Текст книги "Варанаси. Город смерти и нелюбви"

Аша

Аша смотрела на Гангу, несущую свои тяжёлые воды, была такая же мрачная. И плакала, плакала, плакала. Слёзы текли по её щекам, капали на ладони, на платье, на камни набережной. Никто бы не поверил, что Аша плачет. Но никто не знал её. И я не знала. Мне было её жаль. Не потому что она плакала, а потому что она по-настоящему страдала, не потому что она жила иллюзиями, которые были разрушены, а потому что она верила в любовь, в честь, в то, что есть что-то святое в этом мире. Но в этом мире нет ничего святого. В ней был сарказм, здоровый сарказм, но не было цинизма. Она хотела верить в людей, но зря. И плакала она, скорее потому что мир оставался всё тем же дерьмовым миром, в котором мы все имеем несчастье жить. Мне хотелось утешить Ашу, обнять её, но мне нечем было её утешить.

Аша подняла на меня глаза:

– Знаешь, Джоги звонит мне и пишет всё время: «Иди в полицию и закрой дело, плиз, закрой дело!».

Флоренс сказала, что не изменит мнения о Мани, так как знает его и его семью, что Аша лжёт, что Мани её избил, и она будет ему помогать всячески, а Джоги сказал Аше: «Аша, ты лжёшь, ты первая избила Мани!» Они ставили пощёчину и избиение в кровь как равные акты насилия. И второе – как простой ответ на первое. Чудовищности этого бреда не было границ. Флоренс клеймила Ашу на каждом углу тотально сумасшедшей, говорила, что весь город об этом знает, и что у Аши нет ни единого шанса, никто не будет свидетельствовать в её пользу.

Аша уходит, уже не плачет. И недоумевает, как можно не верить, что Мани её избил, ведь минимум десяток человек это видели, что у Флоренс индуизм головного мозга, и Аша избила сама себя и пошла в полицию?

Мне кажется, что Аша знала, как именно всё развернётся. Хотя какое это теперь имеет значение?

Последствия

Я не видела Ашу несколько дней. Суреш сказал, что она переехала, и он иногда провожает её по вечерам, что Аша боится мести пуджари.

Аша просила никому не говорить о её новом месте обитания. Она не приходила в чайную, на гатах её тоже не было видно. Суреш стал ещё более молчаливым. Ещё через несколько дней я вновь спросила Суреша об Аше, он сказал, что не видел её также очень давно, я настояла, и мы пошли в её гестхаус, где менеджер сказал, что мадам Аша съехала несколько дней назад…

После длинного низкого сезона город постепенно наводнялся иностранцами, распухал, по венам моего любимого Варанаси текли чужеродные тела – иностранцы. Виза подходила к концу, я была очень расстроена и зла. Ночью я собирала вещи и плакала: люди, которых я считала друзьями, даже не удосужились известить меня о том, что уезжают, Суреш, оказывается, тоже уезжает через пару дней, Аша исчезла бесследно. В чайной меня все раньше считали мебелью, а теперь резко вдруг невзлюбили, потому что все считали нас с Ашей лучшими подругами, мне было некомфортно там находиться. По словам Нанди, Аша обратилась в своё посольство за помощью, посольство нагнуло местную полицию, к пуджари каждый день ходят копы с обысками и допросами, с пинка открывая двери, все на грани, к Аше на несколько дней приставили охрану. Было очень напряжённо и страшно, Суреш советовал мне смыться, чтобы не таскали в полицию на допросы и не выносили мозги. В общем, я собрала вещи, и на другой день уехала в Пушкар. И в этот раз, когда я покидала Варанаси, шёл дождь, Шива плакал обо мне. Только Он…

Будучи в Пушкаре, я получила от Аши письмо, в копии стоял Суреш, прислала нам одно и то же письмо. Вот оно.

Привет.

Извините, что уехала, не прощаясь, так получилось. Мистер следователь беспокоил меня своими визитами каждый вечер. Я боялась идти домой. Я очень устала. Меня достал коп-охранник, дежуривший под дверью. В тот день следователь вновь пришёл и стал вести странные речи. Он сказал, что знает, что это Нитиш рассказал мне будто Мани оскорбительно обо мне говорит, потому что Нитиш хочет место Мани на аарти. На что я молчала и смотрела ему в переносицу, сказала сразу, что имён не назову, он только зря теряет время. На что он заметил, что я чту этого доносчика, как бога. И что тогда Мани осудят только за избиение, но не за оскорбление, что наше обвинение в оскорблении ложно без доказательств. И что следователь раньше думал, что кто-то хочет место Мани на аарти и поэтому наговорил мне ложь про Мани, используя меня вслепую, чтобы убрать Мани, а вот теперь он уверен, что он меня не вслепую использовал, а что я в курсе всего, поэтому не говорю ему имя, что мы это всё задумали, чтобы убрать Мани. Что я заодно с Нитишем. Я очень испугалась такого поворота событий – встречного обвинения в не пойми чём, испугалась сфабрикованного обвинения. Речи мистера следователя меня совсем не порадовали. Я испугалась и сбежала рано утром, на локал басах ехала 26 часов, надеюсь, сейчас я в безопасност, в другом штате меня не достанут. Я покинула территорию самого коррумпированного штата Индии. Я не могла рассказать следователю о Джоги, о нашем романе, вытащить всю эту историю на люди, они бы приписали мне проституцию, совращение, депортировали бы, облили бы грязью, и ломать жизнь Джоги я не хочу. Я спасла бы его любой ценой. Его репутацию и его жизнь. Ещё если мистер следователь надавит на Нитиша, да и на Мани, они же выложат про Джоги, грязи польётся как из сточной канавы, как дерьмо на улицах Варанаси плывёт после дождя. Особенно теперь, когда я сбежала, следователь будет копать, он понял, что что-то тут не чисто. Да и вся история очень мутная, я же с виду вменяемая, не могла я просто так Мани дать пощёчину, да и Мани с чего просто так обо мне лепить гадости.

Кстати, Джоги приезжал в Варанаси, чтобы помочь Мани (и деньги сразу нашёл, молодец какой), позвонил мне, чтобы встретиться, но я была в суде в тот момент, попросила его перезвонить. Но он не перезвонил. В тот вечер Мани выпустили из тюрьмы до суда. Я более чем уверена, что если бы Джоги со мной встретился, мы бы всё обсудили, я бы закрыла дело, всё-таки три дня в тюрьме для брамина – позорище и унижение, с него хватит. Но весь город меня ненавидит, считает, что я не права, а Мани прав. Джоги сделал свой выбор. Он выбрал друга. Когда Мани выпустили, вся команда дружно перестала меня атаковать письмами и звонками. Возможно, они готовили свою месть. И по этой причине тоже я сбежала. Мне бы не дали там спокойно жить.

Ребята, спасибо вам, вы самые классные, я вас очень люблю и никогда не забуду. Простите за всю эту грязь. Слава Шиве, вы не были свидетелями и вас не дёргают по этому делу. Извините ещё раз, что так вышло.

Пусть зло будет наказано, а всем индийцам урок. Впрочем, я не верю в индийский суд – самый коррупционный суд в мире.

Ваша Аша.

Аша не отвечала на письма. С Сурешем мы обменялись несколькими длинными письмами. Я тайно ждала, что он позовёт меня к себе в Гокарну. Чем закончился суд для Мани, мне не известно. Через несколько месяцев я увидела его в городе.

Мне без тебя невыносимо.

Спустя пару месяцев я вернулась в Банарас. Заскучала. Но он был пуст. Не было Суреша, не было Аши. Я тайком ходила на аарти и слушала, как поёт Учитель. Что ещё мне оставалось? Я знала, что ему доложат, что я прихожу.

C Лизой мы познакомились на Ганга аарти. Она ходила каждый вечер. Разговорились. Оказывается, она брала уроки вокала у моего учителя. На этом фоне мы быстро подружились. Лиза жаловалась на его опоздания, халатное отношение, порой грубость и жестокость, но всё прощала. И я её прекрасно понимала. Лиза настояла, чтобы я вернулась к Учителю. Я написала ему смс, он ответил, что я могу прийти. Мы сделали вид, что ничего не было. А ничего и не было. Всё вроде бы шло прекрасно. С Лизой мы всегда могли найти, о чём поговорить, кто что учит с Учителем, какие успехи и что в мире нет ни единого человека, вероятно, который сможет его собрать в кучу и заставить не опаздывать и не отменять уроки. Я полагала, что это типичное неуважение, поскольку на занятия в колледж Учитель умудрялся не опаздывать и не переносил их.

Что-то сломилось внутри меня, когда однажды мне позвонила Лиза и рыдала в трубку. Сдержанная, по-британски холодная Лиза рыдала белугой. На это должна была быть веская причина. Я пришла к Лизе, опухшей от слёз, несчастной и раздавленной.

– Лиза, кто тебя обидел?

– Учиииииииииииитель.

– Я так и знала. Что случилось?

– Я пришла к нему. Он две недели то переносил, то отменял занятия. Мы стали петь. Тут он сказал, что я занимаюсь полгода и за полгода не могу слова выучить, даже не дал мне рта раскрыть. Какие полгода? Я уезжала на месяц, потом экзамены сдавала, потом он отменяет всё постоянно. Было-то 20 занятий за это время. Он мне сказал: «Ты пищишь как мышь, ты посредственность!» Я сказала, что не слышу эту ноту, какая здесь нота. Он сказал, что это не имеет значения, просто надо повторять за ним и просто петь. И не петь эту ноту спустя полгода – это позор. Что даже Мари берёт эту ноту, и что петь, как Мари в его доме имеет право только Мари, потому что ей бог не дал голоса и слуха, но она много занимается, и скоро будет петь лучше вас. И для своих данных она прыгает выше головы. А вы все с природными данными – лентяи и бездарности. Это худший урок в моей жизни! Тебе с твоей памятью надо каждый день заниматься, а ты шлялась где-то месяц и пришла и создаёшь в моём доме такую атмосферу, что я не могу работать. Выйди вон из моего дома.

Лиза, сдерживая рыдания, выбежала за дверь. И рыдала. Все соседи видели. Потом она пришла на аарти и плакала без остановки. Все люди, в том числе и пуджари, смотрели на неё с недоумением. Наверняка Учителю доложили, что она плакала. И когда человек, на которого ты молишься, которого боготворишь, которым восхищаешься, бьёт тебя безоружного, по самому больному месту, самыми жестокими словами.

Лиза плакала три дня. Просто плакала. От того, что человек оказался сволочью. Жестоким. Невероятно жестоким. Лиза говорила, что он невпервой срывается на неё, что это уже бывало. И никогда не извиняется. Мы шли по гатам. За три километра от аарти. По реке разнесся голос. Его голос. Он пел на аарти. Лиза зарыдала: «Видеть его не могу. Слышать не могу его голос». Он обрывал Лизе телефон, она не брала трубку. Говорила, что если ответит, то начнёт рыдать, что не сможет остановиться. И что на аарти не может ходить, потому что не может видеть его лицо. И дома не может заниматься, потому что включает записи с его голосом и плачет.

– Лиза, сегодня четвертый день. Почему ты никак не успокоишься?

– Я сама не знаю. Он убил во мне что-то живое, прекрасное, маленькое и беззащитное. И я плачу по этому безвозвратно потерянному. Я слушаю многих профессоров на фестивале, но никто не трогает душу. Никого я не хочу себе в учителя. Я б за ним тогда на коленях поползла, только чтобы он меня учил.

– Если ты осознаешь тот факт, что ты в него влюблена, может, тебе станет легче. Иначе я не знаю, почему тебя до нервного срыва это ранило.

– Знаешь, я четыре ночи не сплю, всё думаю. Я много кого люблю. Анализирую. Нет, Мари, не люблю я его. Сама хочу понять. И знаешь, что я поняла – я плачу по себе. Не петь мне больше. Никогда. С ним я не смогу. Обычно у меня на другой день проходит обида, легче становится, а тут не проходит. Ты же знаешь, как он может. Он так в тебя влезет, такое из тебя вытащит, такое откроет, мы же не поём – мы летаем. Это лучше чем секс, это ближе, чем секс.

Шли дни. Ничего не менялось. Учитель перестал звонить и писать смс Лизе. В смс он писал: «пожалуйста, ответь» или «мы можем поговорить?». Никакого прости, я был неправ. А потом и это прекратилось. Я очень близко приняла Лизино горе. Я понимала, что произошло. Я ненавидела Учителя за то, что он такую боль причинил Лизе, что она не может петь. Потому что все говорили, что Лиза – это редкий дар и талант, и музыка – её судьба. Её подруга уверяла, что она без памяти любит учителя, Лиза упорно отрицала. Я пыталась абстрагироваться перед своими классами – я не Лиза, со мной другое. Он начинал петь, и я всё забывала. Лиза просила меня ничего о ней не говорить, но он и не спрашивал. Однажды я сказала учителю: «Ты очень больно сделал Лизе, видел бы ты её», он не отреагировал. Камала спрашивала, как Лиза, передавала ей приветы, однажды шепнула мне: «А я живу с ним. Я всегда как Лиза плачу. Никто не знает». Я обняла её. Чем я могла ей помочь.

Лиза, раньше вечно мурлыкающая себе под нос, замкнулась и перестала выходить «в свет». Он сломил её. Девчонку, изъездившую с рюкзаком и косяком всю Индию и Непал, видавшую огонь и воду с медными трубами, весёлую и спокойную. Лиза сидела дома и курила гашиш безостановочно, читала книжки и готовила супы. Об учителе мы больше не разговаривали.

Я продолжала с ним заниматься. Он был невыносим всем. С ним было невыносимо. А без него – варить супы как Лиза и курить гашиш? Я стала сходить с ума.

Вдруг переосмыслила всю Ашину историю вновь. Осознала, что было в Гокуле, почему она так страдала. Эта нация невыносима. Они убивают в нас всё самое светлое. И это необъяснимо. Почему? Каким образом? Это есть в Гокуле, Джогиндере, Учителе. Во всех, наверное, есть. Я поняла, что чувствовала Аша. И в этот момент появилась Аша. Богиня вернулась в свою обитель. Спустя полгода.

Аша

Аша окликнула меня в одной из подворотен. Ушам своим не поверила. Моя Аша вернулась. Вернулась, несмотря ни на что. Мы обнялись. Она сказала, что приехала несколько дней назад, потому что соскучилась по Банарасу до визгу, до умопомрачения. Аша жила теперь на Асси гате, но ей никогда не нравилась атмосфера, не было там этой пресловутой варанасской средневековости, будто идёшь по 14-му веку, этой загадочности и магии. И Аша переехала. Я удивлялась, как после случившегося, она заселяется в тот же дом, ходит в те же магазины. Народ был в шоке – мадам вернулась. Ей не продавали ничего в лавках, не обслуживали в ресторанах, а она ходила с высоко поднятой головой. Люди шептались: «Вот идёт иностранка, та, которая избила пандита…», а она делала вид, что не слышит. Мы сидели на крыше, иногда гуляли по гатам. А она дышала с наслаждением грязным и пряным варанасским воздухом, она любила город, безумно и страстно. К ней подходили какие-то люди, говорили, что она очень опасная, но очень смелая и навязывались ей в друзья. Аша не реагировала. Насколько эти люди обделены хотя бы толикой здравого смысла. Как хрупкая девушка может избить высоко сильного мужчину. О да, она же иностранка, владеющая секретными боевыми техниками. Как она посмела, избила пандита, плевок в лицо нашей культуре. Она не боялась. Ей было всё равно. Аша никого не боялась. Никогда. Было ли ей комфортно? Ей было плевать на людей. Индийцы убили в Аше любовь к индийцам, но не к стране. Они все были после истории с Мани street dogs для неё, обычные уличные собаки. Лают. Иногда кусают. Я восхищалась ей. Мы никогда не затрагивали эту тему. Но Мани был в городе, ходил в чайную к Нанди. И Аша тоже стала изредка похаживать. После нескольких заискивающих Нандиных приглашений. Она похорошела. Она была богиней этого занюханного средневекового захолустья с ханжеской моралью. Богинями невозможно не восхищаться. Раджу – владелец одного из магазинчиков – как-то подозвал Ашу и заговорил с ней приторно-вежливо:

– Намастэ, намастэ, мадам джи, почему вы в мой магазинчик не ходите?

– Как-то не по пути (магазин как раз очень даже по пути, на самом видном месте и не ходить в него можно только умышленно).

– Вы мне только скажите, тот парень – он хороший человек или плохой, а то я не видел сам, не знаю.

– Я вам, Раджу, скажу: как по-вашему, хороший человек женщин бьёт? А вы сами уж решайте.

– Как же сам, я не знаю ничего…

Аша не ходила больше на аарти, но всё время слушала в записи бхаджаны и пела. Тогда я рассказала ей об Учителе. Аша его моментально вспомнила: «Охх, так это он? Хорошо поёт, но без души. Я бы сходила к нему. Интересный персонаж.» Я сказала, что заниматься у него – это себе дороже и не стоит с ним связываться, на что Аша заметила, что у неё иммунитет и ей можно. Я привела Ашу на свой урок. Аша стала ходить к Учителю. Она сразу поставила его в рамки: она может заниматься только четверг и воскресенье, и более у неё нет времени. На что Учитель согласился, сказав, что они в конце концов должны были познакомиться, так как у них – самая ужасная репутация в городе, и он безмерно рад знакомству, и долго жал Аше руку. Более того, позвал Ашу петь на аарти. Мы с Лизой были в шоке. Ашу. Петь. На аарти. НЕ бэк-вокалом. Соло. Аша говорила мне, что у меня эмоциональная зависимость от Учителя. Я написала Учителю после шестикратно отменённого урока, что он убивает во мне всю мотивацию. Он не ответил. Аша пошла на уловку, сказала, что скоро уезжает и в последний день будет петь на аарти (сказала в шутку), Учитель сам стал звонить по четвергам и воскресеньям перед уроками Аше и напоминать, чтобы она не забыла. А я стала приходить перед Ашей. Всё вроде бы устаканилось. Я писала и пела. Аша репетировала. Лиза играла на флейте с каким-то французом, которого ей где-то выкопала Аша, сказав, что Лиза с ним отогреется. Мы хотели запихнуть Лизу на факультет вокала, но там требовалось письмо от гуру. К гуру Лиза идти отказывалась. И тут появился француз-флейтист, а Лиза отказывалась идти в колледж и что-то решать по поводу своего обучения. Она не хотела. Не хотела петь.

Аша сказала, что ни за какие коврижки петь на аарти не станет, после всего, что было, после всего, что её связывало с пуджари, после следствия и суда.

Мы много говорили с Ашей, в конце концов она решилась. Решилась показать всему городу, что богиня – она всегда богиня, что бы ни случилось. Аша будет петь на аарти. На священной индуистской церемонии.

Богиня

Аша сегодня пела на аарти. Она была прекрасна, великолепна, восхитительна. Не знаю, как она пела технически, но пела лучше учителя, эмоционально. Индусы взорвались аплодисментами, она была звездой города сегодня. Аша была в зелёном сари. Я сделала ей прическу, а жена учителя макияж в индийском стиле. Я, когда увидела Ашу, глазам не поверила: королева передо мной стояла. Её била нервная дрожь. Она пошла омывать руки и ноги в Ганге перед церемонией. В своём прекрасном струящемся зелёном сари. Пуджари смотрели на неё, не отрываясь. Не переглядываясь, не шушукаясь. Когда она села на певческое место, лица их выражали недоумение и потрясение.

Пришёл таблист – улыбчивый мужчина с усами. Учитель открыл гармонику. Аша тряслась и говорила, если бы не я, она бы ни за что и никогда.

Лиза отвернулась спиной. Как потом выяснилось, Аша сфальшивила первую ноту, и Лиза не хотела видеть её позор, делала вид, что мы все незнакомы. Пусть бы Аша ни в одну ноту от волнения не попала, я бы аплодировала громче всех и никому не позволила бы смеяться или глумиться и ржать. А стали бы кидать в неё чем-то, я бы встала и собой её заслонила. Потому что это Аша. И я знаю, какая она. А Лиза… она будто предала Ашу, сев спиной. А Аше так нужна была поддержка. Наша поддержка.

Аша закончила. Многотысячная толпа аплодировала. Все её поддерживали. Учитель улыбался и кланялся всем. Он был доволен. Лучшая ученица. Его ученица. Аша. Аша – девушка с чудовищной репутацией. Ему было всё равно. Он видел в ней талант. Он всем показал, что значит уважать человека за его качества, не верить сплетням. Он и себя ставил под удар, выводя её, как свою протеже. После аарти к Аше подходили люди и хвалили её, она скромно улыбалась, отвечая, что всё это благодаря её гуру, большому таланту.

В этот вечера у меня должно было быть занятие с Учителем, но он сказал Аше прийти к нему в гости, а мой урок он снова отменит. На что Аша сказала мне идти на урок, а она не пойдёт. Я ждала Учителя с час, он никак не мог собраться и прийти. Аши давно и след простыл. Наконец мы пришли в дом учителя. Он каждые две минуты названивал Аше, она была недоступна. Он ни секунды не сидел спокойно, ёрзал, отвлекался, паниковал. Я не могла сосредоточиться. Наконец он дозвонился и уговорил Ашу прийти, сказав, что мой урок закончен. Хотя мы занимались минут пятнадцать, это вместе с его бесконечными попытками дозвониться до Аши. Спросил меня сто раз, почему ее нет так долго. И сколько идти от нее до его дома. Мне было невыносимо. Мы или поём или ждём Ашу. Было неприятно. Его несобранность, откровенно он выпрыгивал из штанов, как ему приспичило увидеть Ашу. Он не скрывал этого совершенно. Люди с самой дурной репутацией в городе. И вот Аша вошла, и он успокоился. Было очевидно, что учитель хотел поскорее избавиться от меня. Было мерзко. И он меня же ещё обвинял в том, что я напрягалась. Он сам создал такую обстановку.

До урока я сказала Учителю, что будет очень поздно и опасно, а он отрицал, говорил, что нет проблем, я дойду безопасно. Камала настояла, чтобы он меня проводил. Он не хотел. Но когда пришла Аша, он сам безумно настаивал проводить нас. При этом сказал: «Мари, если ты чувствуешь себя в моём доме комфортно, ты можешь остаться, пока мы с Ашей разговариваем». Ничего себе… По-моему я немного ревновала. Вроде бы он когда-то меня любил, а теперь вот к Аше. Но Ашу все любят. А учитель любит только себя и музыку. Ревновала ли я? О да! В тот момент – безумно. Хотелось убить его. Аша вела себя корректно, безупречно. Лиза бы повернулась умом, будь она здесь.

Аша не хотела, чтоб он нас провожал. Ему было это безразлично. Он пошёл. Так мы и шли в ночи: прекрасная барышня в сари, милая моя Аша, кошачьей походкой шёл Учитель, и я шла впереди всех. Хотела оставить их наедине в последнюю Ашину ночь в городе. Я хотела, чтобы у них что-то было, потому что Аша была сказочно хороша в тот вечер. И Аша умела любить, как никто. Жаль, учитель не умел. Аша и Учитель смотрелись рядом потрясающе, на контрасте.

Аша раз сто сказала Учителю, что всё, тут мы сами дойдем, далее провожать не надо. Он хотел до дверей. Весь его облик говорил о том, что он хочет чего-то большего. Я сказала, что я пока пойду, а Аша с ним в последнюю ночь… что угодно. Аша рассмеялась, сказав, что моя ревность тут неуместна, и мы пошли, обнявшись, простившись с Учителем. Я сказала Аше: «Посмотри, он оглянется не однократно». Я слишком знаю мужчин. Предсказуемы. В эту ночь Учитель был влюблён в Ашу, это было очевидно. Аша сказала, что ей всё равно. Учитель шёл слишком медленно, нарочито медленно, оглянулся три раза. На третий раз обернулась и Аша, просто помахала ему рукой и скрылась в дверном проёме. Учитель стоял, выстилая нежностью её уходящий шаг. Затем развернулся и пошёл домой.