Текст книги "Мечи Дня и Ночи"

– У них Друсс был.

– А у нас есть мы с тобой и еще пять тысяч таких же. Если уж придется помирать, Гиль, мы создадим собственную легенду.

– Это точно. – Гильдену явно полегчало, и он улыбнулся. – В жизни не видал шлюхи страшнее. На лошадь смахивает.

– На козу, – уточнил Алагир.

– Ну да, вы ведь из деревенских. У вас там про коз песни складывают.

– Врешь. Только про молоденьких козочек.

Глава тринадцатая

Пока Декадо ехал обратно в Петар, в голове у него прояснилось. Боль наконец прошла, и освобождение от нее было почти таким же блаженством, как поцелуй Вечной.

На улицах города появились люди, и наблюдалось что-то похожее на обычную жизнь. Джиамадов не было видно, но среди прохожих попадались солдатские патрули.

У дворца Ландиса Кана Декадо передал коня слуге и стал подниматься к парадному входу. Ему встретились две хорошенькие служанки, несущие свернутый ковер. Одна взглянула на него, и он улыбнулся. Девушка вскрикнула, бросила свой конец ковра и пустилась бежать. Вторая тоже выронила ковер и прижалась к стене, бледная, с расширенными глазами.

– Да не бойся ты, – сказал Декадо.

Она подхватила длинную юбку и ударилась вслед за подругой. Брошенный ковер развернулся, и Декадо увидел на нем засохшую кровь.

Он направился к себе, думая, скоро ли Вечная вернется в город. Теперь, когда ему думалось легче, ее появление там, в горах, казалось очень странным. Она редко выезжала куда-нибудь без охраны. И этот наряд… впрочем, он очень шел ей, ноги в кожаных штанах выглядели особенно стройными. В своих комнатах он снял сапоги и посмотрел, нет ли вина. Ему требовалось выпить, но вина не нашлось, и слуг поблизости не было – а если б и были, то убежали бы от него. Он снова натянул сапоги, собираясь выйти, и в это время к нему постучались.

Декадо надеялся, что это слуга, но это оказался старый Унваллис. Да он как будто помолодел, с любопытством отметил Декадо. Даже морщины разгладились. Поседевшие волосы сохранили свой стальной цвет, но в глазах появился блеск, а улыбка стала теплой и дружелюбной.

– Добро пожаловать обратно, Декадо. Что твоя миссия?

– Я заболел, и Вечная приказала мне вернуться. Дай мне знать, когда она приедет.

– Приедет?

– Я видел ее в горах, и она сказала, чтобы я ехал в Петар.

– Но она здесь… в бывших покоях Ландиса Кана.

– Быть не может! Не могла она вернуться раньше меня.

Унваллис помолчал, заметно растерянный.

– Можно мне войти? Мы сядем и спокойно поговорим.

– Не о чем тут говорить.

– Есть о чем, мальчик мой. Вечная прибыла в город два дня назад и с тех пор ни разу не покидала дворец. Возможно, тебе все это приснилось? Я знаю о твоих болях и о наркотиках, которыми снабжает тебя Мемнон. Это очень сильные средства.

– Сильные, – отрезал Декадо, – но сон от яви я отличить могу. Она пришла ко мне в охотничьем наряде, за спиной у нее висел лук. – Он рассказал Унваллису, как ехал по следу слепого, как приступ головной боли свалил его, рассказал о своей встрече с Вечной.

– Стало быть, Ландис записывал не все, – сказал, выслушав его, Унваллис. – Весьма любопытно.

– О чем ты?

– Тебе нужно понять одну вещь: это была не Вечная. Племянника, насколько я понял, ты не нашел.

– Нет.

– Так вот: он тоже никакой не племянник. Ландис Кан возродил кости Скилганнона, нашел его душу и вселил ее в новое тело. Человек, за которым ты гнался, – сам легендарный Скилганнон.

Декадо опустился на широкий диван. Ножны с Мечами Огня и Крови лежали там же, и он рассеянно взялся за рукоять одного из них. Унваллис прошел в комнату и сел с ним рядом.

– Женщина, которую ты видел, – Возрожденная. Ландис, как видно, утаил пару косточек при последнем воскрешении Вечной, двадцать лет назад.

– Я должен видеть Джиану, – сказал Декадо. – Должен ей объяснить.

– Да, но сначала я бы предложил тебе выкупаться, а то с дороги от тебя… попахивает. Слуги уже готовят тебе ванну внизу.

Декадо, еще не пришедший в себя после услышанного, кивнул.

– Да, это хорошая мысль. Спасибо, Унваллис.

– Всегда к твоим услугам, мой мальчик. Пойдем. Я велю принести тебе чистую одежду.

– Ладно, веди! – Следуя за Унваллисом, Декадо чувствовал себя глупо. Этот придворный всегда чем-то раздражал его. Возможно, тем, что когда-то был любовником Вечной. При этом Декадо твердо знал, что Вечная не желает смерти Унваллиса, и испытывал беспокойство по этому поводу. В таких делах он не всегда мог управлять собой – как в тот первый раз, около яблоневого сада. Его уши наполнял рев, и он лишался сознания. Это, однако, не означало, что он падал в обморок. Придя в себя, он видел кровь на своей одежде или трупы тех, кого он убил. Лишь позднее память возвращалась к нему, и он стыдился своего кровавого помешательства. Мемнон называл эти припадки «смертельным сном» и давал советы, как избежать их или хотя бы оттянуть их приход. В том числе он, как ни странно, рекомендовал Декадо не сдерживать своего гнева в спорах с людьми. «Выпускай его понемногу, вкладывая в слова», – говорил Мемнон. Зачастую это помогало, но теперь, идя за Унваллисом по длинному коридору, Декадо снова видел кровь на коврах и вспоминал несчастных слуг, подвернувшихся ему, безумному, под руку. В глубоком унынии он перевел взгляд на расписные стены, надеясь, что фрески отвлекут его от образов охваченных ужасом жертв. Тщетная надежда.

Унваллис привел его вниз, в освещенную лампами купальню. Глубокую мраморную ванну уже наполнили горячей водой. «Если бы грехи можно было смыть столь же легко, как дорожную грязь», – вздохнул Декадо.

– Оставляю тебя нежиться в одиночестве, мой мальчик. – Унваллис подошел к большому, выходящему в сад окну и задернул тяжелые шторы.

– Спасибо, – сказал Декадо. – Извини, что я так часто… был груб с тобой.

Унваллис опешил. Он думал, что за этим последует какая-нибудь язвительная реплика, но не дождался ее и улыбнулся.

– Желаю тебе хорошо помыться.

Декадо сбросил грязную одежду на стул, положив сверху ножны с мечами. На стене висело зеркало, и это снова вызвало его гнев. Он не любил зеркал, не выносил своего отражения. Глядящие оттуда глаза всегда обвиняли, как будто там, за стеклом, был кто-то другой. Кто-то, хорошо знающий Декадо и питающий к нему лютую ненависть. Почти вопреки своей воле он уставился на стройного обнаженного человека в зеркале.

– Такие, как ты, не должны жить, – сказало ему отражение.

– Я знаю. – Декадо снял зеркало со стены и хотел разбить, но не сделал этого. Он и так уничтожил слишком много всего за свою недолгую жизнь. Он лишь прислонил зеркало к столу, где лежали чистые белые полотенца.

Душистая вода обволокла его блаженным теплом. Он погрузился с головой, чтобы смыть пыль с волос, вынырнул и огляделся. В плетеной корзинке лежало несколько брусков мыла. Декадо протянул к ним руку и замер. В прислоненном к столу зеркале он увидел тихо входящего в купальню мужчину с арбалетом в руках.

Мужчина поднял свое оружие. Декадо метнулся влево. Загудела тетива, и стрела плюхнулась в воду. Декадо выпрыгнул из ванны и поднялся на ноги.

Арбалетчик, молодой парень, отшвырнул самострел и выхватил кинжал. Декадо, метнувшись к нему, увидел, что из закрытого шторами садового окна появился другой. Первый убийца прыгнул навстречу с занесенным кинжалом. Декадо, кинувшись на пол, подсек ему ноги. Тот упал, ударившись головой о мраморный пол.

Декадо подскочил, ударил пяткой в подбородок второго, отбросив его назад, и бросился к своим мечам. В комнату вбежали еще двое убийц – солдаты, имевшие на вооружении как сабли, так и кинжалы. Когда Декадо ринулся в бой со своими клинками в руках, они ужаснулись. Один попытался удрать, другой замахнулся на Декадо саблей. Меч Крови, обрушившись ему на шею, рассек артерию, мышцу и сухожилие. Бегущий уже распахнул дверь, но Меч Огня пронзил ему спину. С булькающим криком солдат сполз на пол. Декадо резко повернулся назад. Один злоумышленник лежал без сознания, другой стонал и пытался сесть. Кровь из разбитой брови заливала ему правый глаз.

Декадо, снова задернув шторы, пихнул раненого на спину и приставил Меч Крови к его горлу.

– Кто тебя послал? Говори!

– Вечная изрекла тебе приговор. Разве я мог ослушаться?

– Лжешь!

– Я не полоумный, Декадо. Думаешь, мне хотелось идти тебя убивать? Вечная лично дала мне такой приказ. С ней были Унваллис и Повелитель Теней.

– Ничего не понимаю. – Декадо отошел от солдата, удивив его этим. – Она же… любит меня.

– Я и сам не понимаю. – Раненый вытер кровь, натекшую в глаз. – Что делать будешь? Убьешь меня или отпустишь?

– Сядь вон туда. Я подумаю. – Указав ему на стул, Декадо быстро оделся. – Повтори слово в слово, что она сказала тебе.

– Мой капитан вызвал меня и послал к ней. Она спросила, хорошо ли я стреляю из арбалета. Да, говорю. Тогда она говорит, что смерть должна быть быстрой и милосердной. А Повелитель Теней велел отрезать у тебя палец и принести ему. Не спрашивай зачем, я не знаю.

– И так ясно. А что потом?

– Ничего. – Стрелок отвел глаза в сторону.

– Подумай как следует. От этого твоя жизнь зависит.

В это время второй тоже зашевелился. Декадо подошел и вогнал меч ему в затылок. Тот дернулся и затих.

– Чего тут думать, – с затвердевшим лицом сказал первый. – Ты все равно меня жить не оставишь.

– Стало быть, ты ничего не потеряешь, если заговоришь. И выиграешь какое-то время. Хотя я сказал тебе правду. Если расскажешь все, будешь жить.

Солдат подумал еще и решился:

– Она говорила о тебе нелестные вещи, Декадо. Сказала Мемнону, что он ошибся с тобой и что незачем повторять эту ошибку.

– Повтори это в точности.

Солдат набрал воздуха.

– Она сказала, что ты не в своем уме. И палец, мол, у тебя брать не надо. Вынесите, говорит, тело в сад и сожгите, чтоб только пепел остался.

– Раздевайся, – сказал Декадо.

– Зачем это?

Меч Огня чиркнул солдата по шее.

– Шевелись, если жить хочешь. Раздевайся и полезай в ванну.

Тот медленно вошел в воду.

– Молодец. Теперь вылезай и подбери сабли своих друзей.

– Не стану я драться с тобой!

– Никто тебе не велит со мной драться. Делай, что говорят.

Декадо сопровождал его, чтобы тот не пробовал улизнуть. Солдат подобрал обе сабли.

– А теперь чего?

– Теперь уходи. Через сад.

– Голый, что ли?

– Зато живой.

– Я пойду, а ты пырнешь меня в спину.

– Иди. – Меч Декадо хлопнул его плашмя по плечу.

– Как скажешь.

Солдат открыл садовую дверь и вышел. Что-то серое пронеслось мимо него. Он с криком отшатнулся, выронил сабли, упал и пополз, корчась в судорогах. На пороге возникла бледная фигура, щуря большие круглые глаза от света ламп. Безгубый рот на сером, как у трупа, лице открылся. Из него торчал единственный зуб, запятнанный кровью.

Меч Огня из-за шторы пронзил насквозь оба виска серого гостя. Декадо вытащил меч и подошел к бьющемуся в корчах солдату.

– Это еще не смерть, – сказал он. – Тебя просто парализует на пару часов, а уж потом ты умрешь. Вечная неудачников не жалует.

Раненый лишился сознания. Декадо, стоя над ним, решал, как ему быть. Единственные свои хорошие, единственные счастливые годы он провел с Вечной, а теперь она его предала. Боль от ее измены постепенно вытеснялась холодным гневом. «Пойду и вырежу сердце у нее из груди, – думал Декадо. – Потом убью Унваллиса… и Мемнона тоже?»

Повелитель Теней был ему как отец. Он лечил его, помогал справляться с припадками ярости. Солдат сказал, что он просил частицу тела Декадо – значит, намеревался вернуть приемного сына назад.

Декадо нужно было время, чтобы подумать.

Он вышел из купальни с мечами в руках. В саду никого не было, и он беспрепятственно дошел до конюшни. Там он выбрал крепкого гнедого мерина, оседлал его и выехал из дворца.

Бой был коротким и кровавым. Вражеская конница числом около двух сотен, скрывавшаяся в лесу на склоне горы, внезапно атаковала отряд Алагира. Они, видимо, рассчитывали на то, что застигнутые врасплох Легендарные не окажут сопротивления. Враг атаковал с высоты, и все преимущества были на его стороне. Но Легендарные по приказу Алагира спокойно развернули коней и сняли с седел луки. От первого же залпа начали падать люди и кони. Всадникам, скачущим следом, пришлось поворачивать, чтобы не растоптать своих, и атака захлебнулась. За первым залпом последовали второй и третий.

Легендарные, бросив луки, обнажили сабли и ринулись вперед. Длинные пики не годились для ближнего боя, поэтому враги побросали их и тоже взялись за клинки. Но они уже потеряли преимущество и теперь имели дело с опасным противником, прорубавшим себе дорогу в самый их центр. К большому облегчению Алагира, одолженный ему конь, пугавшийся собственной тени и развевающихся плащей, в бою страха не ведал и слушался каждой команды всадника.

Алагир, пробиваясь к вражескому командиру на белоснежном коне, пригнулся под саблей загородившего ему путь солдата. Тот был в тяжелом панцире и кольчуге, но руки оставались незащищенными, и Алагир перерубил ему лучевую кость. Солдат выронил саблю, Алагир проскакал мимо. Офицер, так и не расставшийся с пикой, сделал слабый выпад в его сторону. Алагир отклонил древко саблей. В следующий миг их кони сшиблись, и он обрушил свой клинок на бронзовый шлем офицера. Тот пошатнулся. Алагир рубанул еще дважды. Третий удар рассек противнику ухо и шею. Тот вылетел из седла, а белый конь ускакал прочь. Алагир, несмотря на сумятицу боя, пожалел, что время не позволяет его поймать. Вентрийский чистокровка заслуживал лучшего наездника.

Он оглянулся, ища нового противника, но враги уже обратились в бегство. Бойцы Алагира из числа молодых и неопытных погнались за ними, но он отозвал их назад.

Алагир оглядел усеянное трупами поле битвы. Врагов, убитых или раненых, он насчитал семьдесят. Восемь Легендарных лежали недвижимо, еще девять упали с коней и получили тяжелые раны. Подъехал Гильден с глубоким порезом на щеке, почти точно посреди старых шрамов. Кровь струилась ему на кольчугу.

– Какой будет приказ? – спросил он.

– Сначала займись нашими ранеными, потом отбери двух пленных, чтобы дотянули до нашего лагеря – и двинемся дальше. Там, на юге, – Алагир указал на горный склон, – хороший обзор, и мы посмотрим, сколько их войск просачивается через перевалы.

Гильден, перегнувшись с седла, сплюнул кровью.

– Хорошо еще, что бойцы из них неважные.

– Они не так уж и плохи, – возразил Алагир. – Просто они не дренаи.

Гильден улыбнулся, и его щека стала кровоточить еще сильнее. Он выругался.

– Пусть кто-нибудь тебе это зашьет, – сказал Алагир.

– Что делать с пленниками, которые нам не нужны?

– Пусть уходят, но только пешие.

– Агриасу это не понравится.

– По-твоему, мне есть до этого дело?

– Не похоже.

Вдали неожиданно взлетела огромная стая птиц. Конь Алагира поднялся на дыбы. Потом под землей прокатился рокот, и конь понес. Несколько других всадников, не удержавшись, упали с седел. Алагир некоторое время крепко держал поводья, давая волю испуганному коню, потом стал потихоньку поворачивать его влево, чтобы после вернуться назад. Из земли перед ним поднялся столб пыли, и раздался оглушительный гром. Конь, теперь уже в полной панике, несся прямо туда. На земле футах в пятидесяти от себя Алагир увидел зубчатую черную линию, словно прочерченную невидимым гигантским мечом. Потом земля раскололась, и трещина стала расти в ширину.

Первым побуждением Алагира было вынуть ноги из стремян и спрыгнуть. Но случай с Эгаром еще жил в его памяти. Страх, испытанный им при виде друга, неподвижно лежащего на земле, не оставлял его никогда. Если уж ему суждено умереть, то пусть это будет не от падения с лошади. Конь продолжал мчаться. Пыль окутала их плотным облаком, и Алагир не видел, насколько широкой сделалась трещина.

У самого разлома он издал дренайский боевой клич. Обезумевший от ужаса конь прыгнул. На один бесконечно долгий миг Алагир подумал, что им конец. Они словно повисли в воздухе над провалом. Потом копыта коня стукнулись о твердую землю. От толчка Алагир чуть не вылетел из седла. Конь сделал несколько неверных шагов и остановился, дрожа всем телом. Алагир потрепал его по шее. Пропасть позади них между тем стала смыкаться. Пыль снова взвилась столбом, и Алагир увидел, как валятся вековые деревья на горном склоне. Он сел на трясущегося коня и поехал через закрывшийся ров обратно к своим. Почти все они спешились и удерживали коней под уздцы.

– Что это было? – крикнул ему бледный и ошарашенный Багалан.

– Землетрясение. Не кричи, кони и так напуганы. – Алагир с удивлением отметил, что по его голосу совершенно нельзя догадаться, какого страху он натерпелся. Чувствуя слабость в коленях, он решил пока не слезать с коня и, оставшись в седле, стал оглядывать поваленный лес. Вражеские кавалеристы, способные стоять на ногах, жались к победителям, начисто позабыв о войне.

Некоторое время все молчали. Потом пыль немного осела, и Алагир увидел, что Гильден сидит на земле, а другой солдат зашивает ему щеку.

– Забудь про пленных, – сказал ему Алагир. – Пусть выроют могилу для наших убитых, а потом уходят. Все.

Гильден поднял руку в знак того, что слышал и понял.

У Багалана, все еще бледного, на руке виднелась мелкая рана. Алагир слез и достал из седельной сумки кисет, где лежала кривая игла.

– Садись, – велел он племяннику. – Будем тебя зашивать.

Парень плюхнулся наземь и спросил:

– С чего тебя понесло прыгать через ту пропасть?

Алагиру, вдевавшему нитку в иглу, вопрос показался несуразным, но потом он смекнул, как это выглядело со стороны. Он вдруг повернул коня и поскакал прямиком к зияющей трещине. Заметив, что и другие не сводят с него глаз, он хмыкнул и покрутил головой.

– С того, что она оказалась как раз на том месте. – Он воткнул иглу в руку парня и продернул нитку. В армейском лагере, за штофом вина, он, может, и расскажет им правду.

А может, и нет.

* * *

Восьмерых Легендарных, павших в бою, схоронили.

Первым делом с них сняли доспехи. Дренаи сильно обеднели в последние времена, а искусно сплетенная кольчуга слишком дорога, чтобы зарывать ее в землю. Над одним только наголовником нужно трудиться несколько месяцев. А все вместе – защитная рубаха, ворот, поножи, шлем, меч и лук – стоит столько, что дренайскому батраку и за несколько лет не заработать. Доспехи у них на родине передаются от отца к сыну.

После этого на глаза мертвым положили медяки, привязав их полосками черного шелка, завернули тела в красные плащи и уложили в вырытую пленными братскую могилу. На могиле оставили знак, чтобы после забрать павших и похоронить более подобающим образом, с погребальными песнями и прощальными речами.

Алагир хорошо знал их всех. С двумя он вырос вместе, третий был его учителем истории. Этот человек, Грейгин, близился к шестидесяти годам и скрывал, что страдает ревматизмом суставов. «Надо было мне вовремя отправить его домой», – думал знавший о его болезни Алагир.

– Сейчас они скачут под синим небом, по зеленым полям, – сказал он своим людям, собравшимся у могилы. – В Чертоге Славных им окажут радушный прием, ибо они были мужчинами и сыновьями мужчин. Мы еще увидимся с ними, а пока – да живут они в вашей памяти и в ваших сердцах. Когда наш дозор закончится, мы заберем их и вспомним о том, как они прожили жизнь. – Он вернул наголовник на место и надел шлем. – А теперь пора в путь.

Весь день они ехали по извилистой тропе, поднимаясь все выше. Алагир выслал вперед разведчиков, и они докладывали, что врага поблизости не замечено. Однажды им попались тела трех неприятельских улан, убитых скатившимися вниз валунами. Кое-где приходилось спешиваться и убирать упавшие на тропу поваленные деревья, а особо большие завалы объезжать по склону.

Во время одного из таких объездов Гильден с зашитой щекой сказал Алагиру:

– В толк не возьму, где мы сейчас. Уж очень перекорежено все вокруг.

– Вот перевалим через тот гребень и разберемся.

Сверху дул сильный ветер, и Алагиру сделалось зябко.

Поверни на восток, сказал голос у него в голове.

– Все в порядке? – заметив, как напрягся его капитан, спросил Гильден.

– В полном. Конь опять шарахнулся в сторону. – Алагиром овладел гнев. Он думал, что давно уже заставил эти голоса умолкнуть, отказавшись отвечать им. Они не приносили ему ничего, кроме насмешек и унижений. Ребенком он отвечал им вслух, и другие дети сначала таращили на него глаза, а потом начинали дразниться. «Алагир опять с дyхами разговаривает!»

Алагир-дурачок, Алагир-одержимый. «Повредился он у тебя, бедняжка», – сказала одна старуха его матери. Тогда он перестал разговаривать с ними, перестал их слушать, и они постепенно затихли. Он, по правде говоря, не надеялся, что они уйдут навсегда. Дед у него, люди говорили, сошел с ума – одевался в лохмотья, мазал лицо грязью, бегал на четвереньках и выл, как собака. Прадед с материнской стороны, Гандиас, тоже был тронутый. Он замуровал живыми жену и двоих сыновей, а сам стал убивать путников на большой дороге под Сигусом. Говорили даже, будто он пил их кровь. Во время суда над ним открылись страшные вещи. Когда его вели на казнь, он кричал и молил о пощаде, говоря, что делать все это приказывали ему голоса, а он ни при чем.

Поэтому, когда Алагиру тоже стали слышаться голоса, его мать пришла в ужас. Как-то ночью он тихонько спустился вниз и подслушал разговор между отцом и матерью.

– Безумие через кровь передается, – сказала она. – Что, если из него выйдет второй Гандиас?

– У мальчика просто воображение чересчур буйное, – отвечал ей отец. – Он это перерастет.

Алагир запомнил этот разговор навсегда. Он и не женился поэтому. Если ему суждено сойти с ума, как Гандиасу, то лучше быть одному. Тогда его жена не умрет от удушья, замурованная в темном подвале.

Но годы шли, и его уверенность немного окрепла. Он еще не верил в свое полное освобождение, однако уже позволял себе надеяться.

И вот опять.

Поверни на восток, Алагир. Там есть то, что ты должен увидеть.

– Вы бы слезли, – сказал Гильден. – На вас лица нет. – И протянул к нему руку.

– Нет! – Алагир отшатнулся. Его пугливый конь тут же стал на дыбы, скакнул влево, на осыпь, и заскользил вниз. Алагир что есть силы задрал ему голову вверх. Мало бы нашлось наездников лучше дренайского капитана, но и он чуть не сплоховал. Конь наконец перестал бороться с ползущим грунтом и стал ногами на каменный выступ футах в двухстах ниже остальных всадников. Алагир помахал встревоженным солдатам, дав знать, что все хорошо, и начал искать дорогу обратно наверх.

Единственная тропа, к его досаде, вела на восток, в сторону от всех остальных. Землетрясение раскололо отвесную скалу у него впереди, сдвинуло с места несколько тонн земли и повалило около двадцати деревьев. Среди всего этого хаоса Алагир увидел странное зрелище: полузасыпанный дверной проем в огромной куче земли и каменную перемычку над ним. Чудеса, да и только. Кому это пришло в голову пробивать дверь в горe?

Он сознавал, что должен вернуться к своим. Враги могли собраться с силами для новой атаки или получить подкрепление. Но эта таинственная дверь притягивала его к себе. Сколько же ей лет, если ее так основательно завалило землей?

Он спешился, бросил поводья на землю и взобрался повыше. Теперь стало видно, что карниз над дверью покрыт красивой резьбой и на нем что-то написано. Алагир кинжалом соскреб с букв землю. Надпись была сделана на незнакомом ему языке – скорее всего на сатульском, если вспомнить историю этих мест. Возможно, это чья-то гробница.

Любопытство Алагира заметно угасло, но голос заговорил снова:

Войди внутрь, Алагир.

– Оставь меня в покое, проклятая!

Если ты не хочешь, я никогда больше не заговорю. Только войди. Там, внутри, заключена надежда дренаев.

Никакой другой довод не заставил бы его лезть в темный склеп, но тревога за судьбу своего народа слишком долго снедала его. Он со вздохом положил на землю высокий шлем и пролез в отверстие. За дверью начинался ход, ведущий куда-то во тьму. Шагов через пятьдесят Алагир увидел луч света, проникающий сверху сквозь трещину, и пошел туда.

Свет падал на большую мерцающую глыбу – ледяную, как подумалось Алагиру сначала. Потом он рассмотрел, что для льдины у нее слишком правильные очертания. Скорее гигантский стеклянный куб. Он увидел, что находится внутри этого куба, и у него захватило дух.

На деревянной стойке были аккуратно развешаны искусно сделанные бронзовые доспехи. Чешуйчатый панцирь украшала эмблема золотого орла с распростертыми крыльями. Рядом помещались такие же чешуйчатые боевые перчатки, шлем с головой орла на верхушке, кольчужная рубаха и поножи с подвижными коленными чашечками. Двуручный меч с эфесом в виде пары крыльев и золотистым клинком на свету пылал, будто огненный.

Алагир с пересохшим ртом, на дрожащих ногах сделал шаг вперед. Под его сапогом что-то хрустнуло, и он увидел человеческие кости с остатками истлевшей ткани.

– Кто это? – спросил он.

Вор Ласкарин. Он спас Бронзовые Доспехи и принес их сюда перед катастрофой последней битвы.

Алагир знал историю этой битвы. Каждый дренай знал ее с самого детства. Гражданская война, длившаяся девять лет, привела к жестокому противостоянию у Дрос-Дельноха. Крепость, построенная для защиты от вторжения с севера, была, по сути, открыта для нападения с юга. Защитники были малочисленны, а за три дня до решающего сражения человек по имени Ласкарин похитил Бронзовые Доспехи. Еще через два дня случилось землетрясение, разрушившее две из крепостных стен и убившее больше тысячи человек. Уцелевшие защитники вместе с семьями бежали на север, в колонию Сигус. В их числе были и предки Алагира.

– Зачем он украл Доспехи? – спросил капитан.

Он не украл их. Он их спас.

– Кто ты?

Та, кому не безразлична ваша судьба, Алагир. Та, чей голос способен пройти через долины Времени.

– Ты призрак?

Я жива, коль скоро могу говорить с тобой, однако давно уже умерла. Я не могу говорить долго, поэтому не задавай мне вопросов. Ты знаешь, что видишь перед собой, и понимаешь, что означает твоя находка. Это Бронзовые Доспехи, созданные Эгелем и бывшие на Регнаке, когда он сражался рядом с Друссом-Легендой. Ты стоишь перед лицом своей судьбы. Теперь они твои, Алагир, твои по праву наследия. Отныне ты Бронзовый Князь, и долг по спасению твоего народа лежит на тебе.

– У меня меньше пятидесяти солдат. У Агриаса в сотни раз больше. И даже если я изменил бы ему и одержал бы над ним победу, остается еще Вечная.

К вам идет человек, вооруженный Мечами Дня и Ночи. Следуй за ним, Алагир.

– Ты хочешь сказать, что это спасет мой народ?

Не могу ответить с уверенностью. Есть многое, чего я не знаю. Я постараюсь поговорить с тобой снова, но сейчас должна оставить тебя. Моя сила на исходе. Достань меч, Алагир. Надень доспехи.

– Подожди! – крикнул он. Эхо прокатилось по склепу, и настала тишина.

«Достань меч…» Но как это сделать, если меч заключен в хрустальной глыбе? Алагир протянул руку, и она прошла сквозь хрусталь, словно сквозь туман.

Содрогнувшись, он вынул из куба золотой меч. Тот был легче, чем казался на вид, и обладал превосходной балансировкой. Клинок сверкал на солнце. Алагир вздохнул и спрятал его обратно.

Аскари нашла глубокую пещеру, надежно укрывающую от ветра, и они рискнули развести костер. Скилганнон после смерти Гамаля держался отстраненно и разговаривал мало, Хараду с Чарис не было дела ни до чего, кроме друг друга. Днем они шли, держась за руки, ночью скрывались, чтобы побыть вдвоем. На душе у Аскари было тревожно. За последние дни ее мир распался. Родная деревня опустела, односельчане убиты или ушли в чужие края. Ландис Кан тоже погиб, а ее мысли заняты голубоглазым воином. Она постоянно помимо воли наблюдала за ним, замечая, как грациозно он движется, как спокойно и уверенно говорит. Трудно было смотреть в эти сапфировые глаза, не краснея. Ей казалось, что он способен читать ее мысли, а думала она о не совсем пристойных вещах.

Аскари не понаслышке знала, что такое желание. Она испытывала влечение к Ставуту и к одному молодому лесорубу, который заходил к ним в деревню за провизией. Но к Скилганнону она чувствовала нечто иное. Стоило ему взглянуть на нее, и ее сердце начинало биться быстрее. Она догадывалась, что и он чувствует то же самое, но почему-то борется со своим чувством. Причина такой сдержанности оставалась ей непонятна.

Когда они расположились у костра, он с отсутствующим лицом устремил взгляд на горы.

– О чем ты думаешь? – спросила она.

Ей показалось, что он не слышит, но немного погодя он вздохнул и ответил:

– О храме, которого больше нет.

– Зачем он тебе, этот храм?

– Он – ключ ко всему.

– Чудной ты.

– Чуднее некуда. Помнишь, ты говорила о Возрожденных? Советовала мне опасаться Декадо, потому что у него нет души?

– Помню. Ты тогда еще сказал что-то странное.

– Не такое уж странное, Аскари. Когда-то меня называли Проклятым. Я командовал армиями, брал города. Города, ныне обратившиеся в прах и забытые всеми.

– Не понимаю. Как такое возможно?

– Возможно – потому что я Возрожденный, – с грустной улыбкой объяснил он. – Я умер тысячу лет назад, а Ландис Кан вернул меня обратно… из ада.

Она пристально посмотрела на него в надежде, что он по какой-то причине сказал неправду – но его лицо говорило, что он не лжет.

– Почему ты рассказал мне об этом?

– Меня воскресили с определенной целью, но даже Ландис не до конца понимал, в чем она состоит. А я и подавно не понимаю. Мне нужно найти этот храм. Только там я смогу получить ответ.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– На него не так-то легко ответить. – Скилганнон оглянулся на Харада и Чарис – они сидели в глубине пещеры, взявшись за руки. – Харад тоже Возрожденный.

– Нет!

– Боюсь, что да. По-твоему, у него нет души?

– Его тоже воскресил Ландис Кан?

– Ландис не сумел воскресить человека, которым он был раньше. Но старался решить эту задачу. Он приезжал к Хараду, когда тот был ребенком, и спрашивал, что ему снится, надеясь найти в снах мальчика разгадку его прошлой жизни.

Аскари, не краснея, посмотрела в сапфировые глаза Скилганнона.

– Он и меня спрашивал о том же.

Скилганнон кивнул.

– Ты все еще нуждаешься в ответе на свой вопрос?

Внутренности Аскари сжались в холодный комок. Боясь вникнуть до конца в смысл того, что сказал Скилганнон, она с гневом спросила:

– Ты намекаешь на то, что и я Возрожденная, не имеющая души?

– Про душу я ничего не сказал. И это не намек. Я знаю, что ты Возрожденная. Вот почему они охотились за тобой. Вот почему Декадо назвал тебя Джианой.

– Я не верю тебе! Я знаю, что я Аскари!

– Да, ты Аскари. – И он, как мог, пересказал ей то, что узнал от Ландиса Кана – о том, как кусочки кости пропускаются через магическую машину, а затем помещаются в чрево согласной на это женщины. – Ты родилась точно так же, как всякий другой ребенок. Тебя вскормили грудью и вырастили. Но основа твоего телесного существа взята от Джианы Вечной. Вы с ней одинаковы во всем. Потому-то она и Вечная. Для того и выращивают молодых женщин, чтобы обеспечить ее сменными телами. По прошествии пары десятилетий она бросает очередное стареющее тело и берет… занимает… новое.