Текст книги "Варанаси. Город смерти и нелюбви"

Нитиш

Сегодня Аша чернее тучи, боюсь с ней заговаривать. Суреш сказал, что наш Ямрадж-траблмейкер организовал Аше большие неприятности. Мы пошли с Сурешем гулять, поскольку нас достала эта чайная, этот город, эти молокососы, лезущие со своей дружбой к Сурешу, хотя на самом деле, им просто интересно поболтать с иностранцем, меня достал Красавчик, пускающий на меня слюни, достал Калу, чешущий в штанах, достали все эти бездельники. Суреш ждал конца месяца, у него были билеты в Гокарну, я ждала конца визы, чего ждала Аша?

Вечером она пришла ко мне и рассказала, что Нитиш ей наговорил про Джогиндера с три кучи, только вот, похоже, что это правда.

– Нитиш ещё такие вещи говорил, которые он мог узнать только от Джоги.

– Аша, они все – завистники и лгуны. Хочешь считать Джоги подонком – пожалуйста. А лучше забудь о вашем романе или помни, как прекрасный сон. Нитиш тебя любит, поэтому будет, как может, чернить Джогиндера в твоих глазах.

– Нитиш узнал подробности нашего романа с Джоги и узнать он мог только от него. И сказал, что думал, что я чистая, а я – грязная. Интересно получается, если член мужчины делает женщину грязной, значит, мужчина грязный, так? Где, где логика?! То есть я грязная, а он, как носитель члена, чистый. Так ему и сказала!

В этот же день Нанди пригласил Ашу и Нитиша, меня и Суреша (именно в таком парном порядке) на День рождения к его племяннику. Мы с Ашей решили, что после этой вечеринки мы уедем вместе в Раджастан, я с ней побуду до конца визы, а она приведёт себя в чувство, мы будем много пить, смеяться и пудрить мозги другим иностранцам, никаких индусов больше. На том и порешили.

Birthday party

Раджкумар – один из братьев – владельцев чайной устроил пышную вечеринку по поводу Дня рождения своего сына, которому исполнялся 1 год. В Индии первый День рождения всегда празднуют с размахом – ребёнок выжил, окреп и можно веселиться по этому поводу до упада.

Так вот, Нанди и Раджкумар, как истинные индийские джентльмены официально пригласили Суреша, подразумевая, что он придёт со мной, и Нитиша, подразумевая, что он придёт с Ашей. Все вокруг считали, что именно так и есть – мы две пары, всё это был, конечно, полный бред, но мне-то это не вредило, а вот Аше репутация такая была как раз некстати. Но Аша с гордость заявила, что обеспеченная семья не стала бы абы кого звать на пати к ребёнку, а значит, она для них приличная девушка. Я думала по-другому: всех белых на эту вечеринку позвали исключительно для престижа, пока ещё в Индии бытует пиетет по отношению к иностранцам. Суреш, как я и предполагала, не пришёл, потому что он, хоть и корнями наполовину индус, балакает на хинди, он не уважает индусов, по-моему, стоило бы появиться хотя бы для галочки, всё-таки полтора года знакомства с людьми, отчего бы их и не уважить… Но это его выбор. У чайной я встретила Ашу, которая нервничала, потому что не было Нитиша, а мы не знали, как пройти в место пати. Наконец, Нитиш появился, и Аша устроила ему показательное выступление:

– Нитиш, почему ты опоздал? Ты сказал, три минуты, а пришёл через двадцать, мне делать нечего поздно вечером торчать тут, обивая порог, в чём дело?

– Аша, когда я тебя зову куда-то, я тоже жду, ты всегда опаздываешь…

– Я опаздываю, ты шутишь?!!! Ты звонишь мне и говоришь: «Я там-то, приходи», я не могу телепортироваться и мгновенно появиться! А тут мы означили время заранее!!!

Она отчитывала его, как нашкодившего кота, мне стало неловко. К тому же толпа народу это слышала, в том числе и Девендер – один из пуджари. Мне показалось, что всё шоу исключительно для него, чтобы он Джогинеру передал, как его девушка строит тут всех. Обстановка накалялась, я чувствовала это, чувствовала ли это Аша? После непонятно какого завершения их романа с Джоги, башня у неё поехала окончательно. Я понимала, что надо её увозить из города немедленно, иначе быть беде. Все отчего-то считали её своей девушкой, ревновали и бесились друг на друга.

В общем, мы отправились на пати втроём. Раджкумар арендовал большой двор в глубине лабиринтов Варанаси, там поставили сцену, наняли поваров, танцоров и музыкантов, в общем, размах, как на свадьбе. Я решила, что засвечусь на пять минут и уйду, потому что ожидала любопытных взглядов, просьб сфотографироваться и прочего «индиан стайл». Каково же было моё удивление, когда никто на меня не пялился, не снимал на мобильник, вообще никак особенно не реагировал. Здорово. Средний класс всё-таки, цивилизованные люди. Девчонки и женщины нарядились в лучшие сари и платья, все при макияже, мы с Ашей в своих застиранных хиппарских шмотках как-то не вписывались в это всё. Нитиш трогательно ухаживал за Ашей, принося ей еду, я ухаживала сама за собой. По стенам жались пуджари: извечная троица, как позже я узнала, три друга Джогиндера: Паван, колхозник Девендер и Мани (впоследствии очень большая проблема для Аши). Чувствовали себя парни не в своей тарелке будто. Ясно, что для Раджкумара престижно было их позвать, какой-то чайных дел мастер, а на его вечеринке брамины с Ганга аарти – чем больше показухи – тем лучше, таков менталитет. Эта троица злобно косилась на Нитиша и Ашу, я вспомнила, как Паван кормил Ашу с рук пакорой, а Девендер захлёбывался слюной от зависти. От скуки я позволила себе немного «Аша стайл» и построила глазки Павану, ребёнок краснел и бледнел, вроде бы я поняла, почему они нравятся моей подруге – это забавно: стоит мужик 28 лет от роду и краснеет, как девица, от мимолётного взгляда, кажется, не было бы стены, которую он подпирал, свалился бы в обморок. Я-то надеялась, что он подойдёт и заговорит, ибо мне нужен был провожатый домой, так как было уже поздно. Куда там! Он от стены не смел отлепиться и опускал очи долу. Мне порядком всё это наскучило, Нитиш с Ашей пошли меня провожать, а потом вернулись на вечеринку.

Это был последний спокойный день для Аши и пуджари.

Чему быть – того не миновать.

На другое утро, встретив Суреша, я спросила, отчего он не пришёл на пати, на что он сказал, что болел. Я и не ждала другого ответа. Он спросил, что произошло на пати, Аша – разъярённая фурия, рвёт и мечет. Я не имела ни малейшего понятия.

Прошло три дня. Я не пересекалась с Ашей, не могла её поймать, или она специально от меня пряталась, ведь мы же решили ехать в Раджастан (штат в Индии) после вечеринки и отдыхать от всего, но, видимо, случилось нечто серьёзное.

На третий день, проходя мимо чайной, в углу на наших ступеньках нашла Ашины очки со следами крови. Мне стало нехорошо. Недоброе что-то всколыхнулось. Я вбежала в чайную.

– Нанди, это ведь Ашины очки!

– Точно! Оставь, я ей передам.

– Что-то случилось? – Смотрю на него, он прячет глаза. Мать вашу, индусы, что вы сделали с Ашей??!!!!!

– Понимаешь… замялся Нанди. – Случилось кое-что. Аша тебе всё объяснит.

– Где она?

– В полиции, я полагаю.

– Что??!!! Где??? Почему?

– Большие неприятности произошли, мадам, очень большие.

– Почему очки в крови?

– Ты чай будешь?

– Какой чай! Говори!!!

Приходит Паван, мрачнее тучи, и Девендер, шепчутся о чём-то с Нанди, не разобрать. Мне становится страшно.

– Ребята, или вы немедленно рассказываете, что случилось или…

– Аша побила Мани. – Девендер прорезался.

– Что? Что за ерунда? Кто такой Мани?

– Наш друг. Твоя подруга его избила, и он сейчас в полиции.

– Думай, что говоришь! – Стала орать я на него. Как хрупкая Аша может ИЗБИТЬ кого бы то ни было?

– Нанди скажи ей! – Заныл Паван.

Тут Нанди собрал в кучу мысли и на хинглише объяснил мне, что Аша ворвалась в чайную утром, залепила Мани пощёчину, ничего не объясняя, и убежала. А потом, спустя несколько часов, Мани побил её, она пошла в полицию, и Мани забрали.

О господи, о бхагаван! Аша доигралась.

Пощёчина общественной морали.

На следующий день я набрела на Ашу на гатах. Её лицо скрывали огромные солнечные очки, она курила и сутулилась. Выглядела помятой и несчастной. Увидев меня, сняла очки: в пол-лица красовался фиолетово-розовый синяк, одна рука так же была вся в синяках. Ничего себе этот подонок её отделал!

Первое, что я услышала от Аши: «Я восемнадцать часов подряд рассказывала о том, что случилось, можно я не буду больше?»

– Конечно, можно, милая. И я обняла её. – Хочешь чаю принесу?

После чая она взбодрилась. И стала рассказывать.

На утро после вечеринки Ямрадж написал Аше, что она лгунья, что он не желает её больше знать. Аша удивилась и ужаснулась: «Я лгунья? Да я ему никогда ни в чём не лгала». На что Нитиш заявил, что знает о связи Аши и Джоги, что они жили вместе в Химачале, что Аша спала с Мани, сам Мани говорил. И разумеется, лгать он не мог. Лгала только Аша. Нитиш сказал, что об Аше такое говорят, ТАКОЕ. На вопрос какое ТАКОЕ отвечать отказался, сказал только, что никогда не повторит этих слов, но что всю ночь и всё утро эти слова вертятся у него в мозгу. Аша его спросила, отчего же он позволяет кому-то о его возлюбленной говорить мерзости, отчего не заткнёт обидчиков. Он проигнорировал.

Аша сказала, что деревенщины Мани и Девендер писали ей в социальной сети, а особенно Мани нагло домогался, писал: «Будь моей девушкой, у меня никогда не было девушки, посмотри мои фото и полюби меня.» И также Мани написал несколько интимных подробностей об их романе с Джоги. Аша негодовала, как эти люди кричат о морали, когда домогаются до девушки друга, и это мы – иностранцы – грязны и аморальны.

Аша позвонила Джоги и устроила ему разнос, он признался, что рассказал Мани, так как Мани – его лучший друг и брат. Аша ответила, что за друг такой, который на весь город гадости говорит о твоей женщине и зовёт её в постель. В итоге выяснилось, что Мани наврал Джоги, что спал с Ашей, Джоги поверил. Затем Мани рассказал всем гатам в ярчайших деталях, как он спал с Ашей. А также Мани рассказал Нитишу, что якобы спал с Ашей. В общем, все спали с Ашей.

Аша была в ярости. Три дня сидела в чай шопе, ждала ублюдка. На третий день Мани появился в чайной. Аша вбежала, сказала ему в лицо чётко на хинди: «Говори о своей матери то, что ты обо мне говоришь!» и влепила ему пощёчину. Первый раз в жизни вмазала мужчине по лицу. Да какой он мужчина, мальчишка!

– Много народу было в чайной?

– Паван, Девендер и Раджкумар. Ему повезло, только близкие люди видели его позор.

– О господи. И потом?

– Потом я выбежала из чайной и пошла на гаты. Мне стало страшно. Я не видела или не помню реакции остальных, но я чувствовала, что это мне с рук не сойдёт. Через некоторое время я возвращалась. Села на наши ступеньки и стала пить чай, мне сейчас кажется, я подсознательно это сделала, я ждала реакции, мне хотелось дикого скандала, мне хотелось… я не знаю, подруга, хотелось, чтобы меня услышали, хотелось орать, что любить кого-то – это благо, это не «плохая вещь» как они это называют, а великое счастье, как они мелочны, ничтожны, как они рушат всё светлое, светлое и детское чувство Нитиша, этого ребёнка, который страдать будет.

– Аша, ты понимаешь, что это невозможно.

– Понимаю. Но я не могу попустительствовать мракобесию в умах, жить по их тёмным законам. Этот как крик души – эта пощёчина не Мани была, это пощёчина их устоям, их морали. Они считают, что женщина спит с мужчиной и она шлюха, если сказала ему «Привет!» Это наша с тобой культура развратна, по их мнению, а у нас никто не думает, что ты шлюха, если ты общаешься с мужчиной, а они думают грязь всякую. Это они чисты, они – брамины, свет и надежда общества, да они так же темны, как последний шудра или прокажённый на обочине дороги! Это у них грязи столько и пошлости в мозгу! Это пощёчина долбанной кастовой системе, табуированному сексу, отношениям между полами и мракобесию. Это вызов. Но у них мозгов слишком мало, чтобы это понять.

В конце Аша сказала, что индусы убили в ней любовь к Индии, веру в людей и в любовь. Индия разрушила всё в ней.

Через час подошёл к Аше Паван и начал спрашивать, почему она избила Мани. Аша объяснила, что дать пощёчину и избить – разные вещи. Пришёл Нанди и стал переводить. Аша сказала, что это между ней и Мани, она будет объясняться с ним, а не с посторонними людьми. На что Паван сказал, что он его брат. Тут внезапно появился Мани в браминском одеянии, Аша его ненавидела в ту минуту, его розовую рубаху и белые лунги. Начал орать: «Как ты посмела меня ударить», стал размахивать руками у Аши перед носом, она сделала жест, отстраняясь, и тут Мани внезапно начал дубасить Ашу по лицу кулаками, раз, другой, третий. Никто не реагировал. Мужчина избивал женщину, а все сидели и смотрели, как будто ничего не происходит. Аша была в панике. Толпа собралась, куча здоровых мужиков, один Нанди, размером с быка, чего стоит, и все стояли и смотрели. Аша схватила чай, хотела вылить Мани в лицо, защищаясь, но попала в стену. Тут Нанди схватил Мани, пытаясь удержать, но Мани вырвался и продолжил избивать Ашу. Тут, откуда ни возьмись, появился Нитиш, налетел на Мани и пытался удержать. Аша стала орать, что пойдёт в полицию, чувствуя, как лицо распухает и пышет жаром, глаз начинает заплывать. Очень унизительно. И очков даже нет. Ноги Аши стали подкашиваться, она прибывала в шоке и панике.

Аша твёрдо решила идти в полицию. Куда, как, полицаи английского не разумеют – 100%, а Аша от шока хинди забывает. Баблу. Спасение есть. Баблу. На подкашивающихся ногах добежала на Дашашвамедх (главный гат Варанаси), Баблу спал на своём месте. Аша неистово тормошит его: «Баблу, Баблу, просыпайся, помоги мне!»

«Аша, что с тобой?», трёт глаза спросонья, потом видит её лицо – что случилось. Рассказывает ему. Его первый вопрос: «Кто этот парень? Священник, лодочник?» Аша говорит, что не знает, пошли, Баблу, тащит Баблу в полицию.

Аша солгала, что не знает, с кем вышел конфликт, потому что ударить брамина – это очень и очень дерзко и плохо. Если она заведомо знала, что это брамин, то это преступление.

Далее они с Баблу пошли в будку с полицейскими, он им всё объяснил, они смотрели на Ашино лицо и мотали головами. Первый вопрос был: «Вас избил иностранец или индиец?» Наконец пришли двое патрульных с палками, всё тянулось по-индийски медленно. Аша впереди, за ней двое копов и Баблу. Копы и Баблу несколько раз спрашивали, кто этот парень, Аша стояла на своём, что не знает, говорила, что не имеет привычки спрашивать у людей их касту. А патрульные каждые 5 метров останавливаются и всем и каждому рассказывают о случившемся, люди смотрели на Ашу, и по их интонации Аша не понимала, на чьей они стороне. Наконец, вся процессия, окруженная зеваками и попрошайками, дошла до чайной. Мани был уже в «штатском», в своей ужасной клетчатой рубахе, стоял и подпирал стену. Беспрекословно подчиняясь, пошёл. Баблу сразу понял, что дело – дрянь. На обратном пути полицейские также тормозили у каждой лавки, показывали Ашу и Мани и рассказывали всё.

В полицейском участке

Мне казалось, что Аша в истерике – она то улыбалась загадочной улыбкой сфинкса, то, казалось, вот-вот заплачет. Красные от бессонной ночи глаза, трясущиеся руки. Её было жаль. Но вспомнились слова Суреша: «Она играет с огнём и получает сполна». Она играла с огнём и обожглась. Сильнее, чем можно было представить.

Между тем, Аша продолжала.

Когда они, наконец, пришли в полицейский участок, выяснилось, что никто из копов не говорит по-английски и нужно ждать следователя, который придёт через 2,5 часа. За это время Аше не разрешили выйти ни в туалет, ни за водой. Набежали куча журналистов, которые снимали видео, Аша заставила их стереть кадры с ней. Пришлось дать им денег, кто-то сгонял ей за водой. Женского туалета у них не оказалось, а выйти за пределы участка они не разрешили. Но Аша же потерпевшая, а не обвиняемая. Ругаться не было сил. Она устала, к тому моменту уже раз 20 повторила всё, что случилось, лицо распухало и горело огнём. Заставили писать заявление, потому что Аша настаивала на возбуждении дела, копы надеялись на компромисс. Никакого компромисса. Какой-то мужик с аарти припёрся и цедил лениво: «Его карьера будет закончена, придите к компромиссу». Какое Аше было дело до его карьеры? Мани не просил прощения, не раскаивался. Он просто сидел, глядя в одну точку. И его взгляд не выражал ничего, ровным счётом ничего. Ноль. Вакуум. Копы вызвали хозяев дома Аши, приехали хозяева. Потом копы стали бить Мани, один ударил несильно, покрутил ему уши и дал подзатыльник, а другой треснул так, что разбил Мани нос и губу, достал дубинку и хотел бить дубинкой. Аша стала кричать: «Прекратите это немедленно, не бейте его. Не надо!» И так много раза. Коп убрал дубинку. Копы потом говорили, зря Аша не позволила отделать его до полусмерти, это нормальные индийские разборки. Аша не хотела, чтобы его били, она хотела, чтобы он осознал свою ошибку. Кровь капала Мани на рубашку, ей стало его жалко, жалко так, как бывает жалко бездомного щенка, хотелось обнять его и погладить по голове. Аша дала ему салфетку. Копы схватили его и бросили Аше в ноги: «Проси прощения, грязный ублюдок». Они уже знали, что он брамин и пуджари, но, тем не менее, били его. Наверное, редко когда полицейским удаётся побить браминов, своего рода месть, отыграться на высшей касте. Особенно коп с дубинкой… видно было, что ему бить пандитика (пандит – учёный брамин) доставляет удовольствие. А другой полицеский кричал: «Ты также обращаешься со своей матерью, сестрой? Ты – грязный никчёмный парень! Ты что не знаешь, что нельзя бить женщин. Проси прощения!» А Мани валялся на полу в ногах Аши и не просил прощения, после очередного пинка процедил sorry. Был ли он в шоке или ему было всё равно? Он был похож на ёжика в тумане или ребёнка – дауна. Если б ему было действительно жаль… Он просил прощения только потому что боялся, что его снова будут бить. Теребил кровавую салфетку и просил простить, касаясь ладонями и лбом Ашиных стоп. Аша хотела сказать ему: «Поднимись с пола, поднимись с колен, сядь, не унижайся!», но Аша знала, что индийцам неведомо понятие «унижение», они что угодно будут делать, только бы добиться своего, клясться в чём угодно. И только сказала: «Будь мужчиной!», а он лишь цедил: «Asha, sorry, I’m sorry», в его лексиконе нет даже please, forgive me, Maf kijie (простите, хинди) – повторял он. Если б он унижался, ползая в крови, соплях и в ногах Аши, жёсткими волосами задевая её стопы, она бы простила, но он не чувствовал ничего. Она знала это. Он просто не хотел в тюрьму, не хотел окончания своей карьеры на аарти, невозможности продолжать учёбу. Он бы сделал всё, что ему сказали.

Пришёл следователь. Всё началось по новой. Аша так хотела в туалет, что ей уже было всё равно.

Следователь стал говорить ожидаемые вещи: что Мани подаст на Ашу встречный иск, что Аша не сможет покинуть город в этом случае, он может обвинить мадам в чём только душе угодно и лучше бы мадам закрыть дело. Но мадам была кремень, на запугивания не реагировала, требовала печать на заявление, не поддавалась на провокации и прессинг. Через пару часов Аша устала. Мани тоже был измотан, сидел рядом, опустив глаза, теребя в мелкие клочья салфетку. Только салфетка выдавало его состояние. Аша не могла не дать ход делу, иначе она бы убедила всех в том, что он прав, а она нет, что избить иностранку – милое дело, предварительно наговорив о ней чёрт знает чего. Но она сдалась. Сказала: «Хорошо, пусть он сейчас при свидетелях повторит все те слова, что говорил обо мне, а потом скажет, что это ложь!», Аше нужны были доказательства, что он наговаривал на неё.

Мани стал повторять, начал он словами: «Я только сказал, что ты и Джоги в Шимле…», тут Аша взорвалась: «Какая Шимла, я никогда не была в Шимле, всё ложь от первого слова», ещё и слил лучшего друга, брат называется. А он продолжил на хинди, когда сказал на хинди, то получил подзатыльник от хозяина дома Аши. Хозяин перевёл: «Он сказал, что ты можешь пойти с ним для удовольствия, если он позовёт, и не только с ним, а с любым парнем!» Мани получил снова подзатыльник. Потом он извинился, а Аша написала на заявлении, что они пришли к компромиссу. Наконец, Ашу отпустили домой.

Грязная, потная, обессилившая Аша вернулась домой. Не успела принять душ, как в дверь постучали: «мадам, к вам полиция!»

Внизу сидел полицейский и вопрошал, уверена ли мадам, что она хочет закрыть дело, или мадам сделала это под прессингом, тот парень до сих пор в участке, выпускать его или как?

Тут бешенство Аше в голову ударило. Полицейский объяснил, что если дело закрыть, то Мани ничего не будет – он останется в университете, на аарти. А до кучи все местные будут думать, что Мани прав, и избивать иностранок, женщин вообще – это нормально, ведь полиция его выпустила. Аша не могла этого допустить. Они должны понять своими тупыми мозгами, что нужно думать, прежде чем что-то делать. И она сказала полицейскому, что не хочет закрывать дело и сделала это под прессингом, ни о каком компромиссе не может быть и речи. И они снова поехали в участок. Сначала она сказала, что хочет поговорить с главным копом. Её провели в «нумера», главный коп лежал в своём «кабинете» на огромной кровати под кондиционером, мальчик подносил ему напитки, главный коп на ужасном английском сказал Аше, что это всё чушь:, что она может передвигаться свободно и покинуть город, когда пожелает, а если она боится мести, то вот номера телефонов всех полицейских шишек – звонить немедленно и протянул визитку, там были телефоны главы полиции Варанаси и его замов. Если мадам будут говорить иную информацию, продолжал главный, всё это ложь и прессинг, индийская полиция и индийский закон вас берегут и бла бла бла про силу индийского закона.

Потом Аша и полицейский поехали в участок. Было уже около 11 вечера. Нужно было ждать, когда полицейские заполнят миллион своих бумажек и ждать какую-то тётку, чтобы поехать на медицинское освидетельствование, а без тётки никак нельзя по индийским законам, потому что Аша – женщина, а полицейские – мужчины и доктор – мужчина. Перед входом в участок сидели Паван, Девендер и ещё один парень – сосед Джоги по комнате. Аше стало жалко Мани, она задумалась, правильно ли она поступает? Аша вспоминает лицо Мани до секунды до удара полицейского, как унизительно он ползал по полу в луже крови. У него есть гордость, когда падшая женщина даёт ему пощёчину, но вот когда в лицо кидают салфетку, нет гордости поднимать её с пола, ползать на коленях, валяться в ногах у падшей женщины, трогать уши (когда индийцы просят прощения, они трогают мочки ушей). Хочется простить его, как нашкодившего кота, покусавшую собаку или умственно отсталого, который не ведает, что творит. Он теребит в лохмотья салфетку. Уже никто не заставляет сидеть его в Ашиных ногах, но он продолжает. Он сидит по инерции, теребит уши и мямлит «сори». Хоть бы раз взглянул в глаза. Аше было жаль, что его будут, скорее всего, бить в тюрьме, следователь сказал, что на 3—4 дня Мани отправится в тюрьму.

Аша сказала, что все твердят, какая она плохая. Когда она снова увидела Мани, обрадовалась, что полицейские больше его не били. Ей всё хотелось поймать взгляд человека, чью жизнь она ломает сейчас, в данный момент. И если бы она увидела хоть что-то человеческое, хоть одну эмоцию, она бы остановилась. Но не было ничего.

Аша, наконец, дожидается полицейскую тётку, они едут в госпиталь на освидетельствование. Там миллион раз спрашивают, не было ли сексуального насилия или домогательства, трогал ли он руками Ашу за интимные места, чувствовалось, что жаждут такого поворота (в Индии очень модной была и есть такая статья, как засадить мужчину за домогательство или насилие, многие доктора-женщины охотно пишут фейковые заключения, вот так индийские мужчины довели своих женщин), в целом вели себя грубо, полицейская тётка держала Ашу за локоть, не на секунду не выпуская из цепких сильных рук. Аша вернулась домой в 2 часа ночи, усталая и разбитая, перед глазами видя окровавленное лицо Мани.»

На другое утро Мани отправляется в тюрьму.

Я пребываю в шоке от услышанного. Мне жаль и не жаль Ашу. Я очень устала от Индии и её бесконечных драм. Я хочу домой, но у меня нет дома. И ехать мне не к кому и некуда.