Текст книги "Скажи пчелам, что меня больше нет"

30
Вы должны узнать…

Эми похоронили на следующий день на маленьком горном лугу, которому в Ридже отвели роль кладбища. День выдался тихий и солнечный, траву тут и там расцвечивали островки лиловых астр и желтого золотарника. Теплые лучи солнца ласкали нам плечи, даруя утешение наравне с произносимыми Роджером словами молитвы и обращениями к Господу.

Я поймала себя на мысли (рано или поздно начинаешь об этом задумываться), что хотела бы такие похороны: на открытом просторе, в кругу друзей, родных и тех, кто меня знал, кому я служила много лет. Несмотря на глубокую печаль, во всем этом чувствовалась особая торжественность, гармонирующая с солнечным светом и размеренным дыханием зеленого леса неподалеку.

Все стояли молча, пока на могилу не бросили последнюю лопату земли. Роджер кивнул притихшим от потрясения детям, сбившимся в кучку вокруг Бобби с маленькими букетиками полевых цветов в руках. Собрать букеты им помогла Брианна, и Мэнди, конечно же, настояла на том, чтобы сделать собственный – из дикого розового клевера и переросшей травы.

Рэйчел, безмолвно стоявшая рядом с Бобби Хиггинсом, осторожно вложила в его безвольную ладонь небольшой букетик из крошечных белых цветков мелколепестника, похожих на маргаритки. Она что-то прошептала ему на ухо; Бобби тяжело сглотнул, посмотрел на своих сыновей и вышел вперед, чтобы возложить цветы на могилу Эми. Его примеру последовали Эйдан с младшими братьями, Джем, Жермен, Фанни и Мэнди. Последняя сосредоточенно сдвинула бровки, стараясь ничего не напутать.

К могиле потянулись другие: они ненадолго останавливались, поглаживали Бобби по плечам и спине, что-то ему шептали. Люди постепенно расходились, возвращались домой, к работе, ужину, к нормальной жизни, благодарили Бога за то, что смерть пока обошла их стороной, и невольно винили себя за подобные мысли. Некоторые не спешили уходить и тихо переговаривались друг с другом. Рэйчел вновь дежурила рядом с Бобби – они с Бри негласно решили не оставлять его одного.

Затем настала наша очередь. Я подошла вслед за хранившим молчание Джейми. Он взял Бобби за плечи, склонил к нему голову, и несколько мгновений они стояли, соприкасаясь лбами и разделяя горе. Затем Джейми выпрямился, качнул головой, сжал Бобби плечо и шагнул в сторону, уступая место мне.

– Она была замечательная, Бобби, – прошептала я, до сих пор чувствуя ком в горле после всех пролитых слез. – Мы будем ее помнить. Всегда.

Он открыл рот, но ничего не сказал. Потом крепко стиснул мою ладонь и кивнул, не сдерживая слез. Перед похоронами Бобби побрился, и на его бледной коже проступили красные пятна.

Мы с Джейми медленно побрели по тропе к дому, молча, лишь слегка соприкасаясь плечами.

Когда мы подошли к саду, я остановилась.

– Нарву немного… – Я неопределенно махнула рукой в сторону палисадника.

Чего, интересно? Что мне сорвать или выкопать, чтобы сделать припарку для израненного сердца?

Кивнув, Джейми обнял и поцеловал меня. Затем приложил руку к моей щеке, всматриваясь в лицо, будто хотел запечатлеть мой образ в памяти, повернулся и зашагал к дому.

По правде говоря, в сад меня тянуло только желание побыть в одиночестве.

Я постояла там какое-то время, впуская в себя тишину, которая никогда не бывает абсолютной: ее наполняют дыхание леса и шелест ветра в ветвях, отдаленный пересвист птиц, голоса маленьких жаб из ручья. Ощущение, что растения разговаривают друг с другом.

Близился вечер, и низкое солнце, проглядывая из-за оленьего частокола, сквозь бобовые плети отбрасывало пятна света на соломенный улей, рядом с которым с ленивой грацией кружили пчелы.

Я приложила к улью ладонь и почувствовала приятный глубокий гул кипевшей внутри работы.

Эми Хиггинс ушла… умерла. Вы ее знаете: у нее во дворе полно мальвы, и она выращивает… выращивала жасмин у коровника, а поблизости – кусты кизила.

Я стояла совершенно неподвижно, позволяя живительной вибрации прозрачных крыльев перейти в мою руку и коснуться сердца.

Ее цветы все еще растут.

Часть третья
Пчелиное жало этикета и змеиный яд общественной морали

31
Pater familias[91]91
  Отец семейства (лат.).


[Закрыть]

Саванна, королевская колония Джорджия

В глубине души Уильям надеялся, что расспросы о лорде Джоне Грее ни к чему не приведут и в лучшем случае он узнает о возвращении его светлости в Англию. Но помощник генерал-майора Прево с ходу выдал ему адрес лорда на Сент-Джеймс-сквер. С колотящимся сердцем и свинцовой тяжестью на душе Уильям спустился по ступеням штаб-квартиры Прево к ожидавшему на улице Синнамону.

Однако вмиг позабыл о своих терзаниях, заметив полковника Арчибальда Кэмпбелла – бывшего командующего гарнизоном в Саванне, которого считал чем-то вроде bête noire[92]92
  Предмет особой неприязни (фр.).


[Закрыть]. Половник шел по направлению к дому в сопровождении двух адъютантов. Первым побуждением Уильяма было натянуть шляпу на глаза и прошмыгнуть мимо в надежде остаться неузнанным. Но и без того уязвленная гордость не позволила так поступить, поэтому он решительно вздернул подбородок и двинулся навстречу.

– Доброго дня, сэр, – кивнул он с королевским достоинством, поравнявшись с полковником.

Кэмпбелл, беседовавший с одним из адъютантов, рассеянно поднял глаза и вдруг остановился как вкопанный.

– А ты какого дьявола здесь делаешь? – Широкое лицо его потемнело, словно подгоревшая котлета.

– Сэр, мои личные дела вас не касаются, – вежливо ответил Уильям и зашагал дальше.

– Трус, – презрительно бросил Кэмпбелл ему в спину. – Трус и распутник! Проваливай отсюда, пока я не приказал тебя арестовать!

Разум подсказывал Уильяму, что не стоит принимать эти оскорбления на свой счет, поскольку за ними стоит давняя вражда между полковником и дядей Хэлом. Лучше пройти мимо, сделав вид, будто ничего не слышал.

Уильям резко обернулся, хрустнув гравием; при виде его перекошенного лица полковник побледнел и отшатнулся – к счастью, в этот момент Джон Синнамон подскочил к приятелю и схватил за руку.

– Amène-toi, imbécile! – прошипел индеец ему на ухо. – Vite![93]93
  Пойдем отсюда, идиот! Скорей! (фр.)


[Закрыть]

Синнамон был на сорок фунтов тяжелее и без труда настоял на своем – правда, Уильям не слишком-то сопротивлялся. Не рискнув поворачиваться к Кэмпбеллу спиной, он медленно пятился до самых ворот, не сводя горящего взгляда с покрытого пятнами лица полковника.

– Что на тебя нашло, gonze?[94]94
  Парень (фр.).


[Закрыть] – поинтересовался Синнамон, как только они благополучно миновали ворота, оставив далеко позади обшитый досками особняк.

Уильям уже немного пришел в себя.

– Извини, – выдохнул он, утерев лицо рукой. – Он… Этот человек повинен в смерти… одной леди. Молодой девушки, которую я знал.

– Merde, – выругался Синнамон, бросив яростный взгляд на дом. – Джейн?

– Как… Откуда тебе известно это имя? – нахмурился Уильям. Свинцовая гиря в душе сгорела дотла и растаяла, оставив после себя обугленную дыру. Вспомнились руки – маленькие, нежные, белые, – он сложил их крест-накрест ей на груди, аккуратно обмотав черной тканью изрезанные запястья.

– Ты иногда произносишь его во сне. – Индеец невозмутимо пожал плечами. Затем поколебался и, сгорая от любопытства, спросил: – Ну как, удалось?

– Да. – Уильям сглотнул и повторил чуть тверже: – Да. Он здесь. В доме номер двенадцать по Оглторп-стрит. Идем.

* * *

Обшитый белой вагонкой дом с голубой дверью выглядел скромно, но изящно; в конце улицы, состоящей из таких же опрятных домов, располагалась маленькая церквушка из красного песчаника. Недавний ливень сшиб с огромного дерева в палисаднике последние листья, и теперь они лежали на вымощенной кирпичом дорожке, сбившись в мокрые желтые кучи. У самых ворот Синнамон сделал глубокий вдох и, пока они шли ко входу, беспрестанно озирался, украдкой подмечая каждую деталь.

Уильям решительно забарабанил в дверь кулаком, оставив без внимания медный дверной молоток в виде собачьей головы. Последовала тишина, а затем в глубине дома раздался плач младенца. Молодые люди изумленно уставились друг на друга.

– Должно быть, ребенок кухарки его светлости, – предположил Уилли с показным равнодушием. – Или горничной. В любом случае эта женщина сейчас…

Тут дверь распахнулась и на пороге возник хмурый лорд Джон, без парика и по-домашнему одетый. К груди он прижимал заходящегося в крике младенца.

– Вот черти, разбудили малютку, – сердито буркнул хозяин. – А, это ты, Уилли… Привет. Проходите в дом, нечего стоять на сквозняке. У этого дьяволенка режутся зубы – если он еще и простуду подхватит, от него совсем не будет житья. С другом познакомишь? К вашим услугам, сэр, – добавил он и, прикрыв ротик орущего малыша, приветливо кивнул Синнамону, исполняя долг гостеприимства.

– Джон Синнамон, – хором отозвались оба юноши и сконфуженно замолчали.

Уильям первым поборол смущение.

– Твой? – вежливо поинтересовался он, кивком указав на ребенка, который резко замолчал, вцепившись беззубым ротиком в кулак лорда Джона.

– Ну и шуточки у тебя, Уильям, – ответил отец и шагнул назад, давая им пройти. – Позволь представить твоего двоюродного племянника, Тревора Уоттисуэйда Грея. Рад знакомству, мистер Синнамон. Пиво будете? Или предложить вам чего-нибудь покрепче?

– Я… – Синнамон в панике посмотрел на Уильяма, ожидая подсказки.

– Боюсь, нам понадобится что-то покрепче, сэр. Если можно. – Уильям подошел ближе и опасливо принял малыша из обслюнявленных рук отца. Вздохнув с облегчением, лорд Джон вытер ладонь о штаны и протянул ее Синнамону.

– К вашим услугам, с… – Он неожиданно замолчал, только сейчас по-настоящему взглянув на гостя. – Синнамон… – медленно повторил лорд Грей, не сводя глаз с широкого лица индейца. – Вы сказали, Джон Синнамон?

– Так точно, сэр, – хрипло ответил Синнамон и вдруг с ужасным грохотом бухнулся на колени, отчего в буфете зазвенели чашки, а малыш Тревор завопил так, будто его заживо грызли барсуки.

– О господи… – пробормотал лорд Джон, переводя взгляд с Тревора на Синнамона и обратно. – Давай-ка его сюда. – Он забрал у Уильяма ребенка и начал трясти привычным манером.

– Мистер Синнамон! Прошу вас, встаньте. Ни к чему…

– Во имя всего святого, дядя Джон! Что вы делаете с бедным малюткой? – произнес сердитый женский голос, и в комнату вошла невысокая светловолосая девушка в просторном баньяне[95]95
  Домашняя одежда мужчин и женщин в европейской моде XVII–XVIII вв.


[Закрыть] поверх расшнурованной сорочки, открывавшей взору пышную молочно-белую грудь.

– Я?! – возмутился лорд Джон. – Да я этого бесенка и пальцем не тронул! Можете забрать его, мадам.

Она взяла малыша Тревора, который тут же со звериным урчанием ткнулся лицом ей в грудь. Заметив Уильяма, молодая женщина сердито на него уставилась.

– А вы еще кто такой?

Он растерянно моргнул и представился:

– Меня зовут Уильям Рэнсом, мадам. Ваш покорный слуга.

– Амаранта, это твой кузен Уилли. – Лорд Джон направился к ним, мимоходом потрепав Синнамона по голове. – Уильям, позволь представить тебе виконтессу Грей… вдову твоего кузена Бенджамина.

Уловив едва различимую паузу в последней фразе, Уильям пристально взглянул на отца. Однако лицо лорда Джона выражало лишь спокойное дружелюбие. На сына он даже не смотрел.

Выходит… тело Бена нашли. Или нет – однако не стали разубеждать жену в его гибели.

– Мои соболезнования, леди Грей, – сказал он с легким поклоном.

– Спасибо, – поблагодарила она. – Ай!.. Тревор, маленький звереныш! Вцепился, словно Myotis!

Она обезвредила Тревора, торопливо накрыв его полой баньяна и одновременно украдкой приспустив лиф сорочки: ребенок жадно присосался к материнской груди, издавая неприлично громкое причмокивание.

– Эээ… Myotis?[96]96
  Латинское название одной из разновидностей летучих мышей.


[Закрыть] – озадаченно переспросил Уильям. Похоже на греческий, однако слово было ему незнакомо.

– Летучая мышь, – ответила девушка, поудобнее перехватывая сына. – У них очень острые зубы. Прошу меня извинить, милорд. – С этими словами она удалилась, шлепая босыми пятками.

– Кхм… – Синнамон решил напомнить о своем присутствии. Улучив момент, когда все отвлеклись на ребенка, бедняга тихонько поднялся с колен. – Милорд… Надеюсь, вы простите меня за столь внезапное вторжение. Я не знал, где вас искать, но мой друг, – он кивнул на Уильяма, – помог раздобыть ваш адрес. Мы, наверное, не вовремя? Пожалуй, я приду в другой раз… – Индеец неуверенно повернулся к двери.

– Нет-нет! – Избавленный от присутствия Амаранты и Тревора, лорд Джон вновь обрел привычное самообладание. – Пожалуйста, садитесь. Я сейчас пошлю за… Хотя, боюсь, послать-то мне и некого. Камердинер вступил в армию, а кухарка пьяна. Схожу сам.

Лорд Грей уже повернулся, чтобы отправиться на кухню, но Уильям схватил его за рукав.

– Нам ничего не нужно, – мягко сказал он. Недавний хаос странным образом унял душевную сумятицу. Уилли положил руку на отцовское плечо, чувствуя крепость и тепло его тела. Сможет ли он когда-либо вновь называть лорда Джона папой?.. Затем решительно развернул отца к Синнамону.

Индеец побледнел – насколько это вообще возможно для смуглолицего человека – и выглядел так, будто его вот-вот стошнит.

– Я пришел, чтобы поблагодарить вас, – выдавил он и плотно сжал губы, словно боялся сказать лишнее.

Лорд Грей оглядел здоровяка с головы до ног и тепло улыбнулся. У Уильяма заныло сердце.

– Не стоит… – Отец осекся и, прочистив горло, уверенно повторил: – Не стоит. Я очень рад снова с вами встретиться, мистер Синнамон. Спасибо, что нашли меня.

К горлу подкатил ком, и Уильям отвернулся к окну, внезапно почувствовав себя лишним.

– Маноке рассказал мне, – хрипло продолжил индеец, – что это были вы.

– Маноке?.. Ах да, теперь припоминаю – он тоже был в Квебеке, когда я привез вас в миссию после смерти вашей матери. Так значит, вы с ним недавно виделись? – В отцовском голосе слышалось удивление. – Где?

– На «Горе Джосайи», – ответил Уильям, обернувшись. – Я… эээ… приехал туда и встретил мистера Синнамона, который гостил у Маноке. Он – то есть Маноке – передает тебе привет и надеется, ты как-нибудь приедешь порыбачить.

Лорд Джон перевел взгляд на Синнамона. Индеец все еще нервничал, но уже совладал с паникой.

– Очень любезно с вашей стороны принять меня, сэр, – сказал он, неловко кивнув. – Я хотел… То есть я не хочу навязываться или причинять вам неудобства.

– Вот как?.. – озадаченно пробормотал лорд Джон.

– Я не рассчитываю, что вы меня признаете, – смело продолжал Синнамон. – Вовсе нет. И ничего не прошу. Просто мне… нужно было вас увидеть. – Он осекся и торопливо отвел взгляд. На ресницах его дрожали слезы.

– Признаю?.. – Лорд Грей непонимающе уставился на парня, и терпение Уильяма лопнуло.

– Своим сыном! Соглашайся – он куда лучше подходит на эту роль, чем твой нынешний наследник.

Выпалив эту тираду, он решительно направился к двери, с силой распахнул ее и вышел, оставив приоткрытой.

* * *

Дойдя до ворот, Уильям остановился. Ему хотелось уехать, исчезнуть и оставить лорда Джона разбираться с новообретенным сыном. Меньше знаешь – крепче спишь. Но он почему-то медлил, не решаясь открыть задвижку.

Нельзя вот так бросить Синнамона, не зная, чем кончится их с лордом Джоном беседа. Вдруг что-то пойдет не так?.. Уилли на миг представил, как отвергнутый Синнамон, шатаясь от горя, выходит из дома и в отчаянии бредет куда глаза глядят.

– Не будь идиотом, – пробормотал он себе под нос. – Ты же знаешь, что папа никогда… – Слово «папа» болезненной занозой застряло в горле, и Уильям судорожно сглотнул.

Однако все же повернул обратно, решив подождать с четверть часа. Если все пойдет наперекосяк, он скоро об этом узнает. Оставаться в крошечном палисаднике – и тем более торчать под окнами – было нельзя. Уильям обогнул двор и направился к задней части дома.

Его взору предстал внушительных размеров сад с овощными грядками, вскопанными к следующему посевному сезону; на одной из них до сих пор красовалось несколько кочанов капусты. В дальнем углу находился небольшой продуктовый сарай, к которому примыкала увитая виноградом беседка. Внутри на единственной скамье сидела Амаранта, уложив Тревора себе на плечо и деловито похлопывая его по спинке.

– А, это опять вы, – сказала она, заметив Уильяма. – Где же ваш друг?

– В доме, – ответил он. – Беседует с лордом Джоном. Я думал подождать здесь, но не хочу вас беспокоить. – Уилли повернулся, чтобы уйти, однако девушка жестом остановила его, на мгновение прервав похлопывания.

– Садитесь, – предложила Амаранта, с любопытством разглядывая гостя. – Так вы и есть тот самый Уильям? Или следует называть вас «граф Элсмир»?

– Да, это я – собственной персоной. И – нет, не стоит. – Уилли осторожно присел на скамью. – Как малыш?

– Опять объелся. – Девушка скорчила забавную гримаску. – Того и гляди… Ну вот, так и знала!

Тревор громко отрыгнул, и водянистое молоко струйкой потекло по материнскому плечу. Очевидно, подобные извержения были в порядке вещей; Уильям заметил, что девушка предусмотрительно накинула поверх баньяна тканевую салфетку, размер которой явно не соответствовал объему исторгнутой Тревором жидкости.

– Подайте мне, пожалуйста, вон ту пеленку. – Ловко переместив ребенка на другое плечо, Амаранта кивнула на сложенную у ног ткань. Уильям с опаской поднял с земли пеленку – к счастью, та оказалась чистой – и передал девушке.

– Разве у него нет няньки?

– Была, – хмуро ответила Амаранта, вытирая личико сына. – Я ее рассчитала.

– За пьянство? – уточнил Уильям, вспомнив слова лорда Джона о кухарке.

– В том числе. Любила прикладываться к бутылке – частое явление среди стряпух – и не отличалась добропорядочностью в некоторых вопросах.

– Хотите сказать, она была… эээ… неразборчива в отношениях с противоположным полом?

Амаранта рассмеялась.

– И это тоже. Даже если бы я не знала, что вы сын лорда Джона, сразу бы догадалась по вашему вопросу. Вернее… – добавила она, поплотнее запахнув баньян, – по манере речи. Все Греи, с кем я встречалась, говорят именно так.

– Я всего лишь приемный сын его светлости, – ровным тоном сообщил Уильям. – В моем случае любое сходство объясняется скорее воспитанием, чем наследственностью.

Озадаченно хмыкнув, девушка посмотрела на него, приподняв светлую бровь. Ее глаза были какого-то неуловимого цвета, между серым и голубым. Сейчас их оттенок совпадал с вышитыми на желтом баньяне сизыми голубками.

– Возможно, – согласилась она. – Мой отец говорит, что певчие птицы учатся петь у своих родителей; если вынуть яйцо из гнезда и переложить в другое, за несколько миль от первого, птенчик выучит песни новых родителей, а не тех, что отложили яйцо.

Благоразумно подавив желание спросить, при чем здесь певчие птицы, Уильям молча кивнул.

– Вам не холодно, мадам? – забеспокоился он. Солнечные лучи заливали беседку, нагревая деревянную скамью, однако в шею дул прохладный ветер, – а ведь под баньяном на ней ничего не было, кроме сорочки. Эта мысль живо напомнила о первых мгновениях встречи и молочной груди с выступающими сосками. Уильям отвел глаза и попытался сосредоточиться на чем-нибудь другом.

– Чем занимается ваш отец? – спросил он наобум.

– Он натуралист – когда обстоятельства позволяют… Между прочим, мне не холодно. В доме обычно слишком натоплено – я боюсь, дым очага вреден для Тревора; он от него кашляет.

– Вероятно, это из-за плохой тяги – надо бы прочистить трубы. Вы сказали «когда обстоятельства позволяют». А что делает ваш отец, когда у него нет возможности уделять время своим… эээ… увлечениям?

– Торгует книгами, – с некоторым вызовом ответила Амаранта. – В Филадельфии. Там мы с Бенджамином и познакомились. – Голос ее чуть заметно дрогнул. – В лавке моего отца.

Она искоса посмотрела на Уильяма, наблюдая за его реакцией. Не посчитает ли он предосудительным знакомство с дочерью торговца? Едва ли, – с горечью подумал он. – Учитывая обстоятельства.

– Я искренне сочувствую вашему горю, мадам, – сказал Уильям.

Так и подмывало спросить, что она знает – вернее, что ей рассказали – о смерти Бенджамина, но он не хотел показаться бестактным. Лучше сперва выяснить, что известно папе и дяде Хэлу, прежде чем ступать на зыбкую почву.

– Спасибо.

Амаранта опустила взгляд, плотно сжав красивые губы.

– Проклятые колонисты! – воскликнула девушка с неожиданной яростью. А когда подняла голову, глаза ее метали молнии. – Будь они прокляты со своей республиканской философией! Ну что за чушь несут эти упрямые, тупоголовые изменники! Я… – Заметив его изумление, она осеклась и сконфуженно прибавила: – Прошу прощения, милорд. На меня… нахлынули эмоции.

– Вполне объяснимо, – неловко пробормотал Уильям. – Прекрасно понимаю ваши чувства, учитывая… кхм… обстоятельства. – Он покосился на дом. Ни стука двери, ни прощающихся голосов не было слышно. – Кстати, зовите меня Уильям – в конце концов, мы ведь теперь кузены.

Девушка широко улыбнулась. Улыбка у нее тоже была красивая.

– Конечно. Тогда вы зовите меня «кузина Амаранта». Это такое цветущее растение, – добавила она со вздохом. Очевидно, ей уже порядком надоело пояснять значение своего имени. – Amaranthus retroflexus. Из семейства амарантовых. Известное в народе как «лисий хвост».

Тревор, который все это время сидел у матери на руках, тараща глазенки в сторону незнакомца, вдруг требовательно закряхтел и потянулся к нему. Испугавшись, что малыш соскользнет и шмякнется лицом на кирпичную дорожку, Уильям подхватил его и поставил себе на колено. Пошатываясь и радостно агукая, мальчуган расплылся в беззубой улыбке. Уилли невольно улыбнулся в ответ. У малыша были светло-голубые глаза Греев и мягкие темные волосики; он казался очень красивым, когда не верещал.

– Здорово, Трев! – подмигнул ему Уильям и сделал вид, что собирается забодать. Тревор залился радостным смехом и схватил дядюшку за волосы.

С трудом высвободив уши из маленьких цепких пальчиков, Уильям сказал:

– Похож на Бенджамина. И на моего дядю. Ничего, что я так говорю? Не хотел бы причинять вам боль, напоминая о потере… – смущенно добавил он.

Горько усмехнувшись, Амаранта покачала головой.

– Ничего. Я рада, что они похожи. Подозреваю, у вашего дяди были некоторые сомнения на мой счет. Наша свадьба была довольно скоропалительной, – пояснила она в ответ на его удивленный взгляд. – Бенджамин написал отцу, что мы собираемся пожениться, но когда письмо добралось до Англии, его светлость уже отбыл в Колонии. Как только он приехал в Филадельфию, я сама ему написала.

Грациозно поведя плечом, девушка посмотрела в сторону дома.

– Расскажите о вашем друге. Он индеец?

Тяжесть, которая совершенно улетучилась в последние несколько минут, снова навалилась на Уильяма.

– Да. Его мать была наполовину индианкой – не знаю, из какого племени, – наполовину француженкой. Она умерла, когда Джон был младенцем, и его определили в католический приют в Квебеке.

Амаранта явно заинтересовалась.

– А его отец? О нем хоть что-нибудь известно? – спросила она, подавшись вперед.

Уильям еще раз невольно посмотрел на дом: все было тихо.

– Что касается отца… – Уильям осторожно подбирал слова, чтобы не солгать, но и не выдать всей правды, – это долгая история. Я не вправе ее рассказывать. Насколько мне известно, его отец был британским солдатом.

– Я обратила внимание на его волосы, – улыбнулась Амаранта. – Весьма примечательная шевелюра. – Она бросила взгляд на дом и протянула руки за малышом. – Вы планируете остановиться у его светлости?

– Вряд ли.

И все же мысль о доме – даже если речь шла о месте, где он никогда прежде не бывал, – отозвалась в сердце неожиданной тоской. Словно почувствовав смятение Уильяма, Амаранта ласково коснулась его руки.

– Почему бы вам не остаться – хотя бы ненадолго? Уверена, дядя Джон будет рад; ему вас очень не хватает. Да и я хотела бы поближе с вами познакомиться.

Искренность девушки тронула его до глубины души.

– Я бы не прочь, – замялся он. – Но все будет зависеть… от моего друга. Вернее, от его разговора с отцом.

– Понимаю. – Она нежно погладила Тревора по мягкому пушку на голове и прижала к себе. Уильям ощутил внезапный укол зависти.

Поднявшись со скамьи, Амаранта молча смотрела на дом, качая сына на руках; ветер теребил ее светлые волосы.

– Нам с Тревором пора возвращаться, только я боюсь помешать беседе. Что же они так долго?