Текст книги "Варанаси. Город смерти и нелюбви"

Прашар лэйк

Мне нравится мой бутанский друг Сонам тем, что он лёгкий на подъём. Позвонить ему среди ночи и сказать: «Сонам, а поехали…» не важно куда, он сорвётся, накинет свою синюю матерчатую сумку через плечо, наденет не снашиваемые трекерские ботинки, драные джинсы, бейсболку с Бобом Марли, и мы помчимся на встречу приключениям. Нет, я конечно не звоню Сонаму ночами, но если бы позвонила… В этом тесном малюсеньком городишке, опостылевшем и наполненном стариками, Сонам живёт уже 7 лет, в этом причина, что он всегда готов ехать, идти, лететь, двигаться.

Проснувшись до рассвета, мы встретились на автобусной станции и пошли пешком в направлении города, в ожидании первого автобуса. Приятная предрассветная прохлада, мой рюкзак тащит Сонам (вот зачем нужны мужчины в путешествиях!), горы пахнут хвойными лесами, в уме тихо и легко. Вот и первый автобус. Доезжаем до города, пересадка. Шесть часов вверх по серпантину в жуткой тряске, подъём на 3000м. Меня укачивает на серпантинах в дребезжащих на каждой выбоине рабоче-крестьянских автобусах, помнящих ещё времена Махатмы Ганди. Принимаю таблетки от укачивания, от которых голова перестаёт соображать, мозжечок функционировать, и тянет спать. Сонам заботливо укладывает мою голову к себе на плечо. Пытаюсь спать, подпрыгивая на каждой выбоине. И вот, спустя шесть мучительных часов, мы достигаем Прашара. Кругом снежные горные пики, отражаясь от которых, солнце бьёт в глаза с десятикратной силой, от бешено-зелёной травы режет глаза. Высоко парят орлы. Сонам выкуривает косячок, после чего спрашивает, болит ли у меня голова. Виски ломит, но я думаю, что это от таблеток, а Сонам думает, что он много выкурил. А это просто горняшка. Шевелиться не хочется, хочется просто сесть и смотреть на горы, парящих орлов и траву. Где-то внизу, под ногами видны поросшие лесом склоны, но тут уже высоко для буйной растительности. Сонам узнаёт, что автобус ходит раз в день, и если через час мы в него не сядем, то придётся тут ночевать. Значит, будем ночевать. Мы сваливаем свои вещи в сырой и промозглой комнате и идём изучать Прашар.

Узкая скользкая ослиная тропа приводит нас к священному озеру и храму. Трава вокруг озера бешено зелёная. Посреди озера плавучий остров, говорят, он двигается по периметру озера, и если посмотреть фотографии разных лет – ясно видно, что остров кочует. На самом острове трава в человеческий рост, а может, и выше, и она шевелится!!! Как живая. Будто внутри кто-то бегает. Я думаю, что трава живая, она питается животными, незнамо как оказавшимися на острове.

Ночь наступает резко, как всегда бывает в горах. А чем выше – тем внезапнее ночь. Вечером мы сидим у буржуйки рядом с местным дедом, дед крутит косяк. Комнатёшка заполняется густым пряным дымом. Только тусклые искры буржуйки, холод высоких гор и ощущения, что ты на краю земли. И космический холод. Я даже обрадовалась, что с Сонамом мы делим одну комнату и кровать – теплее будет. Впрочем, я отгородилась от Сонама спальником и горой одеял, видимо, права была Аша – я решила выиграть чемпионат мира по целомудрию.

Ночью Сонаму названивают какие-то девицы, я знаками показываю: выйди из комнаты, мешаешь спать. На что он знаками объясняет, мол, холод собачий из-под одеяла вылезать и пытается поскорей завершить разговор с девицей. Девица очень назойлива и не хочет класть трубку. Сонам сбрасывает её, она перезванивает, он кричит, что поздно, поговорим завтра, ты пьяна. Я громко и чётко произношу: «Любимый, хватит разговаривать, согрей меня!» Девица прекращает разговор. Ревнивая. Сонам благодарит меня. Говорит, индийская несовершеннолетняя девица обкурится в общаге колледжа, выпьет, а потом названивает, а ему жизнь дорога – с индийскими девками связываться. Между прочим, про согреть – это актуально. И ничего я не хочу чемпионат мира по целомудрию выиграть. Но Сонам безответно влюблён в какую-то русскую Дарью.

На рассвете, промёрзнув до костей, идём греться на солнце, Сонам включает Боба Марли. Мы всегда путешествуем по Химачалу втроём: я, Сонам и Боб! Уезжаем на дневном автобусе.

Монастырь

Я живу в доме ламы – настоятеля буддистского монастыря на самой высшей точке горы. Кроме меня там сестра ламы – она же прислуга, мать ламы, и он сам. Лама похож на большого ребёнка, добрый и наивный. Мне нравится жить в его семье, точнее, как бы в его семье, потому как никакого отношения я к его семье не имею. Из моей комнатки в монастыре весь этот мир с новостями, терактами, экономическими кризисами, женитьбами и разводами кажется такой явной галиматьёй, враньём и абсурдом, что мне хочется петь от собственного прозрения. Какое всё это имеет ко мне отношение? Да ровным счётом никакого. Мишура, призванная прятать настоящее «я» человека. В Коране сказано, что жизнь – всего лишь мост, надо пройти по нему, но не строить на нём зданий. А люди живут так, будто жить им осталось 500 лет. Может быть, истинный смысл жизнь – это с утра с чашечкой кофе взирать на Гималаи, слушать гунденья монахов, медитировать и быть спокойной и светлой. Глаза из карих стали зелёными. Признак старения или просветления?

Мансун начался точно по расписанию – 15 июня. Влажность резко повысилась до критической отметки, всё время хочется спать и болит голова – смена сезонов. Гималаи кутаются в туман, облака заматывают им уродливые бока, будто бинтами раненному бойцу в лазарете. Повылезали всяческие невиданные насекомые. Но больше всего мне «нравятся» летающие тараканы. Размером с кулак. Они садятся ночью на лицо, я давлюсь собственным криком, потому что монастырь спит. Просто проверка на прочность, к тараканам и мухам в еде, крысам в кафешках уже отношусь давно, как к должному. Надо воспитывать смирение, привыкать и к этим тварям. Пусть бы они жили, но на лицо-то зачем садиться. И летают стремительно – не поймать. Нажаловалась ламе на них. Лама посмеялся, посмотрел в мои зрачки, будто до дна достать хотел, сказал, чтоб я карму свою не портила, нельзя убивать никого, а чтобы звала его сестру, она будет ловить их и выпускать на волю. Какая же реакция и скорость у сестры, я за этими таракашками угнаться не могу.

Время в монастыре течёт странно. То неправдоподобно быстро, то сверх медленно. Кто-то в доме курит гашиш. По ночам. На первом этаже моя комната и комната сестры. Лама и мать живут на 2-м. От нечего делать провожу следственный эксперимент. Но он не удаётся. Не хочется шляться ночью по чужому дому, вдруг увидят. Постепенно делаю вывод, что покуривают все потихоньку: и сестрица, и мамаша, и сам лама. Кажется, что мозг разлагается во время сезона дождей. Жарко и влажно. И в Варанаси жарко и влажно. Если не видно разницы – срочно домой, в Бенарес!!!!

Банарас

Автобус – 12 часов, поезд – 13 часов, целый день между поездом и автобусом – уже какой-то обыденный маршрут. Парилка невыносимая. Но Варанаси даёт мне силы. Ганга прибывает с каждым днём на несколько метров, слизывая гаты, бреду по щиколотку в воде. Ах, Банарас, город-магнит, во все сезоны невыносимо прекрасен и восхитительно ужасен.

Из-за жары и влажности все лавки и шопы закрыты до 4-х-5ти вечера, купить что-то становится проблемой. А отключения электричества никто не отменял. Куском мяса валяться на кровати, под неработающим вентилятором, проклиная город, дожди, жару и всё, что можно. В чайной ни одного иностранца, галдят толпой индусы. Ашу никто не видел, она уехала вскоре после меня. Суреш, как я знала, поменял +45 Варанаси на +42 Ришикеша. Заканчивается виза, надо ехать в Непал, заодно остудить слегка голову. Может, когда я вернусь, вернутся Аша и Суреш? А пока в чайной Красавчик строит мне глазки, Ямрадж каждый день спрашивает, нет ли новостей от Аши. Новостей нет.

Катманду

Теперь на вопрос «Ты где?» я могу без зазрения совести ответить: «Где, где, в катманде!»

Первый раз буду переходить границу государств пешком. В первый раз всё забавно и весело. Ощущение новизны. Ощущение себя живой. А потом ходишь, как в соседний магазин за табаком, никакого романтизма.

Поезд задержался на три часа. Три часа я стояла и сидела на полу, до 2-х часов ночи, пряная влажная ночь душила лёгкие, дождь лил как из ведра, Банарас прощался со мной. Наконец, я села в поезд и провалилась в сон. Ни одного иностранца, одни мужчины, косятся. Чёрт с вами! Коситесь. Не впервой. Люди улеглись в тамбуре на прерывистый ночной полусон-полубред. И вот он – Горакхпур, индийская тьмутаракань. Надеваю платок, прячу лицо, одни глаза – защита от пыли, грязи, солнца и алчных животных взглядов. Благодарю себя за то, что ночами учила хинди – быстро ловлю автобус, на котором простым шрифтом деванагари табличка – пункт перехода границы. Три часа по пыли, трясусь по выбоинам и ухабам, за окном мелькает нерафинированная Индия, ни в сказке сказать, ни пером описать. Усталая, грязная, вываливаюсь из автобуса. По дороге толпы людей идут в обе стороны. Главное не пройти мимо будки погранцов, которая скрыта от глаз среди базарных лавок. Жарко невыносимо, рюкзак давит плечи. Ничего, ничего, ещё часов так 20, и я в Катманду, главное перейти границу, и можно расслабиться, хорошо, что я с утра тут, жутковатое место, особенно для белой девушки. А вот и будка – штамп о выезде, никаких вопросов. И следом табличка Indian border ends. Через 10 метров такая же скромная будочка – непальский чек-пост. С раннего утра я тут одна – развлечение погранцам: а что, а куда, а зачем, а почему одна; две каких-то бредовых анкеты, отсчитать баксы, шлёпают визу, похожую на бутылочную этикетку, за 25 баксов могли бы и покрасивше нарисовать. «А почему только на две недели? Мадам ещё не знает, как прекрасен Непал», нагло лгу, что визу продлю и буду в Непале минимум месяц. Вэлком ту Непал, мадам, ё фёрст непали виса, энджой! Ну чего уж, буду энджоить, деваться-то некуда. Прохожу в ворота Welcome to Nepal. Ура, граница пройдена, оглядываюсь назад, в мою Индию, машу ей рукой: до скорых, я надеюсь, встреч, спасибо за всё!!!

Жуткая пограничная деревенская дыра, грязная, пыльная, но, в отличие от Горакхпура, в этой пограничной дыре все привыкли иностранцам и не обращают внимания. Покупаю в ближайшей конторе билет на автобус до Катманду. Непальские автобусы дадут фору даже индийским – 350 км за 13 часов, спинки не откидываются. Я в пути уже 15 часов и ещё 13 тряски по горам. Эээх, будет, что внукам рассказать, которых у меня не будет.

Вся моя прошлая жизнь кажется нелепым и смешным сном, а есть только рюкзак за плечами, дальние дивные страны, дорога и приключения. 13 часов полусна – полубреда. В 5 утра очухиваюсь от дождя, холодного и липкого, водитель теребит меня за рукав: «Катманду, мадам, выходите!» Вот это холодина!! После нескольких месяцев адовой жары, вдыхаю прохладный воздух, стою посредине дороги, напяливаю кофту, одеваю кеды. Не помню, как добралась до отеля, ещё умудрилась торговаться до безумия. Холодный, просто ледяной душ, кутаюсь в три одеяла, проваливаюсь в сон. 32 часа в пути – поезд, 2 автобуса. Это было… непросто.

Очнувшись от уличного шума, не сразу понимаю, где я. Вылезаю на улицу – я в лабиринте Тамеля – туристического гетто Катманду. С моим топографическим кретинизмом запоминать дорогу бессмысленно. Просто кладу визитку отеля в карман, выхожу плутать в лабиринтах. Даже после лабиринтов улочек Варанаси, Тамель кажется бермудским треугольником – чёрт ногу сломит. А воздух какой: как не привычна я к грязному и пыльному воздуху, но в Катманду дышать невозможно, пыль, смог, воздух липкий, оседает в лёгких, даже местные ходят в марлевых повязках, а мотоциклисты в намордниках с фильтром. Заматываюсь в платок по глаза. В Непале есть только одна работа – обслуживать туристов, вот и всё. Продавцы снаряжение и экипировки для трекинга, кафе и рестораны, водители автобусов, персонал отелей. Всё. Все остальные работают в Индии, Индию при этом хулят, на чём свет стоит. Я крутой непали, а Индия – отстой. Но я и моя семья там работаем и живём. Таков местный менталитет. Неприятно с ними. Но утешаю себя тем, что можно потерпеть Катманду две недели. Хотя глупо судить о стране по столице. Дели – это не Индия. Непал – это не Катманду.. А сейчас пытка Катмандой! Впрочем, тут есть и свои плюсы. Нравы. Нравы нашего городка. Непал активно колонизируется китайцами, китайцы вносят свою культуру всюду. Тут мальчик и девочки – сладкие парочки, никто не смотрит похотливыми взглядами, не капает слюной. После 6 вечера на Тамеле предлагают секс, драгс, рок-н-ролл. Я про секс даже сначала не поняла. Решила уточнить. Мне предлагались на выбор юные и full power смазливые непальские мальчики. Ну слава богу, меня никто не домогается, не нужно им моё белое тело, просто обычный базар: гашиш, марихуана, brown sugar, мальчики – набор. Отвечаю, что нет денег, говорят: заплати за полчаса. Смешные. А гашиш будешь? Бонусом к мальчику, твоим друзьям скидка, тебе во 2-й раз скидка. Ааааааа. Вообще от Катманду ощущение Америки 70-х: везде и все пьют пиво, курят, фри лав, секс, драгс, рок-н-ролл, чувство вседозволенности и свободы, пачками ночные клубы со смесью европейских и индийских хитов, транс, электро, супермаркеты, и снова пиво, гашиш, фри лав. После 6-ти месяцев в более чем пуританской Индии эта свобода сносит крышу. В Тамеле пахнет свободой. Дикой и необузданной, пахнет историями Керуака, вот-вот Дин из «На дороге» покажется из-за угла. Вот такой он, Катманду!!!

Угур

Объявился Угур в Покхаре (туристический город в Непале), сказал, что сыт по горло Непалом и непальцами, но он доделывает свой очередной документальный фильм и через несколько дней прибудет в Катманду. Я обрадовалась Угуру, как старому доброму другу. Ну и что, что он всегда хочет секса, всегда же можно отказаться от этого заманчивого предложения, зато он снова поучит меня монтировать фильмы. Я начинаю сходить с ума от скуки в Катманду. Тут платно всё: площади, парки, храмы, ничего нет фри. Причём цены не чисто символические, а безумные. Храм – дом Бога, почему я должна платить? Нет, разумеется, где можно было просочиться бесплатно, я это сделала, но на этом всё. Общаться в Тамеле с пафосными туристами, слышать их разочарованное: «Вы не видели Джомолунгму, вы не ходили вокруг Аннапурны? Что вы тут делаете?», не-не-не, увольте. Книжки по хинди я оставила в Индии. Электричества нет по 12—15 часов в сутки, но, благо дело, в коридоре висит график отключения на каждый день – можно спланировать время, принять горячий душ, постирать. Вот в Варанаси отключения света – всегда сюрприз, никто не знает, когда отключат и когда включат. Непал в этом плане дисциплинирован. Всё по плану, всё по графику. Приедет Угур, будет веселее.

В качестве развлечения хожу через день к 7 утра в индийское посольство. Посольство можно опознать по длинной очереди желающих, выстраивающихся вдоль дороге ровными рядками. Непальцы не знают, где главная площадь их города (потому что все достопримечательности на английском отчего-то везде заявлены, но они имеют локальные названия, местные не знают английских названий, а в интернете и путеводителях нет локальных названий), но вот Индиан Эмбaсси знают все поголовно, даже в 6.30 утра любой подскажет дорогу. В очереди в посольство можно попить чай, поболтать, послушать разные увлекательные россказни о том, как люди, имеющие нечистые визовые истории, молясь всем богам, скрестив пальцы, надеются получить любыми путями новую индийскую визу. Я как-то расслабляюсь, в Индии, чем больше у тебя виз – тем подозрительнее и больше шансов в отказе. По сравнению с чьими-то 16-ти визами, мои 5 – просто семечки, люди просто умышленно «теряют» паспорта, чтобы обнулить визовую историю. И все хотят, жаждут в Индию, назад домой, к истокам. Тут я чувствую себя в своей тарелке.

Наконец-то приезжает Угур. Моется в моём душе, так как его номер без ванной, ходит в полотенце, из-под которого якобы случайно что-то вываливается. Я не выдерживаю, заявляю, что моя комната – мои правила, у меня в комнате положено ходить в трусах как минимум, обижается, прячет всё в полотенце. Просит назвать 10 причин, почему я отказываю ему в сексе, он сделает всё, как я хочу и так далее и тому подобное. Популярно объясняю ему, что к чему, хотя 10 причин у меня не находится. Благодарит за искренний ответ, но обижается и уходит. Ну и иди. Озабоченный. На другой день возвращается, извиняется, говорит, что тема закрыта, говорит, видел Ашу в Дарамсале с её бойфрендом, оба выглядят как молодожёны. Ха, не удивлюсь, что Аша и замуж могла выйти за своего Джогиндера, от неё всего можно ожидать. Угур вздыхает, хороша Аша, да не наша, а мужняя жена.

Интересные новости. Увижу ли я Ашу когда-нибудь. И что она и в самом деле с Джогиндером?

Продолжаем с Угуром монтировать какую-то лажу, днём снимаем Тамель, вечерами смотрим фильмы. Через 10 дней после прибытия в Катманду, я получаю индийскую визу и немедленно возвращаюсь в Индию.

Любимый

Я сижу на гатах, примерзая к ледяным камням, ветер насквозь продувает уши, шею, спину. Мельтешат лодки, окружённые десятками чаек, которых здесь называют сибирскими птицами. Заходящее солнце поедается городом. Зима длиною в месяц кажется мне невыносимо длинной, нескончаемой. Банарас. Январь.

(Из дневника).

У меня есть мой любимый. Любимый город. И это истинная любовь, в шаге от ненависти. Много минусов у этого города, но он тянет, как магнит, когда ты здесь – ты его ненавидишь, а во вне скучаешь по нему. Как я счастлива в бесчисленный раз вернуться в мой Бенарес! В муссонный невыносимо жаркий Банарас. За время моего отсутствия Ганга полностью поглотила гаты, гулять негде, ходить некуда, разве что к Нанди в чайную. Отмывшись и отоспавшись после долгой дороги, прихожу в чайшоп. Я скучала даже по Калу, стреляющему у Нитиша сигареты, в своём репертуаре чещущему в штанах. По коровьим глазам Нитиша, встретившим меня немым вопросом: «Где Аша?!!», по Очкарику, молнией вскочившему, чтобы уступить мне место. Сажусь на Ашино излюбленное место – левый угол дивана. Я скучала даже по Прашану, который теперь вместо Аши решил меня показывать своим туристам.

– Мадам-джи, Суреш бхай (бхай-брат) вернулся! – восторженно изрекает Нанди.

– Аччха, бахут аччха ньюз хэ (хорошо, очень хорошие новости). Нанди бхай, а Ашу вы видели?

– Мадам Аша как уехала, так и не возвращалась.

Я перестала проверять почту, потому что поняла, ни Суреш, ни Аша не напишут мне никогда. Им никто не нужен. Они бы подошли друг другу, но слишком уж они похожи, чтобы быть парой.

Как я скучала по самому лучшему в мире чаю. По моего городу, грязному, тлетворному, такому средневековому и ужасному, но такому магическому, дающему мне силы.

Ганга широка и могуча в сезон дождей, течение настолько мощное, что сносит всё. Полиция запретила лодки, лодочники сушат вёсла, играют в карты и бесятся от безденежья и безделья. Вдоль гатов везде натянули канаты, чтобы люди могли окунуться в священную воду, и чтобы их не унесло течением. На главном гате даже дежурят спасатели.

Поскольку гаты непроходимы из-за воды, в ближайшей к Ганге улочке не протолкнуться, все коровы переместись туда, все люди ходят там, не протолкнуться. Жарко и скучно. И нечем дышать. По ночам сижу на балконе и дышу. Днём сплю. Голова туманная. Не могу однозначно ответить, что хуже: +45 и адское солнце или +40 и дикая влажность. Стираю по 3 раза в день и после стирки сразу надеваю вещи на себя. Я люблю Варанаси, стоящий по уши в воде. И это честно. Это тотально ни на что не похоже!

Аша и Джогиндер

«Аааааааа рахи хэ, аа рахи хэ» (идёт, идёт) прокричал кто-то из уличных мальчишек. И через несколько секунд появилась Аша. Похудевшая, похорошевшая, но какая-то тихая.

– Аа, и ты здесь, – только и сказала она.

Очень тёплый приём. Спасибо. Не то что бы я удивилась, но было не совсем приятно. Села. Стала курить одну за другой. Молча. Выцедила три чая. И также молча ушла.

– Мадам джи, а что это с Ашей? – изумлённо изрекает Нанди.

Я бы сама хотела знать, что.

Позже я узнала, что Аша и Джогиндер расстались. Точнее не так: Джогиндер солгал отцу о сроках окончания учёбы, прибавив 1,5 месяца, чтобы побыть с Ашей, а когда время подошло к концу, он просто уехал домой. Не сделав ничего, чтобы остаться с Ашей. Аша предлагала ему работу учителем астрологии и санскрита в частной школе с оплачиваемым жильём, предлагала продолжить обучение и получить степень доктора санскритских наук. Но он не хотел. Он хотел жить с мамой, папой и коровами и делать ничего и ничего не хотеть до конца своих дней.

– Ты всё время что-то хочешь, и ты счастлива при этом? – спрашивал Джоги.

– Нет, – неуверенно отвечала Аша.

– А я счастлив.

В этом было их главное отличие. Он был счастлив априори. Она была априори несчастна. Спокойный тихий юный Джогиндер и горячая бешеная Аша. Лёд и пламя. Они подходили друг другу как паззл, притягивались, как плюс и минус. У Джогиндера была ответственность перед своей семьёй, культурой и религией. Только перед женщиной, которая его любит, не было никакой ответственности. Она знала это с самого первого взгляда, всегда. И принимала. Просто кусочек счастья. Миг. Жизнь.

Аша ненавидела себя за эту любовь, но поделать ничего с собой не могла. Джогиндер каждое утро до рассвета уходил в горы и приносил ей охапки ароматных горных цветов, потом делал свои пуджи, готовил завтрак и мыл посуду. Несмотря ни на что, Аша чувствовала себя королевой. Потом они спускались с горы в город, и Джогиндер нёс её с горы на руках, чтобы она не устала, всё время повторяя: «Я мужчина, я большой и сильный, моя женщина не будет с горы и на гору лезть пешком!», Аша посмеивалась и была счастлива. Она знала, что у них есть только полтора месяца и ни дня больше. Это как знать дату собственной смерти: вычёркивать мысленно дни в календарике. Иногда они по целым дням не выходили из комнаты, не хотели видеть никого, кроме друг друга и тратить время на внешние раздражители.

В городке все считали их молодожёнами, индийцы подходили к Джогиндеру со словами: «Какая у вас красивая жена», на что он улыбался своей солнечной улыбкой, а иностранцы спрашивали Ашу: «Ваш муж?», на что она тоже только улыбалась. Муж на полтора месяца. Порой её бесила позиция Джогиндера: дескать, я тебя люблю, но пальцем не пошевелю, чтобы быть с тобой. И вроде бы его отец не против, чтобы сын остался в городе и нашёл работу, но Джогиндеру не надо ничего. Ему нужна Аша только как яркое воспоминание юности, девушка – иностранка, первая женщина. Любил ли он её? Конечно, любил. Но в рамках своей табуированной культуры, ему даже в голову не приходило, что есть такая опция, как пытаться жить своим умом и своей жизнью. Он любил свою землю, свою деревню и семью гораздо больше, чем Ашу. Даже не поднимался вопрос о выборе. Не было никакого выбора. И быть не могло. С ним невозможно было даже поругаться, он был идеальным мужем, делал всю домашнюю работу, не шёл на конфликты, всегда их нейтрализовал и заботился об Аше, как о самом драгоценном в жизни. В свою очередь, Джогиндер не понимал Ашу: чего она хочет, почему ругается, почему, раз у них так мало времени, она тратит его на попытки его разозлить, ведь он честно сказал ей, что у него с 4-х летнего возраста невеста, что свадьбы быть не может, что храм – святое место и нельзя туда ходить, если спишь не с женой, только после ритуалов очищения, а она не понимает элементарных вещей, она думает, что она для меня грязная, но она для меня чище всех индийских девушек вместе взятых, у меня нет ничего, а она меня любит. Зная наверняка, что у меня нет денег, и я никогда на ней не женюсь. Она святая! И почему она предпочитает поедать манго килограммами ежедневно, вместо того, чтобы на эти деньги звать раз в неделю уборщика? Это не браминское дело – мести и мыть полы, а тем более туалет. Унизительно. Осталось три дня… я не могу ей рассказать, как болит моё сердце, охваченное железным ободом, как объяснить ей, что мне тяжело дышать. Как дышать без неё? Я не умею это сказать. Смотрю, как она спит, боюсь дышать, чтобы не разбудить. Шива послал мне её в подарок. Мою Ашу.

В день, когда Джогиндер сел в автобус, уезжая домой, Аша рыдала весь день и всю ночь, а утром села в автобус до Дели, а оттуда вернулась в Бенарас – город разбитых сердец.