Текст книги "Варанаси. Город смерти и нелюбви"

Шанти

– Кой нахи! (никого) – слышу я хриплый баритон. Женщина в чёрном с грудой сумок стоит в холле. Быстро проскальзываю мимо. Шанти? Марта говорила, Шанти вернётся. Она просто сказала, что я узнаю Шанти, если нам суждено встретиться, то я отдам ей шляпу и книгу – подарок от Марты. Я решила всё отпустить, в Индии пусть оно само всё делается без малейшего насилия над событиями и обстоятельствами.

Женщина в чёрном вселилась в комнату Варуна, принеся с собой запах дешёвого виски и нестиранного белья. По вечерам, держась за стенку, она выползала в туалет, нещадно кашляя. Я не могла понять, то ли ей плохо, то ли она мертвецки пьяна, то ли всё сразу. Не удержавшись, написала Марте, по описанию это была Шанти. Марта сказала, когда Шанти будет в настроении, она заговорит со мной. И вот этот день настал. Чёрная тень выскользнула из комнаты, всклокоченные волосы, запах перегара. Но глаза. Светлые зелёные прекрасные глаза смотрели по-детски трогательно. Заговорила со мной на хинди:

– Могу я покурить здесь с вами?

– Да, садитесь.

В тот вечер мы не поговорили толком. Я лишь сказала, что буду рада с ней пообщаться, когда она будет трезва. Утром нашла в двери записку: «Если ты знаешь всё, зачем спрашиваешь?», я была уверена, что она от Шанти, потому что зачем-то я спросила её, почему она постоянно напивается вхлам.

На другой день Шанти была трезва, вымыта и в чистой одежде. Мы стали разговаривать вечерами. Узнавая её ближе, я поняла, что это бриллиант. Женщина с очень тяжёлой судьбой.

Шанти родилась и выросла в Северной Америке. Шанти всегда была сумасшедшей и взбалмошной девчонкой. В возрасте 16 лет сбежала из дома и стала жить на улице, зарабатывая проституцией. Наверное, третья фраза, что она мне сказала с начала нашего знакомства, была: «Ты спишь с мужчинами за деньги? Почему нет, ты красивая. Лёгкие деньги! Живёшь в этой дыре, а могла бы во дворце» Шанти всегда говорила то, что думала. И в этом была она вся. Светлый мудрый ребёнок. Если такое бывает.

Потом Шанти уехала в Индию, потому что здесь она может быть собой, может носить чёрные одежды, поклоняться Кали, и все уважительно называют её мата джи (джи – уважительное обращение, мата – мать, так обращаются к женщинам, к монахиням, дети к матерям). Много раз Шанти лежала в психиатрических лечебницах на родине. Её считали сумасшедшей, потому что она поклоняется Кали, ходит в места кремации и сочиняет сказки. Пятнадцать лет она, как и Варун, сидела на игле. Но им обоим удалось соскочить. Оба они стали агхори (агхора – одна из тантр левой руки). Оба они были бесконечно светлыми и чистыми, несмотря на всю черноту их одежд. Иногда Шанти сама приходила в психиатрическую лечебницу, она говорила: «Я когда понимала, что „того“ – шла к ним. А иногда они меня упекали туда, когда я была в норме. Они не любят сказки. Они не любят Кали. Не только Кали, ни Шиву, ни их Иисуса, ни Будду. В них нет Бога. Ни капли. Мари-джи, в тебе есть бог. Что, что ты здесь делаешь?» Зелёные глаза Шанти излучали покой и любовь, я грелась теплом этих зелёных глаз. Несмотря ни на что, в психушке не смогли убить её жажду жизни, непосредственный взгляд на мир и талант сказочницы. Сказки Шанти сподвигли меня на один эксперимент, за что я очень ей благодарна. Шанти рассказывала удивительные вещи, невозможно было понять, правда это или вымысел. За 18 лет в Индии и Непале с человеком может произойти всё, что угодно. Шанти – это кладезь гнева, доброты, божественной любви и света.

Шанти всегда оставляла своих собеседников, видя меня, складывала руки и приветствовала: «Намастэ, мата-джи», я никак не могла взять в ум, почему Шанти, на 20 лет старше меня, называет меня мата-джи, задевает мои ноги (в знак уважения индуисты касаются стоп или ног). Шанти была актрисой, я снимала её, когда она рассказывала свои сказки. А сказки она любила больше всего. По вечерам она хрипло читала мантры Кали, перебирала чётки, жгла агарбати (благовония), а в ночь уходила на смашан (место кремации), от неё всегда пахло смашаном, но живя в Варанаси, в городе погребальных костров, к этому запаху привыкаешь, он всюду, его перестаёшь замечать.

Однажды Шанти показала мне череп, с которым она спала в обнимку. «Загляни внутрь – он хранит много тайн в себе, как и ты, загляни, можешь потрогать». Шанти никому не разрешала трогать череп, только мне. До этого у меня был опыт общения с Варуном – также агхори, поэтому удивить или шокировать меня было невозможно. Меня гипнотизировали зелёные глаза Шанти на фоне тёмной кожи, чёрных мешковатых балахонов и чёрных волос. Ничто не могло спрятать огонь в этой женщине, потому что когда человек светел и красив изнутри, его ничто не портит. Многие боялись Шанти. Я её любила. Она часами читала для меня стихи на французском, подтягивала мой хинди. Она любила мои красные штаны и белые волосы, прямо говорила, что влюблена в меня, писала мне je t’aime на открытках и вкладывала в дверь, называла «мата-джи», я учила её писать и читать на деванагари. Она учила меня быть сказочницей. Плести сказки, нити чудных историй. Милая чудесная Шанти…

Силюсь вспомнить хоть одну сказку Шанти, но не могу. Они уникальны, они непередаваемы. Они неотделимы от автора. Только она может их рассказывать.

Один раз Шанти позвала меня на крематорий. Делать пуджу (священный ритуал) богине Кали вместе с другими агхори.

– Почему я? – удивилась я.

– мата-джи, джэй Кали ма. Ап Кали хэ. (Слава Кали. Ты есть Кали!)

«Неожиданный поворот», решила я, но подумала, что стоит поучаствовать. Шанти сказала, что нужно надеть платье и распустить волосы. Я всё сделала, и ровно в полночь мы двинулись на Харисчандру (название одного из крематориев Варанаси). Вообще я не из пугливых, но было как-то не по себе. И не матушки Кали или кучи трупов я опасалась, а вот наркоманов и алкоголиков агхори, работников крематория из низшей касты. Но Шанти заверила меня, что всё безопасно. Пару часов мы сидели среди горящих трупов, я не успевала вытирать пепел с лица, пели мантры и бросали подношения на слове «свахА». Я бросала первая. По всей видимости, матушка Кали должна была через меня явиться агхори. Всё было очень странно. Почему агхори выбрали меня, зачем я согласилась и что мне за это будет? Я порой очень боялась себя, потому что во мне одновременно столько страха глупого и детского и одновременно столько дерзости и силы, и Шанти говорила часто, что я есть Кали. Но во время пуджи чувствовала я себя почти богиней, с огромной силой. В конце лимон, брошенный в огонь, издал громкий звук, лопнув, это значило, что богиня приняла подношения. После этого агхори предложили разделить с ними трапезу. Отказываться было бы оскорблением. Пришлось есть из человеческого черепа и пить дешёвый, отвратительный виски всё из того же черепа. По-моему, матушка Кали и впрямь вселилась меня, потому что отнеслась я к такому вполне спокойно. Дымили погребальные костры, кто-то из агхори сидел на трупах. Везде на носилках лежали укутанные в покрывала тела. Было тихо внутри. И снаружи. Работники крематория ворошили кости. Ганга текла спокойно и величественно, луна светила сквозь облака. Было очень спокойно. Как на коленях бога.

После ритуала мы с Шанти вернулись домой, я поблагодарила её за опыт, а Шанти спросила, не страшно ли мне спать.

– Страшно? А почему мне должно быть страшно?

– Не знаю. Если хочешь, я дам тебе череп, положишь его под кровать, но надо произнести мантру, чтобы он тебе служил, потому что сейчас череп служит мне. (Агхори с помощью работников крематория воруют необходимые для ритуала черепа, подчиняя дух, что жил в сгоревшем теле, дух становится слугой агхори на какое-то время, потом череп сжигают, делают специальный ритуал, и душа освобождается от службы).

От черепа я вежливо отказалась, попрощалась с Шанти, смыла с себя пепел крематория и заснула крепким здоровым сном под присмотром матушки Кали.

На другое утро я сидела и пела мантры. Шанти сказала мне: «Мата-джи, прости, но ты поёшь ужасно, ужасно!» Я сказала, что очень этого стесняюсь, но мне так вдруг захотелось петь, никогда не хотелось, а тут я с ума схожу, а петь не могу. И какой учитель будет учить меня, если у меня нет слуха. Шанти сказала, что я пою сердцем – это главное, и надо найти учителя, который это услышит, который будет чувствовать меня, как стук собственного сердца. «Вот так – она приложила ладонь к груди: тук-тук, тук-тук… Мата-джи, ты найдёшь своего гуру, только, прошу, не спи с ним, это отношения высшего порядка. Спи со всеми, кроме своего гуру-джи, и даже бери с них деньги». Я посмеялсь. Я? Петь? С гуру? Где его взять. Смешно.

В один прекрасный день Шанти уехала в Непал, подарив мне малюсенький пластиковый череп, сказала, что телами мы, может, и не встретимся больше, но душой она всегда со мной. Мы обнялись. Крепко-крепко. Мы не прощались. Шанти всегда со мной. В моём сердце!

Джей Мата Кали!

P.S. Спустя годы мы остаёмся на связи с Шанти. Она – часть моей духовной семьи.

Джогиндер. Первая встреча

Через несколько месяцев после окончания романа с Гокулом, Аша вновь вернулась в Банарас. По многим причинам. Прежде всего, потому что её тянуло в этот город. Она была зла на Гокула, ей хотелось простить его и начать новую жизнь. Она дала себе зарок: никогда не связываться с парнями с Ганга аарти. Но, что называется, не зарекайся.

Вернувшись в город, Аша с удовольствием обнаружила, что Гокула в городе нет, зато на аарти появился новый симпатичный парень. Но Аша чётко сказала себе: «Не сметь. Как в музее – только смотреть». Этот юный прелестник был похож на античного бога. Разбирая гигабайты фотографий, Аша почти на каждой видела его: вот его спина, вот он мелькнул в толпе, вот на заднем плане – просто наваждение какое-то. Чтобы прочистить голову, Аша решила встретить рассвет. На рассвете зимой холодно и туманно, а это способствует появлению чистых и правильных мыслей. Аша содрала себя с кровати в 5 утра, напялила три кофты, шапку, сверху закуталась в плед и вышла на гаты. Серый рассвет, никакого солнца, пронизывающий ветер. Утренняя пуджа… и тут появляется он – юный прелестник, причина Ашиных бессонниц. Аша злится и негодует: это фатум какой-то, почему всё повторяется вновь, почему он будто преследует меня, хотя со стороны может казаться, будто я его преследую, почему именно в это утро он вышел на пуджу, почему накрапывает дождь и рядом с ним ни одного человека, ни туриста, ни местного, только я, только он и я. Не смотреть на него, не смотреть. Уйти во что бы то ни стало. Но идти некуда – слишком рано и всё закрыто. Пуджари заканчивает свой ритуал и уходит, Аша пытается согреться чаем, прыгая с ноги на ногу, медленно начинает двигаться в сторону туристического гетто. И вдруг видит перед собой этого красавца, он идёт медленно, беспрестанно оглядываясь на Ашу, то будто шнурки завязать, то ещё что-то. Ашу трясёт от холода и гнева, свернуть некуда, на туристическую улицу путь один, а ещё очень хочется посмотреть поближе на этого красавца, но нельзя, нельзя, нельзя. Почему? Почему, – спрашивает себя Аша, почему судьба снова сталкивает меня с пуджари, нет, нет, нет, я не хочу, снова те же грабли…

Так они и идут: красавец Джогиндер впереди, постоянно оглядываясь и поджидая Ашу, и Аша, стремящаяся увеличить дистанцию и найти любой переулок, чтобы в него нырнуть. Наконец, проход находится, Аша ныряет в лабиринт Варанасийских улиц, вечером пакует рюкзак и покидает в очередной, бесчисленный раз Банарас. Покидает, чтобы снова не было больно, чтобы снова не влюбиться, чтобы снова не страдать. Аша не знает, что всё уже решено, и сопротивляться бессмысленно. Тогда никто не мог себе и представить, чем всё это кончится для Джогиндера и Аши.

Из дневника скитальца по галактике.

Февраль.

В Бенаресе остановилось время. Гхаты катаются в туман, греюсь у погребальных костров. Какое число, какой день недели – не важно. Я даже не знаю, что мне теперь важно. Способность к рефлексии начисто пропала. Вечный внутренний диалог прекратился. Нет ни прошлого, ни будущего, ни желания об этом беспокоится. Может, я становлюсь инфантильной, уподобляясь местным. Не знаю. И нет желания знать. Я становлюсь Буддой. Шивохам – я есть Шива. Абсолют, перед которым разворачивается весь этот спектакль.

В Индии учишься простым вещам: горячий душ вызывает восторг, завтрак вызывает восторг – вау еда. Если за ночь футболка высохла – тоже восторг: ура, чистую надену. Рассвет это – дикое всепоглощающие счастье. Закат – это красота и счастье. Просыпаться под индусячьи вопли – это восторг. Все ощущения острые и яркие, будто заново родилась, незамутнённым взглядом ребёнка, у которого всё впервые, смотрю я на мир. Прекрасный удивительный мир вокруг. Еда, мычанье коров, гудки, шум, гам все вызывает восторг. Я будто заново родилась. Жизнь как чудо. Я просветляюсь?

Рассвет в Варанаси совершенен. Прекрасен. Лучшие виденные мною рассветы. Из темноты проступает город в волшебных розовых тонах. Станет светло-светло, и спустя какое-то время на фоне светлого дня из Ганги выкатывается розовый шар солнца и окрашивает реку в пурпурный цвет. Приходит пуджари, и на опустевшем, непривычно лысом гхате в идеальном одиночестве проводит аарти. Прямо над восходящими солнцем. Чуть кивает мне. Узнал. И он совершенен в этот момент, как рассвет. И внутри меня любовь к городу, даже страсть, что-то дикое и неописуемое, энергетически сильное, тёплое, даже горячее, пряное, острое, сводящее с ума. Этот город делает меня сумасшедшей. Или блаженной?

Я так вижу. А потом гхаты начинают жить своей бешеной жизнью.

Каждый день как чудо. Подарок судьбы. Я пью солнце гигантскими глотками. Впитываю в себя мою Индию. Вбираю молекулы и атомы жизненной силы.

Апрель.

Если выйти гулять в 4.00, то дует приятный ветерок. Если сесть в падмасану (поза лотоса) с застывшей хордой спины, то все думают, что ты медитируешь, и никто не беспокоит. Я сижу и дышу: вилома на вдохе, уджайи на выдохе (практики пранаямы – упражнения на дыхание). Или наоборот. Что попроще. И никто не лезет. Заодно практика пранаямы. И сидеть без движения даже прохладно, что уже чудо. Дышать можно только с 4-х до 4.30 утра, потом температура подползает к 40 градусам, после 6 утра – близится к 50. Ни дуновения ветра, ни облачка. Всё застыло и изнывает от зноя.

Вечность целует меня на раскаленных ступенях гхатов бликами ярких сари. Вдыхая пепел погребальных костров, терпкие пряные ароматы древнего города. Ощущая на губах солёный привкус счастья, будто крови глотнув из обожженных солнцем губ. Твоих, чужих ли. Окунаясь в раскалённые каменные лабиринты, впитывать в себя город, такой же острый и сладкий, как украденный поцелуй. Тонуть в паутине улиц. Принимать всё что есть, как чудо. Я слала кому-то открытки с таким текстом… и кто-то их получал и благодарил.

Сегодня, сидя на Ганге перед рассветом, я плакала. От… от того что без всего этого вокруг, меня нет. Я чувствую своё место здесь. От любви к рассветам, городу, его людям. Слёзы текли по шее и падали на колени. Наверное, я перегрелась. Ведь есть ещё время. И чёткое осознание того, что отпущенное время мне надо провести здесь. Если здоровье позволит. Надо акклиматизироваться. И залегать тут на дно до финала. Я плакала, наверное, от невозможности быть тут надолго, как можно ближе к слову навсегда.

(Из дневниковых записей)

В один из таких апрельских знойных дней, когда расплавленный мозг отказывается функционировать, а язык – разговаривать, я и познакомилась с Ашей. Она сразу же мне понравилась. Совершенно пагал (сумасшедшая), такая же, как я, только смелее, отчаяннее, ярче. Аша стала для меня одним из символов Банараса, воистину города разбитых сердец.

В постели с пуджари

Мы сидели с Ашей на гатах и делали ставки: кто из иностранных обитателей чайной быстрее не выдержит зноя и покинет город, а также что случится быстрее: сезон дождей или наша кончина. Кончины ждать не хотелось. В чайной основной темой для разговоров стала It’s time to go. Но сил на to go не было ни у кого: как минимум ночь в раскалённом вагоне поезда, а затем часов 15автобусом по серпантину вверх в горы. Просто не собрать себя. Только валяться под вентилятором и желать, чтоб кто-то тебя пристрелил.

Аша выглядела прекрасно, смеялась, говорила, что прекрасно спать в такой зной на крыше. В моём отеле жила только я и пять человек персонала – все мужчины, спать с пятью мужиками на крыше мне совсем не улыбалось.

– Аша, почему ты не уезжаешь? Лень?

– Нет, я жду, когда Джоги сдаст свои экзамены, и мы уедем вместе, если, конечно, я не зажарюсь тут быстрее, как отбивная в кипящем масле.

– Джоги? Ты имеешь в виду Джогиндера? Ангелочка из чайной?

– Да.

– О май Год!!! Ты знаешь, кто он?

– Разумеется.

– Суреш мне как-то сказал, что ты играешь с огнём и получаешь сполна.

– А ты только Суреша слова можешь повторить? Пуджари священным огнём Шивы обжигают руки на аарти, а я этим огнём жгу своё сердце, хожу по раскалённым углям босиком, балансирую на острие ножа, жду, когда этот нож вонзится в меня. Может, мне скучно жить.

– Ты накликаешь беду! Даже я увидела, как браслет Джоги перекочевал на твою руку, уж остальные и подавно заметили.

– I don’t care. Пусть знают. Моя жизнь – моя игра – мои правила. Всё честно. Я не позволю этим людям запретить мне любить. Никому не позволю!

– Как так получилось, что ты и он..?

Аша стала рассказывать, лениво цедя слова, но глаза её горели.

В то утро, на рассвете, когда она Джоги увидела снова, то собрала вещи и уехала в Ришикеш. Там она давно познакомилась с парнем, но он не обращал на неё внимания. Да, индус, длинноволосый, высокий, прекрасный. Аша уехала в Ришикеш, чтобы просто куда-то уехать. Там снова встретила его, и осознала, что от себя не убежать, что везде и всюду она будет попадать в ловушки своего подсознания, ни один, так другой. Индия делала Ашу сумасшедшей, она влюблялась постоянно и творила глупости. Через две недели в Ришикеше она поняла, что больше не может, что скучает по Варанаси, что надо назад немедленно. А если этот пуджари снова будет попадаться, она просто убьёт его, припугнёт мифическим мужем и скажет держаться подальше. Аша вернулась в Варанаси. Пошла к Нанди попить чаю и… там сидел ОН. Аша достала свою книжку, стала читать, как ни в чём ни бывало, тут он подсел к ней, поинтересовался что за книжка, Аша тогда Сундарканд (часть священного эпоса Рамаяна) на хинди читала. Он попросил прочитать вслух кусочек, очень ему Ашино произношение не понравилось, и он начал её учить. Просидели они долго. Аша уже и забыла, что хотела держаться от него подальше. Познакомились. Улыбался он так, что Аша себя забывала. Наклоняясь над книгой, её волосы касались его волос, рук. Нанди многозначительно хмыкал, но молчал. Потом Джоги сказал, что в то утро видел Ашу, видел, что она вечно с камерой, и если у неё есть его фото, не могла бы Аша ему в социальную сеть прислать. Конечно, она могла.

Так они стали общаться в социальной сети и в чайной. Джоги сказал, что в то самое утро влюбился в Ашу, но очень боялся подойти, потому что Аша – иностранка, а у него никогда не было девушки, и что такая королева никогда не станет с ним разговаривать. Постоянно слал фото по типу: «ты любишь дал, вот я приготовил дал для тебя, ты любишь цветы – вот я собрал тебе букетик, вот я пуджу делаю, а вот читаю мою книгу» – и всё с фото и всё для Аши. Несколько раз звал Ашу в кино, она всё отказывалась, потому что кино – это свидание, а свидание – это как будто отношения, а таких отношений на секрете, на лжи Аше не хотелось. Джоги написал ей: «Аша, я тебя умоляю, пошли со мной в кино, я никогда не разговаривал с девушкой, а тем более не был в кино, скоро мои экзамены, и я уеду из города навсегда, я хочу с тобой сходить в кино. Я люблю тебя и хочу всё время тебя видеть, хотя бы раз в день!»

В общем, Аша согласилась после долгих уговоров на кино. Потому что решила, что хочет поиграть в дьяволицу и невинного мальчика. Или потому что влюбилась. Или потому что Аша всегда поступает, как хочет.

Они пришли в кино, на последний ряд он купил билеты, Аша подумала: «Боже мой, лет 15 назад последний раз сидела в кино на последнем ряду, детский сад, ей богу».

Руки у Джоги тряслись так, будто его инфаркт сейчас хватит, сердце билось так отчаянно, как у загнанного зверя. До чего эти табу доводят индийских мужчин, ведь в 23 года чуть в обморок не падает от того, что в кино пришёл с девушкой, боится, трясётся как осиновый лист. И у Аши в тот момент такая дикая смесь чувств была: как к мужчине и как к сыну, было его жалко, хотелось успокоить, обнять его, чтобы он перестал нервничать и бояться, но она не могла это сделать по многим причинам: дело происходит в Индии – это раз, если она его обнимет, ему же совсем башню снесёт– это два. Аша знала, он никогда ко мне не прикоснётся, никогда, потому что она не жена ему.

– Ты бы что сделала на моём месте? – спросила вдруг Аша.

– Я не связываюсь с индийцами. Это моё правило.

– Да? А чего так? А я взяла его за руку.

Рука Джоги горячая была и так тряслась, а сердце так стучало. И тут он взял Ашину руку и стал целовать ладонь, пальцы, запястье, прижимать к своему лицу, снова целовать, снова прижимать к лицу. А потом они целовались весь трёхчасовой болливудский фильм, как в детстве, на заднем ряду. И это было самое сильное чувство в Ашиной жизни. Он целовал её волосы, признавался в любви на хинди, санскрите и английском. А после фильма они пошли есть мороженое, чтобы охладиться немного, Джоги на подкашивающихся ногах проводил Ашу, поцеловал в ладонь и скрылся в переулках.

Через несколько дней Джоги пригласил Ашу на ужин. Привёл на крышу, уставленную горящими свечами, усыпанную лепестками цветов. Звёзды, луна, свечи, лепестки цветов, он приготовил ужин, кормил Ашу с рук. Всё было как в сказке. Потом он целовал её стопы, ноги, называл богиней и королевой. А потом… потом сказал, что когда ему было 4 года, у него только-только родилась невеста, у них детский брак, и когда его отец скажет, то он женится на этой девушке, которую он никогда не видел, что он очень любит своих родителей и не хочет их огорчать. И он сделает всё, что хотят его родители, потому то счастье для него – это жить с ними в деревне, в их доме.

– Джоги, тогда зачем всё это? Цветы, ужин, свечи, Ганга, эта крыша? – спросила Аша.

– Ты моя королева, ты – хозяйка Банареса, я подарил тебе город, и эти звёзды, ты же знаешь, я изучаю астрологию, я расскажу тебе. – Ответил Джоги.

И он рассказал Аше про чужое, совсем незнакомое индийское небо и звёзды. Аша заснула у него на руках, проснулась, когда он хотел укрыть её одеялом. Он встаёт на колени, целует ей ноги и просит простить его, потому что он не может жениться никогда, что Шива подарил их друг другу. Аша видит слёзы в его глазах. Он говорит, что больше они не увидятся наедине, потому что он не может себя контролировать, уходит с крыши спать в комнату. Аша зовёт его назад. В их первую ночь. Только ночной Банарас смотрит на них с завистью и укором.

Варанаси прекрасен ночью, если смотреть на него с края крыши. Совсем незнакомые звезды, луна, висящая наоборот. Ганга в огнях. И оглушительная прекрасная тишина. Только в три утра с того берега раскатом «Ом намах Шивайя» и снова все стихает. И снова вода мутной гладью в тусклых фонарях. И внизу храм. И Банарас только их. На целую длинную ночь.

В 4 утра Джоги названивает его другу, чтобы он проснулся и пошёл исполнять утреннюю Ганга аарти за Джоги. Джоги засыпает на ходу, Аша в предрассветной мгле, как воровка, покидаю убежище.