Текст книги "Перелом"

Глава 14

– Мне всегда казалось, что подобными методами пользовались только в средневековье, – сказал я.

Энсо был не в настроении выслушивать мои легкомысленные замечания. Он заводил себя, чтобы войти в раж.

– Сегодня на ипподроме я отовсюду слышал, что Томми Хойлэйк на Архангеле выиграет приз в две тысячи гиней. Отовсюду Томми Хойлэс: Томми Хойлэйк...

Я промолчал.

– Ты это исправишь. Ты скажешь газетчикам, что жокеем будет Алессандро. В субботу ты допустишь Алессандро к скачкам на Архангеле.

– При всем моем желании, – ответил я, – но мой владелец не согласится заменить Томми Хойлэйка.

– Ты должен найти выход, – сказал Энсо. – Я больше не потерплю нарушения моих инструкций и своих бесчисленных объяснений, почему ты не можешь делать так, как я говорю. На сей раз тебе придется придумать, как это можно сделать, а не искать причин, по которым этого сделать нельзя.

Я молчал.

Энсо распалился еще больше:

– И ты не будешь переманивать на свою сторону моего сына.

– Я этого не делаю.

– Лжец! – Ненависть вспыхнула в его глазах, а голос поднялся на пол-октавы. – Алессандро только и говорит: «Нейл Гриффон то, Нейл Гриффон это, Нейл Гриффон сказал». Я слышу твое имя так часто, что готов перегрызть... тебе... глотку! – Голос его сорвался на крик. Руки тряслись, и дуло пистолета плясало в воздухе. Я почувствовал, как невольно напряглись мускулы моего живота, а кисти рук безуспешно рванулись из кожаных петель.

Энсо шагнул ко мне и заговорил высоким громким голосом:

– То, что хочет мой сын, я ему дам. Я!.. Я!.. ему дам! Я дам ему все, что он хочет.

– Понятно, – ответил я, подумав, что понимание никак не поможет мне освободиться.

– Все делают то, что я говорю! – прокричал он. – Все до единого! Когда Энсо Ривера говорит людям, что надо делать, они это делают!

Я не знал, какой ответ успокоит его, а какой взбесит еще больше, и поэтому промолчал. Он вновь сделал шаг вперед, и я увидел блеск золотых зубов и почувствовал тяжелый сладкий запах одеколона.

– Ты тоже, – заявил он. – Ты сделаешь то, что я скажу. Никто не может похвастаться, что ослушался Энсо Ривера! Нету в живых никого, кто ослушался Энсо Ривера! – Пистолет дернулся в его руке; Кэл поднял с земли «Ли Энсфилд», всем своим видом показывая, как они поступают с ослушниками. – Ты бы давно был трупом, – сказал Энсо. – И я хочу тебя убить. – Он угрожающе выдвинул вперед голову на короткой шее, в его черных глазах сверкнул огонь, пугающий не хуже напалма, а нос превратился в огромный клюв. – Но мой сын... мой сын говорит, что возненавидит меня навсегда, если я убью тебя... И за это я хочу убить тебя больше, чем кого-нибудь в своей жизни!..

Энсо сделал еще один шаг вперед и прижал глушитель к моему тонкому шерстяному свитеру, в том месте, где в нескольких дюймах от дула билось мое сердце. Я боялся, как бы Энсо не подумал, что Алессандро рано или поздно перестанет переживать, что не стал жокеем, и все снова уляжется на свои места, как в тот день, когда он небрежно сказал: «Я хочу победить в дерби на Архангеле». Я боялся, что Энсо рискнет.

Я боялся.

Но он не нажал на курок.

– Поэтому я не убью тебя, – сказал он, как будто одно вытекало из другого, – но я заставлю тебя сделать то, что мне нужно... Я заставлю тебя...

Я не спросил его: как? Подобные вопросы настолько глупы, что лучше их не задавать. Я чувствовал, что тело мое взмокло от пота, и не сомневался, что он видит страх на моем лице: а ведь пока что он ничего не сделал, только грозил.

– Ты посадишь Алессандро на Архангела, – сказал Энсо. – Послезавтра. В скачках на приз в две тысячи гиней.

Он придвинулся ко мне почти вплотную, и я увидел черные точки угрей на его жирной, нездоровой, обрюзгшей коже.

Я все еще молчал. Энсо не требовал от меня обещаний. Он приказывал.

Сделав шаг назад, Энсо кивнул Карло. Карло поднял рюкзак и достал оттуда резиновую дубинку, точную копию той, что я у него отнял.

– Сначала промазин?

– Без промазина.

Они решили со мной не церемониться и не облегчать моей участи. Карло просто подошел ко мне, поднял дубинку и что было сил опустил ее вниз. Мне даже показалось, что он гордится своей профессиональной работой. На мгновение Карло задумался, прикидывая направление удара, и, к моему счастью, выбрал не локоть, а ключицу.

«Не так уж страшно, – подумал я, чувствуя, как немеет плечо. – К тому же жокеи стипль-чеза ломают ключицы чуть ли не каждую неделю и не считают это трагедией...» Но когда онемение прошло, я почувствовал жгучую боль, и мои шейные мышцы вздулись, как канаты. Я едва удержался от крика.

Лицо Энсо приняло страдальческое выражение: глаза стали как щелки, рот крепко сжался, мускулы напряглись, лоб покрылся морщинами. К своему ужасу, я понял, что на его лице зеркально отражается то, что происходит на моем.

Он, конечно, не сострадал мне. Скорее просто обладал богатым воображением. Поставив себя на мое место, он, как гурман, наслаждался моими ощущениями. Жаль, что умозрительно. Я бы с удовольствием переломал ему все кости до единой.

Энсо несколько раз резко кивнул головой, явно удовлетворенный, но в глазах его горела прежняя ненависть, и у меня не было никакой уверенности, что сегодняшнее представление окончено. Он с сожалением посмотрел на пистолет, отвернул глушитель и отдал оба предмета Кэлу, который сунул их под макинтош. Энсо подошел ко мне, провел рукой по моей щеке и растер пот между большим и указательным пальцами.

– Алессандро будет жокеем на Архангеле в скачках на приз в две тысячи гиней, – сказал он. – Если этого не произойдет, я точно так же сломаю вторую твою руку.

Я ничего не ответил. Не мог ничего ответить.

Карло расстегнул пряжку, освободив мою правую руку, и положил ремень вместе с дубинкой в рюкзак; затем Энсо и два его костолома повернулись ко мне спиной и пошли через поле к «Мерседесу», ожидавшему их в лесу.

Дюйм за дюймом передвигал я правую руку к левой – прошла вечность, прежде чем мне удалось отстегнуть второй ремень. Освободившись, я уселся на землю, привалился к столбу и стал ждать, когда мне хоть чуть-чуть полегчает. Не полегчало.

Я посмотрел на часы – восемь вечера. В «Форбэри Инн» – послеобеденное время. Энсо, вероятно, сидит за столом и с завидным аппетитом уплетает одно кушанье за другим.

В теории, чтобы выиграть начавшуюся между нами схватку, проще всего было переманить его сына на мою сторону. На практике – тут я осторожно дотронулся до разламывающеюся от боли плеча – я сильно сомневался, стоит ли заблудшая душа Алессандро таких усилий. Наглый, испорченный, маленький предатель... но упорный, не трус и, безусловно, талантливый. Этакая пешка на доске, разрывающаяся на части между преданностью отцу и желанием самой устроить свою жизнь. Пешка, которую передвигают в борьбе за власть. Но пешка проходная... и тот, кто снимет ее с поля, выиграет битву.

Я вздохнул и, морщась от боли, медленно поднялся на ноги.

Идти до дому было меньше мили. И все же очень далеко. Добравшись до конторы, я позвонил по телефону – престарелый врач, к счастью, оказался на месте – Как это вас сбросила лошадь и вы сломали ключицу? – не поверил он. – Сейчас? Я думал, все проездки заканчиваются к четырем часам дня.

– Послушайте, – устало ответил я. – Я сломал ключицу. Можете вы прийти и помочь мне?

– Ммм... – протянул он. – Ну хорошо. Он приехал через полчаса и вытащил из сумки нечто похожее на кольца для метания. «Специально для ключицы», – пояснил он, надевая мне на каждое плечо по кольцу и стягивая их за моей спиной.

– Чертовски неудобно, – сказал я.

– Ну, если вас сбросила лошадь... – Он окинул дело рук своих профессиональным взглядом. Перевязывать сломанные ключицы в Ньюмаркете ему доводилось так же часто, как выписывать капли от кашля. – Принимайте кодеин, – посоветовал он. – У вас есть?

– Не знаю.

Он прищелкнул языком, вытащил из сумки пачку таблеток и протянул мне.

– По две каждые четыре часа.

– Спасибо. Большое спасибо.

– Пожалуйста. – Он кивнул, закрыл сумку и щелкнул языком.

– Может, рюмку виски? – предложил я, когда он помог мне надеть рубашку.

– Разве что глоточек. Думал, вы не догадаетесь, – ответил он, улыбаясь. Я составил ему компанию, потом принял две таблетки кодеина, после чего мне резко полегчало.

– Кстати, – спросил я, когда он отставил рюмку в сторону, – вы не можете мне сказать, какая болезнь вызывает стерильность?

– Что? – На лице его отразилось изумление, но он ответил, не колеблясь. – Свинка. И еще венерические заболевания. Но свинка крайне редко дает полную стерильность. Как правило, поражается только один семенник. Сифилис – единственное заболевание, которое гарантирует стерильность, но при современных методах лечения, если вовремя обратиться к врачу, этого удается избежать.

– Вы не можете рассказать поподробнее?

– Гипотетически? – спросил он. – Я имею в виду, вы сами не думаете, что заразились? Потому что в таком случае...

– Ну что вы, конечно, нет, – перебил я. – Чисто гипотетически.

– Хорошо... – Он промолчал. – Сифилис – болезнь прогрессирующая, но она может не проявляться долгие годы, медленно разрушая организм человека, который даже об этом не подозревает. Стерильность может наступить через несколько лет после заражения, но пока этого не произошло, вполне возможно зачатие детей, пораженных заболеванием прямо в утробе матери. Как правило, они являются на свет мертворожденными. Некоторые выживают, но каждый из них обязательно чем-то болен.

Алессандро сказал, что Энсо заболел уже после его рождения, значит, с ним все было в порядке. Но венерическое заболевание объясняло скандалы, которые устраивала его мать, и их бурный развод.

– Генрих VIII, – терпеливо повторил он, – был болен сифилисом. Екатерина Арагонская принесла ему дюжину мертворожденных младенцев, а ее единственная выжившая дочь, Мария, была бесплодной. Его болезненный сын, Эдуард, умер молодым. Ничего не могу сказать о Елизавете, слишком мало данных. Он все время упрекал своих бедных жен в том, что они не приносят ему наследников, хотя виноват был сам. Изувер, фанатик – в своем стремлении иметь сына... он рубил головы направо и налево... навязчивые идеи, типичные при подобном заболевании.

– То есть как?

– Перечный король, – ответил врач, как будто мне все сразу должно было стать ясно.

– О боже, при чем здесь перец?

– Да нет, не Генрих VIII, – раздраженно сказал он. – Перечный король – совсем другая личность. Как бы вам объяснить... в медицинских учебниках, при описании прогрессирующих осложнений, которые могут возникать в результате сифилитической болезни, упоминается перечный король. Он был обычным человеком с манией величия, и у него появилась навязчивая идея насчет перца. Он поставил перед собой цель скупить все запасы перца в мире и стать его единственным обладателем, а так как он был фанатиком, ему это удалось.

Я попытался хоть немного разобраться в том, что он говорил.

– Вы хотите сказать, что в следующей после стерильности стадии заболевания нашему гипотетическому больному ничего не стоит убедить себя, что он может горы свернуть?

– И не только убедить, – ответил он, кивая, – но и на самом деле сворачивать горы. До поры до времени, конечно. Рано или поздно и эта стадия кончается.

– А потом?

– Паралич нервной системы. Полная потеря разума.

– Неизбежно?

– Да. Но не у всех больных наступает паралич, и не у всех параличных наблюдалась мания величия. Я привел вам в пример частные случаи... крайне редкие осложнения.

– Только это меня и радует, – произнес я с воодушевлением.

– Вы правы. Если когда-нибудь вам повстречается больной с манией величия, бегите он него как можно дальше. И как можно скорее: эти люди крайне опасны. Существует гипотеза, что Гитлер был именно таким человеком... – Доктор внимательно посмотрел на меня, и его слезящиеся глаза широко открылись. Взгляд его скользнул по повязке, на которой висела моя рука, и когда он вновь обратился ко мне, видно было, что он сам не верит тому, что говорит.

– Вы убежали недостаточно быстро...

– Меня сбросила лошадь, – сказал я. Он покачал головой.

– Это был прямой удар. Я видел... но не поверил собственным глазам. Честно говоря, сначала не мог понять, в чем дело.

– Меня сбросила лошадь, – повторил я. Доктор посмотрел на меня с прежним любопытством.

– Как хотите. Вас сбросила лошадь... Так и запишем в книге вызовов. – Он встал с кресла. – Только не становитесь больше на его пути. Я говорю совершенно серьезно, молодой Нейл. Не забывайте, что Генрих VIII отрубил очень много голов.

– Не забуду, – ответил я. Как будто я мог забыть.

* * *

Я пересмотрел версию «меня сбросила лошадь» и ради Этти поменял ее на «я свалился с лестницы».

– Какая досада, – посочувствовала она, совершенно искренне посчитав меня растяпой. – Я отвезу вас на проездку в «Лендровере».

Я поблагодарил ее, и, пока конюхи готовили лошадей, мы пошли проведать Архангела. Впрочем, я наведывался к нему настолько часто, что это вошло у меня в привычку.

Архангела содержал в самом безопасном деннике самой безопасной конюшни, и с тех пор, как Энсо вернулся в Англию, этот денник охранялся днем и ночью. Этти считала, что я переусердствовал, но мне пришлось настоять на своем.

Днем в конюшне номер один всегда было несколько человек. Ночью – фотоэлемент предупреждал о появлении нежелательных лиц. Двое специально приглашенных из агентства безопасности людей дежурили по очереди, наблюдая за денником Архангела из окна комнаты владельцев, которое выходило прямо на конюшни, а их восточно-европейская овчарка была посажена на длинную цепь перед входом в конюшню и рычала на каждого, кто пытался войти внутрь.

Конюхи высказывали мне претензии по поводу овчарки, потому что каждый раз, когда им нужно было зайти в конюшню к какой-нибудь лошади, приходилось обращаться к охраннику за помощью. «Во всех остальных помещениях, – справедливо указывали они, – собаки дежурят только по ночам».

Этти помахала рукой охраннику у окна. Он кивнул, вышел в манеж и придержал овчарку, чтобы мы смогли пройти. Когда я распахнул верхнюю створку двери денника, Архангел подошел к нам и высунул нос наружу, вдыхая нежный майский воздух. Я погладил его, потрепал по шее, в который раз восхищаясь шелковистой шкурой, и подумал, что он еще никогда так хорошо не выглядел.

– Завтра, – сказала Этти скакуну, и ее глаза заблестели. – Завтра посмотрим, на что ты способен, малыш. – Она улыбнулась мне по-товарищески, наконец-то признавая, что я тоже принимал участие в его подготовке. За последний месяц лошади из наших конюшен побеждали все чаще и чаще, и беспокойное выражение постепенно исчезло с ее лица, сменившись чувством уверенности, которое никогда не покидало ее раньше. – Заодно проверим, как тренировать его перед скачками в дерби, добавила она.

– К этому времени вернется мой отец, – напомнил я, стараясь еще больше успокоить ее, но улыбка внезапно погасла, и Этти посмотрела на меня отсутствующим взглядом.

– Верно... Вы знаете, я как-то совсем забыла... Она повернулась и вышла в манеж. Я поблагодарил охранника, экс-полисмена, и умоляющим голосом попросил его быть особо бдительным в течение следующих тридцати шести часов.

– Надежней, чем в английском банке, сэр. Не беспокойтесь, сэр. – Он говорил очень убедительно, но я почему-то решил, что он оптимист.

* * *

Алессандро не появился ни на первую, ни на вторую проездки, но когда, вернувшись домой, я с трудом выбрался из «Лендровера», который не пропустил по дороге ни одного ухаба, Алессандро стоял у ворот манежа и поджидал меня. Не обращая на него внимания, я направился в контору, но он пошел навстречу и перехватил меня на полпути.

Я остановился и посмотрел на Алессандро. Он держался скованно, лицо его еще больше осунулось и побледнело от нервного напряжения.

– Простите, – запинаясь, сказал он. – Простите. Он рассказал мне... Я этого не хотел. Я его не просил...

– Хорошо, – спокойно ответил я и подумал о том, что держу голову набок, стараясь хоть немного утихомирить боль, и что сейчас самое время выпрямиться. Я выпрямился.

– Он сказал, что теперь вы согласитесь дать мне Архангела.

– А вы как считаете? – спросил я. На лице Алессандро отразилось отчаяние, но он ответил, не задумываясь:

– Я считаю, что нет.

– Вы очень повзрослели, – сказал я.

– Я учусь у вас... – Он вздрогнул и умолк. – Я хочу сказать... умоляю вас, позвольте мне участвовать в скачках на Архангеле.

– Нет, – мягко ответил я.

– Но он сломает вам вторую руку. – От волнения Алессандро заговорил торопливо, глотая слова. – Он так говорит, а он всегда делает, что говорит. Он опять сломает вам руку, а я... я... – Алессандро сглотнул, откашлялся и продолжал более спокойным тоном:

– Я сказал ему сегодня утром, что, если он еще раз причинит вам боль, вы все расскажете распорядителям, и меня дисквалифицируют. Я сказал ему, чтобы он ничего больше не делал, что я не хочу, чтобы он что-то делал. Я хочу, чтобы он оставил меня здесь, с вами, и позволил самому выбрать, как жить дальше.

Я медленно вдохнул воздух полной грудью.

– И что он вам ответил?

На лице Алессандро появилось озадаченное и одновременно смущенное выражение.

– Мне кажется, он еще больше рассердился. Я сказал:

– Ему ведь все равно, победите вы в скачках или нет. Он хочет только, чтобы я подчинился и дал вам Архангела. Он хочет доказать, что по-прежнему может дать вам все, чего вы ни попросите.

– Но я прошу его оставить меня в покое. Оставить меня здесь. А он не хочет слушать.

– Вы просите того, чего он никогда вам не даст, – сказал я.

– Что именно?

– Свободы.

– Я не понимаю, – сказал он.

– Только потому, что он не хочет дать вам свободу, он готов на все остальное. Все, что угодно... лишь бы вы оставались с ним. С его точки зрения, я предоставил вам возможность получить в жизни единственное, на что он никогда не согласится: добиться успеха своими силами. И только поэтому он так настаивает, чтобы я дал вам Архангела.

Алессандро прекрасно меня понял, хотя слова мои его ошеломили.

– Я скажу ему, что он напрасно боится меня потерять, – страстно заявил он. – И тогда отец не будет больше причинять вам вреда.

– Не вздумайте. Если бы не страх потерять вас, я давно был бы покойником.

Рот его приоткрылся. Алессандро уставился на меня своими черными глазами: пешка под угрозой двух ладей.

– Тогда... что мне сказать?

– Скажите ему, что завтра на Архангеле скакать будет Томми Хойлэйк.

Взгляд Алессандро скользнул по тугим резиновым кольцам и моей руке на перевязи под камзолом.

– Не могу, – ответил он. Я слегка улыбнулся.

– Скоро он сам узнает. Алессандро задрожал.

– Вы не понимаете. Я видел... – Он запнулся и посмотрел мне в глаза, как бы вспоминая страшный сон.

– Я видел людей, которым он причинил боль. Их лица выражали ужас... и стыд. Я думал... какой он умный... он знает, как заставить каждого делать то, что он хочет. Я видел, как все боятся его... и я думал, он у меня просто замечательный... – Алессандро всхлипнул. – Я не хочу, чтобы он заставил вас быть таким же...

– Не заставит, – сказал я с уверенностью, которой не чувствовал.

– Но он все равно не позволит Томми выступать на Архангеле... Не будет сидеть сложа руки. Я его знаю... Я знаю, что не позволит. Я знаю, он всегда делает то, что говорит. Вы не представляете, какой он бывает... Вы должны мне поверить. Должны.

– Постараюсь поостеречься, – сухо ответил я, и Алессандро даже стал приплясывать от огорчения, не в силах устоять на одном месте.

– Нейл, – сказал он, впервые назвав меня по имени, – я боюсь за вас.

– Значит, теперь нас двое, – попробовал отшутиться я, но Алессандро не улыбнулся. Я ласково посмотрел на него. – Не унывай, мальчик.

– Но вы не... вы не понимаете.

– Да нет, я все понимаю, – ответил я.

– Но вам все равно.

– О нет, мне не все равно, – честно признался я. – Я не могу сказать, что с нетерпением жду, когда ваш отец переломает мне все кости. Но еще меньше я расположен валяться у него в ногах и лизать ботинки. Поэтому на Архангеле будет скакать Томми Хойлэйк, а мы – сожмем кулаки на счастье.

Алессандро встревоженно покачал головой.

– Я знаю его, – повторил он. – Я его знаю...

– На следующей неделе в Бате, – сказал я, – состоятся скачки учеников. Можете стартовать на Пуллитцере. И на Резвом Копыте в Честере.

На лице Алессандро не появилось выражения уверенности, что мы доживем до следующей недели.

– У вас есть братья и сестры? – резко спросил я. – Он даже вздрогнул от неожиданности.

– Нет... После меня у матери было двое детей, но оба мертворожденные.