Текст книги "Новые Дебри"

Охотники вернулись с оленем и двумя зайцами, к ночи они развели большой и широкий костер и второй маленький, рядом с ним. В свежевании такой обильной добычи приходилось участвовать всей Общине. Собиратели трав взялись за дело. Ушли и вернулись, волоча за собой кусты сухой полыни. Коптильня была просторной, но целого оленя можно было закоптить, лишь разделив тушу надвое. Оленя освежевали, затем рассекли и разделали одну половину на длинные тонкие полоски мяса, которые развесили на сушильных козлах, сделанных еще много лет назад из веток поваленного клена; с тех пор их чинили по мере необходимости податливыми веточками зеленых кустов и деревьев поменьше, какие попадались на пути. Это была почти каждодневная работа – поиск материалов для того, чтобы сушильные козлы продолжали служить им. А сами козлы – чуть ли не самое ценное, что у них имелось. Клен оказался на диво крепким и придавал мясу приятный аромат. С тех пор клены им ни разу не попадались. Как будто Смотрители подложили им тот, первый, чтобы узнать, как они распорядятся им.

Разделка продолжалась всю ночь. За коптильней они следили по очереди. Вся атмосфера в лагере ощущалась как огонь. Большой костер они развели, чтобы все стало сухим и жарким, и маленький костер в коптильне справлялся со своим маленьким делом, давал дым и ровно столько тепла, сколько надо. Такой у них сложился способ.

Ближе к рассвету они сделали все, что могли, и многие прилегли прямо там, где стояли, забывшись неглубоким сном.

По их подсчетам, наступила суббота.

Они начинали беспокоиться.

– Как думаешь, утром все они вернутся?

– А может, еще сегодня, чтобы проскочить до пробок?

– До каких пробок?

– А что это – «пробок»? – спросили дети.

– Мы ведь попробовали все двери, да? – уточнила Дебра.

– Да. Даже в гараже. И сейфовую дверь арсенала, – подтвердил доктор Гарольд.

– А зачем арсеналу такая дверь? Они что, ждут, что кто-нибудь вломится на Пост и украдет их оружие? – спросила Вэл. Она попинывала комок земли.

– Зачем здесь вообще арсенал? – спросил Глен.

– А может, за этим хребтом какая-нибудь вооруженная банда только и ждет случая, чтобы напасть, – предположил доктор Гарольд.

– То, что они пускают водителей грузовиков, – какой-то абсурд, – сменила тему Вэл. – У нашего же просто было разрешение. Скорее всего, полученное за взятку. Или вообще поддельное.

Карл пожал плечами:

– Как я говорил, коммерция рулит.

Беа засмеялась:

– Когда это ты такое говорил?

Она переглянулась с Деброй, закатывая глаза. Но Дебра в ответ нахмурилась. Оглядевшись по сторонам, Беа обнаружила, что на нее никто не смотрит. Все глядели на Карла и кивали. Неужели теперь все они на его стороне? Она поискала глазами Глена. Тот отошел, присел на корточки и сдувал рыхлую землю, вглядываясь во что-то. «Какие-нибудь останки или окаменелость», – подумала она. Это так свойственно Глену. Его интересует только прошлое. На миг она разозлилась на него.

– А мы ждем здесь. И чего ждем? Когда наши охранники отдадут нам приказы? – Вэл сплюнула на землю, которую только что пинала.

– Да, и мы должны уйти сейчас же, – подхватил Хуан. Он даже поднялся с корточек, будто и впрямь собирался уйти, но лишь выпрямился, разминая больное бедро, которое так и не зажило толком после падения на поле валунов во вторую зиму. – Это наша земля, так я считаю, – продолжал Хуан. – Нас сюда пригласили. Мы гости, а наших невежливых хозяев даже нет здесь, чтобы дать нам место, где бы преклонить голову, привести себя в порядок, принять душ.

Сестра спросила:

– Душ – что это?

– Так они никогда не дают, – отозвалась Дебра. – С чего вдруг на этом Посту должно быть по-другому?

– Потому, – вмешался Карл фальшивым профессорским голосом. Профессором он не был никогда. – Это они велели нам прийти сюда. Без всякой причины. И то, что их здесь нет, – неправильно с их стороны. – Его маска спокойствия таяла, выдавая неподдельное возбуждение. – По крайней мере, мог кто-нибудь остаться здесь, впустить нас в гребаное здание и отдать нашу гребаную почту.

– Вообще-то, – откликнулась Беа, – они не знали точно, когда мы появимся. И если сейчас праздники… – Она дала голосу угаснуть. Ей не нравилась эта игра «мы против Смотрителей», которую пытались затеять Карл, Вэл и теперь вот Хуан. Из-за этой игры их положение выглядело рискованным. Вместе с тем Беа тоже гадала, куда все, к чертям, запропастились.

Карл метнул в нее строгий взгляд, вскочил и дерзким шагом направился к зданию офиса.

Все последовали за ним.

И заглянули внутрь через застекленные двери.

Офис был освещен солнцем через боковые окна. Игривый луч плясал на всем, что было в помещении. На степлере, компьютере, лотках «Входящие» и «Исходящие» на стойке в приемной. На виниловом ковролине зеленого оттенка формы Смотрителей. На флаге с эмблемой штата Дебри. Они увидели письменный стол – должно быть, принадлежащий главе Смотрителей этого Поста, так как на нем стояла кружка с надписью «Porque yo soy el jefe» – «Потому что я босс». Коробку из тонкого картона на другом столе распирало от почты. Сверху виднелись свертки. Письма торчали из щелей между ними. Все прижались носами к оконному стеклу, пытаясь прочитать имена, выведенные архаичным рукописным шрифтом.

– Итак, что будем делать? – спросила Вэл.

– Дебра, – с драматическим надрывом начал Карл, – у тебя нет никаких возражений против того, что я открою эту дверь? Вероятно, на этот счет есть правило в Инструкции.

– Да на хер Инструкцию, – отозвалась Дебра и дернула дверную ручку. – Мне нужна моя долбаная почта! – заорала она.

Карл обмотал локоть шкурой и ударил им в центр стекла. Внутрь и наружу посыпались осколки. Карл попытался открыть дверной замок, но не сумел.

– Кого-нибудь из детей, – распорядился он.

Дебра растопырила руки, как ветки, отгораживая детей.

– Ни в коем случае, – заявила она, глазами указывая на осколки стекла.

Карл пробовал выбить их, чтобы края пролома стали гладкими, но зазубрин получилось больше, чем было, и дети попятились за спину Дебры.

А потом послышались громкий треск и отрывистый возглас. Глен бросился на дверь всем телом. Отступил и с криком бросился снова. Потом пнул дверную ручку. Звуки, которые он издавал, были гортанными, непроизвольными, будто возникали сами собой, когда его тело ударялось о дверь. Он продолжал пинать ручку, пока та не отвалилась. Тогда он взревел, со всей силы еще раз грянулся об дверь, выбил ее, рухнул на пол и пролетел по нему, распластавшись, несколько шагов. И поднял голову, одарив улыбкой сначала всех, потом Беа, которая присела рядом с ним на колени и пригладила ему волосы.

– Отлично сработано, детка, – сказала Беа.

Они обступили стол с почтой. Вэл и Дебра сцепились из-за коробки.

– Стоп, стоп! – закричал Глен, и все замерли и обернулись к нему.

Вэл и Дебра держали коробку между собой.

Глен улыбнулся этой победе.

– Нам нужна система, – объявил он.

При слове «система» Карл застонал. Но, как с радостью заметила Беа, никто не обратил на него внимания. Все просто ждали, когда Глен объяснится.

Как выяснилось, его система проста. Почту должны были разобрать два человека. И пока она не будет рассортирована до последнего письма, свою почту не получит никто. Сортировщиками выбрали Дебру и Вэл, и Беа заметила, что Вэл от своей задачи в восторге. Прочитывая имя на конверте, она задумчиво смотрела на обладателя этого имени, затем торжественно клала послание в его кучку. Обе сортировщицы действовали нарочито медленно, а остальные наблюдали за процессом, изводясь от нетерпения. Письма раскладывали по кучкам на столе сотрудника поддержки. Возможно, эта деятельность стала единственной, какую только видел стол. Кто вообще обращался сюда за поддержкой? Сами Смотрители? Другие люди здесь не бывали. Офис оснастили по образцу сервисного центра из давнего прошлого. В углу обнаружилось даже учебное пособие с изображением эрозии почв.

Беа бродила по зданию офиса, открывала двери, пока остальные держались к столу с почтой так близко, как только им разрешили.

Она нашла ванную и с упоением вымыла руки. Потом подняла подол туники, намочила горсть бумажных полотенец и протерла вагину. Коричневые бумажные полотенца стали темно-коричневыми. Бумага рвалась и скатывалась, и Беа расстроилась, предвидя, что в ближайшие несколько дней будет оставлять мелкие катышки бумажных полотенец повсюду, где решит помочиться. Или клочки бумаги застрянут в ее лобковых волосах, сделают их запутанными и свалявшимися. Присев на закрытый унитаз, она развела ноги и сгорбилась, осматривая себя. Нащупала катышки и принялась выбирать их один за другим так, будто чем-то заразилась. Прикосновение прохладного фаянса к коже было приятным. Такой гладкий и чистый. Поднявшись, она увидела, что оставила на крышке грязноватый след, формой отдаленно напоминающий сердечко. Она стерла его, набрав еще бумажных полотенец. Снова вымыла руки и плескала в лицо до тех пор, пока стекающая с него вода не стала чистой. Потом заметила зеркало на двери, частично прикрытое жестким застиранным полотенцем. Затаила дыхание, закрыла глаза и отодвинула полотенце. И открыла глаза.

Ее кожа покрылась морщинами от солнца. Глаза ввалились, рот тоже. Она выглядела на много лет старше, чем должна была. Впервые с детских лет у нее высыпали веснушки. Да и то она помнила о них лишь благодаря снимкам, доказывающим, что они были. Из памяти выветрилось, как выглядело ее молодое лицо. Разве что в Агнес она порой замечала что-то до боли знакомое. И думала, что это, должно быть, потому, что каждый день она смотрела на нее как на дочь, изучала ее как дочь, прикасалась к ней как к дочери. А в других случаях – потому что Агнес строила гримасы в точности, как родная мать Беа. Или смеялась, как она. В такие моменты генетика казалась единственным, что имеет значение в жизни. Тем, что все подтверждает. Ей вспомнилось, как относились к детям в Городе. Где и без того было просто-напросто слишком много людей. Произведение на свет новых не поощрялось. Никто больше не учился на акушера-гинеколога. С Агнес ей повезло попасть к врачу в одном из последних родильных домов. Теперь все рожали дома. За закрытыми дверями. Оставаясь без помощи, если что-то шло не так. Никто не специализировался на новой жизни.

«Никто не специализируется и на старой», – напомнила она себе, приподнимая уголки губ до тех пор, пока не получилась гримаса, способная сойти за улыбку.

Ее волосы выгорели на солнце бронзово, как у Агнес; прежние оттенки темно-серого превратились в цвет мокрого песка. Виски и пряди надо лбом стали такими, будто кто-то присыпал их желудевой мукой. Самой себе Беа показалась незнакомым человеком.

– Нет, ты выглядишь как ты, – заявила Беа своему лицу в зеркале. – Просто я тебя давно не видела. – Она задержала взгляд на своем отражении. Подняла ладонь лопаточкой и описала ею дугу перед собой. – Эй, ты, привет, – сказала она собственному отражению и заставила себя улыбнуться, как на снимке из школьного ежегодника. На шее натянулись жилы, толстая вена запульсировала на лбу. Нахмурившись, Беа снова прикрыла зеркало полотенцем. Такие зрелища не нужны никому.

В соседней комнате она обнаружила кипы бумаги и обделенный вниманием, запыленный принтер – кажется, сломанный. Электрические лампочки на полках. Губки, упаковки бумажных полотенец. Ведро и швабру, пылесос, другие принадлежности для уборки, и она задалась вопросом, кто занимался этой работой. Смотрители? Или приезжала какая-нибудь бригада уборщиков? Или же чья-то жена убирала за дополнительную плату? Нужны ли семьям Смотрителей подработки? Нужны ли им деньги вообще?

Ни на одном другом Посту она об этом не задумывалась. И никогда не видела его работу изнутри. Мысли о том, как люди суетятся в этом здании, наводят порядок, следят, чтобы в нем приятно пахло, засасывают пыль с пола, заставили ее облиться потом вожделения. Чего бы она ни отдала только за возможность быть здесь уборщицей. За узкую чистую койку, которую она опрятно заправляла бы каждое утро, а в конце дня расслаблялась под шероховатым после бесчисленных стирок бельем. Она ходила бы повсюду, брала вещи, протирала их, ставила точно на прежнее место. Отчищала бы унитаз с хлоркой. У нее зажгло в носу при воспоминании об этом запахе. «Но зачем попусту тратить время на воспоминания», – спохватилась она. Сдернула с полки бутылку с чистящим средством и открыла. Сделала вдох и согнулась пополам в приступе конвульсивного кашля, выплескивая хлорку на руки, на пол. Поднесла мокрый палец ко рту и нерешительно коснулась его языком. В рот хлынула слюна.

В следующей комнате она нашла обеденный стол и заляпанный, потертый диван. Вдоль стен – кухонные столы, микроволновку, гриль-тостер, кофемашину со стеклянным кувшином в коросте жженого кофе. Беа принюхалась. В комнате пахло гнилью. Смесью застоялой болотной воды и падали в жаркий день. Начинало казаться, что и этот Пост заброшен.

В другом углу стояли холодильник и торговый автомат. К автомату Беа притянуло как магнитом. Он был полупустым, все хорошее выгребли. Остались только плитки гранолы, жевательные конфетки в виде фруктов и картофельные чипсы неизвестной ей марки, но от названия их вкуса ее замутило. Тушеная говядина. Но чьего приготовления? Ей вспомнилось блюдо, которое готовила ее бабушка. Когда еще можно было путешествовать свободно, ее бабушка пристрастилась к экзотическим специям. Эти чипсы никак не могли иметь вкус бабушкиной тушеной говядины.

Беа открыла холодильник и нашла источник запаха. Незавернутый старый сандвич с индейкой, а в ящике для овощей – разлагающийся кочан салата ромэн. Удивительная расточительность. Драгоценный салат. Как могли Смотрители просто взять и забыть про него? А вдруг жизнь Смотрителя гораздо шикарнее, чем представлялось ей и Глену? Ведь они работают на Администрацию. Наверное, у начальства свои поставки, запасы еды, другой выбор, ниже цены, скидки. Скидки! Об этом и заявляли те, кто распускал слухи про Частные земли. Что там у людей есть все, чего только можно пожелать. Все, что раньше принималось как само собой разумеющееся. Вроде скидок. Почему-то обнаруженный шкаф, набитый средствами для уборки, и пропавшая впустую еда сделали Беа более восприимчивой к самой идее существования Частных земель, чем когда-либо прежде.

В холодильнике нашлись и другие продукты: порошковое молоко и йогурт, большая упаковка лярда, рис в коробках, апельсиновый напиток, какое-то Мясо™ в белом мясницком пергаменте. Беа вынула его и понюхала. Запах ничем не напоминал мясо, которое она ела в Дебрях, но удалось определить, что это, по обилию слюны во рту. Бекон. Откуда у Смотрителей бекон? Она взяла сверток под мышку. Ей требовался какой-нибудь инструмент или помощь, чтобы влезть в торгомат. Хуан ловко умел просунуть проволоку и подцепить вкусняшку. А от бекона у них вообще снесет башню. Ей подумалось, что Карл даже взревет в голос. Она улыбнулась, представляя, как доволен будет Карл. И нахмурилась, отгоняя это чувство.

За последней дверью она увидела чулан, полный тряпок – для уборки, предположила она. И несколько электрических шнуров. И два пятидесятифунтовых мешка с песком. Чулан для хранения всякой всячины. Потом ее взгляд привлекла стопка одеял. Она сняла их с полки и потерлась щекой об одно, которое в другой период своей жизни назвала бы кусачим. Но теперь под ее щекой оно казалось пушистым хлопком. В этом мире имелось кое-что и помягче – шкуры, меха, молодая трава, мох, но одеяло было рукотворным и оттого особенно уютным и ласковым. «Буду сегодня спать под ним», – решила она.

В коридорное окно Беа увидела, как Сестра и Брат снаружи подбрасывают в воздух камень. Потом услышала, как он лязгнул об металл крыши. И еще раз, и еще. Писем они никогда не получали, и их матери, пока она была жива, тоже никто не писал. Как ужасно, должно быть, сознавать, что по ним некому скучать. А они все так же кидали камень. Дзынь. Беа стало тошно. Других детей она едва замечала. О них заботились Дебра и Хуан.

Община уже подступила к столу сотрудника поддержки вплотную, руки почти касались стопок писем, все толкались плечами, чтобы их не оттеснили. Кедровая Шишка носился от одной стены до другой, ударяясь об них, Агнес сидела на полу и царапала узор на ковролине. Глен тоже держался поодаль, наблюдал с улыбкой за происходящим и журил тех, кто пытался дотянуться до своей почты.

– Пока нет, – говорил он. – Только когда все письма до последнего будут…

В этот момент Вэл почтительно положила на место очередной конверт и подняла голову.

– В коробке пусто, – объявила она.

На почту налетели.

Глен закричал: «Тише, тише, осторожно, осторожно», пытаясь перекрыть шум, с которым члены Общины бросались за своей почтой и выбирались из свалки в поисках места, чтобы без помех распечатать письма, проникнуться их чувствами и спокойно съесть зачерствевшее печенье.

Хуан топтался на одном месте, бил себя по груди новым набором красок и ворковал «мамá». Когда они приходили к рекам, ему нравилось расписывать камни, а потом смывать с них краску. Не оставляй следов, приговаривал он и целовал дочиста отмытый камень. Он объяснял, что так дает выход творческой стороне своей натуры.

Беа увидела, что перед Агнес лежит какая-то коробочка. А сама она с хрустом грызет что-то вроде пирожного-брауни, уже засохшего до каменной твердости и, видимо, присланного из какой-нибудь школы участниками проекта «Друзья по переписке». Порой они получали письма от незнакомых детей – старательно написанные, с проверенной родителями грамматикой, с вопросами о том, какая она, природа, почему они там, и уговорами ответить как можно скорее. Больше они не отвечали никогда. Поначалу, когда неизменно драгоценная почта была особенно желанной, кое-кто писал ответы. Теперь же они ограничивали время, проведенное на Постах, а бумага и ручки имелись только там. Время на Постах они тратили, чтобы написать родным. Такое появилось у них неписаное правило. И даже этих писем становилось все меньше.

Они носили с собой ручки и другие писчие принадлежности, но бумага отсыревала, ручки ломались или текли, пачкая им руки. Один Смотритель оштрафовал их, якобы обнаружив размазанную по валуну синюю пасту. «Этот след останется навсегда», – заявил он, хотя его смыло следующим дождем.

Трудно было обдумывать, что сказать в письме, пока они шли. Трудно выкроить время, чтобы написать что-нибудь важное. Письма, которые они получали, казались значительными и полными информации. А какой информацией они сами могли поделиться с родными, оставшимися в Городе? Сколько еще закатов могли описать по прошествии такого долгого времени? И зачастую все, что они сообщали, вызывало лишь неприязнь: «Вообще не понимаю, где ты и, если уж начистоту, почему ты там. Может, просто возьмешь и вернешься домой?»

Теперь, попав на Пост, они писали простые и однозначные письма: «Новостей немного, сообщать нечего. Идем в горы, пока не выпал снег. С любовью, передаю приветы». Они начали подписывать открытки, которыми торговали на всех Постах, – почтовые открытки с живописными видами штата Дебри. Их выставляли для посетителей – но каких? Эти открытки гораздо лучше справлялись с задачей донести хоть что-нибудь до оставшихся в Городе. Впрочем, в ответных письмах никто изображения на открытках не комментировал. Как будто на них и не глядели или считали снимками из базы, никак не связанными с жизнью Общины, с тем настоящим, куда они отправляли письма или откуда получали их сами. Но открытки были настоящие. Как тот каньон, на прохождение по которому они потратили часть своего первого года. Там они потеряли Джейн и Сэма. Довели до совершенства процесс копчения мяса. Узнали, что когда вода быстрая, ее спокойно можно пить и без очищающих йодных таблеток, и все благодаря их подопытному кролику доктору Гарольду. Выяснили, что доктору Гарольду нравится быть подопытным кроликом. Стали лучше ориентироваться по звездам, и именно там, в каньоне, Дебра взялась шить им одежду из шкур животных жилами, которыми ее снабжал Карл. Этот каньон был значимым для них, но убедить в этом людей, которым писали, они не могли. Казалось нелепым объяснять, что в этом самом каньоне Джейн смыло внезапным паводком – вместе с нашим лучшим ножом. Люди, которым они писали, ни за что бы не поняли, что хотя они опечалились, потеряв Джейн, потому что она хорошо пела, вздыхать до сих пор они продолжали не по ней, а по пропавшему ножу.

На снимке зубчатые красные утесы змеились, уходя к горизонту, тополя с зеленой листвой высились вдоль реки, река бежала холодная и чистая и иногда мелела на обширных выходах известняка настолько, что они могли брести по ней милями и вода едва доходила им до верха голеней. Да, там они потеряли Джейн и Сэма, но в том каньоне они были счастливы.

Беа увидела Глена с пачкой конвертов, в которых сразу узнала университетские, и заметила, как он заволновался, читая эти письма. Ему до сих пор присылали протоколы заседаний кафедры, и решения, которые принимались в его отсутствие, сводили его с ума. «Да не читай ты их», – однажды сказала Беа. «Но это же почта», – возразил он, не отрываясь от писем.

На столе осталась ничейная кучка конвертов. Скорее всего, от ее матери – накопившиеся газетные вырезки о несуразностях жизни в Городе, сплетни из ее бридж-клуба, расплывшаяся от слез открытка, умоляющая ее вернуться. Пока она была не готова читать все это.

Беа отвлекла Хуана и повела его к торговому автомату. Изготовив приспособление из скотча и свернутой картонной упаковки от лампочек, он принялся выуживать из автомата плитки гранолы с такой же легкостью, будто брал их рукой из коробки.

– Ты волшебник, – сказала Беа, собирая плитки в карман своей туники.

Хуан улыбнулся.

– Мамá было бы чем гордиться, – сказал он.

Плитки раздали всем. К тому времени они уже расхватали содержимое пары посылок и теперь корчились и держались за животы, набитые прогорклой выпечкой. Те, кто не получил посылок, заграбастали сразу несколько плиток и жадно запихали их в рот. Все рассредоточились по комнате, обессиленные, будто только что дрались или трахались.

– Чем замаскируем дверь? – спросила Вэл с полным ртом вязкой плитки.

Все посмотрели на Глена, их бесстрашного лидера – по крайней мере на сегодняшний день, на человека, благодаря которому сбылись мечты.

Глен замер.

– М-м… – начал он, – серьезный вопрос. Нам надо обсудить его и прийти к консенсусу. – Он сел прямо, готовясь направлять дискуссию и способствовать ей.

Карл поднялся.

– Не будем мы ее маскировать, – сказал он. – Просто объясним, что случилось. Скажем, что, когда мы пришли сюда, все так и было. И что они нам сделают? – Карл ухмыльнулся.

– Ага, – подхватила Дебра, – пошли они на хер вместе с дверью.

– Вот именно, Дебра, – кивнул Карл. – На хер их и дверь туда же. И на хер их правила.

Скорчившись по углам, все отозвались вялым «ура».

Дискуссия закончилась. Карл взял бразды правления в свои руки, повел их, куда требовалось ему, и они радостно последовали за ним. Беа увидела, какой впалой стала грудь Глена.

* * *

Они рассортировали упаковку и материалы для переработки по видам, наполнили водой бутылки, воспользовались ванной, а потом покинули офис. И направились туда, где разложили свои постели. Лошадей, которые раньше находились неподалеку, теперь нигде не было видно.

– Я тут подумал: сволочи эти лошади, – сказал доктор Гарольд, держась за живот. У него была бывшая жена, которая исправно слала ему посылки. Она готовила необычные лакомства вроде печенья, макарон всех цветов радуги и ушек. Однажды прислала шоколадный кекс без муки, присыпанный снежком сахарной пудры. Сладости были прекрасные, изысканные, с виду профессионально сделанные, как в старинных журналах, которые Беа раньше часто листала в поисках вдохновения. Должно быть, приготовление занимало несколько дней. Но хранились они из рук вон плохо. А он все равно их съедал. Беа казалось странным, что эта женщина берет на себя столько труда ради бывшего. И порой она гадала, действительно ли она бывшая жена или же доктор Гарольд просто играет роль одинокого разведенца, чтобы добиться хоть какого-то внимания со стороны Дебры. Если так, его способ не срабатывал. Кем бы ни была отправительница посылок, она явно до сих пор любила доктора Гарольда. Так что как бы там ни было – он оставил за спиной брак или просто оставил дома жену, – Беа могла лишь гадать о причинах. Здесь его оценили невысоко. Возможно, он принадлежал к мужчинам, которым идут на пользу сердечные муки. Или ненавидел жену. Доктор Гарольд подошел к водопойному корыту и наклонил его, вылив остатки воды – той самой, которую они предложили лошадям и в которой лошади, по-видимому, не нуждались.

Дебра поцокала языком.

– Ну и зачем тебе понадобилось впустую переводить вполне приличную воду?

Доктор Гарольд устыдился.

– Это они ее переводили, – пробормотал, уже сожалея о том, что сделал. Вероятно, он пытался впечатлить Дебру. Она покачала головой, глядя на него.

Они блуждали вокруг плюющегося искрами костра, подбрасывали в него топливо, ковырялись в зубах, доставая из промежутков между ними липкие зернышки гранолы. Беа расстелила свое одеяло на грязной земле вблизи корраля для лошадей. Агнес встала на колени рядом с ней и провела ладошками по ткани.

– Кусачая, – сказала она. Но продолжала гладить. Потом наклонила голову, понюхала одеяло, потерлась об него щекой, приникла к нему и свернулась в клубок так, как никогда не сворачивалась на шкурах.

– Кусачая, – отозвалась Беа, проводя по спине дочери – сначала ладонью, потом собирала пальцы в горстку и вела кончиками, когда заканчивалось место, и начинала все заново.

Агнес приглушенно произнесла с одеяла:

– Прочитай свои письма.

– Обязательно, – жизнерадостно пообещала Беа, хоть и боялась этого. Сверху лежало письмо от матери, и Беа могла лишь гадать, в чем еще она ее обвинила. А сегодня, порывшись в стенных шкафах и поев городской еды, она ослабела в своей решимости противостоять желаниям матери.

Во время последней встречи они с матерью поссорились. Мать заехала к ним по ее просьбе. Беа объяснила, что на этой неделе они уезжают в штат Дебри. Агнес жалась к ней – серьезная, внимательная, с плюшевым единорогом в руке. Мать прищурилась, обводя взглядом квартиру, изучая багаж. Разглядывая одежду, которую только начали раскладывать по стопкам. К идее отъезда она отнеслась скептически, но поначалу уважительно. Поэтому Беа была потрясена, когда мать вдруг разразилась тирадой, полной гнева и недоверия. Ей и в голову не приходило, что Беа в самом деле отважится. В голову не приходило, что Беа в самом деле уедет. Как же я сглупила, думала Беа, глядя, как материнское лицо корежит буря эмоций. Ее план мать назвала идиотским. Пригрозила украсть Агнес и спрятать ее от Беа, чтобы та не смогла уехать. Даже попыталась дотянуться до Агнес, брызгая словами и слезами гнева и досады. «Ты ее убьешь», – визжала мать. Сердце Беа закаменело. Как ее мать могла подумать такое? Беа пыталась спасти Агнес. Она оттеснила мать в прихожую. Уже в дверях мать сделала резкий вдох и с горечью выпалила: «Не вздумай…» И тут Беа захлопнула перед ней дверь. В глазок ей было видно, как мать прижалась к двери лбом и разрыдалась. Материнская спина в глазке удлинилась, вытянулась в сторону коридора, она тряслась и тяжело вздымалась. Там Беа и оставила ее, поспешив заканчивать сборы. Спать она не ложилась. На следующий день она вместе с Агнес уехала в квартиру Глена, где он хранил свои бумаги, книги и все, что не помещалось у Беа. Там они завершили все приготовления и уехали, больше не сказав никому ни слова. Ссора выходила из ряда вон. Они с матерью редко скандалили. Беа была единственным ребенком, отца она считала таким же чужим человеком, как Агнес своего. Не то чтобы они с матерью были близки, но они были вместе.

Письмо, которое Беа получила через шесть месяцев после этой ссоры, было простым и забрызганным слезами: «Я так беспокоюсь. Не ем, не сплю. Я нашла настоящего врача для Агнес. Обещаю, с ней все будет хорошо. Пожалуйста, вернись домой!»

Это было первое письмо, которое Беа получила в штате Дебри. Она изводилась от тоски и одиночества. И, когда представила, как мать оплакивает ее, чуть сразу не рванула к границе. Как она могла взять и бросить ее? О чем она только думала? Какую чудовищную ошибку совершила. Едва она коснулась письма от матери, лежащего сверху в стопке, все эти мысли пронеслись у нее в голове. Такое часто случалось.

В ответном письме Беа еще раз объяснила матери свои соображения. Мать ответила стремительно и воодушевленно, все так же доказывая свою правоту, но Беа усмотрела в ее письме честную попытку понять ее. Так они и переписывались, словно в этом заключалась их работа. На каждый Пост приходило и отсылалось с него множество писем. В них содержались мысли об этих местах, о Городе, но главным образом – о заботе об Агнес. Ведь ради нее все и затевалось, верно? На упоминание о странностях Агнес мать Беа отозвалась: «Прямо как ты в том же возрасте». Беа открывалась ее забытая история.

Она взяла самое новое из писем. С даты отправления прошло полгода, и она решила, что в пути, если уже не здесь, где-нибудь на другом Посту, наверняка есть еще одно письмо – неотсортированное, недоставленное. Другой конверт прислали из юридической фирмы, которая занималась финансовыми и прочими делами Беа, пока она отсутствовала. За годы она получила много писем от них, и это всегда были сведения о каких-нибудь изменениях в ставке субаренды ее квартиры или информация о налогах, хотя теперь у нее и не имелось работы, чтобы платить с дохода налог. Открыть это письмо было проще. Она подсунула палец под клапан конверта и взломала печать.

«Просим Вас присутствовать на оглашении завещания Вашей матери 17 марта сего года. Ее имущественные дела отчасти имеют отношение к Вам и требуют Вашего внимания.

Надеемся, Вы сознаете всю важность своего присутствия на этом оглашении».

У Беа вспыхнули щеки. Она слышала свист резкого ветра, но ощущала кожей лишь солнечный жар.

– Нет… – прошептала она, вскрывая письмо от матери.

«Дорогая моя, ты не получила мое последнее письмо? Еще я звонила и беседовала с каким-то любезным Смотрителем, который обещал передать сообщение. Неужели ты его не получила? Так вот, я нашла того, кто взялся лечить меня, и, конечно, очень обрадовалась такой удаче. Но, увы, лечение не помогло. Рак в терминальной стадии. Это лишь вопрос времени, как мне говорят. Так что я вновь умоляю тебя: пожалуйста, возвращайся домой, чтобы я еще раз могла увидеть мою прекрасную дочь. Привози и свою Агнес. Как чудесно было бы нам вновь собраться втроем. Хочу увидеть, насколько она теперь похожа на тебя. А может, даже на меня? С любовью, мама».