Текст книги "Путь слез"

Глава 2
Бегство
 Отец Пий

У матери начался нескончаемый приступ кашля, разбудивший Карла с Марией, сидевших теперь в страхе и трепете, не в состоянии снова заснуть. Незадолго до заутреннего звона Карл в нетерпении встал в низком проеме и уставился в ночное небо. Ему почудилось, будто он услышал набатный колокол из далекого аббатства, и старался, если что, не пропустить его в очередной раз. Он шагнул к калитке, навострив уши: «Что за тревога?»

Мария подошла к Карлу и беспомощно заглянула ему в лицо.

– Говорю тебе, с ней все будет хорошо, – убеждал Карл сестренку, хотя сам и не был в этом уверен. Но, всегда предпочитая надежду реальности, он убедительно закивал и повторил слова брата Лукаса: «За самым темным часом в ночи приходит рассвет».

Они пошли в комнату матери. Марта все так же дышала с большим трудом. Карл окунул примочку в миску с водой и вытер матери лоб и шею. Он закалял свое сердце наперекор тьме, внушая себе, что он верен и спокоен в ожидании чуда. «Как благ Господь… как благ Господь будет к нам, ежели…» – его размышления приняли немного отчаянный ход.

Марта приподнялась на локте.

– Где Вил? – закричала она. – Где мой сын? Никогда, никогда его нет рядом, когда он мне нужен.

Карл на мгновенье растерялся: он не знал, как ответить, но солгать не решался.

– Вил пошел за братом Лукасом, и…

– Я же сказала, что мне будет помогать фрау Анка, и что мне не нужен здесь этот безумный монах! – проскрипела она. Тут ее тело бросило в дрожь, и кровь плеснулась изо рта и носа, испачкав горловину ее льняной сорочки и потрепанное одеяло, которое она лихорадочно сжимала руками. Лишившись остатков мужества и самообладания, Карл второпях протянул руку, чтобы помочь ей, но при этом опрокинул миску. с водой и пролил ее на материнскую кровать.

– Довольно, – выбранила его Марта. – Вы, дети, ни на что не годны.

Мариины глаза выдали, как сильно ранили ее эти слова, и дрожащая девочка укрылась в темноте. Карл пошел за ней и, наклонившись, прошептал:

– Ты знаешь, что она часто так говорит… Но в глубине сердца она не такая, и…

– Я все слышала, недомерок, – прохрипела Марта. – Думаешь, ты меня достаточно любишь? Так, что ли? Ты, и твой брат, и эта… ваша сестра принесли мне горе в рождении, и теперь муки в смерти. Ваши это грехи, и грехи вашего отца, что я сейчас несу на себе. И страдания, которые я терплю, – ваши они: вам должно страдать, а не мне.

Горькие обвинения едва успели достигнуть цели, как озлобленная женщина скатилась на край кровати, извиваясь от боли и задыхаясь от кашля и блевотины.

Лицо Карла пылало, а глаза еле сдерживали поток слез. С пустой миской он выскочил наружу, отчаянно пытаясь снова завоевать материнское расположение. Он зачерпнул свежей воды и прибежал обратно:

– Мама, у меня чистая вода для…

– Глупец, – просипела Марта, выбивая миску из дрожащих рук мальчика. – Всегда был глупцом. Вечно путаешься под ногами, шут проклятый. С самого рождения: скачешь и скачешь всюду, как жаба неприкаянная. На каждом шагу – шум и суета, куда ни пойди – шум и беспорядок. С меня довольно… хоть умереть дайте спокойно. – Рассвирепев, женщина задрожала, хватая ртом воздух, глоток за глотком. – Выйди вон из моей комнаты… и забери эту дочь дьявола с собой.

Марта замахнулась на детей.

– Пошли прочь от меня. Ежели умирать, дайте мне умереть с миром, подальше от вас двоих… О, неужели это те дети, которых я взрастила? – застонала женщина, и голос наполнился жалостью к себе. – Было время, когда я думала: «возможно, возможно еще есть надежда». Но я всегда знала, что это не так, всегда знала это глубоко в сердце… Теперь дайте мне уйти из этой несчастной жизни так, как я и прожила ее… в одиночестве. – Марта закрыла пожелтевшие глаза и принялась причитать: – Пропала моя жизнь, сгинуло мое счастье, все сгинуло.

На потрясенных детях не было лица. Они глядели на мать широко раскрытыми глазами, потом, не сводя с нее взгляда, бок о бок вышли из комнаты и сели возле очага.

– Жаль, что Вила сейчас нет, – прошептал Карл. Он крепко прижал колени к груди и спрятал заплаканное лицо в ладонях.

– Может, нам позвать священника? – предложила Мария с некоторым сомнением в голосе.

Карл помолчал, потом ответил, также неохотно.

– Он и впрямь говорил, чтобы мы звали его, когда бы он ни понадобился.

– А… мама ненавидит его, да и Вил тоже, – напомнила Мария.

Карл кивнул.

– Да. Но разве может священник сделать что-то плохое?

Он медленно развернулся к двери. Мария, почувствовав его замешательство, сжала руку брата и поцеловала его в щеку.

– Я… я вернусь очень скоро, Мария.

С грустью глядя на сестренку, Карл выдавил из себя слабую улыбку и исчез в темноте.

* * *

Вил отступил от широкого букового ствола, приготовившись сделать последний рывок на пути домой. Он подтянул гамаши, затянул веревочный пояс, стягивавший его шерстяную тунику, откинул капюшон с головы на плечи и провел длинными пальцами по своим светлым волосам. Глубоко вдохнув, мальчик отправился в путь.

Быстроногий парень скоро миновал Обербрехен. Небо просветлялось. Ближе к дому он засмеялся, припомнив восхитительный момент столкновения Анселя с землей. Он представил, как стражник лежит там со ртом, набитым травой и грязью, и, как обычно, яростно рычит, неуклюже поднимаясь на ноги. Но тут память вернула его к угасшему лицу бедного Лукаса, и вновь реальность его ночного происшествия сжала его сердце. Грусть и настигающая опасность отрезвили его, и Вил вновь сосредоточился на своем бегстве, прислушиваясь только к ударам мозолистых стоп по сырой земле, да позвякиванию болтавшейся сумы.

Вдруг его оглушил грохот копыт, и парень метнулся в сторону от дороги. Закатившись в канаву с высоким сорняком, он плотно натянул капюшон и лежал ничком на земле, пока три воина не проскакали мимо. Потом он выдохнул задержанный воздух и с опаской вернулся на открытую дорогу.

* * *

Карл торопился на юго-запад, к дому отца Пия на восточной окраине Обербрехена. За его спиной уже пробился золотой краешек восходящего солнца. Свежий легкий ветерок ерошил рыжие кудри мальчика. Пока прохладный туман подбирался к залитым росою полям, петух и певчая птица огласили пришествие нового дня. Мальчик, теперь довольный своим решением, с уверенностью спешил по дороге.

Внезапно откуда-то из-за поворота налетели всадники и едва не сбили с ног перепуганного паренька. Чтобы избежать неминуемой смерти под копытами лошадей, ошарашенный Карл бросился в сторону. Озадаченные появлением мальчика в неясном утреннем свете, всадники привстали на стременах, чтобы удержать лошадей.

– Ты, мальчишка, – прикрикнул один воин с каменным лицом. – Не двигайся, а то умрешь.

Карл замер, задрожав от страха, когда двое других спешились и направились к нему.

Командующий крепко взял бедного Карла за тунику и поднял онемевшего мальчика над землей.

– Что за лихо ты замышляешь? Говори. Кого ты видел?

Мальчик в замешательстве стал заикаться.

– Я… я видел только людей, направлявшихся на поля. Я иду за отцом Пием… моя матушка заболела… и…

– Повтори, ты видел каких-нибудь чужаков?

– Ни одного, сир! – заплакал мальчик. – Клянусь вам.

Негодуя, он отшвырнул мальчика на землю и сел на лошадь.

– Тебе лучше говорить правду. Я знаю тебя, ты сын пекаря из Вейера, и я прикажу тебя выпороть, коли ты соврал.

Карл, целый и невредимый после падения, но как всегда желая угодить, осторожно поднялся на ноги и робко спросил вслед уходящим всадникам:

– Мой господин, кого я должен был заметить?

Воин развернулся в седле и ответил:

– Кто-то напал на аббатского стража, и он теперь лежит при смерти. Мы разыскиваем незнакомца, любого чужака на нашей земле.

Карл согласно кивнул удаляющимся всадникам, но в сердце кольнула острая боль. «Конечно, Вил не имеет к этому делу никакого отношения. Нет, только не Вил. С чего бы ему?» – задумался он. Холодный ужас разлился по венам, и мальчик вздрогнул. «О, Господи благой, да не будет никакой вины на моем брате».

Он продолжал путь к двухэтажному дому впереди.

– Вот и славно, – вздохнул он, – дым идет, значит, они дома. Приблизившись к деревянному дому, он заметил хозяйку, собиравшую яйца на заднем дворе, и громко позвал ее:

– Фрау, фрау, мне нужен отец Пий.

В его сторону последовал удивленный взгляд, выражающий только неприязнь к столь нежеланному посетителю. Недовольная рассветным вторжением, женщина обеими руками подобрала подол фартука, полный куриных яиц, и засеменила через стаю гогочущих гусей за дом.

Несколько обиженный ее приемом, Карл зашагал к передней двери и храбро постучал. Он почтительно ожидал приглашения, и заодно пользовался минуткой, чтобы рассмотреть местность в сероватом рассвете и насладиться свежим утренним воздухом. С растущим нетерпением мальчик постучал громче: «Отец Пий?» Его мольба осталась без ответа, поэтому он поднял глаза к закрытому окну над головой.

– Отец Пий, отец Пий! Прошу вас… это Карл, Карл из Вейера, сын лекаря.

Ставни распахнулись от удара, и мутные глаза священника пристально воззрились на незваного гостя.

– Что ты здесь ищешь до обедни, отрок? Ты что, не знаешь… Ach, ладно, приму тебя немедля.

Согласный даже и на колкий ответ, Карл с облегчением ждал, пока отворят широкую дверь, когда его внимание отвлекло какое-то стремительное движение вдоль извивающейся дороги.

Он обернулся и прищурился, чтобы точнее рассмотреть бегущую фигуру, как вдруг у него за спиной растворилась дверь. Карл подпрыгнул и обернулся на пятках, чтобы предстать перед красным, пучеглазым лицом сердитого и пренеприятного отца Пия.

– Скажи на милость, чего тебе надобно от меня до обедни, Карл? – прорычал священник.

– У меня к вам срочная нужда, святой отец.

Карл почтительно наклонил голову и склонил одно колено.

– Неужто? А ты, случайно, не лишился благоразумного уважения? – жалобно промямлил священнослужитель, протягивая руку. Пораженный его недоброжелательным приемом, Карл упал и на второе колено и поцеловал руку священника.

– Святой отец, простите меня, прошу вас, простите меня…

Кабы раздосадованный священник саморучно не втащил мальчика чрез порог, тот, наверняка, продолжал бы свое покаяние до третьей годины!

– Довольно… Я прощаю тебя.

Пий рывком захлопнул тяжелую дверь и приказал парнишке стать около печи, которую топила его суровая стряпуха-хозяйка. Священник оттащил женщину за край грубого платья к самой дальней стене и, близко склонившись к ее очерствевшему лицу, принялся строго в чем-то наставлять. Карл почувствовал себя неудобно и, смутившись, воспользовался заминкой, чтобы разглядеть священника в свете, который просачивался сквозь остекленное окно позади него.

Отец Пий был лысым и тучным, обладал как мощью молодого человека, так и проницательностью бывалого. Карлу его лицо показалось белым, как выбеленная мука, и круглым, как зад у пахотной кобылы. Раздутые щеки вполовину сжимали глаза, подобные глазкам разжиревшего борова, а дрожащие щеки свисали над широкой, беспощадной челюстью. Вел он себя так, словно был всегда раздражен и готов вот-вот разразиться бранью, кроме редких признаков остроумия, доставлявших его собеседникам благодарное облегчение.

Разочарованный состоянием прихода и напористо добиваясь признания, отец Пий прослыл в округе тщеславным, расчетливым и начисто лишенным всякой добродетели, которую должен отражать истинный священнослужитель. Буйный и мстительный нрав священника заставил молчать тех, кто мог бы осудить его житие, и, в особенности, некоторых, ведающих о его плотском распутстве. По-видимому, как равные ему по положению, так и вышние, остро ощущали тяжесть личных, тайных падений и предпочитали не рисковать их обнародованием. Поэтому, презренный и оставленный всеми, он поневоле нес бремя своего долга без душевного участия друга, сочувствующего ободрения собрата или вразумляющего упрека от любящего наставника.

Пий закончил отдавать повеления, крепко стукнув напоследок хозяйку по ее широкой спине, и склонился в попытке зашнуроваться. Карл снова украдкой взглянул на него: в глаза особенно бросались огромные ноги и широкое брюхо, от которого обветшалая льняная сорочка растянулась донельзя. Мальчик поморщился: «Будь он Божий человек, иль нет… глядеть на него – радости мало».

Почувствовав на себе взгляд парнишки, Пий суетливо обвернулся в еще одно шерстяное одеяло. Потом с ворчанием упал на дубовую скамью, уперся толстыми руками в мясистые колени и снова наклонился, пытаясь дотянуться до шнурков.

– Итак, Иоганн Карл, говори, прежде чем я надеру тебе уши и прогоню домой. Из-за тебя задерживаются мои утренние молитвы, и ни я, ни твой Отец на небесах особо этим не довольны.

Карл теребил пальцы и нервно переступал с одной пыльной подошвы на другую.

– Я… мне… нам нужна ваша помощь, – запинаясь, произнес он. – Матушка лежит в лихорадке и, кажись, умирает. Вил отправился в аббатство за…

Священник нахмурил бровь, наморщив самую верхушку темени, и закачался на приземистом табурете.

– В котором часу, говоришь, Вильгельм, пошел к аббатству?

– Поздно вечером, сир, далеко за последнюю службу, никак, ближе к полночи, – отвечал Карл. – По он лишь искал помощи у травника и…

Пий склонился к мальчику:

– Отряд солдат разбудил меня прямо перед твоим приходом и известил меня о случившейся беде…

– Святой отец, Вил не имеет к этому отношения… нет.

Отец Пий нетерпеливо хлопнул ладонями по ляжкам и грузно стал на ноги.

– Садись сюда, парень, и больше ни слова. Я оденусь, и вместе мы разыщем твоего брата и навестим твою мать.

* * *

Вил быстро перебегал от дерева к дереву. Впереди него, обрамляя очертания дома святого отца, прорезался первый луч рассветного солнца, а позади него, с плоских крыш Обербрехена курились тонкие ленточки дыма. Мальчик приостановился за кустом и раздосадовано прошептал сквозь зубы: «Как приятно было бы проткнуть своим кинжалом разжирелую шкуру этой поганой церковной свиньи. О, и почувствовать, тяжесть острого лезвия на этой мешковатой глотке!»

Вил перевел дыхание и вернулся мыслями к более насущному делу. Он выскочил из-за куста и помчался под прикрытием дикой растительности вдоль края дороги. Оставив дом Пия позади себя, он направился на северо-восток, настороженно перебегал от дерева к дереву, пока не оказался под прикрытием более густого леса, простиравшегося вплоть до самого его селения.

Когда утри вошло в полную силу, долины стали оживляться привычными для летней поры делами. Узкие дороги заполонили стонущие и раскачивающиеся телеги, которые послушно тряслись за своими мешкотными волами. Вдоль дорог вышагивали дровосеки с широкими секирами и крестьяне, сподручно сжимая древки вил и кос, – все закабалены дневными трудами и заботами, однако несут их со смиренной решимостью.

Однако ж Вилу это утро показалось особо приметным: оно не было привычным, нарушился его размеренный лад. Более того, ощущалась особая тревожность, беспокойный настрой всего вокруг, словно медленное, зловещее скопище хмари в летний день. Он немного умерил шаг и наблюдал, как странно сгрудились далекие пастухи. Затем оглянулся и заметил, что йомены остановили повозки и обменивались, казалось, не пустяковыми слухами. «Разве может такое быть? – раздумывал Вил. – Может все это быть из-за брата Лукаса? Скорбно, конечно, но неужто весь переполох из-за него? Да и такая спешка всадников. Столько шума из-за сломанной голени Лиселя?»

Парень вновь ускорил шаг и очень быстро покинул лес, ловко скользнув в ущелье Вейера. Не имея ни малейшего понятия о том, что происходит вокруг, он прополз позади свечной мастерской и внимательно обследовал хутор, желая обнаружить малейшую опасность. Довольный увиденным, он собрался выйти из укрытия. Но вдруг группа злобных солдат выскочила из дверей мельника и ворвалась в соседнюю хижину. Вил застыл, крепко прижимаясь спиной к мазаной стене мастерской. Он повернул голову так, чтобы краем уха услышать больше, чем просто стук собственного сердца.

Его слух уловил лишь гусиный крик и раздраженное кудахтанье кур, рассыпающихся от наступления громящей все на своем пути вооруженной компании. Тогда, застыв за углом мастерской, не отрывая глаз от происходящего перед ним, он стал обдумывать свое положение. Отсюда ему были видны выжидающие около своих калиток, встревоженные, с натянутыми лицами хозяйки, молча ожидавшие, когда солдаты прекратят обыск и небрежное обращение с теми скудными ценностями, которые они могли назвать своими. Фрау Фроника, ухватистая жена йомена, скрестила руки и упрямо сдерживала слезы, когда возвращалась к своему жилищу, перевернутому вверх дном. Фрау Эрика, жена красильщика, с выражением застывшей ярости на лице стояла за дверью своего дома. От звука треснувшего горшка, разбитого о твердый земляной пол хижины, ее лицо еле заметно дрогнуло.

Вил вдруг подумал о дани, которую могут взять с его дома, и решительно выскочил из-за укрытия. Перебежав от мастерской к чьей-то телеге, никем не замеченный, он перегнулся через низкий заборчик, вприпрыжку минул кудахчущую куриную стайку и с легким шумом ввалился в собственный двор. Мария, удивленная и в то же время счастливая, выпустила из рук кошницу для яиц и подбежала к брату, обхватив его за талию.

– О, Вил, ты здесь1 Матери совсем плохо… и мужчины обыскивают деревню… и…

– А куда подевался Карл? – сердито шикнул на нее Вил. Марта колебалась и смотрела в землю.

– Он… он ушел за отцом Пием.

– Чего? Кто его просил? – Вил вскинул руки в воздух и выругался. – Богом клянусь, я поколочу этого болвана.

– А что нам было делать? – принялась всхлипывать Мария.

Вил прикусил нижнюю губу и ослабил кулаки. Он взял сестру за плечо – крепко, но нежно – и спустился на колени рядом с ней. Потом приложил конец указательного пальца к ее маленькому подбородку и легонько приподнял его, чтобы встретиться с глазами девочки.

– Прошу тебя, сестра, не плачь. Ты всегда плачешь, а слезами горю не поможешь.

– Я боюсь.

Вил заметил двух стражников, нежданно вынырнувших из-за угла хижины колесника.

– Быстро, Мария, быстро в дом.

Захлопнув дверь позади себя, Вил ловкими пальцами поспешил отвязать от пояса котомку брата Лукаса и погрузил ее вместе со своим новым кинжалом в глубокую насыпь своей соломенной постели. Он поправил на себе одежу, тревожным движением взъерошил волосы и вытянулся на месте, молчаливо ожидая прихода солдат. Это были всеми ненавистные наемники, отбывающие краткую службу под лордом Рункелем, которых поселили поблизости, в аббатстве, из-за боязни гражданских войн в империи. Рот пересох, колени ослабли, но Вил решил держаться храбро.

Мария крепко прижалась к брату, собираясь с силами, на которые только была способна. Хотя они ожидали пинка в дверь, оба вздрогнули от его удара.

– Пошли вон, оборванцы. Мы здесь по делам аббатства, – гаркнул внушительных размеров воин со зловонным дыханием.

Вил слабо запротестовал.

– З-з… зде… здесь все в порядке, сир. Вам лучше поискать в другом месте.

– С дороги, мальчишка, – проворчал мужчина, тяжелой рукой сбив Вила на пол.

Мария быстро склонилась на одно колено, откинула крохотную голову наверх и обратилась к грубым посягателям с предусмотрительной покорностью.

– Пожалуйста, добрые господа, будьте осторожны. Mutti, моя мать, страждет в лихорадке, и ей нужен покой.

Солдаты буркнули и, минуя девочку, подступили к дверям Мартиной спальни. Вил вспомнил о давнем рассказе своего отца и сказал им вослед:

– Мои господа, входите, если желаете, но поберегитесь лихорадки.

Слова мальчика осадили обоих мужчин, и они прекратили свое продвижение, взглянули друг на друга, а затем на затемненную комнату перед собой. На счастье детей Марта застонала.

– Хм. Кажись, здесь все чисто, – проворчал один.

Другой кинул беглый взгляд на скромное помещение, пожал плечами и согласился, запихивая деревянный черпак себе в карман:

– Все чисто, пошли далее.

Воины прошли общую комнату в несколько длинных шагов, и вышли, склонившись, из низкой двери. Рады уйти подальше от лихорадочной, они продолжили поиски в другом месте.

Вил положил дрожащую руку сестре на голову и слабо улыбнулся.

– Наверное, святые сегодня с нами.

Мальчик прикрыл дверь, оставив достаточную щель для обозрения. Он наблюдал, как солдаты закончили обыскивать и сели на лошадей. Резкая команда, облако пыли – и они ускакали прочь. Плотно закрыв дверь и прислонившись к стене, Вил с облегчением обратил лицо к Марии, как из-за ворот завопил на них знакомый голос. В их сторону неслась фрау Анка, раскрасневшаяся и возбужденная, браня душу аббата и всех святых вместе взятых, грозя пальцем и отчаянно вереща.

– Значит так, Kinder, – прогремела Анка в лицо девочки, отворившей ей двери. – Видать, мамаша Марта снова провела смерть и готова встретить новый день. Хорошо. Ты, девчонка, подай яиц, воды и проса для наваристой похлебки. А ты, Вильгельм, запаси мне дров. Матерь святая! Работа, работа, целый день – одна работа, а вы, дети, стоите тут и таращите на меня глаза. А ну делайте, что вам велят.

* * *

Карл безмолвно ожидал, пока отец Пий с усилием влезал в черную рясу с капюшоном и возвращался к прежнему, неуклюжему положению на скамейке. Мальчик подавил ухмылку, наблюдая, как обрюзгший священник заново брал штурмом свою обувку, после унизительного падения на пол во время минувшей попытки завязать ремни сандалий. Пий откинулся назад, ловя воздух зияющим ртом, и дернул свое тело вперед, пытаясь за один прием одолеть один башмак. Достигнув цели, Пий яростно замотал ремни, выдохнул и снова откинулся назад, чтобы взять больше воздуха и повторить изматывающий маневр.

– Проклятые ремни коротковаты будут, – задыхаясь, произнес он. – Служанка, принеси мне новые ремни из аббатского хранилища в следующий раз, или, Бог свидетель, я… Так, теперь приведи этого упрямого осла.

Угрюмая сожительница священника издала невразумительный звук и сверкнула глазами на своего хозяина, обиженная столь неучтивым обхождением. Она уронила орущего младенца Карлу на руки.

– Ты, мальчишка, подержи ее, да не так, тупица, поддержи ее голову рукой, дурачина.

Не в меру обеспокоенный Карл беспомощно глядел на плачущего ребенка, пока ее мать шумно направилась к конюшне.

– Как долго Марта лежит в горячке? – выпалил Пий.

Несколько дней, уж дня три.

Священник кивнул и омыл лицо и руки в кадке с водой Он поднес отполированную оловянную пластину вплотную к лицу и стал изучать свое размытое отражение. Карл, пристыженный собственными мыслями, не смог противостоять им. «Он и впрямь самый уродливый человек, каких я видывал! Его гладкая голова походит на яйцо, усаженное на черную гору из шерсти».

Священник опустил оловянку, чтобы рассмотреть свой нос, затем, удовлетворившись, перешел к обозрению темного родимого пятна на мочке левого уха, слегка пощипав на ней волосы.

Вернулась служанка.

– Можете идти по делам. Ваш осел уже готов и ждет. Лучше бы этому отродью не зря доставить нам столько хлопот.

В ответе священника послышался сарказм.

– Ну, дорогуша, притом, что бедная мать мальчика лежит с лихорадкой, твои слова означают…

– Лихорадкой! Ты дал моего ребенка этому щенку какой-то чумной крестьянки! – Женщина жалила слух своими словами, второпях вырвав младенца из рук Карла и, не церемонясь, бухнула ребенка в колыбель. Потом схватила толстое помело и вовсю разошлась:

– Mein Gott, как посмел ты впустить лихорадку в дом моего ребенка.

Она яростно замахнулась на удивленного мальчика, обе руки которого, оборонительно выставленные перед помелом, приняли, казалось, хорошо знакомую позицию.

– Прочь, отродье, и ты тоже, священник, пошли оба!

Пораженный Карл побежал, сломя голову, к двери. Пий следовал за мальчиком по пятам, спотыкаясь о порог и со всем усердием уклоняясь от помела.

Довольная тем, что отогнала осквернителей на безопасное расстояние, взбешенная служанка водворила метлу обратно в угол, фыркнув напоследок своему втихаря негодующему хозяину и его юному соучастнику.

Запыхавшийся священник поправил покрывало на своем жалком осле, бросил нервный взгляд на тень в передней двери и низко склонился к Карлу.

– Сущий ад на земле, отрок, сущий ад. Где уж тут получить должное, – промямлил он.

Карл малодушно пожал плечами, опасаясь, что фрау может следить за ними, и боязливо озирался, пока священник собирался с мыслями, поправлял рясу и сандалии и, наконец, взобрался верхом на терпеливое животное.

Отчасти вернув себе мужество, Пий сморщил нос в направлении дома и прошептал Карлу:

– Сын мой, Благая Книга напоминает нам, что лучше жить в углу на кровле, чем в доме сварливой жены!

Карл улыбнулся.

Под палящим солнцем пара пустилась в небольшую прогулку к Вейеру, но не успели они отойти, как их нагнал помощник пристава. Мужчина легко осадил коня и почтительно обратился к священнику:

– Не видали ли вы каких-нибудь странников, отец Пий?

– Нет, сын мой. Мне говорили, что аббатский стражник лежит раненый?

– Нет, святой отец, не раненый. Он умер. Ансель был это, из ночного караула. Кто-то расшиб ему голову о камень за вратами аббатства.

– Боже правый, – сказал Пий, – ведь я знавал Анселя.

– Будьте бдительны, святой отец, и сообщите о пребывании любых встреченных чужестранцев или о необычном поведении своих. И, должен предупредить вас, присмотрите за кучками детей, которые минуют наши земли в новом Крестовом походе. Не спускайте с них глаз; говорят, они что-то замышляют, может даже…

– Ach, ай ли? Сомнительно мне, что дитя могло бы убить Анселя. Такого гиганта да и…

– Как бы ни так, святой отец. Видал я сущих мальчиков, творивших дела диавола. Мне пора в путь.

Поначалу Карл обеспокоился совпадением между отсутствием Вила и убийством Анселя, но счел свои рассуждения нелепыми, и мыслями обратился к упоминанию о детях в Крестовом походе. Никогда ранее он не слышал ничего подобного, не знал о множестве детей, примыкающих к военным крестоносцам, кроме пажей и прислужников.

– Гадаешь над вестью о крестоносцах, отрок?

– Верно, святой отец.

– Ja, ja, правду говоря, несколько суббот назад я встречался с аббатом, чтобы обсудить сие дело. Мы думали, как бы Божье благословение одарило наше смиренное поместье, кабы наши дети последовали видению Николаса из Кельна.

– О чем вы говорите? Кто такой Николас из Кельна и что за видение?

Священник прокашлялся и сплюнул.

– Добрый отрок, все окрестные селения созовутся в Вилмар на день грядущей субботы. – Пий сместил вес тела на другое бедро. – Но ты кажешься мне мальчиком благоразумным, посему я поведаю тебе и лишь тебе о том, что за собрание это будет. Смеем думать, что чрез благодатное видение юному отроку, Николасу из Кельна, наш Господь проявил Свое чаяние о Палестине. Согласно блаженному отроку, дети нашей империи вызволят святой Иерусалим из рук сарацинских язычников, которые держат его в плену.

Восхищенный румянец, заалевший на пухлых щечках мальчика, убедил священника о созревшем добровольце. Однако Карл попридержал свой пыл и выразил здравую долю предусмотрительности:

– Но, святой отец, армии королей не смогли удержать Святой Город от неверных. Разве смогут малые дети отвоевать его обратно?

Пий засмеялся.

– О да, истинно так. Поистине, Бог призывает нас отдать первенствующее место в грядущем Святом Походе невинности и чистоте. Как в дни Авраама и Моисея, мы отдаем непорочных агнцев на Его благое дело. Нет, не к оружию Он призывает нас, а к чистоте сердец.

Николасу было видение, в котором армия Невинных христианского мира пересекает могучий океан по сухой земле, как соделал Моисей на Чермном море. Когда неверные узрят сие чудо и засвидетельствуют преданность и веру наших детей, они не только возвратят Палестину ее законному народу, но и склонят Сердца пред Святой Церковью и едино истинным Спасителем.

Карл едва сдерживал свой восторг.

– Как нам идти? Как нам присоединиться к ним? Что нам делать? Когда нам выступать?

– Полно тебе, успокойся, отрок, – торжествуя, произнес подскакивающий священник. – Николас со своим воинством вышли из Кельна и несколько дней тому назад вошли в Майнц дабы собрать силы и внести порядок в строй. Но аббатство проведало о других поместьях к востоку, как далекие Ебербах и Бамберг, которые собирают стада малой паствы к берегам Рейна, в сей самый час. Наше чаянье, отрок, что Бог явит Николасу нужду дождаться остальных детей. Веруй, парень. Сие поместье не должно лишиться достойного места в паломничестве, подобном этому.

Воображение переместило Карла в Иерусалим, в Святой Город, каким он видел его на гобеленах в монастыре и церковных витражах. Он четко видел его высокие, белые стены и округлые башни; он видел, как выступает, плечом к плечу, среди громадной колонны христианских паломников, несущих кресты сквозь сводчатые врата. Думая, что вскоре его ожидает одно большое приключение, мальчик заторопился и перешел на скорый шаг. Суровый упрек священника резко вернул его к делам насущным, ибо отец не выдержал тряски осла, которого тянул засеменивший Карл.

В скором времени Карл разглядел крыши Вейера и едва сдержал порыв побежать к деревне и возвестить весть. Праздный шаг томил его. Но тут он вспомнил об умирающей матери и о смутных, сомнительных поступках брата, и его сердце сжалось.