Текст книги "Зенит затмения"

Глава 4
Возвращение блудного брата

Однажды в небесной стране встретились и затеяли жаркий спор фокусник-факир и нищий монах – дервиш.

– Чего стоит твое учение, – сказал факир, – если ты беден и коченеешь на холоде, как зимняя муха? Оба мы скитаемся по небу, но мне все рады, а тебя гонят взашей.

– Твои глупые фокусы тут же забываются, – ответствовал дервиш. – А мои знания хранятся в умах долго. И пусть меня принимают немногие, я остаюсь в их памяти и заставляю думать об истине. И каждая ясная, добрая мысль, которую я внушаю жителям небес, ярче разжигает созданное мной солнце. Здесь я всего лишь странствующий дервиш, зато далеко внизу, под моими ногами, миллионы земных существ считают меня Богом. Я сотворил собственную религию, а ты – жалкий фокусник у всех на побегушках.

Факира сильно обидели слова монаха, и он решил отомстить ему, внушив жителям небес дурные мысли. Он расточал их на выступлениях и однажды, во время большого праздника, убедил стольких зрителей, что солнце потухло на целые сутки. Скверна, скопленная в лучах, падала на землю и искала в каждом человеке плохое. Грубое ли слово он сказал или убил кого-то. Черное светило хваталось за каждую крупинку злобы и сжигало людей, чтобы достать ее из пепла, впитать и пополниться мраком.

Узнав об этом, дервиш собрал своих приспешников и вытеснил проклятие солнца великой верой, а факира изгнали на землю, где он и по сей день скитается под множеством личин – прималей, колдунов, шаманов. Но его последователи все еще остались на небе, и раз в три дня они по-прежнему овладевают солнцем. И когда оно сжигает тела, пепельные вихри следуют за многоликим факиром, ропща и проклиная его. Гнев дервиша, чья религия оказалась осквернена, дошел до людей, и те из них, кто подкармливал грехами черное светило, в наказание получали порченое потомство – уродливое снаружи или странное внутри.

Так испокон веков звучит легенда Соаху, и я полагаю, именно она стала причиной того, что на Террае примали скрывают свои таланты и даже не думают их развивать.

(Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *

Архипелаг Большая Коса, о-в Валаар, Теплая долина, 4-й трид 1020 г. от р. ч. с.

Астре обнаружил себя в деревянном кресле с мягкими, но неумело сшитыми сиденьем и спинкой. Долгими зимними вечерами Илан пропадал в мастерской, без конца шлифуя это кресло для Астре, чтобы тот мог передвигаться, крутя руками колеса.

Тогда дом пустовал в ожидании новых людей и казался огромным. И Астре не стыдился занимать больше места, чем требовалось его маленькому телу. Потом народу стало много, и наступила уютная теснота. Астре попросил убрать кресло обратно в мастерскую и почти все время проводил на подоконнике, чтобы не мешаться под ногами.

Он не жалел. Новое убежище было уютным, а еще оттуда получалось наблюдать за семьей в комнатах и во дворе. Оставаться ее частью, при этом никого не донимая. И все-таки, вновь оказавшись в кресле, Астре обрадовался.

– Я давно тут не сидел. Уже соскучился по нему, – сказал калека, погладив поручень.

– А по мне? – обиделся Илан, сметая в кучу свежую стружку.

В мастерской высились горы опилок и золотой пыли. Тут как будто полгода стругали, но не убирали. В распахнутую дверь задувал свежий ветер, и от него колыхалась занавеска на окне. Белая, в синий горошек.

– Погоди, Илан, а как мы здесь оказались? – спросил Астре. – Я же… Я ведь был…

Ему вспомнился ночной сад. Деревья в каплях. Морось и туман.

– Где ты был? – мрачно поинтересовался Илан, откладывая метлу и надевая фартук.

Странно. Брат никогда не хмурился и не захламлял мастерскую до такой степени. И почему вдруг наступила осень? Из дверного проема виднелся хвойный лес, а за ним ярко-желтые березы. Ельник стоял будто подсвеченный изнутри. Пахло волглой травой, сеном и листьями. И даже воздух словно стал золотым.

– Ты правда не соскучился? – удивился Илан. – Совсем у тебя совести нет! Ну и ладно.

Астре наблюдал, как брат, мурлыкая что-то под нос, продолжает выметать из углов бесконечную стружку, и слезы вдруг потекли по щекам.

– Ты умер… – сказал калека.

Он знал, что Илан погиб несколько дней назад, в Медуке, от выстрела в голову. Что близится зенит затмения и, если ничего не предпринять, миру конец. Что Нико выжил и ему предстоит вести шествие в Соаху, которое теперь называют Объединенным государством, но об этом в присутствии принца лучше не заикаться. Что его учителя зовут Такалам, а существо, спасшее порченых на мельнице, носит имя, подаренное девочкой с Акульего острова. Рядом ощущался кто-то очень знакомый. Это он принес Астре знания и теперь ждал, пока порченый проснется.

«Здесь Кайоши, – подумал калека. – Он воспользовался связью прималей».

– Мне вот интересно, – сказал Илан, упершись подбородком в древко метлы и пристально глядя на Астре, – ты опять заведешь свою шарманку? О том, как ты виноват и что ты не должен жить на белом свете и плодить покойников. Сначала отец, потом Иремил, теперь я. И везде ты один виноват.

– Почему ты так говоришь? – с трудом спросил Астре. – Ты же… Ты же моя Цель…

– Да, разрыдайся теперь и посыпь голову пеплом, – усмехнулся Илан. – Или стружками. Хочешь, я тебе посыплю? Вот. Легче стало? Эй, кто-нибудь, вам полегчало? Может, конца света теперь не будет? Астре так старательно себя корит! Интересно, почему от этого никому не радостно?

– Я не понимаю…

Калека закрыл глаза, а когда открыл, увидел у себя на культях золотистые спиральки.

– Полегчало? Ну? Полегчало, Астре?

– Да о чем ты?! – вспылил калека. – Чего ты от меня хочешь?! Чтобы меня совесть не мучила?!

– Да мучайся на здоровье, Астре, – развел руками брат. – Мучайся сколько угодно, только хоть иногда шевели остатками своих конечностей. Чтобы от тебя, кроме нытья, был еще какой-нибудь толк. Тебе же плевать на всех. Подумаешь, Кайоши из-за тебя парализовало. Подумаешь, план рухнет, если ты умрешь. Какая разница, тебе же надо свести с собой счеты! Честное слово, в кого ты такой дурак-то? Ты как будто опилки против ветра метешь.

– А что толку ему говорить, если он не слушает? – раздался за спиной голос Иремила.

Астре развернул кресло и увидел прималя.

– Я ему всегда говорил: ищи управу для мыслей. Живи для тех, кто остался. Приноси пользу. Так нет же. Он у нас мученик.

Иремил снял с плеча пустой мешок и взялся заталкивать в него стружки.

– С виной жить тяжело! – добавил Илан, снова орудуя метлой. – Поэтому он у нас голодует. Он же всем мешается. Он же такая обуза. Да еще и люди из-за него мрут. Ах ты наш бедный, несчастный мальчик!

– Трудно ему, – согласился Иремил и уложил мешок Астре на культи. – Вот, это я. Тяжелый, а?

– А это я.

Илан бухнул еще один мешок. Они были просто неподъемными, хотя внутри вроде обычные опилки.

– А это тебе за отца, – сказал Иремил, добавляя сверху третий мешок, за которым Астре уже ничего не видел.

– И сверху пеплом посыплем! – крикнул Илан, разбрасывая над калекой золотистые горсти. – Как тяжело жить, Астре!

– Хватит! – выпалил калека. – Хватит, Цель, я все понял.

– Восемнадцать лет не понимал, а тут вдруг понял, – рассмеялся Иремил.

– Тяжело, а будет еще тяжелее, – не унимался Илан, продолжая подметать пол. – Тут опилок море. На каком мешке сломаешься, Астре?

– Ни на каком, – мрачно произнес калека. – Я все понял.

– Понял? – повел бровью Иремил. – Ну тогда вези.

Астре взялся за колеса и крутанул их. Руки свело судорогой, а кресло сдвинулось совсем на чуть-чуть.

– Вот теперь ты знаешь, почему твои братья так мало прожили, – сказал Иремил, толкая калеку к двери. – Они думали, что нам без них легче будет.

– Это им без мира легче было! – крикнул вдогонку Илан, и Астре проснулся в холодном полумраке комнаты, под раскатистый храп Зехмы.

«Мы не добежали до дома, – вспомнил калека. – Что-то случилось».

– Приветствую вас, – послышался знакомый голос.

Астре повернул голову и увидел юношу в деревянном кресле на колесах. Словно перенесенное из мира снов, оно испугало калеку до нервной дрожи, и он какое-то время не мог понять, что уже не спит.

– У меня к вам просьба, – сказал Кайоши. – Простите, что так с ходу. Но я боюсь потерять сознание от недосыпа, а это может плохо кончиться.

Астре сел на кровати. Комната была пустая и темная. На стене горела единственная лампа, и окутанное тенями лицо Кайоши показалось Астре вылепленным из желтого воска.

– Как много я смог вам передать? – спросил провидец. – Я попытался сократить время на объяснения и…

– Я все сделаю, – прервал его Астре, дрожащей рукой утирая мокрое от слез лицо. – Но вы уверены в своей просьбе?

– Да, – резко выдохнул провидец.

Слова давались ему с большой мукой, и на долю секунды Астре подумал, что Кайоши не решится, но он посмотрел на калеку в упор и сказал:

– Я схожу с ума от видений, поэтому, пожалуйста, прикажите мне больше не видеть вещих снов.

* * *

А хоромы-то отстроили, матерь непутевая! Да тут в одной комнате целым островом жить можно, еще и в гости друг к другу ходить все ноги стопчешь. Генхард на потолок узорчатый столько пялился, что чуть совсем не окосел. Того гляди, вон те птички по лозам виноградным летать начнут и гадить вороненку на лоб. Ишь, какие у них пуза. Ягод небось жрут как прорвы.

– Эй, – шепнул Генхард в полумрак. – Есть тут кто живой?

Сесть и посмотреть боязно было. А вдруг не только Илана нету, а и еще кого-нибудь. Генхард только и помнил, как их в телегу после суда погрузили. Может, его признали не порченым и не спалили поэтому? А остальных? Батька соахийский! Только бы это они тут лежали!

– Эй! – повторил вороненок и стал щупать матрац справа от себя.

И слева бы пощупал, да плечо страшно разболелось. От этого и проснулся, так что шевелить им лишний раз не хотел.

– Эй, вы дрыхнете, что ли?

Рядом сопели, но никто не отвечал, и пришлось подняться. А перина-то мягкая! Пальцы аж до пола провалились! Солнце еще не взошло, и за окнами такой туман стоял, что хоть режь на лоскуты и одежду шей. Никакого света не пропускал. Пришлось Генхарду ползти вдоль матрацев и смотреть, где кто лежит.

От народа пахло мылом, так что нюхай не нюхай, а родную вонь никак не учуешь. Генхард дополз до первой лежанки и увидел ноги. Длиннющие, волосатые. Торчат из-под одеяла, как палки. И так Генхард этим ногам обрадовался! По ним-то сразу понятно, что это Вобла тут лежит, а не кто-то другой. Он был посинелый и до того опухший, что аж щеки округлились. Уж чего-чего, а щек у Воблы сроду не было. Генхард укрыл ему ноги и дальше пополз.

Ближе к стене скрутился калачиком Здоровяк. С ним вроде все было нормально. Дорри спал слева, один, и Генхарду никакого духа не хватило на него посмотреть. Когда он его в прошлый раз видел, на бедняге живого места не осталось. Зато волосы блестели, как маслом намазанные. Все им нипочем.

В последнюю очередь Генхард нашел Яни. Оказывается, она спала слева от вороненка, и он ее не сразу заметил. И было тут еще два пустых матраца, непонятно чьих. Один, похоже, Шивила. А вот второй… Неужто Илана тоже с ними привезли и положили тут… мертвого?

– О-о-ох, – застонал Генхард, схватившись за плечо.

Ему так вдарило в руку, что аж в глазах потемнело. И то ли за дверью кто-то караулил, то ли вороненок слишком громко охнул. Тут же послышались шаги, и в комнату просеменил смешной такой мужичок. Маленький, в синем халате, а под ним голубой, а под ним еще белый. И рукава до того огроменные! Каждый с юбку! А на них еще завязки блестящие.

– Ты кто? – спросил Генхард, когда человечек поклонился и протянул ему чашку с вонючим бульоном. – Ты откуда такой узкоглазый? Пчелы тебя покусали, что ли?

Мужичок опять поклонился и протянул Генхарду пиалу.

«Чего это он мне кланяется?» – подумал вороненок и тут увидел, что волосы у мужичка черны-чернехоньки. Как у настоящего соахийца. Правда, все-таки покусанного.

– Умереть не встать! – выпучился Генхард на мужичка. – Да я же во дворце! Да я же принц теперь! И у меня слуга есть! Братец соахийский! Братец родненький!

– Да здесь я, здесь! – послышался чей-то раздраженный голос. – От тебя шуму, как от целой толпы.

Генхард вытянул шею да так и застыл. На пороге, прислонившись к дверному косяку, стоял соахийский принц. Бледный, лохматый, больной на вид, но самый что ни на есть настоящий.

– Родненький! – выпалил Генхард вне себя от счастья, оттолкнул мужичка, пролив на пол вонючий бульон, и бросился к брату.

– Да-да, я тоже рад тебя видеть, – сказал тот, когда вороненок чуть не сшиб его с ног. – Но ты бы плечо поберег, а?

– Не проснусь! Не проснусь! Не проснусь! – пробормотал Генхард, крепко зажмурившись, и только тогда открыл глаза.

Хоромы золоченые никуда не делись. Принц тоже. Вороненок столько всего хотел ему сказать, но за один миг от счастья ничегошеньки в голове не осталось. Брат наконец-то заговорил, а Генхард стоял, как пень посреди огорода, и ни слова не мог вспомнить.

– А я и знал! – выдал он наконец, сдерживая слезы. – А я всегда знал, что ты за мной вернешься, родненький! А это мы уже в Соахии, да? Это твой дворец?

– Нико, – сказал брат. – Это мое имя. Тебе, Генхард, спать надо. Чего ты соскочил так рано? Доктор тебе лекарство принес, выпей и спи. Утром поговорим.

– А у меня плечо заболело, – потупился вороненок. – Вот и встал. А это… кого там несут?

Генхард попятился, увидав за спиной брата странного мужика, у которого в руках был самый настоящий куценожка.

Нико отошел от двери, пропустил дылду, и тот плюхнул Астре на один из пустых матрацев.

Генхард открыл рот, силясь что-нибудь сказать. Потом закрыл.

– Эй, куценожка, я, что ли, дохну уже, а? – испуганно шепнул он, глядя то на Астре, то на соахийца.

– Нет, – спокойно сказал калека. – С чего ты взял?

– А и как это с чего? Бредить же начал! Говорят, так и помирают от ран! Сначала жар по всему телу, потом чушь всякая в голову лезет. А потом – р-раз! – и вынесли тебя холодного. И брат пришел, теперь еще ты тут. Откуда вам тут взяться обоим? Точно брежу!

– Все нормально, ты не бредишь.

– Я пойду мелкого притащу, – зевая, сказал Нико. – А то он со мной уснул.

Генхард проводил принца взглядом, сел на перину и подполз к Астре.

– Занозу мне в пятку! – сказал он, ткнув калеку в плечо. – Ты прям взаправдашний! Даже воняешь!

С минуту они сидели бок о бок, словно два кукушкиных сына в гнезде, и смотрели на Яни. Волосы у нее разметались по подушке, а уголки глаз будто мукой присыпали – ревела много, вот следы и остались.

– Ты помер, да? – спросил Генхард. – Ты поэтому за мной пришел? Чтобы в мир мертвых меня забрать? А Илана почему тут нету? Ты его забрал уже?

Куценожка ничего не успел ответить: вороненок увидел, что в дверях стоит Сиина, и никакой храбрости у него не осталось.

– А и жуть-то какая!!! – выпалил Генхард, грохнувшись на Яни.

Тут уже все заворочались, и первым подскочил Вобла. Рыжая промычала что-то, начала глаза тереть. А Дорри как увидел уродку, так сразу про все свои раны забыл. Побежал, спотыкаясь, вцепился в Сиину – клещ клещом, зажмурился, уткнулся в нее и затих.

Дальше было шумно и слезно, а больше всех Вобла рыдал. Прямо до судорог. Рори сидел как пугало с глазами, только головой вертел. Яни вопила: «Вы мои хорошие!», визжала как резаная и целовала Астре в щеки, в лоб, в губы. Потом взялась целовать Генхарда, а потом обоих поочередно. Куценожку могла бы и не целовать, между прочим!

– А ну замолкли! – гаркнул неожиданно появившийся на пороге страшнючий мужик.

Глаз у него был всего один, но он так им зыркнул на всех, что Генхард чуть штаны не намочил. Остальные тоже притихли и съежились.

– Не успели проснуться, а уже орете, – сурово сказал мужик. – Если так орать, то и глотки порвутся. Орать если. А если не орать, то и тихо будет. Медведя вы из берлоги зовете, что ли? Ишь, орава горластая. Все орут и орут. Половина острова сюда соберется, раз орете так. А если…

– Это Зехма, – прервала его уродка. – Брат Иремила. Охотник он. Мы его нашли и зиму с ним жили, а потом он сюда нас привел. К вам.

– Зехма я, – подтвердил мужик.

Генхард и опомниться не успел, а рыжая уже тут как тут целоваться лезет! С разбегу прыгнула на страшилу и орет:

– Зехма! Ты мой хороший!

Ну не дура ли?

Охотник чуть не упал через порог.

– Ить! – говорит.

Девчонку он таки удержал, но ворчать стал больше прежнего.

– А ну отцепляйся! Белка ты, что ли, лазать по мне? Ты хоть и рыжая, а не белка, и, значит, слезай. Белки лазают потому, что бестолковые они. Ты, что ли, бестолковая совсем?

– Бестолковая! – радостно согласилась Яни, чмокая охотника в обе щеки, и тут Зехму облепили почти все, кто был в комнате.

Даже Вобла бросился к страхолюду, будто к родному отцу. Зехма выпучился и стоял, не шевелясь, в полной растерянности от такого приема. Дорри к охотнику не пошел. Он все стоял возле уродки и на Зехму смотрел с подозрением, как и Генхард.

Когда разошлись по кроватям, Яни начала всех знакомить, но мужик и без того знал, кто есть кто. Первым делом он подошел к Генхарду и склонился над ним, как одноглазый коршун над цыпленком.

– А и… чего ты? – Вороненок натянул одеяло до глаз. – Целоваться, что ли, лезешь? С мужиками не целуюсь я! Даже и по-родственному! Даже и при встрече!

– Ты, стало быть, патлатый Генхард, – сказал Зехма. – Потому как патлы у тебя вон аж докуда висят.

Астре тронул охотника за плечо, и тот зыркнул на куценожку исподлобья.

– Да ты не боись, не порублю я его. Потому как иначе с топором бы подошел. А я не подошел, а лучше б подошел и патлы ему пообрубал за брата моего. Хоть патлы, а пообрубал бы.

– А я-то чего? – пискнул Генхард. – Я тут ни боком, ни пяткой. Я вон за этими только ходил.

– Я его уже за все била! – сообщила Яни, оттягивая Зехму от вороненка. – Ты над ним так не нависай, а то у тебя изо рта воняет. Он теперь хороший стал! Он даже так нас защищал, что его ранили, как героя. Ой, а где Шивил? Он же вон там спал. Где он?

– Это кто? – нахмурился Зехма. – Я такого не знаю. Тебя вот знаю, Яни ты. Эту вон каланчу Мархом зовут, а рожа квадратная у Рори. Это вон Дорри, стало быть. Про вас мне рассказывали про всех, а Шивил кто?

– А это наш… мелкий, – пробормотал Генхард, стараясь подобраться ближе к Астре.

Куценожка переглянулся с Сииной, и оба ничего не поняли, но тут виновник разговора появился на пороге сам. Как всегда, в шерстяных чулках, волочащихся по полу, и наскоро подшитом костюмце из серо-зеленой ткани, ушастый, кое-как оболваненный и с первого взгляда шкодливый до невозможности.

– А я батьку нашел! – заявил он, раздуваясь от гордости. – И с ним спал! А вам про батьку не сказал! Потому что я больше, чем вы, по нему соскучился! Это батька нас всех спас! Злодеев убил, а нас сюда привез! Батька! Идем, они мне не верят! Идем скорей!

Шивил побежал в коридор и мгновение спустя вернулся, толкая перед собой хмурого принца.

– Здрасте, – буркнул тот, заглядывая в комнату, и хлопнул мальчишку по затылку. – Хватит сочинять. И я тебе не батька!

– Ты мой батька! – с чувством сказал Шивил и повис на руке Нико. – Они мне не верили, что ты за мной придешь! А ты пришел! Я тебя так люблю! Как сразу трех батек!

– Ой, принц! Это же наш принц! – запищала от восторга рыжая и кинулась к Нико. – А ты теперь разговариваешь?! Ты излечился от проклятья, да?! – спросила она, повиснув у соахийца на шее и глядя на него снизу вверх.

– Я уже боюсь представить, какой еще чуши вы про меня напридумывали, – ответил Нико, подхватив ее и усадив на матрац рядом с Сииной, а сам присел к Генхарду и потрепал по здоровому плечу.

Вороненок с головой залез под одеяло и рыдал. В нем смешалось счастье, горе и страх, что сон вот-вот закончится.

– Эй, вылезай оттуда. Надо плечо перевязать.

– Не присни-ился! – судорожно выл Генхард. – Настоя-ящий!

– Не плачь, ты теперь будешь принцем! – ободряюще заявила Яни, заплетая косичку, и когда Генхард опять заревел от счастья, шлепнула его по голове. – Не плачь, я сказала! Илан не любит, когда мы плачем. Он сейчас рядышком и на нас смотрит. А ты тут ревешь!

Глава 5
Провидцы императора

В Пархире говорят, что Сетерра – это шарик, проглоченный огромным китом Мазухой. Когда он раскрывает пасть, по всему миру становится светло, а когда закрывает, люди любуются светляками, прикрепленными изнутри к его брюху. А может, это воздушный планктон, похожий на тот, что водится у берегов Мерцающего моря. Но только он обитает в воздушном океане, где плавает среди бездонных, пустых, словно кожаный мяч, внутренностей Мазухи.

Кит питается ветрами и дождями, часть которых перепадает и Сетерре. Внутри он полый и такой необъятный, что планета выглядит крошечным зерном на фоне его тела. И потому она никогда не касается плоти Мазухи и не сталкивается с ней.

Раз в три дня кит пролетает над вулканами и глотает дымные вихри, полные копоти и злых духов, и в такое время лучше не выбираться из домов, потому что духи способны схватить человека и унести в жуткую, неизведанную наружность, даруя взамен только пепел. Дымным вихрям отдают лишь больных и покойников.

Иногда матери вдыхают частички вулканической гари, и на свет появляются странные существа, у которых два отца – один земной, а другой – злой дух. И последний непременно оставляет на ребенке свою метку, чтобы после смерти он превратился в дымный вихрь и помогал уносить с Сетерры мертвых и живых людей.

(Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *

Архипелаг Большая Коса, о-в Валаар, порт г. Еванда, пароход «Мурасаки», 4-й трид 1020 г. от р. ч. с.

Плеск волн, темнота и тишина порождали сладостные фантазии. Ясурама лежал на кровати и смотрел в потолок, а в голове у него роились сотни сцен, в каждой из которых главную роль играла Унара – женщина с глазами цвета весенних листьев.

Ясурама то улыбался, то вздыхал, обнимая шелковое платье. Он был уверен, что никто не побеспокоит его до самого утра и можно долго-долго лежать в каюте, словно в большой колыбели, упиваясь мыслями о прекрасной, гордой руссивке, но тут в дверь осторожно постучали.

– Кто там? – испуганно спросил провидец, заталкивая наряд под одеяло и садясь поверх него.

– Это я, друг мой! – взбудораженно прошептал Доо, просовывая в каюту пухлую руку с фонарем. – Вы ведь еще не спите?

– Нет-нет, я как раз медитировал, – соврал Ясурама, щурясь от света.

– У меня поистине Драконьи новости! – выпалил Доо, ставя фонарь в подставку на столе и падая в кресло возле кровати. – Оказывается, Кайоши-танада вернулся на «Мурасаки»! И Осита вот-вот освободится! Это сравнимо с внезапным приездом мэджу в самую унылую пору в храме! Скорее одевайтесь, друг мой! Мне так хочется подергать вас за шнурки, что нет никакого терпения!

Ясурама зажег еще одну лампу и принялся ворошить недра сундука. Пока он был занят, Доо подцепил двумя пальцами и вытянул из-под одеяла смятое платье.

– Друг мой, – прищурился он, разглядывая миндально-зеленую ткань. – Мне кажется или вы недавно отправляли Оситу с этой вещью к руссивкам?

– Не подумайте дурного! – испугался Ясурама, и голос подвел его, надломившись на неприятной ноте. – Моим глазам так больно смотреть на этих дикарок в их обносках, что я решил подарить им одежду, чтобы… чтобы они выглядели приличней. Но дикарки на то и дикарки! Они ничего не взяли.

– Вы адресовали платье кому-то конкретному? – спросил Доо, расправляя шелк с вышитыми на нем цветущими лотосами.

– Что вы, конечно нет! Им всем!

Ясурама надеялся, что в желтом свете друг не разглядит его пылающих ушей.

– Но как они должны были разделить небольшой кусок материи на целую толпу?

– Н-ну… Я предполагал, что они разрежут его на ленты. На красивые пояски. У них совершенно уродские пояса, вы же видели.

– Друг мой, – прищурился Доо, поймав мечущийся взгляд Ясурамы. – Что же вы извиваетесь, словно угорь среди мокрых камней? Я точно видел там женщину с глазами цвета этой ткани. Вы слишком внимательны к подобным деталям, и я уверен, вы подбирали подарок для нее. Вы узнали ее имя? Признавайтесь скорее. У нас не должно быть секретов, иначе какие мы близнецы?

Тощий провидец нервно сглотнул. Что, если друг рассердится на него за такие вольности? Вдруг Боги не захотят передавать им свой дар из-за недостойных мыслей Ясурамы?

– Унара, – опасливо шепнул он и замялся на мгновение. – А вот я видел, как Осита ходил к ним с вашим ожерельем. Для кого оно было?

– Ее зовут Матроха, – мечтательно сообщил Доо, причмокнув губами. – Это ожерелье сравнимо с золотом ее волос. Согласитесь, друг мой, руссивские женщины слишком красивы, чтобы жить на земле! Как они могут очаровывать нас перед самой церемонией?

У Ясурамы отлегло от сердца, он бросился к Доо и принялся дергать его за шнурки в порыве дружеской любви.

– Меня так беспокоили эти чувства! – признался он. – А вы, оказывается, тоже не избежали их ужасной ловушки! Как я рад, что мы понимаем друг друга во всем!

В следующий миг оба провидца едва не выскочили из халатов: к ним безо всякого стука ворвался красный от волнения Осита. Он был до того взбудоражен, что воспаления на лице совершенно слились с цветом щек.

– Наконец-то тебя отпустили! – подпрыгнул Доо.

Осита походил на судмирский чайник со свистком на грани кипения. Казалось, он вот-вот заверещит, а из ушей пойдет пар.

– Сядьте! – выпалил он, не успев сделать и шага. – Сядьте, пожалуйста, не то упадете прямо вот тут!

Провидцы сели, не выпуская шнурки друг друга.

– Ну! Рассказывай, Осита! – потребовал Доо.

«Маленький чайник», захлебываясь паром и кипятком, принялся выливать на провидцев все последние новости, начиная от сошествия с трапа и заканчивая возвращением на корабль. Ясурама то и дело переглядывался с Доо, и оба они одновременно зажимали рты от ужаса и восхищения и то дергали друг друга за рукава, то требовали пересказать самые интересные места и почти каждую фразу осыпали бесчисленным количеством домыслов и комментариев.

Осита поведал о красивом юноше, которого привезли остроухи, побитых детях в другой части корабля и одноглазом старике с топором. Но вишенкой на торте стала весть о том, что сын Драконов показал себя солнцу, и вместе с ним на корабль явились безногий мальчик и девушка с ожогами на лице.

– Какой кошмар! – схватился за голову Ясурама. – Почему Кайоши-танада нарушил обет?! И зачем ему порченые? Зачем они ему? Какой в этом смысл?

– И мальчика несли на корабль в большом куле! – продолжал Осита. – У Каёси-танады тысяча поручений, как будто тут слуг, кроме меня, ни одного нет! Я вот только и вырвался вам все рассказать! Чуть не лопнул!

– Меня все больше терзают подозрения, – прошептал испуганный Доо. – Что же это такое творится, в самом деле? Кого это Кайоши-танада собирает на наше судно? И почему он до сих пор не передал нам свой дар? Я только и делаю, что голодаю и медитирую целыми днями. Даже не могу лишний раз подняться на палубу и подышать свежим воздухом! Остроухи всюду за мной следят! Разве это обучение? Это истинные муки! Да еще и в таких условиях! Я не понимаю, что задумал Кайоши-танада! Возможно, мы нужны были ему просто как предлог для чего-то?

– А спросить страшно! – поддакнул Осита. – Я заметил, что его все боятся! Мне прямо кажется, что если лишнего спрошу, то в меня тут же сунут иголку, и я умру! Вот сразу же умру, провидец Доо! Может, он уже совсем-совсем сумасшедший?

Проговорив до середины ночи, провидцы наконец разошлись, а наутро уже Ясурама стоял под дверью Доо, откуда раздавался исполинский храп.

Осита несколько раз пытался разбудить господина, перед сном успокоившего нервы сливовой настойкой, но ему это не удалось, и он поспешил за Ясурамой, поскольку новости были такие, что ни в сказке сказать.

– Друг мой, скорее просыпайтесь! – выпалил долговязый провидец, тормоша Доо.

– Ясурама! Что же вы пляшете перед моей кроватью, как в очереди в уборную? – возмутился тот, потирая заспанные глаза. – Что такое стряслось?

– Уже обед! – сообщил Осита, подпрыгивая. – Уже самый настоящий обед! А Каёси-танада только проснулся! Вы представляете? Он спал до сих пор! Он ни разу за ночь не просыпался, не покрывался потом и не кричал! Ни разу! И он не пил вчера сонные таблетки! Точно не пил!

– Что же творится! – всполошился Доо, щупая ступней ковер в поисках обуви.

Осита тут же подскочил к нему и взялся напяливать на пухлые ноги мягкие кожаные башмаки.

– Кажется, ветер пахнет! – сказал Ясурама, дрожа всем телом.

– Что? – не понял Доо.

– Ветер! Ветер пахнет! Ну, вспомните, осенью вы говорили об этом! Перед тем как Кайоши-танаду велели выпороть!

– А-а, вы имели в виду, ветер несет перемены? Это точно. И большие перемены, провидец Ясурама! Осита! А ты неси нам завтрак. И желательно с той же скоростью, что и ветер. Я от этих переживаний испытываю ужасный голод. Мы вот-вот оголодаем настолько, что сможем переговариваться исключительно бурлениями в животах!

– Но вам нельзя завтракать! – выдохнул Осита, подавая господину платье. – Каёси-танада просил вас позвать! И просил вас не завтракать! А идти прямо к нему! Он сказал! Он сказал, что день пришел!

Услышав это, Доо собрался быстрее, чем лепесток падает под тяжестью дождевой капли. Ясурама заметался по каюте в поисках желтого наряда, но времени на это не осталось. Как только Доо завязал пояс, они выбежали в коридор, где было так же сумрачно, и быстрым шагом направились вслед за Оситой.

Время близилось к обеду, но чернодень превращал затменные сутки в одну большую ночь. За закрытыми иллюминаторами не было видно порта, мачт со сложенными парусами, стапельных площадок и торговых навесов. Казалось, что существует лишь корабль, плавающий где-то в пустоте, словно шарик внутри огромного кита Мазухи.

На пароходе царило безмолвие, будто все еще спали. Обычно было слышно, как шумят на палубе, но сегодня моряки прятались в каюте на полубаке[3]3
  Полубак – надстройка над верхней палубой в носовой части корабля.


[Закрыть]. Там набиралось без малого шестьдесят человек: повара, кочегары, грузчики, матросы и остальная команда, которую венчал мрачный капитан, по прозвищу Лысый Лев. Он всегда носил голубую панамку, якобы приносящую удачу.

По словам провидца Доо, быстро разузнавшего все особенности «Мурасаки», это судмирское судно раньше использовали не для перевозки грузов, а для развлечения пассажиров. На нем совершили не одно кругосветное плавание, прежде чем его выкупил Кайоши-танада. По этой причине оно было оснащено паровой машиной, которая занимала довольно большую часть нижних палуб, хотя использовалась далеко не всегда. За счет нее приводились в движение гребные колеса, пульсировавшие, словно две половины корабельного сердца. Они позволяли судну развивать скорость до пятнадцати – двадцати узлов в час при хорошем ветре, что для обычного парусника было невозможно.