длинным пальцем на кучку детей, собиравшихся за хижиной колесника.

– Тоже идете в этот дурацкий Поход? – спросил он Вила.

Тот пожал плечами.

– Может и пойдем, но не сегодня.

Томас махнул головой.

– Кабы только вырваться отсюда…

Внезапно от столпотворения деревенских матерей отделилась фрау Анка, размахивая руками и подзывая их.

– А ну-ка, мальчики, собирайтесь на дело Божье. Подходите к остальным. Ваши красные кресты уже можно нашивать, и…Ты чего там стоишь, Вил? Пий говорит, что ты уходишь со всеми!

Вил и Томас посмотрели на нее и ничего не сказали. Озлобившись, дородная баба досадно прорычала и схватила парня за волосы.

– А ну-ка пойдем со мною!

Вил дернулся назад, морщась от боли.

– Нет уж, фрау, я нужен здесь.

– Но ты должен понести кару! Деревне нужно, чтобы вы спасли всех нас.

– Сама неси свою кару, старуха, – пробормотал Вил.

Дети Вейера собирались под легкое журчание пожеланий в добрый час, несущихся со всех сторон. Старики неожиданно взгрустнули. Небывалая тревога просыпалась в людях, беспокойное томление зашевелилось в груди, как трепет листьев пред бурей. В синем небе поднималось безучастное солнце, а Карл с Марией тоскливо смотрели на растущую толпу из знакомых лиц, которые у деревенского колодца ждали благословения отца Пия.

Наконец священник появился на своем несчастном осле, и по обыкновению скатился с него. Дети полукругом приблизились к Пию. Он церемонно поднял к своему безмятежному лику большое серебряное распятие и пробормотал молитву.

Карл с Марией стояли чуть поодаль от остальных и напряженно прислушивались к отцу Пию, когда он произносил благословение и слова ободрения. Карл завистливо смотрел на друзей. Там был Отто, сын мельника, довольно крепкий светловолосый мальчик тринадцати лет, веснушчатый и зеленоглазый. Возле него пошатывался Лотар, младший брат Отто, едва четырех лет от роду и по-младенчески пухлый, весь в ямочках. А у липового дерева стояла Ингрид, дочь йомена, с сестрой Беатрис восьми лет. Карл считал Ингрид очень красивой, ему нравилось как она собирала свои длинные рыжие волосы у основания тонкой гибкой шеи, и как она мило улыбалась. Он всегда был влюблен в Ингрид, и теперь, глуповато ухмыляясь, он пылко махал ей на прощание рукой.

Мария прошептала разрумяненному братцу:

– Смотри, Ингрид берет маленького братика с собой, а он едва-едва ходит. Как он доберется до Палестины?

Карл выпятил грудь.

– С Божьей помощью.

Он махал то одному, то другому, то своим троюродным братьям: Георгу, шестнадцати лет, Вулфхарду, четырнадцати, и их сестре, Ричарде, двенадцати лет. Это были дети Ричарда, двоюродного брата его отца, который тоже вступил в войну против штедингеров, да так и не вернулся.

Дети отважно ждали, одетые, по обыкновению, в домотканое. Мальчики, известно, были в гамашах; редко кто носил их поверх других льняных, исподних гамаш. Сверху они надевали шерстяные туники, длиной до середины бедер, как у крестьянских рабочих, и опоясывались веревкой. Девочки носили льняные рубахи, длиной до щиколоток и без рукавов. Поверх них они надевали шерстяные платья, также ниспадающие почти до земли, но с рукавами и поясом. Мало кто имел обувку; некоторые обворачивали подошвы полосками свиной или телячьей кожи. Ни у кого не было накидки или плаща, но у многих за спиной болталось свернутое в трубку одеяло, и все как один гордо сжимали ручные деревянные кресты. Многие лица носили следы хорошего мытья накануне, и многие чрева ощущали непривычную сытость, но вот в дорогу запасли пищей не всех.

Пий поклялся, что сами ангелы накормят их и дадут им приют, ибо «ни одна из малых птиц не забыта у Бога». Он закончил благословлять, совершил последнее освящение и протянул руку склонившимся у его ног. Юные крестоносцы поднялись с колен, и один за другим целовали руку священника и серебряное распятие, которое он прикладывал к их губам.

Если бы сердце не изнывало от нетерпения, Карл был бы в полном восторге от происходящего. На мгновение он закрыл глаза и представил свое триумфальное вхождение чрез арочные врата Святого Града.

Карл обернулся и увидел, как Мария с улыбкой машет на прощанье маленькому Лотару, и тут он сообразил, что время приятного мечтания вышло. Его славные друзья взаправду уходили в путь. Они стали в колонну и начали песню.

Пий указал им на юго-запад, к обербрехенской дороге.

– Следуйте по течению Лаубусбаха до Обербрехена, – сказал он им, – затем по долинам до самого Рейна. – Он сказал им повернуть направо от Рейна и найти город Майнц, где они сольются с основным отрядом. Оттуда, наставил он, идти им сквозь великие горы в земли странные, пересечь море и ступить на Святую Землю.

– Прежде дня святого Михаила, – воскликнул Пий, – все вы установите свои кресты на горе Иерусалима.

* * *

Два дня пролетели быстро, и в последний вечер июня к хижине пекаря подошел обеспокоившийся отец Пий с фрау Анкой.

– Ежели еще мешкать, вы не нагоните остальных, – предупредил он. – Я мыслю так, Вильгельм, что тебе следует почтить свое прежнее решение по этому делу, решение, которое послужило ко благу нам обоим.

Он поднял одну бровь, затем обернулся к Карлу.

– А ты, кого Господь одарил особым сердцем, хорошо знаешь свой долг. Неужто покинула тебя вера твоя? Неужто мужество оставило тебя? Иль, быть может, ты потерял любовь к Богу? Горе вашей бедной матери.

– Ja, правда, мальчишка, – отрезала Анка. – Ежели у тебя не осталось любви к Богу, тогда и разговора нет. Но есть ли любовь к вашей бедной матери, ибо она цепляется за жизнь, в ожидании, когда вы понесете кару и освободите ее. Ты, Карл, знаешь лучше своего тупого брата, что Бог только тем благоволит, которые повинуются Ему.

Пий закивал и положил руки поверх своего округлого живота.

Карл теребил подол туники, уставившись в пол. Он коротко взглянул в холодные глаза Вила, который ринулся из общей комнаты в материнскую спальню. Марте становилось то лучше, то хуже. Сейчас она спала, но дышала неровно и часто. Вил стоял возле нее, впившись глазами в мокрую тряпку в руке.

Неожиданно в комнате появился священник. Он ничего не сказал, но устремил взгляд на мальчика. Вил напрягся, приросши к месту, словно загнанная лисица. Каждый знал, что у иного на уме, однако ж, в сей день не будет ни ссоры, ни перебранки иль злобных слов, ни угроз и обид, ни клятв, ни проклятий. Вил уступал. Он бросил на мать слезный взгляд и сказал просто:

– Мы выходим на заре.

Итак, верный слову, Вил поднял брата и сестру до рассвета, и они выполняли наказанную работу при свете свечи. Он собрал всю пищу, которую под силу было унести, и сложил ее на столе. Затем собрал снадобья Лукаса обратно в котомку, но большую долю травы, что для матери, он оставил у котелка. Карлу и Марии было велено связать все, что нужно, в их тонкие одеяла и готовиться к пути.

Неожиданно в дверях появился Томас.

– Я желаю отправиться с вами.

– Зачем?

– Я хочу уйти отсюда, – ответил он.

Вил осмотрел парня и заметил ботинки на ногах.

– Где ты их достал?

– Э-э… Пий дал в обмен на обещание, что я уйду.

Вил колебался. Томасу не стоило доверять. Но он быстро смекнул, что парня лучше подальше увести от семейной пекарни.

– Ja, да… можешь идти с нами, но одна твоя выходка – и ты немедля продолжишь путь один.

Томас пожал плечами, но Вил уже ушел с Карлом и Марией в комнату матери. Все трое почтительно склонили колени у ложа. Никому не было легко, в особенности Карлу, когда они по очереди целовали ей руку. Он сжался, чтобы сдержать поток слез, но с каждым взятым вдохом его лицо все сильнее корчилось и опухало от сдавленных рыданий. Мария обвила крошечные руки вокруг запотевшей головы и рыдала открыто. Вил поджал губы и вышел из комнаты, как в хижину вошла Анка.

– Я не ведаю, что у тебя за умысел, старая ведьма, – прорычал Вил, выпятив губу. – Но точно знаю, что ты положила глаз на сей дом и пекарню. Я предупреждаю тебя и твоего трухлявого старика, что мы вернемся. И когда это произойдет, лучше бы тебе не запустить лапы в то, что тебе не принадлежит.